Три оборота спирали

В далекой-далекой лаборатории выводили детей с мощным-мощным пламенем… В отсеке что-то грохнуло, и в коридор из технического помещения в клубах повалившего дыма выбежал кашляющий парень в белом халате. Из следующей по коридору двери выскочила девушка в таком же белом халате и подбежала к парню: — Господи! Я думала, тебя насмерть пришибло! Так тряхнуло… Будто взрыв был настоящий. — Ну… В каком-то смысле это он и был, — заметил откашливаюшийся парень, в котором можно было угадать давешнего ассистента. — Разом полетели регистраторы и прибор для сбора излишков пламени… Девушка с нервным облегчением хихикнула: — Да, эти детки так быстро растут… Малыш Рокки показал класс! — «Малыш Рокки», практикантка Толсвил, долбанул сырой энергией так, что накрылся прибор, который пламени Урагана или Грозы, без вреда для себя, поглотит немерено, — ассистент пристально посмотрел на девушку, и та отвела глаза. — А это всего лишь безвредный релайджинатор. Не следует забывать, что эти маленькие монстры и мы — разные виды. И прошу, в конце концов: не «Рокки». Это — фамилия. Она не сокращается. — У ребенка не может быть одна только фамилия, доктор Линд, — поджала губы практикантка. — Если вы не собираетесь называть его сами, не мешайте это делать другим. Тем более надо же нам, тем, кто ими занимается, — «в отличие от некоторых», изобразила она выразительным взглядом, — кого-то одного как-то подзывать? Не «эй, ты!» Доктор Линд закатил глаза, огибая Толсвилл и направляясь в то помещение, откуда она вышла. — Я предупреждал тебя не привязываться, дорогая, — напомнил он. Когда девушка догнала его, он добавил: — Да и что значит «не может», вон тот образец, спредатор. С легкой руки профа этого молчуна кроме как спредатором уже года полтора как не называют. Девушка недовольно промолчала, а они тем временем зашли в помещение зала. — Только не ругай его, — обеспокоенно шепнула она напоследок. Линдл громко поинтересовался, проигнорировав Толсвил: — Ну и кто тут у нас нарушил график аж на три дня, м? — он сверху вниз посмотрел на мальчонку лет семи. Линд присел на корточки. — Кто у нас должен был еще три дня аккуратненько подавать Туман сюда? Я же сказал, что эта штучка сломается, если будет слишком много Тумана… Темноволосый мальчишка пялился на него огромным испуганным синим глазом. Второй был закрыт ладонью. — Я… — начал он тихо и сбивчиво. — В глазе было слишком много… давило… А я должен был аккуратно, п-понемногу… Он зажато оглянулся на искрящиеся электричеством в стенах панели с многочисленными отверстиями, напоминающие поверхность душа, и дымящийся невысокий столб с темной гладкой поверхностью, как из стекла. — Пришлось выбросить, — пришибленно закончил он и неожиданно твердо заключил: — Я больше не хочу. Линдл недоуменно моргнул: — Что значит не хочу? — Не буду, — нахохлился мальчишка. Девушка вздохнула, кладя руку на плечо ребенку. — Рокки, у всех бывают неудачи, не надо пугаться, — ласково улыбнулась она. — Сегодня больше не будем, хорошо? — Толсвилл… — серьезно начал Линд. — Ричи, — не менее непоколебимо ответила девушка, удерживая на лице улыбающуюся маску для ребенка, но глаза также были серьезны. Они немного поборолись взглядами. Затем Линд, послав девушке последний многообещающий взгляд, обратился к мальчику: — Сегодня действительно больше ничего не получилось бы в любом случае. Можешь передать другим, что на сегодня все упражнения отменяются. В зал зашли несколько санитаров, сопровождавших группу детей, но Линд им напоказ покачал головой, и те застыли у входа, глядя на неисправный искрящий механизм. — Сегодня ничего не будет, отдыхайте. Зовите техобслуживание. Один из санитаров кивнул, и куда-то удалился. Девушка подтолкнула виновника незапланированного выходного к другим детям, и тот поспешно устремился к кучковавшимся у входа сверстникам. Новоприбывшие, забрав