***
Путь до кабинета занимает колоссальное количество времени. Хината плетётся, спотыкается и с трудом сдерживает новые приступы. Перед глазами всё плывёт, и дышать очень, очень тяжело. Парень часто останавливается, жадно хватая ртом воздух, и морщится, сминая пальцами белоснежную ткань рубашки. Тут только скрыться за дверьми — и всё, он в безопасности. В верхнем ящике рабочего стола припрятано лекарство. Он не хотел воровать у Микан, но нужда есть нужда. Да и вряд ли Цумики вообще что-то заметила — либо тактично притворялась, что не знает. Помимо этого в голове эхом отдаются слова Комаэды, врезаясь в стенки черепной коробки. Хаджимэ просто не понимает, что ему делать и как себя вести. В один день Нагито чуть не кидается на него, критикуя по поводу и без, а в другой — мчится на помощь, игнорируя больничный режим и тот факт, что на ногах он толком не стоял года три. Странный он. До чёртиков странный. И как бы сильно Хаджимэ ни убеждал себя в том, что должен помогать Нагито, — желание это с каждым днём становится всё тоньше. Ему и так, откровенно говоря, херово, а тут ещё и постоянно на мозги капают. «Никто». Естественно. Хината вытаскивает ключ из кармана брюк и вставляет в скважину. Ему не нужно об этом напоминать — и без того знает. Кабинет встречает его прохладой и желанной тишиной. За дверью остаются проблемы и шумы. Нагито. В закрытом помещении, месте, которое можно назвать убежищем, Хината остаётся наедине с собой. …Хината. Глупость какая. Едва он садится за стол, как от него ничего не остаётся. Взгляд фиксируется на вчерашних документах. Не сказать, что ему сильно нравится над ними корпеть — скорее, безразлично. Надо и надо. Да и отказать Макото он просто-напросто не смог — силы воли не хватило. Может, чего-то ещё, о чём Хаджимэ предпочитает не думать. Глаза снова пробегаются по строчкам, выцепляя нужную информацию. Стоит отдать должное Бьякуе — без его средств и предпринимательской жилки они бы не смогли набрать такие суммы за такой короткий отрезок времени. И всё равно этого мало. Изуру закрывает глаза, концентрируется и с головой окунается в дело. Таблетки остаются забытыми.***
Беспрерывный поток работы прерывает стук в дверь. Достаточно напористый, чтобы понять, кто это. — Входи, Аканэ, — коротко бросает сидящий за столом, продолжая печатать отчёт. — Как ты узнал, что это я? — удивлённо спрашивает девушка, заходя в комнату. Воровато озирается и подозрительно косится на шкаф. — Неужели… неужели у тебя тут камеры? Он вежливо смеётся и качает головой. У Овари завидная фантазия, тут не поспоришь. — Всего лишь догадался. Тебе что-то от меня нужно? — А! Точняк, точняк. Меня послал Фуюхико. — Фуюхико? — Вот это новость. Он-то думал, что за этим стоит вечно активная Сония. — Разве он сейчас не занят с Пеко? — Пеко отдыхает, — живо отвечает Аканэ. Судя по всему, она репетировала разговор у себя в голове. И не один раз. Запасливо, стоит отдать ей должное. — А я ему зачем? — Кузурю сказал, чтобы ты тащил свою задницу в столовую. — Овари сжимает руки в кулаки и хмурится. Сразу видно, что она очень смягчила его слова. — А если я откажусь? — вскинув бровь, интересуется Хината, откидываясь на спинку стула. Талант наконец перестаёт действовать, и парень чувствует лёгкое помутнение. Неприятно, но терпимо. — А если ты откажешься — я потащу тебя туда вместе со стулом, — хмыкает Аканэ с вызовом и показательно делает шаг в сторону стола. Может, стоить добавить в список своих страхов Овари? Потому что выглядит она кошмар как жутко. — Ладно-ладно, понял! — тут же сдаётся Хината и примирительно машет руками. Он даже не сомневается, что у девушки хватит сил и упорства дотащить его до самой столовой не то что вместе со стулом — со столом тоже. — Дай мне буквально десять минут, и я… — Никаких десяти минут! Ты время видел, балбес? — Видел, видел. Сейчас… — Три, хотел он сказать. Вот только реальность куда несправедливее. Взгляд падает на настенные часы, и Хината вскакивает на