Цветы на могиле наших чувств

— Ему было больно? Мужчину мотает из стороны в сторону, речь кажется совсем несвязной, а в ушах непереносимый шум. Самое мерзкое, что все это только в голове и старый товарищ не может никак заметить ту боль, рвущуюся наружу. Он видит лишь статую с покрасневшими глазами, не имеющую возможности мыслить разумно. — Сердце остановилось мгновенно, вряд ли успел что-то почувствовать и понять. — Не почувствовал, — тупо повторяет Дима, словно стараясь данным фактом успокоить себя. Тело, после долгих упрашиваний, отправили в Санкт-Петербург, чтобы семья могла похоронить мальчика в родном городе. Прошло несколько часов после перевозки, и вот Соловьёв сидит на стуле в морге, прямо перед отсеком с холодильниками, где сейчас находится его Лёша. Дима бы не попал сюда, если бы не знакомый из института, который работал в Питерском морге. В том самом, куда и доставили Лёшку. — Вы по камерам-то смотрели? Как он на улице оказался? Смотрели. Дима несколько раз пересмотрел эту запись, вливая в себя содержимое бутылки, от которого искрило в глазах. Лёша оглянулся, подойдя к дороге, проверил наличие машин, но потом отвлекся на телефон и не заметил, как из-за угла успел вылететь минивэн. Водителя тоже понять можно: у его дочери разболелся бок, он боялся в тот момент за нее больше, чем за кого-либо. Аппендицит у девочки так и не подтвердили, и они с отцом уже через час покинули территорию больницы. А Лёша нет. — Фургон с мороженым, — Дима сглотнул вязкую слюну, обводя глазами контур холодильника, будто сканируя отсек взглядом и заглядывая в него. — Он просто хотел купить гребанное мороженое. — Ну, тише, Дим, — тяжелая рука падает на плечо. Товарищ был крепче по телосложению, из-за чего легкое сжатие плеча казалось очень болезненным. — Все уже случилось. Лучше бы перед похоронами себя в порядок привел, выспался. Но Дима не мог сомкнуть глаз. Образ Лёшки с обкусанными губами и взъерошенными волосами является каждый раз. Каждый раз Лёша просит его приехать быстрее, говорит, что соскучился. В одну из ночей Дима даже пожалел, что посмотрел ту злосчастную запись с камеры видеонаблюдения. Во сне он стоял прямо на ступенях больницы, видел, как Лёша аккуратно прыгает со ступеньки на ступеньку, видел, как его волосы поднимаются вместе с ним. Хотелось закричать, чтобы он остановился, чтобы не шел к дороге, только вот голос пропал, а какая-то неизвестная сила удерживала на месте и не давала шанса оттолкнуть парня с пути автомобиля. Дима видел все с первых рядов, от начала и до конца. Голос прорезался только когда Лёша сделал шаг на проезжую часть, перед этим отвлекаясь на телефон. Дима закричал, что есть силы закричал «Лёша, назад!». Лёша обернулся, посмотрел прямо в глаза и улыбнулся. Сделал еще один шаг и был сбит, мгновенно оказался отброшенным на метр. С того раза Соловьёв даже не пытался уснуть, опасаясь, что даже под препаратами будет видеть кошмары. Дима отрицательно повертел головой, приложил ладони к лицу и тяжело выдохнул. — Я не хочу туда идти, — слезы уже не текли, их просто не осталось. — Я не хочу с ним прощаться, так не хочу… Потребовалось время, чтобы Дима пришел в себя и смог отнять ладони от лица, снова впиваясь взглядом в отсек. — Ты будешь его вскрывать? — Нет, — голос звучит понимающе мягко. — Все нужные обследования уже провели в московском морге, здесь он только для того, чтобы сохранить тело и танатокосметологам отдать. — короткая пауза, в которую каждый думает о своем. — Слушай, а он тебе кто? Родственник или…? — Родственник, — твердо заявил Дима, поджимая губы. — Очень близкий родственник. Кольцо на