ребенка, скрылись из виду. — Лиз, дорогая, — с обманчивой мягкостью произнес Линд. — Я закрываю и могу закрывать глаза на твой «воспитательный процесс», когда он не мешает делу… — Что ты взъелся, Ричи? — раздраженно огрызнулась Лиз. — Нет смысла мотать нервы ребенку, если он не виноват. А ты знаешь, что он не виноват! — Даже если он не виноват, — легко уступил Линд. — Ему об этом знать не обязательно. Девушка глупо открывала и закрывала рот, с возмущением глядя на Линда, который продолжал: — И тогда в следующий раз он может быть больше бы старался. Если бы он не знал, что он может в любой момент безнаказанно слинять, спрятавшись за чьей-то широкой… юбкой. Лиз Толсвил угрожающе сощурилась. — Куда это ты там смотришь? Что это ты хотел сначала сказать? Ричи, — ее прищур стал насмешливым. — Ты ревнуешь меня к ребенку? Линд округлил глаза: — Мэм хочет сказать, что есть основания ревновать ее к ребенку? Возможно вас стоит изолировать от работы с детьми, на всякий случай? И, глядя на хватающую воздух ртом девушку, добил: — И я еще раз предупреждаю тебя не относиться к ним как обычным к детям. Они другие. Сильнее, выносливее, с пламенем. Вот, кстати, — щелкнул пальцами. — Отправим-ка релайджинера позаниматься в зал клуба. Может, там он найдет выход излишкам. — Линд, — прямо посмотрела девушка. — Это единственный образец по той программе. Линд почесал щеку пальцем. — Да, погорячился. Ну, сходит тогда пока в соседний, на более контролируемые спарринги для пламенных. Кто знает, если его пламени будет задан такой вектор, то его контроль и нормализуется. Вскинувшаяся было девушка сдержала какие-то свои слова относительно сказанного только что. Вместо этого заметила: — Тебе лучше не забывать, что они все еще дети, и психика у них детская. — Они по большей части даже не люди, — безразлично взглянул на нее Линд. — Ты видела их половую дифференциацию? Это вы их на мальчики-девочки поделили, а без одежды ты их видела, воспитательница? Они отдельный вид со всеми вариантами гермафродитизма… — По этой самой большей части… Девушка сбилась, так как в помещение зашло несколько людей в синих рабочих костюмах. — Неисправность здесь и еще в соседнем помещении, в контрольном пункте, — показал большим пальцем Линд, сориентировав прибывших. Двое рабочих остались, проверив работу раций для внутренней связи и начав демонтировать внешний слой стены, состоящий из панелей, на вид пластиковых, а остальная группа ушла, видимо, в соседнее помещение. Лиз пришлось понизить голос. Не сильно, потому что его и так заглушал треск снимаемых панелей. — По этой самой большей части к совершеннолетию у них все образуется как надо, девочки — девочки, мальчики — мальчики. Линд цыкнул языком, — Нет у них мальчиков и девочек. Мужскому и женскому полу у них соответствует только два: альфы и омеги. Эти рождаются и по кариотипу, и вообще по всем признакам либо похожими на наших мальчиков, либо на наших девочек, с одним набором органов, и всю жизнь такими и остаются. Все остальное — неведомая хаотическая хрень, которая, как показывают все экспертизы, более всего и соответствует исконному фенотипу их вида. Как у их предков. Такие гермафродиты, а не нормально выглядящие дети. В застывшей стадии половой индифферентности, как плод на неделе шестой, с половым бугорком. Временно или насовсем. И даже от нормального человека… Если такой «пламенный» рожает ребенка от нормального человека, то иногда рожает человека, иногда — свой вид, но похожий на человека. Но свой. А иногда — остальной греческий алфавит, который! Доктор вздернул палец, видя что практикантка уже открыла рот, чтобы его прервать, и продолжил. — …Который может, только может стать похожим на нормальных людей. И так или иначе они увеличивают количество «ошибок» при формировании и развитии внешних и внутренних половых органов у населения, даже если родился