Три оборота спирали

Плиточного пола умеренно-яркой расцветки касались нежные лепестки роз и хризантем — и плоские подошвы многочисленных мужских классических туфель. Толпа людей в строгих черных костюмах стояла в общем неподвижно, но, огибая центр помещения, где на постаменте, накрытом ослепительно-белым полотном и пышно украшенном цветами, лежал гроб, тек стабильный ручеек людей. «Паломники» подходили по одному, а все прочие выдерживали почтительную дистанцию, стоя в круге, и таким образом прощание делалось своеобразным представлением-ритуалом, открытым публике со всех сторон. Прощающиеся стремились прикоснуться, облобызать край полотна, самые смелые и театрально одаренные — или мнящие себя таковыми — полным трагической патетики жестом целовали руку с кольцом, исполненным печали взором обмахивая посуровевшее лицо усопшего. — Это человек, — говорил полный мужчина средних лет с обрюзгшим лицом, но жесткими складками у рта и пронзительным взглядом. — Этот человек был воплощением эпохи. Эпохой, где были и уверенность, и благоденствие. И как бы не поворачивалась судьба. Голос с редкими, падающими как камень в подземное озеро, словами, разносился под высоким сводом капеллы, акустика которой делала честь ее архитекторам. Большинство лиц внимали этому говорившему. Одни были задумчивы. Другие сосредоточены, их глаза разглядывали лицо оратора так, словно ожидали, что на нем выскочит неблагообразный чирей. Кто-то же был поистине растерян, подавлен, убит. И так или иначе не было тех, на чьем лице не было мрачности. — И как бы не поворачивалась судьба, всегда был стержень. Была — надежда. Был путеводный маяк, который давал свет в самый тёмный час. Перед рассветом. Одно из стоящих поблизости мрачных лиц, блондин лет тридцати с лишним, с прямоугольным лицом и с мощной нижней челюстью, имел осунувшийся вид при том, что по нему было видно — это состояние для него нехарактерно. Не очень высокий рост, мощные плечи и неполностью скрытая под черным костюмом мускулатура, склонность цепляющего глаз лица к твердому выражению — все в нем выдавало то, что недавно эта личность вид имела цветущий. Сейчас же лицо блондина от линии волос и до переносицы пробороздила глубокая темная складка. Запавшие глаза, под которыми угадывались тени, недвижно смотрели на гроб и говорящего. Только плотно сжатая челюсть и расправленные плечи не давали наивно поверить в то, что этот человек действительно не оклемается в ближайшее время. На блондина косились. Украдкой и невзначай, будто бы случайно оглядывая безразличным взглядом помещение и задевая его просто заодно. Глаза были жадные, опасливые, ожидающие, оценивающие. Свою порцию не менее внимательных взглядов получала и еще одна персона, стоящая подле первой. Этот некто не выделялся ничем, кроме разве что невыносимо оранжевой ленты, опоясывающей федору, натянутую на самые глаза, на траурной церемонии. — Как задвигает, — не размыкая губ, произнес человек в федоре, не отрывая блестящих черных глаз, от пространства у гроба. Чёрные глаза, в которых радужка и зрачок были практически не различимы, нашли иную цель, которой стали подростки. Те стояли в стороне, будто дичась, на уровень выше, чем прочие, и ближе к алтарю, подпирая собой стену, и таким образом видели намного больше, чем если бы смешались с толпой. Один был смуглый, на вид лет восемнадцати. Жуткие шрамы, как от растянутых разрезов, бросались в глаза не меньше ярко-платиновой шевелюры его компаньона, то ли года на два младше, то ли просто другой, менее скороспелой породы, который копировал угрюмое скрещивание рук и взгляды на постамент. — Как думаешь, Иэмицу, за что Занзас хочет убить Минчени больше: за то, как красиво он говорит о Тимотео, или за то, как он пиарит себя за счет Ноно? Желваки на лице Иэмицу взлетели и опустились. С заметным невооруженным взглядом трудом он разжал челюсти, чтобы сказать: — Мне… Нет дела до обоих ублюдков. Реборн. Реборн хмыкнул. — Ну, как сказать. Предположим, Минчени тебе не создаст проблем в обозримом будущем… Но он не один. А тебе нужно оставить здесь замену, если ты не покинешь босс Советника ради поста босса. Не останешься здесь и вернешься в Штаты. И вот замену-то им ничто не помешает попробовать на зуб. — К чему ты клонишь? — все также сухо и рублено спросил Иэмицу, исподлобья глядя на гроб. — Занзас. Выражение лиц двух подростков