***
— Назад, назад, назад, мчись на наших крыльях к цели, чужак. Ветер со странным шепотом пронесся у ушей, направляя его. Бланка, поднимая пыль, повернула вслед за его потоками. Аман не понял, что случилось, но этот голос звучал мягко, и он ему поверил. Летящая нить песка ведет его безопасным путем, и разбойники сами теряются среди беспонтанно расставленных шатров. В конце жрец видит лишь пропитанную кровью землю, знакомый силуэт и выбирающуюся из-под шкур старушку в пестрых одеждах. Видимые тонкие нити ветра плясали вокруг нее, и он сразу определил — Радма-Джами. Двухцветные глаза хищно блеснули из-за спины Искатель. Девушка едва заметно дернулась на приблизившийся стук копыт, а затем весьма грубо вытащила шаманку из шатра. Аману пришлось больно вдарить лошадь по бедру, чтобы та успела отскочить от очередного разбойничьего ножа, а затем кое-как ухватить старческое запястье. Тонкая рука с неожиданной медвежьей хваткой вцепилась ему в мышцы, а затем Радма-Джами вскочила на Бланку. Кобыла взвинченно хрипела, смотря на блестящий в ночи металл, который окружал их. По горлу прокатилось неприятное тошнотворное чувство — так вот оно, каково быть в капкане. Положение требовало отчаянных мер. Жрец взглянул через спину на Искатель, облитую кровью — ее вид не предвещал ничего хорошего и доброжелательного. Уверенная стойка убедила его, и юноша повел Бланку напролом. Разбойники, с какими бы острыми ножами не были, не ожидали, что на них резко понесется разъярённая туша, которая покрылась защитным заклинанием. Едва не задавив запутавшегося под ногами человеческого койота, лошадь ринулась вперёд. Аман повел кобылу по линии наружной стены — так найти нужный выход быстрее всего, чем блуждать среди беспланово разбросанных шатров. Забор стремительно мелькал тенями перед глазами, и жрец почувствовал облегчение, увидев, что ворота не были заперты. Под гул его судорожно стучащегося сердца они вылетели из лагеря, будто пташка из клетки. О Руфеон, он смог это сделать. Только когда холодный ночной ветер хлещет ему в лицо, а крики и суматоха позади утихают, юноша осознает весь масштаб. Морозящая слабость проходится по телу, а руки крепче вцепляются в поводья. Он вдыхает пару раз, прежде, чем громко рассмеяться, как сумасшедший — пусть пустыня разнесет его крики по своим барханам, пусть запомнит этот момент. Это было гораздо, гораздо! — более волнительным, чем шпионаж в тесной пещере. Если демонические абиссалы вызвали первобытный страх в его теле, то сейчас это был страх человеческий — перед человеком. И он был иным, словно… завораживающим. Вскоре он встретился с сопровождающим юдийцем. Мужчина почтительно склонился перед Радма-Джами, которая на россыпь спутанных слов их языка от соплеменника ответила лишь лёгкой улыбкой и молчанием. Бешеный восторг от нахлынувшего адреналина сменился пробежавшимся холодом по загривку: Искатель. Аман обернулся в сторону, где силуэтом чернел лагерь разбойников. Выбралась ли она? — Не беспокойся, каруджи, аньшуйцев сложно загрызть в прямом бою, — тихо окликнула всадника шаманка, едва его пальцы напряженно скрипнули по поводьям. Жрец недоверчиво оглянулся на старушку: пожелтевшее морщинистое лицо изображало мягкость и абсолютное расслабление, и только разноцветные глаза как-то странно блестели в лунном свете. — Аньшуйцев? — Она не рассказала тебе? — ни то удивлённо, ни то риторически, спрашивает женщина, склоняя голову к плечу. — Искатель предпочитает не говорить. Совсем. — Истинное дитя туманных долин… Молчание воина — высший знак мастерства. Они предпочитают словам — движение, воспоминаниям — шрамы, а любовь — войне. — А убийство — делом безопасности. Аман вздрагивает и оборачивается. Искатель стоит позади них, чуть поодаль. Он же пару секунд назад смотрел в ту сторону, и не видел никакого движения. Как? — Олейктан мараад, дрэнэй эйва айтукан, — произносит Радма-Джами, смотря в глаза появившейся. Грозный вид тяжело вздымающихся плеч, обагренных кровью, и хищный змеиный взгляд, похоже, не пугают ее. — Маттун, эйва хоррази, — на пониженных, но твердых тонах чеканит Искатель, перебирая железными пальцами, — Эйва джораал. Шаманка начинает по-старчески смеяться. Воительница опасливо хмурится на нее, но старушка продолжает говорить уже на всеобщем, понятном языке: — Земля принимает всех нас в свои недра, а ветра разносят наш прах по своим течениям. Я видела столько смертей, столько погубленных жизней во имя капли воды, что страх гибели уже давно искоренился. Я знала, что каруджи придет в мой век, покорно ждала, читая заговоры духам… — И поэтому Вы пошли в разбойничий лагерь без сопровождения? — вырывается очевидный вопрос с уст жреца. — Я проверяла каруджи, ибо только сильное сердце может спасти мою родину от жара солнца. А теперь — вольно, хватит бесед со старых костей. Я хочу домой, в свой