Цветы на могиле наших чувств

Лёша начал крепнуть, даже стал выглядеть живее. Иногда носился с детьми по коридору, пока я его не поймаю и не сделаю замечание, хотя я совсем не хотел его останавливать: мой Лёшка жил, и я видел его живым. В первые дни в больнице он ведь совсем сник, не хотел разговаривать с врачами, редко отвечал и на мои вопросы, стараясь объясняться жестами. Мы созвонились с Лёшиными родными, выступал с речью я, что было не удивительно, учитывая состояние Горелова. Евгений предложил приехать, но мы уверили, что скоро вернёмся. Вместе вернёмся. — Виктор Иванович спрашивает, реже ли стали приступы боли, — Дима зашёл в палату, сразу закрывая за собой дверь и потирая лоб. Жара стояла неимоверная, вся Москва буквально сгорала под лучами огромной звезды. — Лёш, что творишь? — парень, сидя на кровати и скрестив ноги, отбивал ракеткой маленький шарик для настольного тенниса, считая вслух удачные попадания. — Откуда ракетка? — Там в конце коридора…. Восемьдесят восемь, девять… — Горелов замолчал, а Дима подошёл ближе, рассматривая и восхищаясь сосредоточенностью молодого человека. — Мальчик какой-то, чемпион по настольному теннису и вот сам с собой тренируется. Девяносто, один, два, три… Мячик сорвался, улетая на пол. Секунда, и шарик укатился в угол комнаты, останавливаясь у стула, на котором обычно сидел Дима. Лёша издал полный разочарования стон и завалился на подушку. Волосы ещё больше взъерошены из-за духоты, и парень выглядит как самый настоящий одуванчик, поднимая настроение Диме. — Почти сто! — Лёшка хотел было накрыться одеялом с головой, дабы показать полное сокрушение, но осознание, что так будет ещё жарче, остановило его. Кудрявый глянул на Диму, который, скрестив руки на груди, стоял и с улыбкой наблюдал за всей сценой. — Боли реже, мне уже лучше, — Горелов приподнялся на локтях, хитро улыбаясь. — Поехали домой, а? Дима поджал губы. Только сегодня утром он разговаривал с врачом и тот объяснял, что по анализам Лёше совсем не становится лучше, что он все же нуждается в новом сердце. Возвращаться сейчас было нельзя, как минимум нужно было быть уверенными в том, что у Лёши не произойдёт приступ в Сапсане, ведь как выразился врач «ещё одного сердечного приступа сердце может не выдержать». — Лёшка, — Дима аккуратно подступил к кровати, продолжая умиляться от вида лохматого парня. — Давай ещё буквально неделю? Капельницы ведь помогают, раз чувствуешь себя лучше. Вот, сейчас подожди, — Соловьёв выставил семь пальцев, показательно придвигая их ближе к лицу парня. — Семь дней, Лёш, и я беру билеты домой. Пойдёт? Горелов недоверчиво глянул на пальцы, будто пересчитывал их в уме. Раздумывал недолго и в итоге с улыбкой кивнул, привлекая мужчину ближе к себе. *** — Только круассаны? На пятый день Лёша очень сильно захотел сладкого. И не что-то простое, а именно круассаны, именно те, которыми он не смог полакомиться в то недоброе утро. На удивление, данная пекарня находилась только в одном месте, а Дима просто не мог отказать парню в таком простом желании. Поездка всего на час, может чуть больше. — А сигареты купишь? — с улыбкой на лице спросил Горелов и потянулся. — Охренел? — Дима поправил ремешок портфеля на плече. — Тебе сердца мало, хочешь ещё и лёгкие посадить? — Шутка, любимый, — Лёшка, недавно проснувшийся, выглядел так, что все желание уезжать пропадало. — А вот знаешь, что? — парень привстал, раздумывая над чем-то, закусил губу. В последнее время он так искусал губы, что на них не осталось живого места, отчего Дима боялся оставлять даже самые невесомые поцелуи. — Лёша, губы. — Мы когда здесь на обследовании были, возле кардиоцентра была тележка с мороженым, — кудрявый показал руками прямоугольник, продолжая вспоминать. — Ну, там был фургон. Вот там очень вкусное мороженое, клубничное. Дима посмотрел в окно, выходившее во двор больницы, усеянный скамейками и маленькими деревьями. На улице все ещё палило солнце, да и сейчас, как-никак, полдень, самое жаркое время. — Если найду фургон с клубничным мороженым, обязательно возьму, только не уверен, что довезу до тебя. — А ты довези! — парень сбросил босые ноги на пол и прошёл к Диме, оттягивая ворот футболки