ноги, чуть не роняя стул. Почти шесть. Он опять… опять забылся. — Чёрт, я… «Я забыл о Нагито», — заканчивает он про себя и осекается, кусая нижнюю губу. Как глупо, что первая его мысль о… о нём. Но в голове появляется смутное осознание того, что вряд ли кто-то, кроме него, озаботился Комаэдой. Вряд ли кто-то принёс ему обед или ужин. Проверил его самочувствие. И от этого почему-то становится жутко стыдно. — Слушай, Аканэ, можешь передать Фуюхико, что я скоро приду? — Ну да, а что? Мы всё равно вместе пойдём, так что… Хаджимэ, ты ку… Эй, Хаджимэ! Девушка даже толком среагировать не успевает, когда Хината, подорвавшись с места, пробегает мимо, чуть не задев её плечом. Ему искренне жаль, что Овари проделала такой путь практически зазря, но поделать с собой ничего не может. Что бы он там ни думал о Нагито — он всё-таки его подопечный. Он на него рассчитывает. Хаджимэ мчится вниз по лестнице, едва успевая выдохнуть и параллельно вслушиваясь, нет ли за ним погони. Он искренне надеется, что Аканэ не хватит ума броситься следом. Да и смысл. Он встретится с Фуюхико, но потом. Сейчас есть дела поважнее. Грудь снова сдавливает кашель. Перед глазами снова мутно. В лёгких снова не хватает кислорода. Снова, снова, снова. Но Хината просто не может позволить себе остановиться. Он отдохнёт ночью.***
В столовую парень зайти не решается — вот только лекции ему сейчас не хватает для полного счастья. Вместо этого он сразу заворачивает к больнице, припоминая, что в холодильнике ещё оставались остатки вчерашнего ужина. Он, правда, припрятал их для себя, но… Отчаянная ситуация требует отчаянных мер. …и от одной лишь мысли живот жутко сводит. Хаджимэ вдруг болезненно осознаёт, что не ел со вчерашнего вечера и просто забыл, что чертовски голоден. Ладно, плевать. Хината старается не думать о еде. Зато снова задумывается о Комаэде. Что ему сказать? Как объяснить утренний инцидент? Или лучше вообще ничего о нём не упоминать? Он не знает. Больничная кухня маленькая, почти тесная, но достаточно уютная. Хаджимэ останавливается возле холодильника и, открыв дверцу, печально смотрит на одну-единственную тарелку, затянутую полиэтиленом. Закрывает глаза, молча смиряется с собственной неудачей и вынимает лапшу. Холодную и уже безвкусную, наверное. Для него в самый раз. Но для Нагито?.. Парень упрямо трясёт головой, отгоняя лишние мысли прочь, и вздыхает, наблюдая за тем, как тарелка вращается в микроволновке. Пахнет не очень ароматно, но либо так, либо совсем никак. Хаджимэ надеется, что Нагито поймёт. Постарается понять, по крайней мере. — Ты слишком много думаешь, — бурчит он себе под нос и тянется за едой, услышав заветный «дзынь». Поток мыслей заполняет его голову донельзя — ещё чуть-чуть и треснет. Действительно, горе от ума. Вот если бы… Это если бы остаётся где-то далеко. Хината дёргается, чувствуя, как горячее стекло касается нежных подушечек пальцев, и шипит, с трудом удерживая тарелку в руке. Боль нежелательна, но неплохо так отрезвляет. Может, он и обладает всеми талантами, но от глупых ситуаций это его точно не спасает. Резким движением руки отставив лапшу на столешницу, Хаджимэ прислоняется к ней бедром и жалобно смотрит на обожжённые пальцы. — Прекрати, — шепчет он и здоровой рукой ударяет себя по щеке. А затем ещё раз. — Прекрати уже думать. Следующие его действия скорее механические: он ставит тарелку на поднос, прикрывает глаза, пытаясь собраться с мыслями, и направляется к палате. К разговору с Нагито невозможно подготовиться, но можно попытаться.***