шатер. Аман не решается озвучить другой вопрос: кто из них с Искатель и есть каруджи? Девушка в свойственной ей манере молчит, но ее глаза искоса впились в лицо шаманки. Ей очевидно пришлось не по душе распространение ее национальности. Аньшуйцы… юноша читал о них в книгах. Монастырские летописи были гожи на описание демонологии, но на самих акрасийцев — нет. Пока он вел Бланку к деревне юдийцев, жрец пытался вспомнить скудные знания из прочитанного. Аньшу — восточный материк, покрытый густым туманом и деревьями с розовыми лепестками, а населяющая их раса была воинственной и гордой. Пожалуй, это все, что приходило Аману в голову, но и этого хватило, чтобы убедиться. Искатель предпочитала беседе бой, и чтобы узнать о ней чуть больше, он согласился на такой безумный план прямого и лаконичного штурма. По ее поведению сложно было сказать, была ли она гордой, но воинственной точно, о чем говорили пересекающие ее кожу шрамы. Интересно, смогут ли они немного поговорить после произошедшего? Юдийцы встретили Радма-Джами радостно и с почестями. Дети со счастливым визгом облепили ее пестрые одежды, а взрослые рукоплескали. Отведя лошадь в сторону и привязав ее к столбу, Аман все же обратился: — Искатель. — Я не собираюсь разговаривать с тобой о том, что ты услышал, и благодари богов, что ты ещё жив за это. — Сквернословие и ужасные манеры свойственны всем аньшуйцам, или только твоему недоверчивому и холодному сердцу, безымянная? Перегнул ли он палку? Возможно. Оправданно ли? Да. Аман ненавидел насилие, ненавидел бои и обожал спокойную жизнь. Лишь ради нее он пошел на это дело, проскакав в пасть волка. Девичье высокомерие и угрозы на пустом месте подшатали его нервы, и юноша осознал, что почти с наслаждением вкушает возникший гнев в алых глазах. — Ты не представляешь, какие события сделали мое сердце холоднее льда. Ты не видел реалий войны, но увиденное в Леонхольде пробудило в тебе уверенность. И ты действительно думаешь, что теперь можешь строить из себя грозного человека, молокосос? — Интересно, как я должен представлять, что ты пережила, если даже имени грозного и неприступного воина не слышал? — Ты не заслужил этого. — Не заслужил? — в ярости взмахивает руками перед лицом Искатель жрец, — А что я должен сделать, чтобы заслужить это? Убить дракона? Стать архиепископом? Или что-нибудь ещё? Как ты собираешься мне доверять, если даже не говоришь со мной? Как мы должны стать хорошими напарниками по-твоему? Девушка ухмыляется и лаконично выплевывает: — С чего ты решил, что мне это нужно? О. Ясно. Превосходно. Просто прелестно. Аман вздыхает пару раз, ошарашенный, а затем просто махает рукой на воительницу, возвращаясь к Бланке. — Как я мог подумать о таком, великая каруджи. Иди и спасай этот мир в одиночку. Лошадь устало выходит из деревни, и ни один из юдийцев его не останавливает. Пара стариков лишь косо смотрит на него, наблюдая за тем, как белая кобыла возвращается в бескрайние края пустыни, похрустывая солью под копытами. Да, Аман представлял, что такое путешествие будет не самым лёгким, но чтобы так… Жрец был готов встречаться со смертью людей, как было и раньше, ночевать под открытым небом и наслаждаться незамысловатой едой, даже… даже в бой пойти, — от последней мысли его подколачивало, — но терпеть такое грубое отношение… Причем, между прочим, совершенно незаслуженное! Да, он узнал тайну, которую Искатель хотела обговорить исключительно с отцом, но загадочные слова оказались совершенно пустыми. Юноша не смог подтвердить ни одну из своих догадок, а девушка наотрез отказывалась сообщать что-либо добровольно. Аман подумал, что она ринется на Радма-Джами, и видно лишь Руфеон спас старушку от расправы. Если хочет — пусть идёт, куда ей вздумается, искать по всему миру маленькие и хорошо запрятанные осколки Ковчега. Будто до нее энтузиастов не находилось. Жрец бы подумал, что все сказанное Искатель — чистая ложь, особенно насчёт Тризиона, но преподобный пресекал такой вывод. Да и если девушка и побывала в небесной обители всезнающей и невинной лпзенис, это не давало ей права так относиться и говорить. Аман сделал привал у скалы, когда Бланка начала спотыкаться. Он присел рядом с пыхтящей лошадью, вслушиваясь в пустынные звуки: свистящий ветер неторопливо поглаживал песок и соль. Жрец поспешил создать маленькую сферу Света — ночью стремительно холодало, и небольшой круглый огонек согревал их обоих. Тишина и одиночество неприятным комом прокатывались по горлу и где-то в глубине груди. Он надеялся, что сможет что-то изменить, что найдет ответы на вопросы, увидит то, чего ещё не лицезрел. Но горечь разочарования чувствовалась на языке. Аману не в первой было терпеть неоправданное гнусное отношение, но Искатель воистину раздражала. Это было не пренебрежение, это была ненависть к людям, и юноша был готов