подальше, чтобы пустить по телу приятный холодок. — На фургоне зайчик нарисован, ты его сразу узнаешь, — длинные пальцы пробежались по оголенной шее, останавливаясь под ушами. Лёша одним движением притянул к себе мужчину и поцеловал в верхнюю губу. — Только давай быстрее, я буду очень скучать. — Я пулей, — улыбнулся Соловьёв, целуя Горелова в лоб. — Звони если что, я на телефоне. *** Скука съедала, и даже просмотры видеороликов на знаменитой платформе не спасали, а только угнетали. Лёша развалился на кровати, иногда поглядывая в окно. Было интересно наблюдать за проезжей частью прямо возле больницы, поэтому чаще всего, если парень был не с Димой, он разглядывал машины. Не желая отвлекать старшего, который старался сделать все для больного парня, Лёша собирал силы в кулак и не звонил ему, пока мысли о том, что он должен быть где-то рядом, грели сильнее, чем горячий какао в пасмурную погоду. Внезапно, жёлтый фургон выруливает на другую часть дороги, а через несколько секунд открывается и маленькое окошко, через которое можно увидеть мужчину в колпаке. — Это… Зайчик, тот самый, улыбается и будто машет лапкой, а Лёша вплотную подходит к окну. — Мороженое! То самое! В мыслях сразу всплывает «это все потому, что я о нем рассказал Диме», и Лёшка жалеет, что не сделал этого раньше. Может, волшебный фургон только и ждал, чтобы парень вспомнил о нем? Рука тянется к телефону, чтобы позвонить Диме и попросить обратить внимание на фургон прямо перед больницей, похвастаться удачей. Только вот рука останавливается, так и не коснувшись смартфона. — Неужели я настолько слабый, что даже за мороженым не могу сходить? Фургончик манит, а Лёша отлипает от окна и уже надевает кроссовки, выискивая в своем рюкзаке деньги. *** Непонятная пробка, образовавшаяся прямо за углом больницы мешает Диме добраться до палаты в считанные секунды. Если бы машина не стояла на средней полосе, то Соловьёв бы уже давно вышел и дошёл пешком, но вот водитель уверяет, что пять минут и они буквально доползут. Внезапный звонок заставляет вздрогнуть. «Потерял меня уже» Дима с улыбкой, вспоминая о своём ярком лучике, достаёт из кармана смартфон, но видит не любимое имя на экране, а имя лечащего врача. В голове сразу всплывают куча сомнений и мыслей, но Дима, стараясь не обращать внимание на гудки машин, принимает вызов. — Дмитрий, вы сейчас где? — сухой голос обжигает, но Дима отвечает с улыбкой, поглядывая на пробку. — Здравствуйте! Я тут в пробке маленькой, буквально пять минут и я в больнице, — врач говорит что-то максимально тихо, и Дима, не в состоянии разобрать слова, продолжает. — Я в центр мотался, Лёшка захотел сладостей. А что случилось то? — Алексей попал под машину. Первый удар. Монотонный голос диктует слова как бесчувственный компьютер, пока Дима тонет в какой-то оглушающей жидкости. Дрожь, прошедшая по телу, отдала в голову и мужчина, нервно смеясь, приблизил телефон к уху. — Алло? Вас плохо слышно! Что там Лёша наделал? — У Алексея остановилось сердце. Второй удар, более ужасающий. — Наши реаниматологи пытаются завести сердце, но пока безуспешно. Резко бросило в жар, пересохло в горле. Соловьёв с ужасом взглянул на здание больницы. Его Лёша сейчас где-то там, совсем один. — Сердце, — тихо выдаёт мужчина. — Сделайте пересадку! — слова переходят на истеричный крик. Дима даже не замечает, что в данный момент водитель в открытую пялится на него. — Пока новое сердце привезут, мозг умрёт. Нам нужно запустить его собственное. — Сделайте хоть что-нибудь! Мужчина резко распахивает дверь автомобиля, оказываясь посреди океана из железных жеребцов. Гудки оглушают ещё больше. Так хочется, как в детстве, сесть на пол и закрыться от всех руками, только бы оказаться в своём, спокойном мире. Водитель такси кричит что-то об оплате, но медбрат его не слышит: пробирается мимо машин, оббежав каждую, слыша вслед крики полные агрессии. — Мы и так делаем все, что в наших силах, — на фоне слышатся какие-то крики, но мужчина уже не может распознать в них слова. Не замечая движения пальца, Дима отключает вызов. Вокруг воцарилась тьма и сейчас некому её развеять. Её ведь всегда разгонял Лёша, входя под этот страшный купол и