Три оборота спирали

— Он-джии-сан. Мелкий мальчишка задрал голову, наивными глазами глядя вверх с вечным выражением лица, будто готов вот-вот расплакаться. — М? — Фон с мирной улыбкой повернулся к ребенку на том же сидении самолета чартерного рейса, на котором кроме них двоих не было практически никого. — В чем дело, Цунаёши-кун? Ребенок лет четырех-пяти с еще не устоявшейся дикцией неотрывно смотрел в полные спокойствия глаза взрослого, запрокидывая голову. Секунду. Пять. Пятнадцать. Тот тоже смотрел. — Хибари-сан, — человек Фона, который с сомнением наблюдал эти крайне странные гляделки, произнес его фамилию на японский манер. — Ребенок так и должен зависать? Фон опустил руку на голову ребенка, который, один раз моргнув, под тяжестью ладони склонил ее и теперь смотрел в пол, как будто слушая свои ощущения. Он качнул головой и ничего не ответил, с той же сосредоточенностью осторожно трепля ребенка по макушке. — Пока этот лицемерный ханжа молчит, я не против, — дал свое дозволение аркобалено Тумана, сидевший в том же самолете по соседству с человеком Бай Лина, напротив Фона, скрестив руки. Вонгола сама связалась с Бай Лином, довольно странным образом. Сначала, четыре дня спустя «избавления от проклятия», с ним выходит на контакт Вайпер, предупреждая о своём скором появлении и о том, что за любую попытку его убийства сдерет с них все, что сможет, и сдаст все доли в японских компаниях, что имеет через подставных лиц, Вонголе. Те, что не имеет, поможет ей получить. Через пару часов они уже сидят в глубинах якобы караоке-бара недалеко от аэропорта, и Фон имеет замечательную беседу с аркобалено Тумана и по совместительству офицером Варии, которого послал Иэмицу, чтобы тот убедился в том, что… В общем, во всем, что касалось недавнего инцидента с убийством семьи, в которой обнаружилось маленькое Небо. Которое предположительно ребёнок Советника. Фон с искренним интересом наблюдал за лицом собеседника, высчитывая, доля каких чувств и мыслей там больше видна. Неверие в сам предмет обсуждения — оказывается, у Советника была семья. Или недовольство — то, что аркобалено сам согласился выступать на этих переговорах, сомнительно, однако долго ли заставить его, учитывая шаткое положение босса Варии. Или напряженное ожидание, что Фон вот-вот не откажет себе в удовольствии вдоволь пошутить над слишком серьезным знакомым, пользуясь тем, что Вайперу некуда деться. Забавно, что прислали именно маленького Тумана, но в этом определенно был смысл, учитывая обстоятельства, в ворохе которых нужно было докопаться до истины. И Цунаёши. У Фона в переговорах интерес был не меньший. Он со своей стороны с готовностью провел экспресс-туром Тумана с дипмиссией по знаковым местам печальных событий, предоставил ему все документы, (что со стремительно набираемыми связями не составило труда,) подкрепив словесным пересказом. Надо было пользоваться тем, что прислали Туман, отличающий ложь от правды — ведь его прислали именно поэтому. Показал Цунаёши, однако, не отходя ни на шаг. — Я до последнего не верил, — медленно проговорил Вайпер, считавший под гипнозом память ребенка. — Семья у Советника, в Японии? Когда он успел и о чем думал? А запечатывание… Туман тогда же спросил у Фона: — Сводишь знакомство с Шаманом, значит? — желчно поинтересовался малыш. — Пройдоха узкоглазый… Шаман, когда говорил, что не сотрет память насовсем, в том числе и о себе, не солгал. А Фон тогда насмешливо улыбнулся: — Зависть — плохое чувство, дорогой друг. …Сопровождающий на противоположном сидении вздохнул, умолкая. Фон думал о многом. О некогда благообразном домике под серым дождливым небом, о хрупкости раздвижных стен, сёдзи. О том, каким такой домик может быть тихим, зияя