Никто не говорил мне, что горе так похоже на страх.
___________________
следст·ви·е то, что произошло как результат чего-либо произошедшего ранее.
___________________
«Нормандия» — довольно-таки тихий корабль. Но сегодня эта тишина бьет иначе. «Тихо, как в гробу», — подсказывает мне мозг. Я морщусь. Чересчур уж близкая аналогия. Пару часов назад я закончил отчет Посреднику обо всём произошедшем. Мне не особенно хотелось, но я не нашел в себе сил или желания бодаться с ним. Кроме того, выговориться хоть кому-то о событиях на Вермайре — пусть и тому, кто, несомненно, уже придумал, как меня убить — было до странного приятно. По корабельному времени идет ночь, всё освещение приглушено. Наверное, так и надо — с учетом того, какое настроение царит на борту. Экипаж корабля, ГОР, наземный отряд — всех нас можно брать за иллюстрации полярной противоположности радости. Шепард заперлась в своей каюте, и, кажется, ее уже давно никто не видел. Я был изнурен, доведен до точки физического истощения. Двенадцатичасовой сон в целом исправил ситуацию, хоть и сбил мне биологические часы. Я бы с радостью поспал подольше, но Чаквас уже с ног валилась, а пациентов меньше не становилось. Медотсек был по-прежнему забит битком, и нас немного беспокоило, что сама коммандер обратилась лишь за первой помощью. Никаких других лекарств она не попросила. Из третьего секретного отряда ГОР выжили лишь трое. Трое. Я сглатываю комок, подступающий к горлу. До «Нормандии» добрались четверо, но один так и не оправился от ран. Остались только Киррахе, его заместитель и Ша. Из всего полка. Я мало что знаю о ГОР, но если солдат они распределяют так же, как в Альянсе, то в отряде должны были состоять минимум девять сотен. Девятьсот солдат. Трое выживших. Мой мозг, его гиперрациональная, бесчувственная часть, на которую не способны повлиять внешние факторы, относится к этому, как к чисто математическому уравнению. Она подсчитывает несложную дробь и переводит это в проценты. 99,66% погибших. Возможно, их было и меньше, ведь ГОР могли послать и не весь отряд, но меня поражает сама эта цифра. Кажется, Киррахе прежде упоминал, что потерял до нас половину своих солдат, стало быть, с ним прилетело минимум сорок агентов. Но даже трое из сорока — это кошмар. Большая часть меня хочет свернуться калачиком и забиться в угол, но я не могу. Я нужен пациентам. Коммандер Рентола, заместитель Киррахе, всё ещё в тяжёлом состоянии. Граната самоубийцы взорвалась практически рядом с ним, и кинетический барьер не спас его от жара взрыва. Да, он остановил убийственную смесь на основе хлора, но при этом ему оторвало правую руку, обрубок которой прижгло сжигающей мощью взрыва. Его броня практически расплавилась под воздействием экстремальной температуры, из-за чего весь правый бок саларианца покрыли ожоги второй и третьей степени. Панацелин смягчил боль, но заживать они будут медленно — это зависит от самого тела. Иммунная система, перебросившая на это все силы, сейчас так ослабла, что его может убить даже малейшая инфекция. Хорошо хоть остальным полегче. У Киррахе в ногах и руках застряли осколки — в основном камня и стали, но есть и от снарядов. С такими ранами я не часто имело дело, поскольку космопехи Альянса носят более тяжелую броню, которую сложно пробить. Разведчикам и диверсантам необходима облегченная броня, которая бы максимально не влияла ни на скорость, ни на передвижения. Чтобы помочь Киррахе, потребовалось бы провести операцию, но для такого нужны и я, и Чаквас, а заодно — большой запас времени. Его жизнь вне опасности, если, конечно, осколки не отравлены, а он не подхватил инфекцию. «Нормандия» стерильна — хотя бы в теории. Но, опять же, не думаю, что ее продумывали под межрасовый экипаж, и что-то безвредное для людей может стать смертью для саларианца, особенно для раненого. С другими пациентами ситуация не настолько отчаянная. Простреленные ноги у Гарруса, мигрень у Кайдена — вместе с тяжелым обезвоживанием, симптомами солнечного удара и сотрясением мозга. Предположу, что причиной тому — биотика, которая на всех людей воздействует по-разному, в зависимости от имплантатов. А еще есть Лиара. Не знаю, какую уж Деформацию на ней использовал Сарен, но ее последствия оказались более разрушительными, чем бывает обычно. Раздирающие поля не стихали целых полчаса после атаки, и всё это время азари