— Ты подумал о моих словах? — первое, что спрашивает Комаэда. Равнодушно, изучая его краем глаза. От волнения не осталось и следа. Хаджимэ вздыхает и, отставив поднос на тумбу, скрещивает руки на груди — пытается спрятать дрожь. — Допустим, — отвечает он спустя некоторое время. — И? — И я всё ещё не понимаю, какое тебе до этого дело. Комаэда тихонько усмехается, прикрыв рукой рот, а затем поворачивает голову, впиваясь в парня взглядом. — Ну-ну. Хаджимэ, будь так добр, ответь мне на один вопрос. Хината поджимает губы, нервным движением поправляя рукав пиджака. Ему не нравятся такие разговоры. И на самодовольное лицо Нагито смотреть невозможно больно. — Может, сначала поешь? — Успеется. Сначала ответь. Живот снова сводит. И сколько ему ещё сидеть в доступной близости от еды, не имея при этом возможности поесть? Наверное, так выглядит одна из самых жестоких пыток в этом мире. Однако Хаджимэ держится, стараясь лишний раз не смотреть на тарелку. — Отвечу или нет — зависит от вопроса. Валяй, — пожимает плечами он, пытаясь говорить как можно спокойнее. Получается не очень. Что, конечно, не ускользает от цепкого внимания Комаэды. Он снова улыбается, поправляет одеяло, откашливается. — Как часто ты используешь таланты Изуру? — И рубит с плеча. «Таланты Изуру». Не его. Хината едва заметно вздрагивает и опускает глаза в пол. — Тебе какая разница? — тихо спрашивает он, сминая пальцами ткань брюк. — Ответь. — …Часто. — Насколько часто? — упрямо продолжает Нагито, склоняясь ближе и опаляя лицо Хинаты горячим дыханием. В его взгляде мелькает что-то странное. Что-то, что парень напротив не может понять. Но это что-то заставляет его говорить. — Каждый день, — коротко выдыхает он. — И что ты чувствуешь после? — Слушай, ты мне что, в психологи заделался? К чему эти вопросы? — Прости-прости. — Комаэда примирительно вскидывает руку в воздух. — Я всего лишь подтверждаю свои догадки. — Я не давал своего согласия. — Оно мне и не нужно. Повторюсь, я не желаю тебе зла. — Я заметил. Комаэда мягко усмехается и отворачивается, качая головой. Кажется, о чём-то активно размышляет. — Хаджимэ? — Если это очередной вопрос — я пас. Оставь его при себе, — резко отзывается тот. Ему это уже осточертело. Может, он мазохист глубоко в душе? Иначе как объяснить то, с какой резвостью он каждый день приходит в эту палату. — Нет-нет. Скорее, предложение. — …Предложение? — Поешь. — Я не… — Не хочешь? А твоё тело говорит мне о другом. — Рассматриваешь меня исподтишка? — Мне особо нечем заняться. Да и сюда мало кто заходит. — Комаэда ведёт плечами. — Ну или точнее сказать, никто. Так что ты мой единственный интерес на данный момент, уж прости за откровенность. — И много ты нанаблюдал? — усмехается Хината, старательно игнорируя последние слова. Потому что если он начнёт думать… Пиши пропало. — Достаточно. Например, я заметил, что ты обжёг руку. Не серьёзно, но достаточно сильно. Ожог причиняет тебе боль. — Хорошо, допустим. — И всё? Даже не поинтересуешься, как я узнал? Хаджимэ с трудом сдерживает смешок. — А ты хочешь? — Мне было бы приятно, — наигранно обиженным голосом тянет Нагито. — Ладно, хорошо. Как ты узнал, что обжёг руку? — Элементарно. Когда ты вошёл в комнату, поднос ты нёс только в одной руке. Это показалось мне странным. Кто вообще рискнёт нести его вот так? Правильно, ни один разумный человек. Значит, должна была быть какая-то причина. — Он подпирает щёку кулаком, заправляя большим пальцем несколько непослушных прядок за ухо. — Кроме того, ты старательно прячешь эту руку и морщишься каждый раз, когда касаешься чего-то. От обычного пореза или синяка такого бы не было. Сомневаюсь, что ты заработал перелом. Вариантов остаётся не так много. — И ты решил, что это ожог? — Ну, можно и так сказать. А потом я его увидел. Хаджимэ вскидывает брови и восторженно выдыхает. Кто бы что ни говорил, а Нагито чертовски внимательный и умный. Парень и сам не замечает, как подсаживается чуть ближе. Ему… ему просто интересно. — А что ещё ты узнал? — Неужели я тебя заинтересовал? — Ну, я… Я всего лишь!.. — Хаджимэ, боже, успокойся. — Нагито откидывается на подушку и усмехается. — Я шучу. Если хочешь, я расскажу. Но сначала поешь. — Это твой ужин, — возмущённо возражает Хината. Он не может просто взять и съесть чужую еду. Даже если очень хочется. — Мой ли? — задумчиво переспрашивает парень, кидая на тарелку косой взгляд. — Тогда как насчёт