пальце ощущается предательски больно. Дима хотел его выбросить еще в день, когда сердце Горелова перестало биться, но не смог. Точнее, он выбросил его, но через несколько минут пошел искать, проклиная всех вокруг. Он не может расстаться со всем так просто. — А мужика того посадят? — рука наконец-то отпускает Димино плечо, и теперь мужчина потирает шею, неловко оглядывая спину своего знакомого. — Он штраф уже заплатил, даже суда не дождался, — вспоминать лицо того человека было слишком мучительно. В их последнюю встречу он до того мерзко улыбался, что Диме хотелось его придушить. Сдержался. — Если бы не сердце, то Лёша бы отделался только синяками, может, сильными ушибами. Все провернули так, будто он намеренно кинулся под машину. — Вот уроды. Слов больше не находилось. Если бы Дима мог, он бы остался здесь до момента, пока Лёшу бы не уложили в гроб, только вот нельзя. Дима встал с железной табуретки и аккуратно провел пальцами по дверце, стараясь прощупать тепло, но чувствовал лишь разъедающий холод. — Хочешь последний раз на него посмотреть? Соловьёв перевел пустой взгляд на мужчину. Уголки губ устало поднялись, а Дима отрицательно помотал головой. Смотреть последний раз — значит, больше не ожидать встречи никогда, а это не то, чего хочет Дима. Он уверен, стоит приехать домой, и Лёшенька встретит его объятиями, они пойдут пить чай, а затем лягут спать вместе, крепко обнявшись. Нужно лишь добраться до дома, и тогда все будет хорошо. *** Квартира встретила тишиной и мраком. Все краски этого места умерли, и Дима это знал, но пока не до конца осознавал и принимал. — Лёша? Мужчина включил свет и осмотрел прихожую. Ну, вот же! Лёшина ветровка и его рюкзак, с которым он ездил в Москву! Конечно, Лёша здесь, иначе и быть не может. Дима, не скидывая обувь, пробегает в гостиную и оглядывает комнату. Все так же, как и когда они уезжали. — Лёш, я включу гирлянды? Парню очень нравились яркие огоньки, они поднимали настроение и создавали особую атмосферу в летние вечера, когда солнце заходило за горизонт. Дима судорожно кинулся к розетке и вставил вилку, мгновенно заставляя огоньки мерцать. Он краем глаза замечает две сумки, которые сегодня днем он занес в квартиру, находясь не совсем в адекватном состоянии. — А чай хочешь, Лёшка? Дима говорит громко, словно парень находится где-то в квартире. Мужчина быстрым шагом покидает гостиную и направляется на кухню. Здесь Лёша сидел на столе, размахивая ногами туда-сюда. Только вот сейчас комната пуста. Здесь из живого помимо Димы лишь жасмин, Лёшкин цветок, который он оставил на брата. — Лёш! Ну, Лёша! — крик срывается с губ, медбрат падает на пол, не чувствуя силы в ногах. — Я все сделаю! Лёша! — мужчина закрывает глаза, в надежде увидеть того живого парня с кудряшками. И он видит. Стоит прямо перед ним и оттягивает ворот футболки. — Вернись пожалуйста, ты мне так нужен… Но Лёша не вернется. Эта квартира больше не их общая, и жасмин остался без хозяина. Лёша умер, умерло и все вокруг по одному лишь щелчку. Теперь Дима один на один со своим главным врагом — самим собой. *** Мужчина облокотился на узкую скамейку. Сидеть на ней было невозможно, поэтому Дима положил на промерзшую землю рюкзак и сел на него, зарываясь в мягкий шарф все больше и больше. Похрустев пальцами, он продолжил писать, чувствуя, как дико дрожат пальцы, то ли от холода, то ли от усталости. Сколько он уже сидит здесь? Я тогда уснул на полу, пока перед глазами всё ещё стоял улыбчивый Лёша. Он гладил меня по щекам, я действительно ощущал его пальцы, его живое тепло. В те дни, наверное, мог запросто сойти с ума, ведь мне не хотелось