кричала в агонии. Чаквас никак не могла ей помочь — разве что накладывала панацелин на открывающиеся раны. Когда биотика рассеялась, Лиара наконец-то смогла выдохнуть. Вся её броня была рассечена и покорежена — возможно, именно она и спасла ей жизнь. В любом случае, ей нужно было отдохнуть — как от ментального истощения, так и от ран. Я пытался проанализировать атаку с камер корабля. Обычно Деформация представляла собой шар биотической энергии, который менялся от высокой массы до низкой каждую десятую долю секунды, фактически разрывая цель на части. Эта же несколько отличалась и была похожа на взрыв корабельной дезинтегрирующей торпеды, только меньшего масштаба. Вместо колебаний от высокой к низкой массе поле словно прыгало по случайным показателям, воздействуя на трех измерениях вместо привычных двух. Повреждения и боль росли экспоненциально. «С таким количеством погибших, — подсказал мой предательский мозг, — совсем не трудно работать медиком…» Я так быстро отбросил эту мысль, что даже не стал задумываться, откуда она возникла. Наверное, это бы напугало меня еще сильнее. В моей голове теперь столько личностей, что становится сложно разобраться, кто какие идеи подсказывает. Хотя обычно всё нормально, порой ко мне приходят совершенно внезапные мысли. Жестокие порывы, идущие из чужого гнева. Иллюзорные попытки пошевелить антеннами, которых на мне нет. Я знаю, что стал грубее с тех пор, как применил Доминирование на Шона Гелликана, лидера террористов-биотиков. Нет. У него не должно быть имени. Я не позволю, чтобы это… присутствие как-то себя называло. Это бы означало, что я его признаю. Я отказываюсь давать ему власть над моими поступками. Но больше всего меня ужасает предположение, что все эти мысли об убийствах, эта ненасытная ненависть исходят не от него. Способен ли я на такую злобу? Я никогда не считал себя святым, но если эти черные миазмы — истинное отражение того, кто я есть, тогда… я не знаю. Не знаю. — Паркер? Ты в порядке? — голос Карин Чаквас прорезает трясину иррационального гнева в моей голове. Иррациональный гнев при мысли о гневе. Я не агрессивен от природы, в отличие от него. Почему я не могу вновь его подавить? Я словно веду заведомо проигранный бой. Я впервые замечаю, что сжимаю край койки Лиары и слепо смотрю на нее. Мои рука окружает тусклая биотическая аура, и я медленно разжимаю пальцы, один за другим. Металл слегка деформирован. Проигранный бой. — Я… — я не знаю, что сказать. Я не в порядке. Но мое безумие не лечится, а упор на нем лишь сделает его сильнее. Мне нужно чем-то занять руки и разум. Разумеется, тут в дело включается гиперрациональная часть моего мозга. Ты не пытаешься отвлечься от безумия, замечает она. Ты не хочешь думать о Вермайре. Я старался избегать этих мыслей. Похоже, я могу обмануть всех, кроме себя. Что, мне уже и самообман не позволен? — Я не в порядке, — тихо признаю я. — И не знаю, буду ли. Чаквас сочувственно кивает; темные круги под ее глазами показывают, как тяжело она трудилась после детонации бомбы. Она должна была спать, но, думаю, сон сам собой пропадает, когда в двадцати метрах от тебя погибают люди. — Нам всем нелегко, — так же тихо бормочет она. Возможно, нам с ней — больше остальных. У них есть время погоревать, подумать, проработать эмоциональный отклик. Но не у нас. Мы продолжаем бой. — Я тебя подменю, — предлагает она, несмотря на усталость во взгляде. — Ты уверена? — в иных условиях я бы возразил — из вежливости, ответственности и миллиона других причин. Но я так устал… — Я всё равно не сплю. Тебе, кажется, нужно время, чтобы всё осмыслить. Так что, если хочешь… Я впервые вижу, чтобы Чаквас не настаивала и не передавала чужие приказы. Я не знаю, чего хочу, но не могу оставаться здесь, окруженный смертями. С мыслями, рикошетящими в голове, с непрошенными советами биотика-психопата, звенящими в мозгу. Это слишком депрессивно, слишком болезненно. Слишком пугающе. Меня пугает, что я даже на секунду допустил ту мысль. Пугает, как легко было бы просто… — Мне нужно побыть одному, — хрипло говорю я. Чаквас молча кивает, и я выхожу из медотсека, пытаясь убедить себя, что не убегаю. Самообман-то теперь под запретом, так? Я не знаю, куда иду. Почти весь экипаж спит, да и я всё равно мало с кем был знаком. В итоге я набредаю на мостик, где Джокеру всё же удалось перехватить у Ша кресло