темными окнами и пастью выломанных стен, а на веревках за домом — продолжать висеть неубранная детская одежда под дождем. Как он сам ходил смотреть место происшествия в поисках подсказок о принадлежности этой якобы японской семьи с неяпонским типом пламени. Не нашел. Как много таких домов стало. Эти дома не обязаны были выглядеть точно так, просто вчера в доме, квартире, номере и так далее кто-то жил. Кто-то пламенный, или нет. А теперь не живет. О том, что почему-то какой-либо резонанс вызовут лишь избранные из таких несчастных. Что ребенок выжил только чудом. О том, как повлияет вмешательство Шамана на его память. Хотя тот и утверждал о безболезненности и о том, что воспоминания только выцветут, а не оставят после себя дыру. Как та дыра в сёзди. О том, откуда он, Фон, родом, из какой среды. Воспитанные и образованные, развитые физически, с боевыми навыками — такими были даже дети семей, уже довольно давно отделившихся от кланов. Семей, разумно придерживающихся старых канонов того, какой нужно растить молодежь. Жизнеспособной. Катана должна быть на поясе всю жизнь, даже если понадобится всего один раз. Разумной и умеющей считать и рассчитывать. Ходы, деньги, не хуже аркобалено Тумана, знакомства, связи. Ценность жизни. Вежливо и радушно приняли потомка кочующего по странам со сменой поколений клана, что входил в число негласных властителей азиатского региона. В нем были готовы видеть лидера в деле объединения семей, разрозненных внутренними склоками и гонениями со стороны американцев и итальянцев, обратно в кланы. Все больше тех, кто затаились на время гонений, рисковали поднять голову хотя бы для того, чтобы перебежать к Бай Лину под крыло. Эти же люди с вежливой и радушной улыбкой желали обсуждать с ним старых знакомых: «Кусакабе живут и здравствуют». Тех, кто на их стороне, а кого можно привлечь и как: «Что до кланов Солнца, у небольшого семейства Сасакав двое младенцев, они будут рады защите…» — «Неужто двойня? Нет? Ах… вот как…». Кого можно не заставлять влиться в их ряды, но оказать им услугу и помочь остаться независимыми: «От Асари осталось не так уж много, зато сильнейшие, и кривиться от наших предложений уже не будут — не время…» За определенные преференции. У кого из ныне собравшихся в подчинение Фону — сильнейшему, готовому выступить знаменем — какие-то связи среди различных структур, а у кого — с борьёкудан, а у кого — с тем, у кого самого есть такие связи. И как это будет применено завтра, сегодня, сейчас. Разрозненные силы, не относившиеся к крупнейшему клану, Шичиё-гуми, попрятавшиеся или занявшие выжидательную позицию, теперь, учуяв шанс, медленно собирались в единый кулак. В какой перспективе можно надеяться выдавить за пределы островов гайдзинов и не осталось ли у «Бай Рин-сана» тех, кто поучаствует с той стороны моря. «Хибари», — с извиняющей улыбкой поправлял Бай Лин. Сколько и у кого можно выгадать из того ребенка, у которого обнаружилось накрепко запечатанное пламя Неба. И откуда он может быть. Может, вообще его утаить. Лет пятнадцать — и можно создавать еще один отдельный клан с новым для Японии пламенем. Чай, который подавали, был изумительным. Может, даже десять лет. Несмышленый ребенок, полностью во власти взрослых с такого возраста, корректируется вплоть до гендерной позиции, благо пламенный. Кстати, какая лучше? Фон вспоминал, как он ушел оттуда, куда сейчас вернулся, и не жалел ни о едином решении. Ни о том, что он ушел: ему претили эти проблемы и те пути решения, что были единственно рабочими. И сделал бы это опять, покинув ненавистное общество. Но не жалел и о том, что снова здесь: он искренне любил то же самое, чем настолько же искренне тяготился, а теперь оно стояло на