вроде бы простой человек. Ну как, все еще похоже на людей? Я тебе говорил о подозрениях в адрес одного рода пламенных, тот итальянский клан, Джиглио Неро, — неожиданно переключился он. — Локальная байка про поколения самооплодотворения? — фыркнув, скептически подняла брови девушка. — У них бы уже ноги с руками срослись, они бы собрали джекпот из генетического мусора! — Однако же цикл жизни у них треть-четверть века, почти ровно, — стал загибать пальцы Линд. — Каждая следующая особь — один в один как материнская, новых черт, которые бы могли появиться от отца, не наблюдается, и кстати, — он ткнул пальцем в девушку. — Длительность того самого цикла жизни имеет спадающую динамику, что совсем не похоже на здоровую тенденцию. Практикантка закатила глаза, скрестив руки. Доктор всплеснул руками. — Ну допустим, они в жуткой тайне находят себе несчастного, которого после спаривания съедают без следа, как самки богомола, а потом — свободно — и осознанно! — рекомбинируют гены так, чтобы практически не измениться в следующем потомстве. Больше похоже на правду? — Это в любом случае исключение… В их разговор через грохот разбираемых панелей вклинился голос одного рабочего. Он, разглядывая кабели, открывшиеся за частично снятой «дырчатой» панелью — кабели частично выглядели как подземные, — и трубы, что-то сосредоточенно вещал в рацию. В ответ он получал сдержанную ругань вперемешку с ответами по существу. — Что оно? Жить будет? — осведомился доктор, подняв голос. — Пока непонятно, — хмуро ответили ему. — Скорее всего да. Повреждений много, но все по мелочи. Доктор снова повернулся к практикантке. — Не знаю что с исключениями, но есть теория, что изначально этот вид, когда не был скрещен с людьми, произвольно управлял строением тела, в том числе и в этом плане. И глядя на их способности, даруемые этим «пламенем», когда оно сильное, это вполне возможно. Это потом они измельчали, ослабели, стали застревать в той или иной форме. Раньше это было состояние, а стал пол. И вот сейчас из отдельно взятой гаммы, когда тот разовьется и изменится, мы можем получить в итоге бету, который по факту альфа — «мужчина»; пси, точь в точь омега — «женщина», и истинного гермафродита ди с прочими ошибками природы. Это мы сейчас с мелкими детьми работаем, но они растут, и что будет дальше… — Хм… — задумчиво потерла подбородок девушка. — Согласно инструктажу, именно правильное социализирование дает толчок в гаммам в формировании в сторону бет или пси… Сформировывается самоопределение на психическом уровне, а потом следует и развитие. И пока все было без проблем. Я слышала, вы уже выпустили одного маль… альфу, из первого запуска проекта, и ничего? Линд покрутил головой. — Разница между взрослыми альфой и бетой только в том, что альфа родился тем, кто есть, а бета — развился из гаммы, в процессе отключив женскую репродуктивную систему. Избавившись от нее. Зеркальная ситуация с омегами и пси. Одни были с самого начала, другие стали. С тем ребенком мы практически не работали. Во-первых, он не требовал для себя особой среды, так как ничем не отличался от человеческого мальчишки, во-вторых, его потребовал предоставить заказчик. Теперь он среди своих, в итальянской семье, Вонгола. С ним проблем не было. И они думают, что и в других случаях это делается быстро и легко. Девушка болезненно нахмурилась: — Звучит плохо. — Ты даже не представляешь, насколько… Это я тебе еще не сказал про их раскол и столкновение с азиатами, — медленно проговорил следящий за действиями рабочих доктор Линд. — Что? — А ты думала, что знаешь все о каналах, по которым идет поставка подопытных? Не задумывалась, откуда твой Рокки? Ну он, положим, выглядит как полукровка, а зверомальчик, кореец, спредатор? Другие? *** Релайджинер, сбежав из того зала, в котором разрешали вовсю пользоваться пламенем, не сдержал вздоха облегчения. Последнее