пилота. Очертания тугих компрессов на его ребрах хорошо видны под униформой, но он не показывает, что ему больно. Но, если так подумать, когда постоянно ломаешь кости, к ней начинаешь привыкать. — Привет, — начинаю я, и пилот поднимает руку, но не поворачивает ее. Это бы лишь усугубило его травму. — Как ощущения? — спрашивает он, осторожно разворачивая кресло на самый минимум, чтобы увидеть меня. Джокер выглядит уставшим, но, в отличие от всех остальных, кого я встречал за время бодрствования, он бодр и не изможден. Наверное, это и к лучшему. — Я восстанавливаюсь. Медленно. А ты? — Приятно вернуться в это кресло, — признается он. — Неправильно это — отдавать мою малышку в руки какому-то саларианцу. Пусть и на автопилоте. В чем-то я могу его понять. — Где мы сейчас? Джокер включает экран, на котором проложен курс корабля. — Где-то час назад мы прошли через ретранслятор Гаммы Аида. Мы направляемся к Цитадели, хоть я и не знаю, надо ли нам туда, — в его голосе слышится беспокойство. — Шепард не давала мне никаких указаний, а я решил, что скидывать саларианцев на Сур’Кеше будет не очень правильно. Ты ее не видел? — Нет, — отвечаю я. — С тех пор, как мы попали на борт. Я слышал, что она должна быть в своей каюте, но ни я, ни Чаквас ее не навещали. Похоже, это тревожит пилота, и я вспоминаю, какое лицо было у Шепард, когда Сарен ранил Лиару и Гарруса. От мысли, что она потеряет кого-то, кроме Рекса и Эш… Не знаю, как бы повел себя я, но Шепард попыталась нейтрализовать угрозу всеми доступными ей средствами. И отдача от этого была колоссальной. — Может, кому-то стоит ее проведать, — с сомнением предлагает он. Обычно я бы взбесился, что он фактически бросает меня под автобус на полном ходу и использует в качестве барометра настроения Шепард. Но Джокеру нужны приказы коммандера, он не вправе принимать решения сам. Не сомневаюсь, что он убедил Адамса и Прессли, что это Шепард велела лететь на Цитадель, но долго ее именем он прикрываться не сможет. С учетом обстоятельств и травм Джокера, я подавляю нежелание и раздражение. Кроме того, я и сам волнуюсь за Шепард. Она такой же человек, как и все мы, со всеми сильными и слабыми сторонами. Я стучусь в стальную дверь каюты капитана и жду ответа. Жду, но ничего не происходит. Я опять стучу и опять жду. Вскоре я уже барабаню по двери и уже готовлюсь кричать, как из динамика на стене раздается голос Шепард: — Уходи. Всё моё тело тут же встряхивает; я разворачиваюсь и отхожу на пару шагов, прежде чем начинаю осознавать, что делаю. Но даже тогда ноги с трудом меня слушаются. Это становится последним кирпичиком в стене подозрений, и мое сердце замирает от осознания очевидного. Я-рахни счел Шепард своей королевой и стал относиться к ней, как солдат к монарху. Вы когда-либо видели, чтобы рахни-солдат ослушивался приказа? Даже суицидального? Приказы королевы — абсолют. Эта мысль резонирует во мне, как нечто само собой разумеющееся. Когда Шепард велела мне отойти от трупа Рекса, я послушался. Не по своей природе, не потому что мне так хотелось. Но теперь, прокручивая события на Вермайре от высадки до медотсека «Нормандии», я только понял, как странно это было. Шепард приказала, и я послушался. Без раздумий. Не осознавая этого. Идеальной послушание, как у работника колонии перед королевой. Я заставил себя вернуться к двери Шепард и забарабанить по ней вновь. На сей раз она отреагировала быстрее и так же велела убираться. Я стиснул зубы, сопротивляясь порыву уйти и убеждая себя, что это предложение, а не приказ. Это облегчало задачу, но не сильно — всё равно что пытаться устоять в бурном течении, а не под водопадом. Шепард наконец-то открыла дверь, и я осознал, что кулак, которым я стучал, сводит от напряжения. Я колотил куда сильнее, чем мог бы сознательно. — Что? — якобы злобно спрашивает она, но звучит это отчаянно. Вид у нее отвратный. Разбитый нос, круги под глазами. Красные щеки, будто она плакала. Растрепанные волосы. Она бессильно прислоняется к дверному косяку. Мои инстинкты рахни мгновенно тонут под выправкой медика. — Тебе нужно лечение. Ее взгляд тяжелеет, и я понимаю, что допустил ошибку. — Я в порядке. Я опять чувствую жажду подчиниться, оставить ее одну. Но я знаю, что ей нужна помощь. Сейчас она ведет себя не как командир. Даже не как солдат. Напряжение противоречивых желаний почти разрывает меня на