абсолютно ничего, я лишь продолжал говорить сам с собой. Если бы не Артур, который приехал за сутки до похорон, добром бы это точно не кончилось. Он заставил меня поесть, напоил и умыл. В зеркало смотреть я боялся, так как знал, что там будет тот человек, который желает мне смерти. Я сам, но немного другой. Артур выглядел уставшим, и неудивительно. Мне жаль, что он увидел разорванную картину на полу гостиной. Ту самую, которую он подарил нам с Лёшенькой на Новый год. Я, честно, не помню, как я ее разорвал. Не мог я просто так смотреть ему в глаза, ведь я дал обещание следить за его братом, а тут такое. Но Артур не винил меня, нет. Он успокаивал, с пониманием кивал, когда я продолжал извиняться, когда мои слова переходили на крик. Сам не понимаю, как ему удалось тогда провести со мной целый день. Сказал, что я обязан присутствовать на похоронах, на которые я так не хотел идти. Мне потребовалось время, но я согласился. Дима глянул на время. Почти одиннадцать вечера. Наверное, многие семьи уже собрались за праздничным столом и веселятся. Только вот мужчина сюда пришел не для того, чтобы встретить новый две тысячи двадцать третий год. Он размял шею одной рукой, взглядом пробегаясь по написанному. На похоронах было очень мало людей, и как бы сильно я не хотел слиться с толпой, но этого бы не получилось. Евгений стоял возле гроба, смотрел Лёше в лицо. Я заметил незнакомых мне людей, наверное, это были дальние родственники. Шустов и Артур тихо переговаривались в стороне. Какая-то бабушка громко рыдала, кричала, что Бог несправедлив, раз забирает таких молодых. Я боялся подходить, боялся увидеть его лицо. Артур заметил меня, но лишь кивнул в знак приветствия, после чего меня заметил и Никита. Он смотрел враждебно, я точно различил в его глазах некую обиду, смешанную с отчаянием. Стараясь скрыться от его взгляда, я сделал шаг к гробу. Маленькое помещение давило на меня, хотелось выбежать, но я все шел и шел к Лёше. Я шёл прощаться, хотя так сильно боялся этого факта еще пару дней назад. Я знаю, что его забальзамировали и он будет выглядеть точно так же, как и раньше, только ведь он больше не встанет. Он не засмеется, не обнимает меня, он никогда меня больше не поцелует. Поглощаемый мыслями, которые помаленьку убивали меня, я сделал еще один шаг. Мои любимые светлые кудри лежат на белой подушке, а Лёшенька в той же белой рубашке, что надевал на наши прогулки, на дискотеку. Я повернулся на Евгения с пониманием, что нам с ним нужно разойтись мирно, хотя и смотреть на него было тяжело. Его глаза были красными, огромные темные круги под глазами. Я подумал, что мне есть с кем соревноваться по ужасному внешнему виду. Евгений с Артуром спустя полгода после смерти Лёши переехали в Ленинградскую область. Артуру на старом месте снились кошмары, и он не мог спать в комнате, где когда-то с ним спал брат. О дальнейшей их жизни Дима почти ничего не знал. Перед отъездом Евгений принял решение похоронить и Лёшину маму, прямо рядом с парнем, чтобы они наконец-то воссоединились. Из социальных сетей Соловьёву было известно, что Артур стал прекрасным гитаристом и основал группу, которая стала популярной в узких кругах. Евгений же работал на железной дороге монтером дорожного пути. Я медленно повернул голову обратно на Лёшу. В сердце забилась тревога, мне снова захотелось припасть к земле, но я сдержался, только крепче сжал край белого гроба. В белой рубашке, на белой подушке и укрытый белой простыней, он выглядел как прекрасный ангел, коим и являлся при жизни. Я аккуратно оторвал руку от гроба. Она сильно дрожала, я боялся. Только тогда, когда