***
На улицах всё ещё шумели толпы людей. Я перешла дорогу на противоположную сторону проспекта, а затем свернула за угол жилого дома. Было странно без Ивана, тревожно. Пальцы холодила металлическая рукоять пистолета, лежащего в кармане. Я пряталась под капюшоном и только теперь вспомнила про мафию и таинственного Ужа, который, вообще-то, за мной охотиться… Теперь не было со мной Ивана, который смог бы меня защитить. Остаётся надеяться только на себя и пистолет, которым я не умею пользоваться. — Простите!.. — позвала я какого-то мужчину, проходившего мимо. Он проигнорировал меня. Я не отчаялась и тронула за рукав женщину в красном пальто, идущую под руку с сутулым мужчиной. — Простите, — обратилась я, — не подскажите, где здесь полицейский участок? Женщина остановилась и переглянулась с мужчиной. — Через два дома прямо, а потом налево, — ответила она, махнув рукой в нужную сторону. — Там с торца будет, увидишь. — Спасибо, — кивнула я и добавила уже из вежливости: — С праздником! — С праздником! С праздником! Я пошла туда, куда указала женщина, и чуть больше, чем через пять минут, увидела вывеску над застеклёнными дверьми: «Полиция». Мимо провели какого-то парня, который пытался драться с двумя полицейскими и кричал матом. Они скрутили ему руки. Я посторонилась, пропуская их, а потом вошла в отделение. В холле было тепло и тихо, если не слушать ругань неадекватного пьяного парня. На стульчике у стены сидела бабушка в приплюснутом берете, и я узнала в ней старушку из кондитерской. Мир тесен, однако… В будке находился дежурный. Я почему-то начала волноваться, хотя самое страшное уже позади. Даже если Иван обнаружил, что меня нет, и бросился в погоню, он вряд ли рискнёт сунуться в участок и силой забрать меня. Даже всех его пушек не хватит на это. Бояться нечего. Но почему я боюсь? Почему так сильно дрожат колени? Я подошла к дежурному и тихо сказала: — Здравствуйте… Дежурный, оказавшийся молодым симпатичным парнем с короткими тёмными волосами, вскинул голову и улыбнулся мне. — Здравствуйте, девушка. С праздником вас, — он показался мне милым, и я тоже чуть улыбнулась. — Спасибо, вас тоже. — У вас что-то случилось? — участливо спросил дежурный, вытаскивая какие-то бумажки. — Вас ограбили? Хотите написать заявление? Улыбка сползла с моего лица. — Я… меня зовут Татьяна. Татьяна Алексеевская, — Дежурный вскинулся и вгляделся в моё лицо, очевидно услышав знакомое имя. Я продолжила, чувствуя, как к глазам подступают слёзы: — Меня… меня украли, но я сбежала… сегодня. Пожалуйста, помогите… И вдруг я заплакала. Накопленное за недели погонь напряжение резко выплеснулось наружу, с плеч будто упала каменная плита. Дежурный очень растерялся. Он выбежал из своей будки и принялся нелепо меня утешать. Он мягко приобнял меня за плечи, проводил к стулу, усадил и принёс воды. Я всхлипывала, что-то бессвязно выла и расплескала воду на колени, подавилась и закашлялась. К нам сбежалось пол-участка… Не помню как, но вскоре я оказалась в тёплом кабинете, где пахло старой бумагой. Следователь, женщина средних лет с усталым лицом, начала задавать мне какие-то вопросы и что-то писала в протоколах убористым почерком. Но всё это было неважно. Важно было другое… Я свободна.***