части. Ее грубость сменяется беспокойством, и она спрашивает: — Ты в порядке? — Мы можем поговорить? — говорю я сквозь стиснутые зубы. По крайней мере, внутренний рахни согласен, что уходить, не ответив королеве, недопустимо. — Наедине? Шепард хмурится, но кивает. Я захожу в темную каюту, и дверь закрывается следом за мной. — Включить свет, — приказываю я, и ВИ «Нормандии» послушно возвращает освещение. Шепард вздрагивает от яркости, но ей нужно начать приходить в себя. — Что тебе? — спрашивает она с явной растерянностью на лице. Я ее понимаю. Я чуть не сломал ей дверь, а затем проявляю себя еще большим безумцем. Тем не менее, я должен ей ответить. Возможно, здесь, без лишних свидетелей, нам можно быть откровенными. — Шепард, так продолжаться не может. Ты должна вернуться к экипажу, раздавать приказы. Черт, мы же победили. Сарен погиб на Вермайре. Похоже, этого говорить тоже не стоило, но, думаю, она ничего от меня не рада слышать. — Победили?! Не хотелось бы узнать, как по-твоему выглядит проигрыш, — она падает на протертый матрас, уронив голову на руки. — Наши союзники потеряли более семидесяти процентов солдат. Чудо, что Киррахе вообще смог сплотить выживших. Сомневаюсь, что кто-либо из прошедших программу N7 смог бы пойти на такое самопожертвование. Мы потеряли Рекса и Эшли. Это для тебя ничего не значит?! У меня холодеет кровь. Я понимаю, что она — моя королева, что я-рахни ни при каких обстоятельствах не может ее ослушаться. Я-рахни может катиться нахуй. — Не смей так говорить. Мне плевать, если ты мне не доверяешь. Мне плевать, если тебе кажется, что я тобой играю. Мне плевать, если я кажусь тебе эгоистичным мудаком. Мне плевать, даже если ты ненавидишь каждую кость в моем теле. Но никогда, никогда не смей говорить, что их смерти для меня ничего не значат. Вспышка моего гнева, кажется, шокирует ее, заставляя ответить: — Ты… Я должна… Я прерываю ее, не раскаиваясь. Если она решила хандрить, как ребенок, я буду относиться к ней, как к ребенку. — Что, Шепард? Урезать мне жалование? Отдать под военный трибунал? Понизить в звании? Отправить драить туалеты? Запереть в карцере? Я не из Альянса. Я не солдат. Я — гражданский. У тебя есть подразумеваемая власть офицера над гражданским и подразумеваемая власть капитана над пассажиром. И всё. Все те разы, когда ты запирала меня в карцере, я был паинькой. Я не хотел раскачивать лодку. Но ты ничего не можешь мне сделать. Ну, если вспомнить, как я следовал ее приказам, она вполне может мне и просто по башке надавать. Но я ей об этом говорить не собираюсь. Это ее первая настоящая истерика, и я, честно говоря, поражен, как долго она держалась. Я смотрю на разбросанные по полу вещи, скомканные простыни, беспорядок на столе. Единственная нетронутая вещь во всей каюте — коллекция винтовок на стене, но, если присмотреться, и они покрыты пылью. Даже старый «Винчестер», ее гордость, выглядит забытым. — Поэтому ответь, что с тобой творится, потому что ты должна что-то сказать. Господи боже, ты даже Джокеру не сказала, куда лететь. Она удивленно моргает, словно впервые об этом подумав. — А куда мы летим? Я вздыхаю. — Джокер взял курс на Цитадель. ГОР сойдет там. Шепард смотрит на меня с сожалением, а затем — с намеком на благодарность. Заметьте, лишь с намеком. — Я закрылась ото всех? Я приподнимаю бровь. — Более чем. Она глубоко вздыхает. — Я справлюсь. Спасибо, Паркер. Когда я ухожу, моя голова переполнена мыслями. Что это сейчас было? Я не понимаю, почему Шепард решила взвалить всё на свои плечи, но начинаю подозревать, что где-то внутри нее прячется некая нестабильность. Это не редкость для выживших в травмирующих событиях, а Шепард как раз из таких. У мастеров любой профессии, как правило, есть свои заскоки и особенности, но это выходит за их рамки. То, что случилось на Торфане, Мендуаре или даже Элизиуме, сильно на нее повлияло. Я чувствую, что должен изучить ее биографию, хоть и не сомневаюсь, что всё, что мне нужно, будет засекречено. Есть, конечно, способы решить этот вопрос, но на это потребуются деньги и время. Личные дела Спектров практически неприступны, как и выпускников N7. Разумеется, для Посредника они не станут проблемой. Но мой недобросовестный хозяин попросит за услугу половину моей души или хотя бы нечто равноценное. Нет, лучше не втягивать его в это дело. Кроме того, сомневаюсь, что