время тренировки усложнялись, и почему-то все внезапно заинтересовались его правым глазом, стремясь сотворить с ним что-то неправильное, а оттого жуткое. Каждый день был очень полным, он только не лопался от количества занятий с требовательными преподавателями, учившими разным урокам или занимавшимися с ними физкультурой, так они называли что угодно, от поднятия тяжестей — до прохождения полосы препятствий или даже драк. У всех было по-разному. Когда к этому добавились еще и издевательства над глазом, куда зачем-то нужно было регулярно направлять Туман — часто после неприятных уколов до начала процедуры — стало еще сложнее. Отдыха не стало даже по ночам. Он стал просыпаться от того, что ему снились странные, иногда даже жуткие сны, в которых он был другим человеком. Другими людьми — их было много. Сны такие настоящие, что когда он просыпался, то не мог вспомнить, кем он засыпал — того ребенка больше не было. Он менялся. Стал реже говорить и больше наблюдать. Не так, как некоторые одиночки, забивающиеся в угол общей комнаты и оттуда взирающие на всех, но тем не менее. До такого взрослого, как те, что крутились вокруг и служили им примером нормальных людей, ему было далеко. И все же ему уже было видно, что доктор Линд очень опасный и только притворяется нестрашным. Что Лиз и многие другие откровенно врут, когда другие дети спрашивают о том, разве нормально, что у них нет родителей и они так часто ходят в «больницу». Что ему не стоит показывать, что он стал немного другим. И что Кэн сейчас очень рад, что на сегодня все отменяется, и просто молчит. Кэн и Чикуса, ребята, у которых в отличие от него были имена, но не было фамилии, были теми, с кем он сейчас возвращался в группу. Кэн не был сам по себе молчаливым, таким был Чикуса, который уже лучше стал говорить на тех языках, на которых говорили большинство детей из группы, но по привычке больше слушал. Кэн молчал из-за подавленности, и было почему: очень болезненными были для него тренировки с пламенем. У релайджинера часто болела голова, и очень сильно — глаз, но это нельзя было даже сравнить с тем, с каким хрустом костей корчится на полу он, когда в ту комнату приводят его и дают ему образец кости того, в кого теперь ему надо превратиться. Шепотом взрослые говорили, что Кэн — уникальный образец. О релайджинере такого не говорили, но смотрели на него с почти таким же голодным предвкушением. От этого бегали мурашки по коже. Но хотя Кен, превращавшийся в урода, имевшего мало общего с ним самим, всегда потом превращался обратно в себя, ему было настолько плохо, что всю дорогу в тот зал он всегда молчал. От страха. Раньше пытался убегать, но потом перестал. релайджинер не знал почему. Зато видел, как Кен стал шарахаться от Линда. Почему-то лишний раз попадаться доктору Линду на глаза релайджинеру окончательно перехотелось. Был еще один случай. Релайджинер заметил: чем дольше они идут до комнат, где будут проходить процедуры, тем они болезненнее и страшнее. И тем чаще встречаются дети, которых видишь впервые — и большинство тихие, бледные, с пустыми неморгающими глазами. Детей вообще было немало, и всех он даже в лицо не знал. Разве что мог сказать, что тех, кто мог общаться с Кэном на одном языке, было довольно-таки немало, как бы ни звучали их имена. Но встречались всякие и всякое. Как-то ему выдалось сидеть в очереди на громко жужжащий ящик с одним образцом: сросшиеся дети с одними ногами на двоих. Мик и Ник, так они представились шокированному Року. Все бы ничего, и с этой психической травмой он справился, но позже, однажды, он снова встретил этого… ребенка. — А… где второй? — осторожно спросил релайджинер, оглядывая вроде-как-знакомого, теперь выглядевшего обычным ребенком. Тот посмотрел на него огромными выпуклыми глазами, каких не бывает у людей, и промолчал. — Эй… — рискнул позвать его релайджинер