На самом одиноком корабле Я приду к тебе с клубникой в декабре
Лёгкий ветер колышет паруса. «Последняя фантазия» идёт уверенно, изящно. Пока всё проходит без происшествий. — Право руля! — командует Шастун рулевому, а внутри гордость и ностальгия на пару чай пьют. Он так давно не был капитаном. Так давно не командовал, руководя процессом и следя за каждым дуновением ветра. Так давно не было всего этого, и вот оно: здесь, сейчас. Антон улыбается, пряча улыбку, отворачиваясь; и только опустив голову, устремляет глаза на мысы своих сапог, позволяя себе наконец широко улыбнуться. Он будто снова в своей тарелке. И тут так уютно, так спокойно. Штиль и шторм. Две начальные буквы одинаковые, а дальше — как карта ляжет. Карта Шастуна, например, всегда лежит прямо, на столе, в его каюте, припечатанная гвоздями по углам к этому самому столу. Та старая, потрёпанная, но пропитанная столькими походами в море, что, как говорится, не пропьёшь, будь она последней вещью, оставшейся на корабле. К чему это всё? Сейчас штиль. Спокойно, чайки летают редкие, берега ещё видны. Но им не к берегу надо. Им в сердце моря, да подальше, поглубже. Им по морской глади ещё плыть и плыть. А руки чешутся уже, и Антон поглядывает на закрытый трюм с ящиками клубники. Это уж точно не легенды. От русалок можно откупиться лишь клубникой. Но она ведь в бухте не одна, верно? Жаль, была бы одна — было бы гораздо проще. Но их там и не три, больше. Не на много, но клубнику приходится ящиками везти. Капитан Н плыл тогда в декабре, — многие думали, что дурак. Но тот был далеко не дураком. Клубника в декабре — символ самой крепкой и настоящей любви. Только Н не любил совсем. Играл искусно, правдиво, красиво. Но не любил. За тайной через ту бухту шёл, к цветку. Дошёл видимо, но какого-то напора не выдержал. Антон и сам не знает, почему вдруг возомнил из себя человека, что умнее, смелее и смекалистее Капитана Н. Но почему-то знает, что всё у него сложится. Вера сильная, а надежда ещё больше. Потому что мама для него дороже всего на свете. Потому что не хочет плакать на её похоронах и видеть слёзы отца. Не хочет собирать родню на такое событие. Не хочет, чтобы мама умерла. Вскоре бухта оказывается совсем под носом. Антон отдаёт команду вытащить ящики с клубникой, а сам встаёт к штурвалу, тут же отдав команду опустить якорь. Приплыли.<...>И на моем борту есть самый ценный груз И я везу клубнику через ураганы, но боюсь И если я не справлюсь — утонут плоды и не спасут их Но тут нет пути назад, удача любит безрассудных
— Здравствуй, странник, — сказано тонким, нежным голосом. Русалка вдруг оказывается совсем рядом. Она складывает локти на камне и смотрит прямо в глаза, в душу через зрачки заглядывая, и улыбается так, что под рёбрами всё сводит. Русалки красивые невероятно. У них в волосах отражается блеск солнца, чешуя блестит, переливаясь всей палитрой, у них в глазах искра. Ох, а их голоса, когда они поют...вы себе просто представить такой красоты не можете. Их кожа нежна, мягка, улыбки лучезарны. И вся эта красота лишь для того, чтобы заманить очередного глупого мужчину себе на дно. Чтобы съесть, а может и ещё какие манипуляции проделать, кто их знает. Антон знает. Знает, что стоит такому "страннику" попасться на крючок — вся красота испаряется. Как карета превращается в тыкву в сказке про Золушку, так же и здесь. Красивая девушка с красивым чешуйчатым цветным хвостом становится монстром. Она тут же обнажает свои острые клыки, кожа становится бледной, голубой даже порой, или зелёной, как у мертвеца, вырастают когти, а взгляд становится хищным. И тут русалка, схватив свою жертву, уносит её на морское дно. Страшно? А у маленького Антона в детстве от этих историй коленки тряслись, и он долго после той легенды подойти к воде не мог, всё боялся, что даже на мели может оказаться русалка и, обворожив его, утащить под воду, да так глубоко, что малыш захлебнётся и больше никогда не увидит своих родителей. — Привёз нам что-нибудь? — показывается другая. И ещё одна. И ещё шесть. — А что вы ожидали, красавицы? Что мы прибудем к вам с пустыми руками? — Антон говорит один. Даже не оглядываясь на команду, он знает, что кто-то застыл от незнания происходящего, кто испугался, а кто просто доверился ему. — Это было бы невежеством, — капитан берёт всё в свои руки. А если конкретно — ящик с клубникой, и прыгает с ним, прямо с палубы, на берег. Чуть было не мочит