наши отношения затянутся; меня наняли докладывать о перемещениях Сарена, а он погиб на Вермайре. Да, его трупа мы не видели, но он истекал кровью рядом с орудием массового уничтожения. Жнец-то мог выжить, но раненый турианец? Я так не думаю. Нет Сарена — не о чем докладывать. Естественно, я не стал включать в отчет то, что «Властелин» — это автономный Жнец. Я вижу несколько исходов нашей с Посредником сделки. Первый — он меня убьет, чтобы я никому ни о чем не рассказал. Худший вариант развития события. Второй — я присоединюсь к конкурирующей организации, но это маловероятно. От когтей Посредника спасет игрок не меньшего размаха, а я не сколотил ни состояния, ни репутации, чтобы кого-то заинтересовать. Последний и наиболее вероятный исход — я присоединюсь к Альянсу или даже к УВКРА. Разведка Альянса наводнена агентами «Цербера», но их наверняка недостаточно. С рекомендацией от Шепард меня бы приняли в два счета. Если она, конечно, ее мне даст, но это вопрос времени. В итоге мне не остается ничего, кроме как лечь спать. Шепард наконец-то вышла на связь и подтвердила слова Джокера, а мой сон был прерывистым, беспокойным, но каким-никаким отдыхом.___________________
Кто-то трясет меня за руку, пробуждая ото сна. Я инстинктивно ищу оружие, но нащупываю лишь покрывало. Точно, вспоминаю я. Это «Нормандия». Я в безопасности. Наверное, мозг успокоится еще не скоро. — Мы будем на Цитадели через час, — тихо говорит Тали, стараясь больше никого не разбудить. Я понимаю, что рядом со мной спит Чаквас, и медленно сажусь. Она заслужила отдых. — Спасибо, — отвечаю я, сонно моргая. Что должно случиться после Вермайра? В голове по-прежнему пусто, но, полагаю, на канон можно уже начхать. — Что-нибудь произошло, пока я спал? Тали колеблется, то ли что-то скрывая, то ли просто приводя в порядок мысли. Честно говоря, я слишком вымотан, чтобы играть в шпиона. — На базе Сарена находился работающий протеанский маяк, и Шепард удалось войти с ним в контакт. Более того — не знаю, как, но ей удалось расшифровать видение. Канал расположен на Илосе, за мю-ретранслятором, — она подсовывает мне планшет с данными, и я послушно читаю его. Что ж, это объясняет, откуда Сарен черпал информацию. Он прибыл на Иден Прайм еще до того, как рабочие раскопали маяк, и это всегда как-то подозрительно попахивало. Илос, надо же. С мю-ретранслятором, расположенном в системах Термина, тоже будет непросто. — А что потом? — Шепард связалась с Советом, чтобы отчитаться о результатах миссии, но они потребовали, чтобы мы встретились с ними лично. Я хмурюсь. Странно. До сих пор их отлично устраивали видео-конференции. Да, на Вермайре собралось целое комбо из секретного отряда ГОР и детонации орудия массового уничтожения, но чтобы за такое давали личную аудиенцию? Я-то считал, что они захотят всячески дистанцироваться от любых обвинений в причастности. Возможно, конечно, Шепард попыталась продавить идею, что Жнецы представляют реальную угрозу. В этот раз доказательств у нее хоть отбавляй. Может, я слишком уж загоняюсь. Заметив пристальный взгляд Тали, я прерываю поток мыслей. — Тали? Ты в порядке? Она вздрагивает; хоть на Вермайре ее и не ранило, все мы унесли с него шрамы. Рекс был резок, но его трудно было не любить. Как и Эш, как только она затыкала свою ксенофобию. — Да, — тихо и чересчур быстро отвечает она. Затем она отворачивается, хоть я и не могу увидеть ее лицо сквозь визор шлема. Я постоянно забываю, что, несмотря на все наши битвы, Тали еще дитя. Ну, по закону, во всяком случае. Она определенно младше меня, а мне месяц назад исполнилось всего двадцать два. — Как скажешь, — так же тихо говорю я. Затем я молча прохожу мимо нее, разрываясь от противоречий. Какая мне должна быть разница? Все кварианцы рано или поздно отправляются в паломничество, и их путешествие сопряжено с опасностью. Это ожидаемо. Но мне всё равно беспокойно за нее. Хех. Я старею. Я спускаюсь на лифте в гараж и вижу Киррахе, читающего на уни-инструменте отчеты из экстранета. Когда я приближаюсь, он отключает его, и я не могу не восхищаться его осторожностью. Я подошел к нему со спины, не издавая почти ни звука, но он всё равно меня услышал и не дал вникнуть ни в какие секреты ГОР. — Паркер, — говорит он, прекрасно понимая, что я задумывал. Иначе бы я не шел так тихо. Однако он не упоминает об этом, делая вид, что ничего