поставить на кон все свои сбережения, если бы в каком-нибудь кабаке за партией карт стоял такое заявление: она взяла его с собой из-за происхождения. Дэрон. Отродье. Искатель сказала, что они похожи, и Аман вспоминал ее волчью ухмылку на этих словах. Да, ему самому было сложно доверять людям, ибо он боялся их, и это… Не это ли причина? Мысль с громом пронеслась в голове. Уличные оборванцы боятся охраны, убийцы — суда, землепашец — засухи. Аман боялся других монахов, опасаясь раскрытия своей тайны. Но чего боялась Искатель? Аньшуйка… Аньшу находится далеко отсюда, и как ее занесло сюда? И с миссией из Тризиона. Странный маршрут для странного человека. Искатель уже поэтому боялась раскрываться. Отец Браун знал, о чем говорил. Заслужить ее доверие будет сложно, и обижаться на ее слова было как-то по-детски. Да, говорит грубо, но она не менестрель и не библиотекарь, а воин. Настоящих вояк Аман не знал: такие же молодые люди, как и он, разве что охоту на куролисков вели, а старики не всегда отличались от своих потомков, а если и бывали где на своем веку — рассказывали всегда витиевато и непонятно, добавляя, что молодежи этого знать не нужно. Не знали, оттого Леонхольд и превратился в пепелище. Первый луч солнца ударил в глаза. Он раздумывал так долго? Только сейчас Аман почувствовал всю накопившуюся усталость, но делать было нечего. Жрец разбудил лошадь, и повел ее обратно, в поселение юдийцев.***
Ушел. Пускай уходит. Но действительно ли можно отпустить? Разболтает — оба наберутся бед. Черная магия в его крови должна сдерживать его язык за зубами. — Не держи зла на людей, воин с туманных лесов, — раздалось рядом. Девушка повернулась к шаманке. Старуха внимательно смотрела на нее, не обращая внимания на скачущую рядом Сабину, — И не молчи в ответ на зов. Пророчество должно сбыться как можно скорее — мой народ терпел засуху много поколений. Если позволишь, дитя, я организую ритуал завтра на рассвете. Жилы напрягаются сами собой по-привычке. Ритуал — слово, не несущее в себе добра. — Что нужно от меня? — Капля пота, что упадет на соль земли нашей. — И ничего больше? — Ничего больше, дитя. Она хлебает суп из кактусов, и вкус клейковины разносится по горлу. Съедобно и даже очень, если сравнивать морскую похлёбку из крысы на зараженном цингой корабле. Девушка чувствует на себе взгляд падавана Радмы-Джами, и вскоре девочка задаёт вопрос: — А где мужчина в синем? Воительница отвечает терпеливым молчанием. Она не скажет ни слова. Рассвет разливается по небу. Искатель напряжена — стоит ли верить тому, кто знает очевидно больше. — Откуда вам известен наш язык? — спрашивает у шаманки, едва та выходит из шатра в парадных пестрых одеждах. — Это не ваш язык, дитя. Это язык духов, куда более древний, чем ваш род. Старшие шаманы, как я, без каких-либо проблем говорим на нем, ибо мы связаны с магией. — Эйва — не магия. — Мы не поклоняемся эйве, — качает головой старуха, — Я служу тому, что лежит в глубине вашего бога. И сегодня оно спасет нас. Юдийцы встревожены. Взбудораженными глазами они смотрят на нее, и каждая пара из них, наполненная потомственными надеждами, режет ее кожу клинками. Радма-Джами приводит ее на какую-то каменную площадь, что располагалась невдалеке от деревни. Покрытый солью желтоватый камень блестит алмазами под горячим светилом. В конце небольшой аллеи — громоздкий бубен, украшенный перьями и белым рисунком солнца. Шаманка начинает речь на чистом юдийском языке, и толпа соплеменников безмолвно и ропотно внимает ее словам. Искатель неуютно не понимать, о чем та говорит. А если вместо пота понадобится кровь, и старуха вот-вот достанет обрядный нож? Но вместо этого, после окончания слов и громко произнесенного «Ук’хейл’тан!», что можно было расценить как слово «Аминь!», Радма-Джами достает из украшенных рисунками горшков соль. Красная, синяя, белая, черная, коричневая — она раскладывает их все перед бубном, читая молитвы. Юдийцы сцепляют друг другу руки, образуя колонну, собранную из непрерывной цепочки, и повторяют за ней. Взрослые, старики и дети раскачиваются а такт словам, и чувство опасности крепнет в ее воинском сердце. И не зря: как только шаманка смешивает все соли в единое ассорти, на горизонте появляется цена за вчерашнее вторжение — разбойники. Единый разъяренный взвод черным пятном несётся на них, размахивая оружием издалека. Главарь, очевидно выделяющийся по размерам, выкрикивает, едва подойдя на слышимое к ним расстояние: — Пир грифам, кровь ножам, а нам — месть и ценности! Радма-Джами спешит сквозь замерших от страха юдийцев вперёд, выходя на встречу врагу. Ее непоколебимый вид заставляет разве что не рычащих по-звериному бандитов остановиться перед толпой. — Ты не понимаешь, что происходит, болван! Каруджи явился к нам в пустыню. Солнце наконец смилостивится над нами, и