и осекся. Ребенок медленно поднял руку к голове и стукнул себя по ней. — Тут, — сказал он. Релайджинер нахмурился, оглядывая с ног до головы то ли Мика, то ли Ника. — Не верю. Он бы туда не влез. Знакомый медленно поднял на уровень глаз руки ладонями вверх, и на них заиграли два разных цветных язычка: один жуткий, красный, другой кусачий и трескучий, зеленый. Но Ник был только коррозером. А Мик электриком. — Они сказали, что если из нас не получится двоих, то пусть будет один, но сильный, — тихо сказал он, не моргая глядя на свои руки. — И… Он тряхнул головой, и у основания волос стал виден глубокий след по черепу, как от кройки. — Мик передает тебе привет, — сказал Ник, глядя на Рока разными глазами: карим и серым. В тот день кошмары мучали релайджинера сильнее обычного и были куда разнообразнее. *** Фонарик посветил в зрачки, игла ткнула в несколько точек, и тело ответило отсроченными судорогами. Ученый хмыкнул, похлопав безволосого ребенка с бессмысленными глазами по щеке. — Эх, — вздохнул он, вставая. — Это полный провал. — Лимит организма установлен не просто так, — философски заметил другой, также находившийся в боксе, ведя записи. — Да, но все остальные типы могут приспособиться к форсированию их энергоемкости, — возразил первый. — Вызывай санитаров, пусть приберутся тут, а этого к расходникам. Эх… Он вздохнул, с сожалением глядя на ребенка, сидевшего на кровати на пружинах. По белому белью из-под малыша растеклась желтая лужа, глаза остекленели и не моргали. — Уверены? — оторвался от записей человек в таком же белом халате, поправляя очки. — Он усыхать еще месяца два будет, если сам, к чему эти мучения с морокой? Лишние проблемы персоналу. В ответ был кивок и разведение руками: — Так и пламя он выделять все это время продолжит, что не будет лишним. К тому же пасифаер, — новый кивок в сторону кровати. — Это не только расслабление до атрофии, это и замедление жизненных процессов. Так что он в содержании поудобнее брака по направлению релайджинеров и спредаторов. Душераздирающий вздох пронесся по боксу. — Что же этот «холодный спектр» такой проблемный, а? — недовольно скривил губы, глядя на папки с документацией. — Ладно пасифаеры… Там хоть единицы успешных. Релайджинеры поддаются только качественному развитию, причем скорее интеллектуальному. Или развиваются только потому, что сразу не могут пламенем управлять. Как только научатся — все, это потолок. Спредатор вообще один. Один! Ученый потряс воздетым пальцем. — Мы-то всё — теории… Эволюционный процесс, естественный отбор, конкуренция видов с разными типами энергий, обусловленная формирования полностью взрослой особи, у одних быстрее, у других медленнее. Все оказалось просто — спредатор в сравнении с другими в принципе не приспособлено для выживания, если оно не в гигантских количествах! Он возмущенно ударил ладонью по столу: — Скажи мне, вот скажи: что еще можно сделать? Если внешнее воздействие для увеличения уровня Пламени навсегда делает из слабого «Облака» статую медитирующего индуиста, а самого по себе сильного спредатора не вывести иначе чем естественным путем от подходящей половоззрелой особи? Зачем вообще это «Облако»?! — Как — подождать, — невозмутимо сказал, вставая, ответственный за документацию. — Зачем — понятия не имею. Эффект общего усиления других видов пламени этим? Жалкий процент. — Вот-вот. Видимо, для коллекции. *** — Это?.. — прокуренный голос. — Пасифаер, — рука санитара поймала бирку на шее, зачитывая: — Омега, шесть лет. Блок K-16. — Да? — сухая женщина лет пятидесяти недовольно поджала губы, занося запись в журнал: складки вокруг ее рта углубились. — Что ж так неэкономно. Она встала, выходя из-за стола, и скомандовала санитару: — За мной. Пока перед ними разъезжались двери, женщина ознакомилась с предписанием. — На «выжимание», хм… — она пробежалась взглядом по ребенку в