не произошло. Я мог бы заявить, что просто не хотел никого будить. Но я бы знал, что он знает, и, несомненно, он бы тоже знал, что я знаю, что он знает. Шпионские игры способны скрутить разум быстрее, чем успеешь чихнуть. Только начнешь в них вникать, как внезапно уже видишь повсюду заговоры. — Капитан, — говорю я, приподнимая руку, как фехтовальщик шпагу. — Как вы? — У меня бывали раны и похуже, — его лицо на миг мрачнеет. — Жаль, что не могу сказать этого о своих солдатах. Побывав с ними не в одном бою, я должен узнать: — Что будет с вами теперь? Киррахе задумывается — несомненно, это волнует и его. — Учитывая масштабы наших потерь, сомневаюсь, что наше подразделение когда-либо восстановят. Но миссия завершилась успехом. Я ни о чем не жалею. Это… сильное заявление, но, глядя в усталое лицо капитана, я неожиданно верю ему. Я всегда завидовал подобной уверенности — она, знаете ли, не у каждого найдется. Подобную осознанность я наблюдал лишь у крошечной кучки людей. — Простите, что не смог их спасти, — бормочу я, стараясь вспомнить имена солдат. Ладик, Хавар, Эрей, Мирам, Беллик, Вин, Нин и Мерьем. Это лишь те, кого я знал. Он качает головой — горестно, но решительно. — Я наблюдал за тобой. Ты делал всё возможное, не проявляя предвзятости. Твое решение направить все силы на гетов-биотиков, пусть и ценой жизни товарища по отряду… вызвало у меня и моих солдат не меньше уважения к человечеству, чем ее мужество. ГОР будет помнить и вспоминать имя Эшли Уильямс. Хотя бы такую честь мы можем ей оказать. У меня на секунду перехватывает дыхание. ГОР никогда ничего не забывает и относится к своим иконам с почти что религиозным пылом. Чтобы к ним причислили мало того, что не агента ГОР, так еще и не саларианца — это просто неслыханно. Киррахе качает головой, несомненно, догадываясь о причинах моего ошеломленного молчания. — Это скромная награда, но больше мы предложить не можем. Твои действия у прорванных укреплений тоже заслуживают уважения. Не сомневаюсь, что без тебя нас бы разбили. Если тебе когда-либо в будущем понадобится моя помощь, надеюсь, я смогу ее оказать. Он протягивает мне руку, как человек. Я пожимаю ее, не доверяя своему голосу. У ГОР серьезная репутация: если они что и пообещают, это отмене не подлежит. Мне фактически вручили пустой чек и предложили вписать любую сумму. Если я правильно разыграю карты, то смогу выбраться из пут Посредника. Киррахе возвращается к отчетам, но я уверен, что уже к новым. Вообще говоря, если я правильно вижу, он читает газету с Сур’Кеша. У меня пищит уни-инструмент, сигнализируя об активности в медотсеке. Пока Чаквас спит, за порядком слежу я, хотя необходимости в постоянном надзоре больше нет. Тем не менее, я бросаюсь к лифту. На месте выясняется, что система отреагировала на Лиару. Едва очнувшись, она запаниковала; всё её тело окружили всполохи биотики. — Тише, Лиара, — пытаюсь я её успокоить, стараясь не делать резких движений. Испуганный человек вполне может и ударить, а испуганный биотик — пробить тобой стену. — Ты в безопасности. Мы на «Нормандии». Всё кончилось. Мы победили. Мало-помалу слова и знакомая обстановка просачиваются сквозь ее шок, и она падает на койку. — Я в порядке? — хрипло, надорванно сипит Лиара. Она сорвала горло всего за пару минут. — Тебе ничего не угрожает, — уклончиво отвечаю я. — Биотика развеялась. Разумеется, она улавливает подтекст. Значит, за ее рассудок можно не волноваться. — Я в порядке? — повторяет она, но уже настойчивее. Я вздыхаю. — Хоть нам и удалось вылечить твои раны и предотвратить серьезные травмы, Деформация слишком сильно навредила тебе. Запас панацелина в твоей броне иссяк еще до того, как мы смогли перенести тебя на корабль. Мы делали всё возможное, но от шрамов не уберегли. Я передаю ей зеркало; хоть шлем и принял на себя немалый урон, ее скальп и левую щеку рассекают белые линии. Ниже шрамы глубже и грубее. Да, это всего лишь поверхностные повреждения, но они покрывают три четверти ее тела. Красавицей ее уже вряд ли посчитают. Она бледнеет, видя панацелиновые нашлепки, хоть через пару дней их можно будет снять. Ладони у нее выглядят куда хуже — на них живого места нет. Она закрывает глаза, и из по ее щеке скатывается слеза. Черт, я и не знаю, как вести себя с плачущими девушками. Надо устроить шантаж, совершить выстрел в спину или рассечь кость? Я в деле. Оказать эмоциональную поддержку? Простите, я в этом профан. В итоге я бормочу обычные слова поддержки, накрывая ее руку своей. Из груди Лиары вырывается рваный смех, но он никак не вяжется с дорожками от слез на ее лице. — Это так глупо, — говорит она, смеясь и плача. — Даже слез не стоит. Я никогда не думал, что ее это так сильно заденет. Но теперь я вижу, как важно ей это было, а терять нечто важное всегда больно. Не важно, была ли это мелочь, глупость или странность. Ты этого лишился, и боль уже тут как тут.___________________