грани краха. Он смотрел на тех, кем является, и принимал это: их логику, мышление и методы. Он сам так мыслил. Он сам знал: дети — это ключ ко всему. То, через что можно на мир давить, его менять, разъедать и прорастать в него корнями, если прежде так же прорастешь в них самих. Он сам использовал этот секрет жизни последние много лет. Бесподобный боец ранее, изгой и ребенок потом, что он мог? Не имея ничего, кроме неприменимых знаний, желания отстраниться от всего мирского, никуда не девшихся неприятелей и природного обаяния? И кроме пламени. Многое. При этом не делая почти ничего, помимо того, что ему было по нутру: учить молодые души, в глазах которых читалась наивная вера в его мудрость, которая на самом деле ничуточки не превосходит мудрость детей, еще не запутавшихся в тонких, нервущихся нитях отупелой рутины, и учиться у них самому. Мять их, как податливую глину. Выкручивать, как еще белесый от молодости росток бонсая. Часами медитировать на переливы пламени многих десятков и сотен полудрагоценных камней и истинных самоцветов, притворившихся детенышами человека. И пить чай со многими интересными личностями. Иногда служа посредником в очень своеобразных переговорах. Многогранным собеседником является любой человек вне зависимости от количества колец, бриллиантов на запонках, накачанности мышц, устрашающих шрамов, некрасивых морщин, набитых татуировок и вида либо сути убийцы или солидного члена общества. По крайней мере для Фона, видевшего и слышавшего больше, чем прочие. Все чаще к нему такими возвращались знакомые самоцветы, забавно сгибающиеся в подсознательном стремлении снова оказаться одного роста с ним. Фон прятал усмешку. Теперь будет прятать за улыбкой холодную целеустремленность, когда снова позовет кого-либо из подросших детей или их знакомых к себе на новоселье в Японию. На чай. Как прячет сейчас, глядя на ребенка, от которого, смотря как Фон его разыграет, зависят судьбы, не больше и не меньше. И он это сделает с тем же спокойствием, с которым в семнадцатый раз поправлял ошибки учеников и с каким Шаман обращал пламенных в аркобалено и избавлялся от отживших свое батареек. Странное чувство. Смотреть, кем стал, кем становишься. Кем делаешь себя. Делать это с пониманием и не оправдываясь, без оглядки и почти без удовлетворения от выполненной задачи. С такой тонкой системой высоких духовных ценностей нырнуть на самое дно, выглядящее вершиной в глазах недалеких. Голодные не стесняются украсть. Убивают желающие жить. Предусмотрительные из тех, кто желают жить потом в принципе, желают жить хорошо сейчас, и для этой цели лгут, крадут и убивают полностью с пониманием того, что и для чего они делают. Фону придется быть предусмотрительным. Потому что хищники, что будут под его началом, хотели жить и без его подсказок. Они бы и без него выжили. Они могли, и более того: так было надо, чтобы они это сделали. С какой стороны ни посмотри. Но в силах Фона было сделать этот этап настолько менее болезненным, насколько можно. Для всех. — Куа мы иеем? — старательно выговорил Тсунаёши. — Далеко, — охотно ответил Фон. — А ищё? — На остров. — А какой? — Увидишь. Фон покровительственно трепал по голове маленького заложника под всевидящим и всезапоминающим взглядом Тумана. Очень чувствительный к пламени мальчишка. По нему видно: слушает. Привыкает к заново открытому органу чувств. Трудно ему придется. Будь Ураган Фона более молодым и порывистым… Но тот не видел в ребенке даже добычи, не то что угрозы. И ребенок сидел, поочередно то заглядывая в лицо взрослому, то беря его за руку и изучая ее в приближении, как будто искал несоответствие и подвох. Учитывая все, скорее даже чувствовал. Не пламенным было не понять его игр.