дождь… — Заткнись, карга! Вы обокрали нас и поубиевалли наших людей, и мы пришли к вам с местью! А месть будет сладкой! Глаза сразу цепляются за надутый шар, который главарь снимает с ремня. Девушка не успевает как-либо среагировать, когда он летит тяжёлым грузом из грубой руки в скопление юдийцев. Примитивная граната разбивается о камень, расплескивая что-то фиолетовое. Кто-то из древлян сразу начинает кричать и толкаться, а шаманка разводит руками, отгоняя людей. Вокруг нее начинает колебаться ветер, и разноцветные глаза нацелены на гнилостно пахнущую жидкость. Холодное железо проносится по мышцам, и силы эйвы выходят зеленовато-желтыми всплесками из кожи. Секунд пятнадцать воздух наполняет лишь крики людей, но затем проносится какой-то гул. Земля подрагивает под ногами все сильнее и сильнее, и когда аккурат под лужей появляется трещина, девушка понимает, что произойдёт в следующее мгновение. Камень ритуальной площади взмывает ввысь, и крошево разлетается пылью вокруг. Из-под земли выползает гигантских размеров червь с мощными клыкообразными челюстями. Ол-хоргои, пожиратели каменной тверди, хищные слепые змеи с острейшим нюхом. Она встречала таких в Ардетайне, где тоже главенствовали пустыни. Ол-хоргой издает утробное рычание, пожирая камень, на который упала бомба. Что это была за жидкость — не важно. Сейчас в приоритете лишь одно. Эйва отзывается болью в мышцах ног. Девушка пользуется ее силой, рывками подпрыгнув к червю. Незащищённые колени болят, и Искатель переводит древнюю энергию в руки. Размашистый удар. Коричневато-желтая шкура зверя рвется, обдавая ее лицо брызгами солоноватой крови. Слепая змея издает предупредительный вой, и ее голова резко направляется в сторону воительницы. Кувырок в сторону, удержать равновесие — земля вздрогнула от удара. Промах раздраконивает ол-хоргоя, и змей, дезориентированный в криках, повторяет атаку не в нее, а в толпу, в которой уже смешались разбойники и юдийцы. Мужчины вытащили кинжалы, защищая женщин и детей, но врагов было больше. В прочем, в пасти зверя исчезли и те, и другие, и лишь звук ломающихся костей был их напоминанием. Искатель замахивает руку для второго удара, стараясь на опережение взять внимание червя на себя — тот вновь готов атаковать. Но она не успевает, нет, не нанести удар, железные пальцы прошлись по грубой коже, а переманить внимание. За мгновение до того, как ее рука прошлась по цели, в голову ол-хоргоя попадает золотисто-белый луч. Зверь болезненно отшатывается, склоняясь к земле. Вот он, шанс! Воительница подскакивает к пасти, хватается за самое основание челюстей, и тянет в разные стороны. Кости ломаются под ее руками, а кожа рвется. Девушке приходится спрыгнуть с змеи: тот заходится пронзительным визгом, а затем стремительно вползает в нору, из которой выполз. На пару секунд в воздухе повисает тишина. Люди смотрят на разлитую кровь чудовища, остановив кинжалы, а затем воздух начинает колебаться, пропуская сквозь себя Первозданную магию Света — щиты окутывают всех деревлян. Не нужно гадать, кто это делает, но девушка все равно оборачивается, чтобы убедиться. Перепуганное, перекошенное, но решительное лицо Амана смотрит на толпу. Что ж, возможно, он и не такой молокосос, раз хватило храбрости и глупости вернуться. С бандитами они разбираются быстро. Те безрезультатно тычут в золотистые щиты, напарываясь на ответные и гораздо более успешные удары, а тех, кто додумался отступать, ловят ее мертветско цепкие руки. Убивать — это не привычка. Это инстинкт.***
Он спокойно, пусть и немного нерешительно, возвращался обратно к поселению, и никак не был готов увидеть, как древлян окружили бандиты и какое-то гигантское змееподобное чудище. На мгновение перед глазами огненных вихрем промчались воспоминания о пробивающих стены абисалах, и Аман начал действовать раньше, чем думать. Страх пробудил потоки магии, которые стремительной стрелой ударили по червю. От его рева волосы на загривке встали дыбом. Лишь возникший звон в ушах заставил мозг активизироваться и быстро принять единственно верное решение — обеспечить безопасность невинным и беззащитным. Атаковать Светом в толпу жрец бы никогда не решился — и пусть, что в этой магии милосердие, но любой человек в Акрасии совершал грех, малый или большой. Фактически во всех исходах, такая атака ранила тех, кого не нужно. И в правосудие есть несовершенство. Впрочем, волноваться о разбойниках не было смысла. Знакомые красные волосы мелькали между людьми и золотистыми сиянием, окропляя землю кровью. Аману оставалось лишь стоять в стороне, лавируя на лошади и поддерживать щиты. Когда… когда все закончилось, — почему столь простая фраза вызывает гамму отвратных чувств внутри него? — юноша соскочил с кобылы, спеша помочь раненым. Долг не ограничивался страной на пути истинного добродетеля. Разноголосым эхом вокруг