Едва покинув борт, я поражаюсь, как холодно на Цитадели. Наверное, так кажется после жара Вермайра, и я на миг даже задаюсь мыслью, буду ли теперь сравнивать вообще всё с ним. Ну, пока не угожу в еще большую переделку. Радует такая логика, нечего сказать. С таким отношением и жить не стоит. Так продолжать нельзя. Мне столько всего надо сделать, стольких повидать, столькое узнать. У меня на повестке дня миллион куда более важных дел, чем хандра. К примеру, напиться вдрызг и обо всём забыть. Нет, стоп, это даже хуже. Мозг, ты сейчас вообще не помогаешь. — Гаррус, — говорю я, глядя, как турианец ковыляет на импровизированных костылях. Их делали под людей, но он, похоже, приноровился. Вероятно, он уже может идти и на своих двоих, но мы с Чаквас решили, что будет лучше дать его ногам еще немного разгрузки. — Как ты? Он ворчит что-то бессвязное. У турианцев, в отличие от людей, не появляются мешки под глазами, но взгляд у него уставший, движения — вялые. — Живой, — он морщится. — Мне говорят, что это здорово. Я пока что уверен в обратном. Что ж, раз я слышу сарказм, значит, он точно идет на поправку. — Индоктринация, — произносит Гаррус, рассматривая озеро. — Она еще хуже, чем я думал. Несколько мгновений я молча думаю. Она действительно коварна, и от нее нет никакой защиты, кроме сильной воли. — Тебе жаль Сарена? Гаррус вздыхает — протяжно и измотанно. — Есть немного. Не то чтобы я разделял его взгляды и всё такое, но он до самого конца считал, что поступает верно. Я, честно говоря, не знаю, что думать о Сарене Артериусе. Если он ещё жив. В смысле, с «Властелином» под боком всякое могло случиться, но бомба есть бомба. Она заложников не берет. — Я никогда не думал, что Жнецы существуют, — признается он. — Они всегда казались выдумкой. Мне хотелось верить, что Сарен приукрашивает или просто паразитирует на мифах, но теперь… Оказалось, что он был лишь пешкой. А если кто-то вроде Сарена годится разве что на роль пешки… — он качает головой. — Жнецы, должно быть, самые могущественные существа в галактике. — Похоже на то, — соглашаюсь я. — Даже если Сарен мертв, наше дело не закончено. «Властелин» и геты по-прежнему ищут Канал. И, вероятно, уже выяснили, где он. Наступает долгое молчание, прерываемое тяжелыми вздохами. Не верится, что мы испытали столько душевной боли, но должны продолжать бороться. — Наверное, стоит дождаться Шепард, — говорит Гаррус, меняя тему. Впрочем, на настроении это не сильно сказывается. Если Сарен жив, нам незачем сочувствовать врагу. Если он мертв, то это и вовсе неважно. Лучше сосредоточиться на подготовке к новой миссии. Вскоре борт покидает хозяйка «Нормандии». Она умылась и привела себя в порядок, но всё равно выглядит немного потрепанной — нос распух, под глазами еще видны темные круги. — Паркер, Тали, Кайден, вы сможете пойти со мной на встречу с Советом? Гаррус и Лиара еще восстанавливаются, а я, хоть и устал, внешне здоров. Да я и не собирался отказываться — мне интересно, почему они ее вызвали. Спектра никто не останавливает, и мы без проблем заходим в зал заседаний Совета. Что ж, нас хотя бы ждали. А вот чего не ждали мы — так это того, что в зале не будет ни слушателей, ни репортеров, ни послов, всех свидетелей решений правящего органа галактического сообщества. Кроме нас здесь лишь сами советники и Доннел Удина. Посол неприятно улыбается. Думаю, такой скользкий бюрократ и не умеет улыбаться по-другому, но выглядит это всё равно неприятно. Может, потому что сегодня он стоит рядом с советниками, с которыми прежде никогда с глазу на глаз не общался. — Коммандер Шепард, — начинает советник Тевос; динамики усиливают ее голос, хотя в зале не наберется и десяти присутствующих. — Поздравляем с победой. Ваше первое дело в роли Спектра оказалось невероятно сложным, и оттого ваш успех радует