Прошли всего лишь одни сутки, а я уже была дома. Дома ничего не изменилось: всё дышало чистотой и роскошью, как раньше. Услужливые горничные, сменившиеся за время моего отсутствия, крутились около меня и постоянно спрашивали, не нужно ли чего. Охрана присутствовала в доме и на участке постоянно, во дворе появились две большие собаки-ротвейлеры. Но это уже не могло мне помочь. Целыми днями я сидела в своей комнате и тупо смотрела в стену, иногда в темноте, потому что почти не спала по ночам. Пережитый ужас давал о себе знать, приходя ко мне в виде кошмаров. Всё закончилось, но я будто осталась там — в том номере с цифрой «13» на лакированной двери, рядом с Иваном. Моя душа осталась около него, этого ублюдка, причинившего мне столько страданий, потому что я, судя по всему, влюбилась в него. Это была глупая, неестественная любовь без начала и логичного конца. Без перспектив, а просто… инстинкт, рефлекс, чувство, родившееся в адреналине и постоянном страхе. Такое, насколько я знала, называют «стокгольмский синдром», и рано или поздно это пройдёт. Надеюсь. Пока что мне было тяжело и больно почти физически. Я не могла вернуться к обычной жизни, не могла учиться, читать книжки, ничего не хотела. Я будто… умерла, существовала без цели и смысла. Ещё не хватало мамы. Её фотографии, расставленные по всему дому в красивых рамках, служили горьким напоминанием о ней. При взгляде на них, на эти фото, где мама была такая красивая, молодая и живая, сердце болезненно сжималось, но слёз не было. Я разучилась нормально выражать эмоции, ни с кем не говорила. Не помогала даже армия психологов, которых нанял мой отец. Я просто не хотела никого видеть. Отец вертелся, как белка в колесе. Порой мы не встречались даже за ужином. Он приходил поздно, а уходил рано. Иногда отец даже не ночевал дома, и я понятия не имела, где он. Однажды я вышла из дома. Это были поминки в честь моей матери. Я надела дорогое чёрное платье, собрала волосы в высокую причёску, покрыла голову чёрным платком — идеальный образ скорбящей дочери, хотя я не преследовала цели кому-то что-то доказывать. Какие-то люди — знакомые и не очень — подходили ко мне и говорили пустые слова сожаления. Я кивала и что-то отвечала, но, казалось, делала это невпопад. Слова, слова, слова… Как много слов мне говорили! Если бы я была в состоянии их осознать… Спустя время — уж не знаю, сколько времени прошло с момента моего возвращения к «нормальной жизни», — начался суд. Взяли Ивана и, как оказалось, едва ли не на следующий день, как я сбежала. Он сдался без сопротивления. Громкий процесс обсуждался по всем каналам, заседание показывали по центральному телевидению, и я тоже смотрела. Отец освободил меня от участи присутствовать в зале суда, но просто так оставить всё это я не могла. Тупая боль сдавливала сердце. Человек, с которым я провела худшие часы своей жизни, стоял за решёткой, сложив руки, закованные в наручники, перед собой. Он был спокоен, холоден. Он был таким, каким я его знала. Иван — настоящим его именем было: Власов Иван Владимирович, — спокойно рассказал суду всё, что знал, признал свою вину во всех совершённых убийствах, но умолчал лишь о том, что было между нами. Он сдал всех подельников: Босса, Валета, Серого… ещё кого-то, кого я не знала. Ему было уже всё равно. Он не боялся, что его найдут и что-нибудь сделают с ним. Своё дело он выполнил. Суд вынес приговор: двадцать лет лишения свободы. Иван без эмоций выслушал его, посмотрел исподлобья, бросив пронзительный взгляд в камеру, и позволил вывести себя из зала суда. Я смотрела запись заседания, сидя на диване в гостиной и кутаясь в плед. Был глубокий вечер. За окном стояла темень. В доме было тихо. Горничные скрылись, будто их нет. Я смотрела в одну точку, слушая голос судьи, и думала, что желание Ивана сбылось. Он больше не будет убивать. — Не забивай голову, Таня. Отец, вернувшийся домой, выключил телевизор. Я подняла на него глаза, когда экран мигнул и погас. Отец был ещё в пальто нараспашку и клетчатом шарфе, свисающем вдоль груди — только пришёл, а я и не заметила. Он с жалостью