него раздались охи и стоны, которые он мог и стремился предотвратить. В нос вдарил солоноватый запах крови и реальной соли, исходящий от кожи юдийцев. Немного тошно на языке. Но краем глаза Аман следил не за ранами, а за Искатель. Он успел заметить ее взгляд, направленный на него. Отрешенная холодность с каплей легкого подозрения. На один момент ему показалось, что где-то в глубине змеиных зрачков промелькнуло одобрение, но в следующую секунду воительница отвернулась, обращая свое внимание на Радму-Джами. Шаманка не слышно что-то сказала ей, а затем протянула морщинистую загорелую руку к ее лбу. Девушка дернулась от нее, как от клинка, оскалившись. Не доверяет, а следовательно, боится. Ночная догадка начала обретать почву. Спустя пару слов с обоих сторон, Искатель позволила стереть пот со лба. Аман конечно знал о том, насколько разношерстны могут быть культуры разных народов, но чтобы старуха с таким вожделением смотрела на покрытую чужим потом ладонь… мда-уж. Акрасия полна чудес и странностей. Духовная глава устремилась к разложенной ритуальной соли, а раненые юдийцы будто освободились от оков боли, вновь образовав странную колонну. В воздух снова проникли молитвы, когда Радма-Джами протянула влажную руку к дарам родной земли. Звук скрежета железа отвлекает внимание Амана. Он мгновенно оборачивается, ожидая застать выжившего разбойника, но нет. Искатель с жуткой силой стискивает ладонь в кулак, напрягая металл не меньше, чем жвалки на своем лице. Впервые юноша видит ее такой… встревоженной? В сузившихся зрачках можно разглядеть страх, девушка начинает дышать глубоко и резко, будто готовясь сорваться с места куда-то вглубь известной одной ей битвы. Радма-Джами касается ладонью смесью солей. Мгновение. Затихшие юдийцы. Четко слышимый звук скрежета зубов Искатель. А затем, где-то с юга, доносится прохладный ветерок. Едва ощутимый, он становится сильнее с каждой секундой. Редкие облака, заставшие ритуал на небесах, быстро растягиваются по своей обители, серея. Кожа покрывается мурашками, когда легкий мороз окутывает воздух. И где-то высоко, после всего этого, слышится раскат грома. Огласив свое появление, стихийный зверь пускает первую слезу над желтым прахом мертвой земли. Какая-то совершенно наивно-детская радость заполняет сердце Амана, когда он видит, как люди, веками не вкушавшие и капли воды, восхищаются нарастающим ливнем. Такое простое, знакомое всем явление, которое привычно видеть каждую неделю, способно спасти жизнь будущим поколениям. Широкая улыбка непрошенным гостем появляется на лице, и с губ слетает чистосердечный смешок. Накинув влажный капюшон на отяжелевшие от влаги волосы, жрец вновь оборачивается на Искатель. Девушка будто статуя продолжает всматриваться на алтарь. — Ты единственная, кто осталась без улыбки. Ты не рада, что избавила народ от страданий? Воительница переводит взгляд на него. Потемневшие, как и небо, глаза, ржавой пилой проходятся по веселым чувствам. Все-еще напуганная, девушка начинает осматривать людей, которые пустились в пляс. Она отчужденно проходится зрачками по земле, что жадно впитывает влагу. Все еще не проронив ни слова, Искатель вновь окидывает взглядом алтарь, на котором величественно и расслабленно стоит спокойная Радма-Джами. И лишь после этого на ее покусанных губах на мгновение промелькнула слабая ухмылка. Воительница неторопливо разворачивается и уходит от ликующей толпы, оставив его вопрос без ответа. Аман смотрит на ее удаляющийся силуэт, и тонкий неприятный жгут обвивает сердце. А затем его одергивает взбудораженная Сабина: — Радма-Джами желает видеть тебя, каруджи! — вскрикивает девочка, стараясь заглушить звон дождя. Ее дрожащая ручонка, вцепившаяся в синий плащ — пожалуй, высшая награда за первые испытания. Что может быть прекраснее в этом мире, чем искренное детское счастье? Юноша наколдовывает юной шаманке маленький диск над головой, и капли стекают по нему, как по зонту. Девочка хмурится, отходит от его плетения, но то следует за ее головой, не отставая. — Нет! Убери, убери! Убери немедленно! — Но ты простынешь, — взывает к банальным мудростям жрец, но едва различив на детском лице среди влаги намечающиеся слезы, он тут же исполнил ее просьбу. А затем, мгновенно посветлевшая Сабина отводит его к своей наставнице. — Я чувствовала с самого рождения, что мне суждено исполнить пророчество о каруджи. Я ощущала это в шепоте ветра, в жаре солнца, в хрусте соли под ногами. Возможно, я не самая великая шаманка из нашего рода племени — я не могла навевать бури или призывать каменных гигантов, но что-внутри два дня назад побудило меня пойти на риск в логово шакалов. И я не ошиблась в главной вере своей жизни… Аман молча выслушивает монолог, а затем они оба пару минут смотрят на искренние эмоции юдийцев. — Вскоре соль уйдет вглубь земли, унося