руках санитара. — В таком режиме долго не протянет. Тот изобразил вежливое удивление: — Год — это недолго? Женщина, не обращая внимания на его слова, снова опустила глаза на предписание, механически вытягивая сухие губы в трубочку. Палец пробежался по строчкам. Дверь отъехала. — Уровень энергии поднялся в четыре раза? — пробормотала она, шагая вперед. — Да, — позволил себе снова вставить комментарий тот, кто тащил тело. — Надеюсь, вы понимаете, что для ваших нужд его не дадут. Такой объем… И далеко от репродуктивного возраста. Они шли по блоку, выглядевшему особенно стерильно. Пахло средствами дезинфекции и еще чем-то неуловимым, тончайшая въевшаяся нотка, как призрак — такие висят в тех больницах, где долгое время не убирали палаты. Женщина раздраженно дернула уголком рта: — Посмотрим. Протянет полдесятка лет — подумаю над тем, чтобы перевести к себе. Они вошли в помещение с несколькими капсулами, к которым были подключены системы жизнеобеспечения. Мерцали индикаторы. Поверх «саркофагов» или рядом с ними в произвольном положении лежали стопки листов с записями. Местами бумага создавала впечатление насыщенной истории: кончики характерно изламывались или закручивались, демонстрируя некоторую помятость. Свободными оставались три из одиннадцати. — Сюда, — кивнула женщина на одну и занялась настройкой техники, пока мужчина клал неподвижное тельцу в «саркофаг», который был велик для такого ребенка. — А где персонал, который?.. — Это «лежка» пасифаеров, здесь тотальный контроль не нужен. Обход раз в день. Женщина, не отрываясь от клацания пищащими кнопками, осведомилась, не слишком интересуясь ответом: — В К-16 увеломление направили? Не хотелось бы новых голословных обвинений. — Да. — Чистку произвели? Санитар, подключавший датчики, застыл: — …Нет. Женщина повернулась, по-новому посмотрев на санитара, и желчно выдала: — А какого же, простите, черта ты мне сюда это приволок? Капсулы потом лично вычищать бы стал? — Так ведь… — Хорошо хоть спросила! Указаний не дали? — Она ядовито выплевывала слова. — А своя голова на что? Передашь Сцерини — хотя нет, сама передам — забираю тебя на три дежурства: к электрикам и два к акселераторам. Пошли! — Но… — Включу в эксперимент ориентации, — зловеще пригрозила женщина. — Понял, — примирительно воздел руки мужчина. *** Тихий щелк. По огромному экрану с отображающейся на нем картой водили указкой. — Самые выраженные особенности тропической климатической зоны, — девушка в очках с улыбкой обратилась к детям. — Ну, кто? Давай, Нила. Снова послышался еле слышный щелчок, на который не обращали внимания. Чик. — Ну-у-у, — засмущалась девочка лет шести, с удивительным бронзовым цветом кожи, крупными черными локонами и серо-зелено-желтыми глазами, сидевшая на пуфике с песчаным наполнителем. — Тропической климатической зоны… Она смущенно притихла. — Мы же говорили, ребята, — вздохнула женщина. — Сложные слова это не страшно. Что такое климатическая зона? Щелк. Деревянный треск. Еще один ребенок поднял руку. — Лео? Лео, ровесник Нилы, с ничего не выражающими, детскими глазами навыкате, которые как будто пытались охватить весь мир, открыл рот и нечетко, но уверенно, как по написанному, оттарабанил, делая ударение на каждый второй слог: — Климатическая зона — условное разделение земного шара на участки с произвольными границами, внутри которых созданы примерно однородные климатические условия, обусловленные некоторыми характерными чертами: широтами, ландшафтом, уровнем влажности… Щелк. Нила с обиженно выпяченной губой повернулась к Лео. — Так нечестно! — воскликнула она. — Закрой книжку! — Нечестно, что ты глупая, — старательно выговаривая слова, отвечал Лео. — А все остальное честно. Треск. — Лео! Нила, — учительница обратилась к девочке. — У Лео нет никакой книжки… — Есть! А вот и есть! — стукнула кулачком девочка по столу. — Он сам говорил: закрывает глаза и видит книжку! — А… — понимающе посмотрев на Лео, кивнула учительница, улыбнулась и сделала себе пометку в блокноте. — Тогда… Лео, очень хорошо, что ты помнишь. Но все ли ты понял? — Да, — непоколебимо ответил Лео. Женщина не стала развивать тему. Вместо этого она пояснила: — Зона — это место, ребята. Климат — это когда в пустыне жарко, а на Северном полюсе холодно и живут пингвины, а лес не растет ни там, ни там, а растет в другом месте. Помните? Мы говорили. Ну, и какие же основные черты у климатических зон? У тропической, например? — Жарко, влажно, джунгли и слоны, — уверенно ответила Нила. Щелк. Треск. Щелк. Треск. — Умница. И не вздумай расстраиваться, в гимнастике ты обходишь всех, должны же и другие быть в чем-то очень хороши? Петро, что ты там делаешь? — отвлеклась она. — Хак? Типичный итальянский и арабский мальчишки лет девяти вскинулись и хором сказали: — Мы делаем колонну с пирамидой! Треск. Женщина подошла к их столу и подняла на уровень глаз чертеж, на котором были изображены с компьютерной точностью частично срощенные колонна с пирамидой, истыканные многочисленными линиями, обозначающими плоскости, и исписанные цифрами. — Надо же, и зачем вам? Для этого действия, кстати, есть отдельная формула, — она быстро обвела одну строку из накаляканных рядом вычислений, провела от нее стрелочку в уголок и написала на краешке листа ряд букв и цифр. — Мы не можем сделать трубу для домика. Бумажного. Если не сделаем, нам принтер не дадут… Щелк. Треск. Треск. — Коул не даст. — 3D-принтер?.. — женщина сделала пометку у себя, пробормотав себе под нос: — Ну, дорогой К… коллега… Щелк. Щелк. Щелк. — Да, — опять хором ответили двое. — Мы слушаем, — добавил Хак. Дверь открылась. Треск остановился на половине, и все десятеро детей, включая синеглазого трехлетнего малыша с разобранным на грифель и дерево карандашом, поломанным на кусочки, посмотрели на вход. В помещение вошли трое детей с разной степенью выраженности азиатских черт, которых вели те, кто состояли санитарами в исследовательском отделе. — Что такое? — обеспокоенно спросила учительница. — Занятия с пламенем сегодня отменяются из-за неисправностей оборудования, — уведомил один санитар, глядя, как дети проскальзывают на пустые места. Кто-то непонимающе смотрел на пришедших, кто-то продолжил свои занятия, а кто-то потянулся к вернувшимся ребятам, начав не очень тихо шептаться. Учительница посмотрела на оживление и, подумав, негромко хлопнула в ладоши: — Урок окончен! Раз сегодня у вас выходной… Сильной реакции на это не было: дети вели себя очень по-разному, кто-то мог заниматься только одним делом и на нем и концентрировался, не воспринимая ничего вокруг, кто-то уже отвлекся и, по-детски не понижая голос, громко разговаривал с друзьями, старательно открывая рот на гласных слогах. Как-то незаметно зазвучало больше трех языков одновременно. — А свои? — подала голос рыжая, очень красивая девочка из старших, лет девяти на вид. — Сегодня у меня занятия по музыке. — Ах, — остановилась в дверях учительница. — Точно. Подойдешь куда обычно, тебя проводят. — Везет тебе, Эм, — протянул Петро. — Ты здесь почти не появляешься, в город выходишь и на процедуры не ходишь… Девочка фыркнула: — Я Мами, а не Эм. Не повторяй эту дурацкую кличку, как у собаки. — Мами тоже звучит похоже… — А Петро звучит похоже на «дурак». Дети захихикали. Хак недобро смотрел на обидчицу Петро, но не влезал. — Я свои процедуры уже прошла и стала взрослая, — важно провела рукой по волосам Мами, которая была совершенно точно пси, если не омега, надменно оглядев всех остальных. В тишине кто-то хмыкнул. Мами недовольно обернулась, выискивая гневным взглядом смеющегося, но в той стороне были только шушукающиеся мальчишки, вернувшиеся с несостоявшихся занятий пламенем, и читали книжки с непонятными знаками вместо букв, которые не