подавил эмоции, смог поднести пальцы к его щекам. Они были смертельно холодными, но это меня не остановило. — Давай, открой глаза, — я говорил тихо, боялся, что кто-то услышит. — Посмотри на меня, Лёш. Я смотрел точно на его опущенные веки. Казалось, стоит позвать, как он действительно очнется. Только вот не очнулся, не шелохнулся. Я крепко сжал в кулак вторую руку, подавляя в себе желание закричать. Отчаяние вновь поглощало меня, и я не знал, как мне выбраться из этого омута. Медленно взгляд перетек на его руку. Кольцо. Его кольцо, парное, сверкало в свете тусклой лампы. Они его не сняли. Я облегченно выдохнул. Хотя этот «оберег» и не спас моего Лёшу, никак не помог, и вообще это просто безделушка, но она была ему дорога. Кольцо действительно должно было быть с ним даже после смерти. Взрослые родственники окружили Диму со всех сторон, гадко перешептываясь и не зная, как к нему подойти. Он ощущал их спиной, чувствовал на себе презрительный взгляд, в котором так и читалось «ты не уберег нашего мальчика». Мужчине резко захотелось спрятаться, или же умереть прямо там, рядом с Лёшей. Рука медленно опустилась на его руку с кольцом. Он выглядел настолько живым, будто бы просто лёг поспать, и скоро весь этот театр закончится, но Дима знал, что это всего лишь магия косметического ухода и на самом деле его Лёша давно посинел. — Прости меня… Тихие слова вряд ли дошли до ушей окружающих, которых Евгений начал аккуратно разводить в стороны, но это и к лучшему. Эти слова посвящены только лишь Горелову, и медбрату так важно, чтобы парень его услышал. Возможно, для успокоения души, а возможно, чтобы действительно искупить вину перед Лёшей, которая тяжестью повисла на плечах медбрата. — Дмитрий Геннадьевич? — знакомый голос заставляет сжать неподвижную руку сильнее. Дима сглатывает слюну и поворачивается на звук. Никита Шустов, тот самый будущий юрист, стоит перед ним и серьезно смотрит прямо в глаза, словно не замечает, где именно сейчас находится рука медбрата. — Можем поговорить? Он отвел меня от толпы, мы вышли на улицу. Питер накрыл мрак, и холодный ветер тогда играл с моими волосами, как только мог. Никита достал пачку сигарет вместе с зажигалкой, после чего закурил, предложил и мне, но я отказался. В тот момент хотелось лишь вернуться обратно к Лёше. Еще недавний выпускник оглядел медбрата, изучающе прошелся по каждому миллиметру, пока делал новую тягу. Они никогда не общались, да и в школе совсем не пересекались. Дима видел его только в компании Лёши на скейт-площадке, иногда в коридорах лицея, но никогда не видел его одного. Соловьёв не знал об этом человеке ничего, так же, как и, наверное, Шустов не понимал, что здесь делает их школьный медбрат. Дима нервно потёр ладони, стараясь вздохнуть полной грудью. Не получается. — Так это…правда? Голос парня прорезает тишину, привлекая внимание Димы. Шустов продолжает бегать глазами по всему мужчине, будто он старается найти ответ на какой-то трудный вопрос, только вот все не может. — Что имен… — Что вы были вместе, — твердо заявляет Никита. Это не вопрос, точное утверждение. — Тогда, в Москве, вы ведь были только вдвоем? Дима поджимает губы. Смысла врать нет, наверняка Артур уже все рассказал. Мужчина старается уверенно подтвердить слова парня, только вот ком в горле мешается. Это дает волю словам Шустова. — Он ведь мне говорил, что ему кто-то нравится. Это вы? Вы пудрили ему мозги? — Дима хочет вставить хоть слово, но парень не дает. Агрессивно взъерошил короткие волосы и продолжил. — Зачем вам это?! Неужели смешно было наблюдать за настолько глупым идиотом?! Слова переходят на крик. Меньше