прошлые тяготы моего народа в свои недра. Как и кости тех, кто не верил. Эти слова будто жесткая пощечина. Юноша вздрагивает, когда глаза фокусируются на трупах разбойников — как вместе с дождем впитывается их кровь. Жестокая, но справедливая жертва для изголодавшейся почвы. И все же, то, как все забыли про недавно прозвеневшую битву, холодит позвоночник лучше, чем промокшая одежда. Праздность слетела с языка, оставив горечь. — Но я боюсь, что нам придется еще раз просить помощи у тебя, мальчик мой. — У… меня? Каруджи — Искатель, разве не так? — Так. Но она не помогает. Она идет по своему пути, — загадочно отвечает шаманка, — Но она еще боится получить новые шрамы. И я прошу тебя, от лица всей Юдии, помочь ей пройти его. Эти слова лишают Амана дара речи, и он смог выдавить только приглушенное: — Что от меня требуется? — Идти за ней до конца. И вести ее за собой. — Но это разве не параллельные друг другу вещи? Как мне исполнить обе просьбы одновременно? — Также, как и сдерживать противоположное в себе. У тебя талант к таким вещам, не так ли? Юноша отшатывается. Как? Но странный, немного безумный блеск в старческих глазах предостерегает не задавать этот вопрос. Страх подстегивает мышцы, и жрец стремиться удалиться с празднования также, как и его спутница, и лишь утихающее эхо дивноголосых песен ощущается горечью на языке. Аман находит Искатель в главном шатре, где они пару дней назад ели клейкий суп. Она сидит спиной ко входу с чуть повернутой головой — слышала его шаги. Юноша замирает на пару секунд, не решаясь пойти на первый шаг, но когда бездвижное молчание затягивается, то он робко продвигается вглубь жилища. Жрец замечает, как расслабляются мышцы шеи девушки. Перед глазами мелькают недавние трупы, и кажется, он сглатывает слишком громко. Внезапно, после этого слышится смешок. — И зачем же ты вернулся? Вопрос застает его врасплох, как и инициация от самой девушки. — Я… я от Радми-Джами. — Нет. Ты от нее пришел. Но зачем ты вернулся? — Мне кое-что пришло на голову, — Аман осторожно садится напротив Искатель, снимая плащ. Девушка неподвижна, ее глаза закрыты, а промокшая одежда, похоже, не доставляет дискомфорта. Странное поведение для такой особы. — И что же? — Ты боишься, не так ли? Странное поведение мгновенно испаряется, и вот уже налитые кровью глаза холодно смотрят на него. Юноша быстро наколдовывает щит, и легкий звон магической защитной прослойки успокаивает взбесившееся сердце. А затем он просто как-то необдуманно и бесконтрольно вываливает речь: — Я боюсь тебя. Ты — мой страх, я боюсь тебя, как убийцу. Но чего боятся они сами? Раскрытия? Ты не хочешь, чтобы я узнал твое происхождение, даже твое имя. Ты говорила, что у тебя достаточный… «послужной» список. Значит, за тобой охотится висельная петля, а уже ты — боишься ее… — Хочешь сказать, я боюсь смерти, — внезапно перебивает его девушка. Искатель отводит глаза, смотря на узор ковра под ногами, — Нет. — Ты убиваешь, но это не значит, что ты знаешь, что такое смерть на своей шкуре. Змеиные зрачки вновь впиваются в него, и даже сквозь щит по шее проходится холодок и звучит вопрос — действительно ли за ним так безопасно? — Ты хочешь знать слишком много. — Ты знаешь обо мне больше и достаточно, чтобы отправить на виселицу первее. Или. на свои руки. Выброшенная в нарастающей панике фраза заставляет Искатель замереть. В ее глазах видится замешательство, а дыхание останавливается. Спустя какое-то время, которое растянулось на вечность, воительница склоняет голову, прищуриваясь. — Ты вернулся, потому-что чувствуешь безопасность рядом со мной? Аман глупо моргает пару раз. Кажется, у них соревнование, кто-кого лучше собьет с толку. — Как можно быть в безопасности рядом с убийцей, которая может быть монстром? — А в толпе людей, которыми правят предрассудки? С ними тебе легко? — Коне… — фраза обрывается, язык немеет. Юноша вспоминает острые, как ножи, взгляды учеников-монахов в столовой после того, как он кинулся на обидчика. Как после учений преподобного боялся, что кто-нибудь узнает его сущность дэрона. Он вспоминает… многое. Аман смотрит на девушку. Она не поменяла позы и выражения лица, и похоже, лишь терпеливо ждет его ответа, которым служит исчезновение щита. — Расскажем друг о друге? — предлагает он. — Ты знаешь, что я аньшуйка. Корни моего происхождения связаны с первобытной низшей магией, которой нельзя действительно управлять. Мы называем это эйвой, это сущность без настоящего имени, у нее нет лица или формы. — Твоя тайна связана с этим? — Нет. — Э-м, ладно, — неуверенно пожимает плечами юноша, — Я — дэрон. Я не помню раннего детства, мои воспоминания начинаются с того, как я бегу сквозь лес от волков и падаю на дорогу с холма, теряя сознание. Затем меня подобрали жрецы, и я прибыл в Леонхольд, где меня приютил отец Браут, — Аман