забирая Диму с собой, в мир, который намного лучше и светлее. Сейчас Диме стоит побыть спасателем и сделать все возможное, чтобы Горелов остался рядом, живой и невредимый. За считаные секунды медбрат преодолевает угол, пробегая и чуть ли не сбивая маму с ребенком, но сейчас нет дела ни до кого. «Лёш, ты только потерпи, все обязательно будет хорошо» *** Фойе, которое встречает совсем уж не дружелюбно, будто даже медсестры на посту перестали улыбаться. Словно вся больница начинала погружаться во мрак, пока Лёша медленно умирал. Дима судорожно оглядывается, не зная, куда себя деть. В палату? Там пусто, он это и так знает, а вот в предоперационной, еще очень может быть, найдет то, что ищет. Соловьёв срывается с места, сразу подбегая к входу на длинные лестницы, которые ведут чуть ли не до самой крыши и по которым можно попасть абсолютно на любой этаж. Времени ждать лифт нет, да и Дима бы не выдержал просто стоять, пока на одном из этажей происходит такое. По лестнице летит, не разбирая, перепрыгивает через ступеньки, пока на табличке возле двери не видит цифру девять. Девятый этаж — операционные и предоперационные. Судорожно выдохнул, просто потому что почувствовал, что если не сделает это, то задохнется. Нельзя же терять надежду прямо сейчас, когда она так нужна. Нельзя думать, что это конец, ведь это только начало. Дима завтра же купит билеты обратно в Петербург, если надо, наймет бригаду врачей сопровождать их, но сделает все, чтобы Горелов чувствовал себя счастливым. Только сейчас мужчина заметил, что круассаны остались в такси. А Лёша ведь так их хотел. Расстроится, наверное, когда придет в себя. Дима снова срывается с места, распахивая двери на этаж, и оглядывается. Куда дальше? Где его Лёшенька? На этаже тишина и только в дальней палате слышится какая-то возня. То ли сердце, то ли ум, то ли все вместе подсказывает, что бежать нужно именно туда, поэтому Соловьёв покрепче сжимает руки в кулаки, впиваясь ногтями в кожу, чтобы заглушить ту боль, которая сейчас раздирает его душу. — Теряем! — Еще раз! — Мы просто его покалечим! — Я сказал еще раз! Мужские голоса, какой-то постарше и два помладше громко спорят, а Дима даже не желает гадать, о его любимом идет речь или нет, поэтому просто врывается в палату. Светлые кудри подергиваются от напряжения, а реаниматологи зло оглядываются на Диму. Там и лечащий врач, Виктор Иванович, который сразу же резким движением буквально проскальзывает по белому кафелю к мужчине, хватая его за плечо. — Покиньте помещение, —просит врач, но как-то сожалеюще, будто Диме нельзя здесь находиться только из-за того, что это может ему навредить. — Еще раз! Разряд, и тело парня забилось в конвульсиях, а Дима задерживает дыхание. Земля уходит из-под ног, мужчина почти уверен: сейчас упадет, но почему-то продолжает держаться на ногах. Медбрат не может ни вздохнуть, ни сделать шаг. Он словно превратился в тряпичную куклу, которой обязательно нужен кто-то, кто будет направлять. — Еще раз! — Убьем! — Делай, а не болтай! Снова разряд, а неожиданные соленые капли потекли из уголков глаз. Осознание происходящего так внезапно настигло Диму, что он покачнулся, не имея возможности отвести взгляд от настолько болезненной картины. — Лёша…— зовет, но подсознательно понимает, что он не отзовется. — Лёша, мать твою! — голос уже громче, смелее, только вот врач сжимает плечо слишком сильно, но внутренняя боль полностью перекрывает физическую. — Не смей умирать! Лёша! Слышишь меня?! — слезы льются сами по себе, замыливая обзор на кудрявую макушку. Почему Дима раньше не замечал, какой же Лёшка бледный и худой? — Живи! Горелов! Ты же слышишь меня, да?! Живи! Нам еще столько надо сделать! — он захлебывается в собственных слезах, в словах. — Лёшенька! Пожалуйста! В какой-то момент прекратились и указания главного реаниматолога, и шум в голове. Все стало кристально чистым, тихим, очень уютным. Нет сил дышать, стоять, кричать. Дима просто заваливается на колени, чувствуя, как на его коже остаются покраснения, а в дальнейшем и синяки. Все в палате замолчали, и только главный реаниматолог приспустил маску, поднимая руку с наручными часами. — Время смерти: два часа восемь минут.