сапоги, но всё же приземляется на песок и ставит ящик рядом с собой. — И что, ты думаешь, мы просто так пропустим вас? — та лукаво закусывает нижнюю губу, невинно сдвигая бровки домиком. — Был тут один такой смельчак, да не вернулся он, — с наигранным сожалением произносит другая. — Жаль его. И корабль тоже. — Долго вы, наверное, шли сюда. Не хотите остаться, передохнуть? — подаёт голос третья, что сидит на камне. Пошутить бы, что отморозит себе чего, да нечего. — Может, послушать наши колыбельные? — Не каждый же день бываешь в русалочьей бухте, — улыбается ещё одна, держащаяся на воде чуть поодаль от остальных. Антон замечает ещё русалку, та скалит уже свои зубы острые. — Правы вы, естественно, дамы. Да вот только нет у нас времени останавливаться, цель у нас есть одна. Важная очень, срочная. — Клубники у нас много, — вдруг подаёт голос с корабля Павел. И спускается к Антону с ещё несколькими ящиками. — На всех хватит. — Это верно, — соглашается капитан, полностью доверяясь импровизации бывшего унтер-офицера. — И всё же, — настаивает русалка, что подплыла к Антону, — мы споём вам, — и звучит это не как предложение. Это утверждение. Даже приказ. — И можете плыть дальше. — Идёт, — кивает с борта Позов. Русалки поднимают свои взгляды на мужчин, каждая ищет своего, принимая свой наилучший облик и запевая. Это не песня даже, скорее мелодия, навеянная голосом. Звучит невероятно красиво, но никто не ведётся. Все знают, что это значит. Даже Соболев, на кого все отчаянно возложили надежду последовавшего за русалками, сидит смирно, отвлечённо глядя в пол, будто его и не существует на судне. Однако движение на корабле всё же было замечено. Рулевой подходит к краю судна, опираясь на борта и окидывает взглядом русалок. Ему пригляделась красноволосая, с самым тонким голосом, с голубой чешуёй и карими глазками. Ну сказка, не иначе. Как бы Антону не хотелось вмешаться, он стоит на месте, наблюдает дальше. Сергей встречается глазами с карими, такими же, как у него, улыбается смущённо и перестаёт слышать Диму, что дёргал его всё это время за запястье назад и шёпотом звал обратно. Можно считать — минус один. Нужно молчать. Иначе русалки сочтут это за агрессию, неуважение. И нападут сами. Они нападут в любом случае, но так это будет целенаправленно и быстро. Антон, мысленно скрестив пальцы, продолжает наблюдать дальше: пародия на сирену всё ещё поёт, а Серёжа уже за бортом. Бросается к ней, в море, пока остальные русалки приближаются к "добыче", окружая Матвиенко. Воспользовавшись моментом, Антон и Павел взбираются обратно на корабль и поднимают якорь. Экипаж теряет одного человека. Русалка, что всё это время пела, резко хватает Сергея за руку и тянет на себя, меняясь в цвете кожи, оголяя острые клыки, начиная верещать, словно пятилетняя девочка, у которой отобрали конфету; взгляд хищный, пожирающий, зубы вонзаются в шею, когти — в руку. Оставив на воде лишь лужу крови, с дикими воплями русалки уносят Матвиенко на морское дно. Лишь одна из них, уже будучи в своём "безумном облике" оборачивается вдруг к кораблю, оглядывает его вдоль и поперёк, быстро мотая головой и, взглянув капитану в глаза Антону, проговаривает: — Будьте осторожны, — и ныряет в пучину смерти. Они отчаливают так быстро, как это возможно. Молча, опустив глаза в пол. Потому что жалко, потому что глупая потеря. Потому что Матвиенко мог и не лезть. Потому что корить кого угодно из них уже бессмысленно.И, дабы не пропасть, искал Разрушенный маяк Но люди говорят — мол Тексты не горят Но я сжигал в них все и птицей отпускал
Они плывут дальше в тишине. Шастун сам встаёт к штурвалу, поминает в мыслях Матвиенко, но слезу не пускает. Он здесь за другим, значит, эта потеря была неизбежна. Он и так знает, что кто-то из них погибнет. Может и он сам. Но он сделает своё дело и доставит цветок домой, к матери. — Не такая уж и существенная потеря, если так подумать, — вдруг нарушает тишину Илья, говоря откуда-то из-за спины капитана. — Каждый член экипажа важен, — Антон спокойно вдыхает морской воздух, наблюдая за расслабленной гладью воды. — Лучше бы молчал, ты казался умнее. — Но он всего лишь стоял у штурвала. — А ты всего лишь драишь палубу, — сухо, холодно. — Каждый член экипажа важен, — повторяет он упрямо. — Капитан прав, — кивает унтер-офицер, хлопая юнгу по плечу. — Не перечь ему. Каждый здесь важен. У нас общее дело, лучше поминай напарника своего, пока