всего Диме хочется устраивать разборки здесь и сейчас, но что поделаешь. Собрав всю волю в кулак, Соловьёв все же выдыхает, наводя порядок в мыслях. — Никита, поверь, ты про нас ничего не знаешь, — Шустов нервно затягивается, будто предоставляя еще время для объяснений, и Дима, конечно же, пользуется этим шансом. — Я никогда не смеялся над его чувствами, даже подумать о таком не мог, честно! Он был для меня всем, но… — Чего же вы тогда не защитили свое «всё»? — резко перебивает парень и бросает бычок себе под ногу, успешно придавливая его ногой. — Не могу поверить, что вы сами верите в свою любовь, как вы ее называете. Только испортили ему жизнь. — Шустов шумно выдохнул, поправляя манжеты на руках. — Он мог перерасти эту чушь и быть счастливым мужем, отцом, — в его словах так и сквозит обида, но непонятно на кого. Диме знаком настолько больной мотив. Конечно, будь парень жив и расскажи он другу все лично, тот бы его наверняка не принял бы. — Не ждите прощения, Дмитрий Геннадьевич, вы его не заслуживаете. — А ты? Заслуживаешь? — Дима сделал шаг к парню, останавливаясь недопустимо близко и заглядывая прямо в глаза. — Решаешь за друга, как бы он жил, определяешь его чувства, — мужчина тихо усмехнулся. — Если бы тебя сейчас слышал Лёша — точно бы вдарил — Вот так? Соловьёв не успевает среагировать, и болезненный удар прилетает прямо в нос. Дима покачнулся. Сдавливающее чувство в груди, от которого хочется немедленно избавиться, окутывает с головой, будто опуская его в сосуд с водой. Голова идет кругом, а на губах чувствуется железный привкус. Никита стоял передо мной и сверлил взглядом, точно ожидал, что я отвечу. В его взгляде так и читался вызов, но вот я не хотел начинать драку здесь, хотя бы из уважения к Лёше, так что молча удалился обратно в зал. Мой кровоточащий нос сразу заметил Артур, с ужасом рассматривая запачканные руки. Он отправился со мной в туалет, чтобы расспросить обо всем и помочь мне умыться. Больше Никиту я не видел. Никита Шустов стал уважаемым адвокатом с хорошим портфолио. Он выучился, стал работать и не покинул Санкт-Петербург. В двадцать лет женился, еще через год родился сын. Выступает с лекциями на тренингах, а также иногда в университете, как лучший студент, на лекциях у своих бывших преподавателей. С Димой они до настоящего времени так и не встретились, но Соловьёв часто видел его фотографии в газете и на страницах в социальных сетях. Я заметил её на кладбище. Она затесалась между могилами, пока все были увлечены слезами и погребением. Я же отвернулся, не хотел видеть, как моего Лёшу закапывают на несколько метров. Она совсем не изменилась за месяц, но это и не удивительно. Заметив мой взгляд, Соня смущенно отвела глаза в сторону и ушла. Я провожал ее взглядом, но так и не смог сообразить, как она могла прознать про похороны Лёшки. Насколько я знаю, приглашали только самых близких, а Соня таковой явно не являлась. София Шейн уехала из Петербурга той же осенью в Америку. Её ждало модельное агентство и роскошная жизнь, однако она связалась с плохой компанией и в две тысячи двадцатом году умерла от передозировки какими-то наркотиками, на которые ее подсадил ее избранник. Похоронили там же, а ее профильные фотографии еще долго бродили по интернету. Дима и сам видел те фотографии не раз. Соня была действительно красивой девушкой, которая могла бы достичь невероятных вершин, если бы не свернула на скользкую тропу. Чувствую, нужно заканчивать эту историю. Я, наверное, пишу это все в пустоту. Ну, знаете, как прием в психологии, когда ты выплескиваешь все переживания на лист бумаги, а затем сжигаешь