замолкает, ожидая реакции от девушки. — Я… мое детство, — неожиданно, Искатель не задает ему вопросов, приняв тишину за некую поочередную игру, — Я не могу рассказать про него. Я не могу сказать ни имени, ни ничего, потому-что одно без другого понять и… принять не получится. — Про твою магию, про нее можешь? — поспешно произносит жрец, заметив, как сжимаются окованные железом кулаки. — Это нельзя назвать полноценной магией. Магия — это сила, которая влияет на окружение, но эйва — это то, из чего все и состоит. Это голос того, что лежит в самой основе магии. — В Аньшу все такие, как ты? — Нет. Есть те, кто лишен возможности контактировать с эйвой. Есть разные подразделения. Я — дуалист. Я могу говорить с эйвой земли, из нее черпаю силу. — Земля… значит, есть и остальные стихии? Вы как силлины? — Нет, — звучит резко, а на хищном лице мелькает раздражение, — Силлины — это существа, порожденные богом Кратосом. Они и есть магия во плоти, они управляют ее силой, но не эйвой. Силлины меняют погоду, создают огонь из ладони или лед на земле, призывают элементалей. Аньшуйцы не могут ничего из этого, — Искатель медленно протягивает ему свою ладонь на рассмотрение. Аман вглядывается в ее перчатки, рассматривая, как из-род пластин железа выползает зеленый эфир, похожий на дымку, — Это эйва, чистая и грубая энергия сущего. Она не поддается приручению не магическим народам, но делится с нами своей силой в диком первородном виде. — Значит ли это, что эйва — творение бога Альдерана? — Альдеран — бог жизни, а эйва — не живой обьект. Она его составляющая. Она причиняет боль, если взять ее слишком много, она может разорвать мое тело на части. Как я и сказала, эйва не подчиняется не магическим существам. Мы лишь научились контактировать и брать ее. — Сложно, — сознается Аман, — А она же двух цветов, нет? Девушка меняет свою… энергию. Светящийся травянистый сменяется на грязно-цинковый, и жрец замечает, как плавные парящие потоки превращаются в нечто более твердое, отдаленно похожее на потоки лавы, которые вытекали из пасти абисалов. По спине проходятся мурашки. — Цветов гораздо больше, но обуздать их сразу все — нельзя. Зеленый, кэйе’тун или дух — цвет жизни, цветения земли и гибкости, желтый тсэ’хэнг или ки — цвет сухости, увядания и твердости. Эйва говорит по-разному. В Аньшу есть разные классы воинов. Аватары — дети кэйе’тун, они беспокойны и все время подвижны, легки на подьем и яростны в бою, как когтерыси, они быстры и неуловимы, а их сила в выматывании и изнурении противника, чем в точных ударах. Ки-мастера полная противоположность, тсэ’хэнг в крови делает их кости твердыми, как алмазы, хладнокровными и молчаливыми, они предпочитают сблизиться с противником в пару скачков и нанести сокрушающие удары. Мастера копья берут силу в ска’а, алом цвете огня и разрушения, и в назва’йен, цвете воды и спокойствия — их эйва в небе, в солнце и луне, они проводят жизнь в медитации, чтобы быть непредсказуемыми и безупречными в бою, выходя из сражения со временем, но без ранений. — А дуалисты, получается, нечто среднее между первыми двумя? — Мы результат эволюции, как и тайгоны — аватарами, которые могут усиливать свой дух ки. Тайгоны появились сравнительно недавно, поколений семь назад, и потому они еще несовершенный вид воинов, но если этот класс сможет обуздать баланс элементов, то становится весьма опасным противником. — А в чем сила дуалистов? — Мы достаточно прочные, чтобы выдерживать постоянный напор кэйе’тун, чтобы вовремя применить тсэ’хэнг. Но эта особенность подвергает нашу жизнь опасности, ибо если одновременно применить обе энергии, мышцы порвутся, а кости — раздроблятся. Нас можно считать универсалом для войны, пригодными для обороны и штурма, — девушка выдыхает после этих слов, закрывая глаза. Когда пару мгновений слышится лишь тишина, Аман разевает рот, чтобы рассказать что-нибудь про себя, когда слышится: — Зачем тебя послала Радма-Джами? — Она попросила, чтобы я «шел за тобой и вел тебя», — несколько разочарованно отвечает юноша, приняв очевидный знак «сегодня с меня хватит». Вообще это первый раз, когда девушка говорила так долго и цельно, и тем более — что-то о себе. И она действительно была права — одно без другого не понять ему, чужеземцу, пусть и читавшего многочисленные книги. — Значит, она продолжает пророчество, — сама себе кивает Искатель, — В легендах рассказывалось о Морайе и печати Силы. Раз иных подсказок нет, то очевидно, нам нужно идти в те руины. — Согласно словам Сабины, дождь должен был смыть проклятие воды, затопившей дворец короля, — размышляет Аман, вдруг осознав, что одежда высушилась за время их беседы, — Выдвигаемся туда? — Юдийцы хотят решить свои проблемы нашими руками, — говорит воительница, ухмыляясь по-хищному, — Но, раз так проведено путем Тризиона, то да. Только пусть нас сопроводит Радма-Джами. — Я доверяю тебе, — внезапно слетает с языка. Однако, чистосердечный испуг, промелькнувший в алых радужках, стоит того. Искатель подминает губы, смотря на него глубоким и очевидно многозначным взглядом, и лишь промелькнувшая легкая ухмылка звучит громче любых слов.***