есть время. — Он был бесполезен, — цедит сквозь зубы Соболев, усмехаясь горько. — Груб и глуп. — Какой ты упрямый и наглый, — чуть повышает голос Шастун. Он разворачивается на пятках, подойдя к Соболеву, стучит сапогами о поверхность палубы. — Не смей говорить так о своём погибшем товарище! — Это была ничтожная смерть, — не унимается юнга. — Он погиб, поддавшись животным инстинктам, просто повёлся на пение каких-то русалок. — Многие мужчины погибали в той бухте, так же ничтожно, как мог погибнуть и ты. Хотел бы, чтобы тебя вспоминали настолько мерзко? — Антон возвращается к штурвалу, достаёт меч из чехла и направляет его на Илью. Подстёгивает концом лезвия шлёвку его ремня и дёргает на себя. — Так что закрой свою пасть и будь благодарен судьбе, что не утонул там. Всё ясно? — шипит капитан юнге в лицо. — Ясно, — почти дрожа, на выдохе отвечает Илья. — Вот и славно, — скалится Антон, возвращая всё своё внимание штурвалу. Илья выходит из оцепенения секунд через тридцать, когда корабль начинает покачиваться. Он оглядывается по сторонам, замечая на себе неодобрительные взгляды Павла и Дмитрия и снова опускает взгляд, возвращаясь к своим делам. — Что? — Антон кожей чувствует прожигающий взгляд унтер-офицера на себе и, не поворачиваясь, подаёт голос. — Жёстко ты с ним, — поджав губы, Павел опирается на его плечо и глядит вдаль. — Но правильно. И эти слова как-то вмиг согревают душу капитана. Словно он ребёнок, которого только что похвалили. Они с Павлом и не знакомы так, чтобы разговаривать о чём-то, кроме работы. И то, это всегда случалось короткими фразами. Однако для Антона Добровольский всегда — авторитет. Безоговорочно — просто, беспричинно — уважаемый человек в его жизни. И получать такую похвалу от него сейчас, когда они делают общее дело, когда сам унтер-офицер буквально согласился умереть с ним на одном судне, Шастун понимает, какой масштаб обретает их путешествие. На небе светит солнце, впереди виднеется разрушенный маяк, Антон бросает взгляд на компас, и его лицо озаряет лёгкая улыбка. Вот оно, почти. Только вот он не знает, что его ждёт.***
Небо темнеет, и вода, как будто бы, тоже. Штурвал почти не слушается, поднимается буря, волны почти достают до бортов корабля, вода бесцеремонно заходит в гости к экипажу. Все четверо с каменными лицами, но бешено бьющимися сердцами, стараются держать судно на плаву, не давая ему потонуть, перевернуться или разбиться о скалу. Шторм. Водоворот. — Впереди водоворот! — кричит Дима, протирая очки снова и снова. Вода уже повсюду, то ли с неба, то ли волны поднимаются так высоко — уже не понять. — Не ври! — кричит в ответ Шастун, пытаясь увидеть в этом мокром безумии хоть что-то. — Чтобы я врал тебе? — надрывая голос, возмущается Позов. Он пробирается к Антону и тычет пальцем в водоворот, находящийся от них совсем недалеко. — Сворачивай к чертям! — Живо налево штурвал, я сказал! — орёт Добровольский, лично подходя к штурвалу и разворачивая его. Корабль словно подскальзывается на волнах, все четверо чуть ли не скатываются в воду, как с горки, но успевают вовремя схватиться за что-то — будь то верёвка, или нога, или рука товарища. — Чёртово море! — вскрикивает капитан, теряя контроль не только над штурвалом, но и над собой. Он в ужаснейшей панике, но вынужден видеть всё это. Видеть и пытаться что-то сделать, спасти, привязать хоть на самую тонкую нить. Потому что страшно видеть как корабль разлетается в щепки, как его друзья тонуть начинают, но всё равно всплыть на поверхность пытаются. По воде разбросана клубника, где-то вдалеке плывут, подбиваемые волнами, ящики из-под этих чёртовых ягод, повсюду обломки судна, паруса́. Антону больно. Он спиной ударяется о риф, о который разбился его корабль, и в глазах начинает темнеть. — Удачи, дружище, — с чётким прощанием в глазах говорит Дима, держась за его плечо ещё пару секунд, а после отпускает. Темнота.***
Это какое-то безумие И русалке Непонятно для чего на дне коралловые замки Там, если она одна И взывая дух морей вот-вот корабль утопит до края дна Но заклинание оборвет на паре фраз По проливу пропуская так же, как и каждый раз И целует за клубнику, прощаясь, обратно ждёт, но однажды себя не сдержит и всё-таки заберет К себе на морское дно
Антон открывает глаза. Небо слепит, но солнца нет. Вокруг песок, он весь мокрый. Ни души, ни звука. Даже волны бесшумно накрывают песок и уходят восвояси, — в глубину моря.