его? Что-то вроде этого, но только я не хочу сжигать эти листы. Они же о Лёше. О любви. О нас. Сегодня тридцать первое декабря две тысячи двадцать второго года. Лёши нет уже пять лет. Милый, я очень скучаю, ты даже не представляешь как. Да, признаю, я хотел забыть тебя, честно хотел, но у мня ничего не получилось. Тот год, который я провел с Костей, был ужасен, и я каюсь, что вообще решил отвлечься именно на него. Знал бы ты, как мне хотелось его убить, когда он препятствовал моей с тобой встрече, так не хотел, чтобы я ездил на кладбище. Мне так много хочется тебе рассказать, ведь я столько таил в глубине души. И я знаю, ты выслушаешь меня и поймешь, ведь всегда слушал и понимал. Лёшенька, я устал. Я так устал проживать каждый день словно испытание, устал от лицея, который без тебя потерял все краски, устал пять лет подряд приезжать и отдавать кольцо в никуда. Мне постоянно приходилось прятать новые кольца за цветы, чтобы наглые люди, приходящие сюда полакомиться конфетами, не нашли наш с тобой оберег. Я и в этот раз привез, но это мое последнее кольцо. Я устал. Понимаешь? Ты ведь меня правда понимаешь? Я устал мучать себя, устал скучать. Я так хочу тебя услышать, увидеть. Знаешь, пересматриваю видео, которые мы снимали у меня на квартире. Как мы готовили блины, помнишь? Так вот, пересматривал и еле сдерживал слезы. Ты там смешной такой, смеешься, поёшь, ты даже танцуешь! Ты снял целую кучу подобных видеороликов, которые я время от времени пересматриваю, чтобы не забыть твой голос. Наверное, для меня это будет действительно страшно. Я пришел сюда сегодня не только для того, чтобы оставить оберег, не для того, чтобы поздравить с наступлением нового года, но еще и чтобы попрощаться. Я долго думал, чего я хочу от этой жизни, нужна ли она мне без тебя. Нужна. Лёш, я хочу жить. Мне уже тридцать два, и нет, это не намек, что мне нужно заводить семью. Она мне как раз таки не нужна. Мне нужен лишь покой и уединение с самим собой. Лёшенька, Лёшка, Лёша, Алексей, Время, проведенное с тобой, было лучшим в моей жизни. Ты многому меня научил, ты открыл во мне новые качества. Я должен благодарить тебя, правда. И я благодарен. Только вот я не могу жить прошлым. Я обязательно приеду тебя навестить, обязательно! Но сейчас я должен уехать. Люблю тебя всем сердцем и душой. Давай встретимся на этом же месте ещё лет через пять? Шея затекла, а нос покраснел еще сильнее. Ветер завывал так, будто выгонял мужчину с кладбища. Дима поднялся, складывая листы пополам и подбирая место, куда можно их положить. С надгробия ему улыбается Лёша. Улыбается и действительно понимает. Ветер никогда не сможет тронуть его шальные волосы, но это и к лучшему. Дима укладывает листы на могильную плиту, прижимает их пышным букетом, чтобы скрыть от чужих глаз. — Вот так, Лёш, — сердце болезненно сжимается, пока мужчина старается запомнить те черты, которые он давно выучил наизусть. — Храни здесь наши чувства, ладно? И отвернулся. По тропинке Дима зашагал на выход с кладбища. Не оборачиваясь, ведь если обернется, то точно не сможет расстаться. Новое кольцо слегка жмет, как будто его точная копия, оставленная рядом с запиской под букетом, подзывает обратно к себе. Дима переходит на бег, преследуя цель как можно быстрее убраться отсюда. Утром у него билет на самолет в Варшаву, где он станет работником центральной больницы. Он оставляет все, что было когда-то дорого здесь, в Петербурге. Его ждет новая жизнь. Здесь же остаются и его чувства, накрытые цветами, и самый лучший принц, кудри которого никогда не смогут исчезнуть из памяти обычного школьного медбрата.

Конец.