не сильно отставало по угрюмости от лица Советника. Темный парень — так ощутимо превосходил по темноте палитры эмоций. Злоба и обида. Вот, что могли бы прочесть под его ненавидящим взглядом на гроб те, кто знали его ближе. Иэмицу отрезал: — Нет. Реборн осторожно прищемил между двумя пальцами ткань пиджака на плече Советника и потянул, наклоняя к нему голову виском и заставляя того посмотреть в свои ледяные глаза. — По окончании церемонии, — тихо процедил Реборн, и его голос смешивался с шарканием туфель, шепотками. Глядя Иэмицу глаза в глаза, он произнес. — Ты по крайней мере прощаешься с ним не хуже, чем с гостями, или я прострелю твою враз отупевшую голову. Советник впервые полностью переключился, сосредоточившись на чем-то еще, кроме центра помещения с постаментом. Он, так же притворяясь, что их разговор абсолютно спокоен и цивилизован, скосил заострившийся взгляд на угрожающего ему аркобалено. Аркобалено не моргал. В капелле как ни в чем не бывало продолжалось прощание. Лицемерие и искреннее горе смешивались в одно сплошное варево, куда равноценно падали восклицания в духе, что дон Вонгола даже после смерти благоухает, и стекали немые редкие слезы единиц. — Разговоры потом, — добавил Реборн, и взгляды этих двоих разошлись. Прощаться пришли многие: приходили отдать последнюю честь высокие воинские чины, бросая внимательные взгляды по капелле и вопрошающе останавливаясь ими на Иэмицу. Заглядывали в гроб лица духовенства, вздыхая по «истинному христианину» и «внимательному собеседнику», «чей высокий дух ставил на равных его с нашим братом». Слезно прикладывали платок к уголкам глаз директора приютов и больниц, срывающимся голосом описывая богоугодные деяния дотторе Тимотео, и подобное делали прочие представители благотворительной деятельности. Много слов было сказано. Но все имеет свой конец. Заканчивала свое звучание месса. Реборн кивком подозвал стоящего у стены одного из людей, мониторивших пространство около Советника, и что-то ему сказал. Человек в замешательстве кинул взгляд на Советника, но тот не смотрел на него, хоть и должен был слышать сказанное. Человек, помедлив, слился с толпой в сторону стены у алтаря. Спустя минуту к гробу подошло несколько людей, которые чего-то ждали. В стороне толпа расступилась, образовывая проход для нескольких людей. С одной стороны в проходе возник Советник со следующим тенью по пятам человеком в шляпе с оранжевой лентой. С другой — с недобрым лицом появился шрамированный Занзас. Его глаза под слоями угрюмости выражали растерянность. За ним мелькнул удаляющийся человек Советника и беспокойный светловолосый телохранитель Занзаса, пристроившийся на шаг сзади и сбоку. Внезапно стало тихо. Все те десятки и может быть даже сотни человек мгновенно замолкли. Советник и Занзас, на немного замедлившись при виде друг друга, с достоинством вышли в проход среди людской толпы и, бок о бок, не глядя друг о друга, прошагали до гроба, где Советнику подали сложенное полотно. Они встали по разные стороны от гроба, в последний раз глядя на покойника. Старик. Чистые седые волосы, расчесанные усы щеткой, сложенные на груди руки. Мало кто из присутствующих представлял, сколько из того, что они видят, талантливая работа специалиста, приложившего усилия, чтобы труп выглядел благообразно. В конце концов, умер дон Тимотео не своей смертью. А все, что осталось от его хранителей, легло в последнее пристанище вместе с ним. Несколько пистолетов, колец и оружие иного вида были там же под несильной иллюзией, способной обмануть лишь простых людей и съемочную аппаратуру, которой, впрочем, на церемонии и так не было. Кольца там тоже надолго не задержатся. К ним подошла женщина в очках со шкатулкой и, обойдя Советника с занятыми руками, открыла шкатулку перед Занзасом. — Потомкам завещано, — бесстрастно произнес Занзас, снимая перстень со старческой руки и кладя в поданную ему женщиной шкатулку. То же самое случилось с другими перстнями, каждый из которых подросток проводил нечитаемым взглядом. Шкатулка вместе с женщиной остались подле Советника. Гроб закрыли. Синхронным, четким взмахом парень и мужчина развернули полотно, которое Иэмицу держал в руках, симметрично накрывая им гроб. Красный флаг с роскошными кистями и вышитым на нем гербом Вонголы. Все это время за плечом Иэмицу пребывал киллер, не вынимавший руку из кармана.