посмотрел на меня. — Ты должна перестать вспоминать это, — сказал отец, опустившись рядом на диван. Он приобнял меня за плечи и поцеловал в лоб. От его пальто пахло сладко-терпким парфюмом. — Этого урода посадили, остальных накроют со дня на день. Я поднял на уши всю полицию города. Тебе ничего не угрожает. — Зачем? — безжизненным голосом спросила я. — Что «зачем»? — не понял отец. — Зачем меня похитили? — пояснила я. Какой бы равнодушной и забитой я ни казалась со стороны, внутри меня был настоящий бардак. Обрывки воспоминаний, какие-то фразы, пейзажи и места — всё смешалось в водоворот. Голова болела постоянно. — Что ты должен был им отдать вместо меня? Это не деньги, я знаю. Отец поморщился, и я заметила, как он постарел и устал. Глубокие морщины прорезали его высокий лоб. Виски стали совсем седыми. Под глазами темнели синяки, хотя причёска была уложена волосок к волоску, а лицо — гладко выбрито. — Наркотики, — коротко сказал он и отвёл глаза, отстранившись от меня. Я не удивилась и равнодушным голосом спросила: — Ты делаешь наркотики? Отец потёр лоб. Он взглянул на меня и нехотя признался: — Да. Да, Таня. — Почему ты не заплатил за меня? — Я же говорил, что не один, — раздражённо ответил отец, сверкнув тёмными глазами. — Со мной в доле ещё несколько людей. У нас… у нас кооператив. Я не вправе решать один. — И что это за препарат, что они так дорожат им? — поинтересовалась я так, будто мы говорили о погоде на завтра. — И ты дорожишь им больше, чем родной дочерью. Отец поднялся и, заложив руки за спину, стал ходить по комнате. Я спокойно наблюдала, решив, наконец, узнать, какова цена моей жизни. — Это новый препарат, — рассказал отец, — рецепт знаю только я, и только моё предприятие может его изготовить. Если бы рецепт узнали конкуренты, то мы бы обанкротились. Это был слишком большой риск. Бизнес, ничего личного. — Кто такой Уж? Ты с ним в доле? Отец вскинул брови, удивившись моей осведомлённости. Но он быстро взял себя в руки. — Уж — это я. Теперь я вскинула бровь. Губы невольно дрогнули, и я усмехнулась. Мой отец — мафиози. Класс. Просто супер. Что ещё я не знаю?.. Теперь становились ясными давние слова Босса о том, что мне нужно знать какую-то правду. — Значит, это твои наёмники приходили за мной, — догадалась я. — Да, — он раздражённо проворчал: — А этот урод, Власов, положил их всех. — Это урод спас мне жизнь бессчетное количество раз! — заступилась я за Ивана, сдвинув брови. — А ты… Чем ты лучше него? Отец промолчал. Ответ был очевиден: ничем. Он такой же, как Иван или Босс, такой же, как все они — преступник. Он ломает жизни людей, медленно убивает их своими химикатами… в отличие от Ивана, который делал это быстро — одним выстрелом. Его место за решёткой. Я поднялась с дивана. Отец напряжённо следил за мной, и тёмные глаза таили много вопросов. Он задал только один: — Ты простишь меня, Таня? Я взглянула на него и пожала плечами. — Не знаю, — и призналась: — Я уже не знаю, чему верить… и кому. Всё оказалось совсем не тем, чем кажется. Я направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Плед, наброшенный на плечи, волочился по паркетному полу. Уже на ступеньках я остановилась и обернулась. Отец всё так же смотрел на меня. — Я не хочу быть наследницей, — чётко проговорила я. — Можешь оформить завещание на своего заместителя. Я буду юристом, буду сажать за решётку таких, как ты. Он не стал спорить и грустно улыбнулся, кивнув. — Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, — тихо сказал отец. — Не сомневаюсь, — усмехнулась я и, отведя взгляд в сторону, попросила его: — Кстати о помощи… сделай так, чтобы о моей беременности никто не знал.