нас вдвойне. Когда-то мы считали Сарена преданным и честным агентом, но случившееся доказало, что времена меняются. Разумеется, мы рассмотрим новых претендентов на роли Спектров от человечества. Что касается вашего следующего задания… Шепард поднимает руку, чтобы не просто прервать ее, а потребовать к себе особого внимания. — Я правильно расслышала? Вы завершаете эту миссию? Но она не закончена. «Властелин» еще жив, как и армия гетов. Сарен никогда не был врагом номер один. «Властелин» куда опаснее него, и прямо сейчас он летит к Каналу. Советники обмениваются взглядами, и саларианец едва заметно качает головой под объемным капюшоном мантии. — В вашем отчете ясно говорилось, что Сарен был тяжело ранен еще до детонации заряда ГОР, — замечает Валерн. — У него не было никакой возможности пережить взрыв. Без Сарена геты потеряют сплоченность и рассеются. Ваша миссия выполнена, коммандер. Шепард скрипит зубами и сжимает кулаки. — Если вы читали отчет, — начинает она, — то знаете, что Сарен был лишь пешкой. Его одурманили. Использовали. Гетами командует «Властелин», настоящий Жнец! Ничего еще не кончено! Спаратус вздыхает, явно желая закрыть ладонью глаза. — Коммандер, вы уже заявляли Совету о Жнецах, на что мы ответили, что не можем предпринять никаких действий, не имея убедительных доказательств. Жнецы — не более чем миф, которым Сарен манипулировал гетами. И только. Давайте больше не будем затрагивать тему «Жнецов». Да, ведь целая запись с тем, как «Властелин» называет себя Жнецом — это так, безделица. Ложь и провокация. Черт, как же я ненавижу бюрократов. У Шепард, такое чувство, вот-вот случится инфаркт жопы, поэтому вперед выхожу я. Тали и Кайден удивленно моргают, но не успевают остановить меня. Пара шагов — и я уже вне досягаемости. — Советники, — говорю я, вкладывая в голос всё уважение к ним. Которого, к слову, не так уж много. — Если забыть про Сарена и его махинации, остается еще Канал, который его интересовал. По всем сведениям, заверенным, к тому же, самим Советом, Канал представляет собой примечательный технологический объект, потенциально способный нанести огромный ущерб. Должно быть, так и есть, иначе бы Сарен не тратил столько ресурсов на его поиски. Мы должны его отыскать. Валерн смеряет меня взглядом. — Системы Термина в настоящее время переживают период огромной нестабильности. Было бы нецелесообразно отправлять Спектра в настолько опасное пространство за всего лишь потенциально опасным объектом. Я изо всех сил стараюсь держать лицо, но внутри у меня ревет ярость. Системы Термина всегда «переживали огромную нестабильность». Они никогда не успокоятся, и их «нестабильность» никогда не была причиной не посылать туда Спектра. Черт, именно для таких задач Спектры и нужны. Я надеялся, что советники уловят намек и согласятся, но они либо решили выступать единым фронтом, либо уже разрешили Валерну послать туда ГОР. Вероятно, последнее. — К тому же, до сих пор существует вероятность того, что Сарен выжил, — говорю я, разыгрывая последнюю карту. Не думаю, что это на них повлияет, но я должен попытаться. Шепард понимает, к чему я клоню, и смеряет заметно взбесившегося Удину суровым взглядом. — «Властелин» пережил взрыв и вполне мог укрыть Сарена в своем корпусе. Тевос отмахивается от моих опасений, и мои надежды стремительно гибнут. — С учетом полученных Сареном травм нам кажется маловероятным, что он успел бы добраться до своего корабля до взрыва. Шепард наконец-то срывается. — Да что с вами такое? Почему вы просто не можете признать, что Жнецы существуют? Что Сарен был их пешкой? Что армада гетов планирует напасть на Цитадель, уничтожить всё живое и впустить Жнецов, чтобы они расправились со всей галактикой? Я потеряла двух товарищей на Вермайре. Я отправляюсь на Илос. Спаратус вздыхает. — Что ж, мы пытались. Посол? Удина выходит вперед, источая самодовольство. — Коммандер Шепард, ваша миссия завершена. Теперь пришло время вмешаться политикам, чтобы сгладить острые углы. Мы заблокировали системы управления «Нормандией». До получения соответствующих распоряжений вы остаетесь на станции. Кайден распахивает рот. — Но это же… вы не можете! Даже Тали выглядит опешившей. Шепард, похоже, того гляди вырвет. В зал заседаний заходят сотрудники СБЦ и проводят нас на выход, многозначительно не снимая рук с оружия. Что ж, могло быть и лучше.