знал даже Лео. Мами пристально оглядела компанию, где главным задирой был глуповатый Кэн, который не умел притворяться, а остальные двое тихони. Кореец очень плохо понимал другие языки, если с ним не разговаривали взрослые, и не любил шум. Второй и не пытался общаться. Такие здесь встречались, но редко появлялись с другими детьми, и еще реже задерживались хотя бы на неделю, а после бесследно исчезали. Но этому везло. Темные вихры, худой, темно-синие глаза, всегда смотрящие в книжку или в никуда пустым взглядом. Не интересный. Мами встала и гордо ушла с таким видом, будто ничего не было. *** Дети жили в центре, который назывался то интернат, то пансионат, но на самом деле ни у кого из детей не было родителей и никто никуда не мог уехать. Учеба происходила в неправильной для обычных людей форме. Но это понимали совсем не все. Понимали такие как рыжая Мами, с кем часто появлялись на людях за пределами пансиона — к примеру, в школе искусств или на конкурсах. У других доступ к таким прописным истинам был закрыт: это касалось и книг, и передач, кассет, которые можно было смотреть, разговоров со взрослыми людьми. И понимали те, кто помнил, но такие либо постоянно плакали, либо затравленно молчали. Кто-то больше знал о процедурах. Кто больше в них участвовал и глубже спускался туда, в неприятное место, резко пахнущее белыми коридорами, иглами шприцов и вкусом спонтанной боли, и иногда уходил туда навсегда. А некоторые даже не знали об этом, не знали ничего, кроме жизни на поверхности. Некоторые же — ровно наоборот. На экране телевизора двигались картинки, которые отражались в глазах ребенка, со вниманием охотящегося зверя наблюдающего за сюжетом передачи. Он сидел в обнимку с подушкой, закрываясь ей так, чтобы кругляш камеры, который думал, что незаметно подглядывает через косую вентиляционную решетку, видел подушку вместо половины тела маленького гамма-спредатора. Такая роскошь, как отдельный зал, по размерам как тот, в котором обычно другие умещаются целой группой, с телевизором, магнитофоном, книгами, предназначались для единственного ребенка, договориться с которым можно было, только откупившись от него на его условиях. Неохотное: «Ну, спредатор же…» — и ему не объясняют, почему он должен терпеть мацание своего лица чьими-то потными ручонками и не ломать такие удобные для этого пальцы. Или с таким же хрустом, глядя в испуганные глаза жертвы, не сжать на них челюсти, слушая зазвеневший где-то вопль. Детям он выражал неудовольствие иначе, для этого хватало обыкновенного тумака. Мало подходящие для раздачи тумаков взрослые так легко не отделывались. В дверь стукнули три раза. Сильно, на высоком уровне от пола. Дверь открыл мужчина. — Спарринг, — очень четко выговорил он, как иноязычному, приглашая на выход. Гамма не сдвинулся с места. Мужчина пришел в замешательство. — В чем дело? — по коридору проходил еще человек из персонала. — Спредатор не заинтересован в спарринге, — недоверчиво посмотрел тот, кто должен был отводить гамму туда. — Но по его расписанию же не спарринг, а занятия с пламенем? — второй посмотел так, как будто ожидал, что сейчас ему покаются в ошибке. — На которые он не ходит. — Во-первых, он на них не ходит, а во-вторых — комната с системой поглощения временно вышла их строя, — убедительно ответил рискующий не состояться провожатый. — Релайджинер безобразничает. Сегодня тоже будет лишнюю энергию стравливать в спаррингах. — А. С ним, значит? — стрельнул глазами в сторону ребенка коллега. — Ну так убеди его, что не соврал и не пытаешься его обманом опять затащить на занятия с пламенем, — улыбнулся человек-решение проблемы и сам заглянул в комнату, сделав жест: кулак, упертый в ладонь. — Спредатор, на спарринг. Идешь? Он кивнул головой в сторону выхода, глядя на ребенка. Тот посмотрел на него, потом снова на провожатого. Встал и молча пошел на выход.