Радма-Джами ведет их на ишаке, спокойная, будто древний идол. Ее морщинистое лицо разгладило умиротворение. Пустыня потеряла привычный жар, соль уже не хрустит под ногами, а земля сменила цвет с молочно-желтого на темную охру. Да, пройдет еще немало времени, прежде чем Юдия станет такой же, как когда-то — покрытой непроходимыми лесами и наполненной диковинной фауной, но шаманка, казалось, была довольна и текущим. Однако, Аману все ещё мерещился странный блеск ее глаз. Каких только людей не встретишь в жизни. Жрец искоса поглядывал на Искатель, наблюдая за ее поведением. Теперь незнание ее имени уже не так раздражало. Да, она боялась расспросов, и явно не знала, как он отреагирует даже на такую простую вещь. Да и он сам не знал на этого ответа. Зато у юноши появилась уйма вопросов. Этой ночью, вдалеке ото всех, он пропускал сквозь руки магию Света, пытаясь расчуствовать в них эту самую эйву. Привычные с детства мерные потоки благодати путешествовали по венам, даря божественное тепло и спокойствие. Аман расчувствовал в них отзвуки голоса Руфеона и звон самой магии, похожей на перелив маленьких колокольчиков, но узнать что-то глубже не вышло. Жрец подумал, что разница перво-наперво в направлении магии — в то время, как его собственная звучала тихо и спокойно, как и подобает Свету, эйва девушки звучала грубо — он уловил, как вчера еле слышно гудел металл перчаток от напряжения, да и сам тон «энергий» различался даже по ауре. Вообще, Аман даже не задумывался над тем, что магия может иметь какие-либо другие различия, кроме Света, Тьмы и элементальной. В книгах он читал про силлинов: высокие, почти трехметровые, похожие на людей дети бога, которые в совершенном искусстве освоили мастерство стихийной магии. На что именно они были способны, не описывалось, ибо эта раса уже давно отгородилась от других занавесой Процея — непроходимым магическим туманом, что не позволял кораблям подплывать к их дому, материку Роххенделю. Но зато жрец отлично помнил картинку силлина — действительно высокий рост по сравнению с человеческим, длинные острые уши и немного большие по пропорциям глаза, а также кристально-белый цвет волос. И это все, что он лично знал про силлинов. А Искатель, кажется, знала больше, и гримаса отвращения при упоминании этой расы вряд ли говорила о положительном опыте общения с оными. А еще, Аман по-детски грыз локти во вновь страстно вспыхнувшей мечте увидеть мир. Вчера в его блокноте появился первый рисунок — протянутая ладонь, окованная в железо, из которой вытекают потоки энергии. Вышло реалистично. Ему понравилось. Время без пекущего голову солнца пролетело быстро. Радма-Джами остановилась, когда вдалеке завиднелось что-то, похожее на арку. — Руины Морайи, когда-то нашей великой столицы, — с печалью в голосе знаменует старушка, — Там должно быть то, что вы ищите. — Вы не пойдете дальше с нами? — уточняет жрец. — Нет. Да, похоже, главная юдийка действительно решила искоренить проблему их руками. Хотя что могло выжить в кислотноподобной воде за половину тысячелетия — большой вопрос. Юноша чувствует пристальный взгляд шаманки спиной, но не оборачивается. Она не сказала, что будет ждать их возвращения, а значит — их не ждут. Или не исключают возможность, что оттуда они уже просто не вернутся. Аман глянул на свою спутницу — на вороном коне она была будто всадник смерти, и что сказать — иметь такого союзника сейчас было очень, очень приятно. — Если там будет нечисть, а она скорее всего там есть, — заговорила первой девушка, — Просто прикрывай меня и не путайся под ногами. Ты же не горишь желанием самому убивать? — Нет, не горю… — Тогда просто веди себя спокойно, и не лезь никуда первым. В ней что-то определенно изменилось. Вряд ли Искатель доверяла ему даже больше половины, но, по крайней мере, уже хоть какое-то доверие он смог завоевать. Когда они подъезжают к арке, вокруг слышится кисловато-резкий запах серы. Но вместо мифической гибельной воды перед ними предстаёт темный и глубокий путь вниз, по каменной разбитой лестнице, которую покрывают необычные геометрические узоры и кости тех, кто до них осмеливался занырнуть… Из уходящего вниз коридора веет холодом и мертвой тишиной. Искатель спрыгивает с Лотса, и не привязав его, делает первый шаг вниз. Аману остается лишь немедленно последовать за непоколебимой воительницей во тьму, оставляя солнце за спиной. Четырехглазая ворона с темно-алыми белками глаз внимательно проследила за скрывающимися фигурами, а затем, не по-птичьему каркнув, взлетела, исчезая в фиолетовой дымке.