пополам? — Я… — Я же вижу, что ты хочешь. Вперёд. — Комаэда придвигает к нему поднос и давит из себя улыбку, внимательно изучая его лицо. Хаджимэ смотрит сначала на него, потом на тарелку и снова на него. Капля за каплей, его выдержка сходит на нет, и он робко обхватывает тарелку и ставит к себе на коленки. Рот тут же наполняется слюнями, и живот мигом отзывается громким урчанием. По щекам расползается румянец. — Прости, — смущённо шепчет шатен, опуская голову. Сам толком не понимает, зачем и почему это делает, но чувствует, что так надо. — Ешь уже, — махнув рукой, бросает Нагито. Хината слабо кивает и уже в следующую секунду впивается в лапшу. Кажется, ещё чуть-чуть, и он заплачет от счастья. И в этот момент он просто не мог быть благодарнее парню напротив. Да, он часто зарывался, говорил много колких вещей, но иногда… иногда проскальзывало в нём что-то человеческое. Может, то, что, осталось от его личности до вступления в Осколки. Может, начала симуляции. В любом случае, это приятная перемена. Если бы Комаэда был таким всегда, то… Мысль остаётся незавершённой. Хината пресекает свой мыслительный процесс и возвращается в реальность. И чуть не давится, заметив, с каким выражением лица за ним наблюдает Нагито. Это… непередаваемо, мягко говоря. — Я тебя смущаю? — тут же отзывается он. — Или тебе противно, когда я на тебя смотрю? Прости, это крайне неосмотрительно с моей стороны. …а вот и Нагито Комаэда прямиком из симуляции. — Нет, мне не противно, — качает головой Хаджимэ и отставляет тарелку. — Спасибо, что поделился. Это… много для меня значит. — Это меньшее, что я могу для тебя сделать, — расплывается в улыбке Комаэда и блаженно прикрывает глаза. — Можешь доесть хоть всю порцию. — Нет. Нет. Я не могу. Тебе нужны силы для выздоровления. — А тебе, значит, нет? — И снова как по щелчку. Голос сменяет тон всего за секунду: приторность мигом исчезает, оставляя после себя надменную сухость. — Что?.. — Хаджимэ, скажи, как давно ты болеешь? — Откуда ты… откуда ты знаешь? — А вот теперь парень начинает нервничать не на шутку. Может, сначала ему и было интересно, но теперь… Теперь интерес резко сменяется леденящим ужасом осознания, что от этого разговора увильнуть не получится. — Ты же сам просил рассказать о моих наблюдениях. Я всего лишь выполняю свою часть сделки. Хаджимэ пытается что-то сказать, но тут же осекается. Утренний инцидент, ну конечно. Он готов буквально рвать волосы на голове. Как можно было… как можно было настолько сильно влететь в неприятности? — Послушай, я не понимаю, откуда ты взял эту идею, но уверяю… — Хината брыкается из последних сил. Может, получится обыграть? — Я не законченный идиот. — Нагито поднимает руку в воздух, изучая её. — Пусть остальные и пытаются уверить тебя в этом. — Они просто не знают. — Не знают? Или не хотят знать? — давит «больной» и хрипло смеётся. — Это ж куда смотреть надо, чтобы не замечать такого? Насколько я помню, тут рядом должна ошиваться Абсолютная Медсестра. Или я ошибаюсь? Его слова полны яда и озлобленности. Едва разговор заходит об Осколках, как лицо Комаэды принимает землистый оттенок, а глаза страшно темнеют. — Она занята. — Чем, мне интересно? Абсолютные должны выполнять свою работу. — Он цинично вскидывает бровь. — Если она даже на это не способна… — Она не знает! — выкрикивает Хината и тут же прикрывает рукой рот. Остатки благодушного настроения медленно, но верно испаряются. А он хотел один — один — час спокойствия. — У неё нет глаз?! — с наигранным удивлением восклицает Нагито, прикладывая руку к сердцу. — Передай ей мои искренние соболезнования. — Прекрати! — «Прекрати»! — передразнивает его сидящий на койке. — А то что? Правда глаза режет? — Ты чуть не убил её! Не смей… не смей говорить о ней в таком тоне. — И это «чуть» будет гложить меня до конца жизни, — разочарованно выдыхает Комаэда и криво улыбается. Однако в следующее мгновение его лицо становится темнее грозовой тучи. — Хаджимэ, позволишь мне побыть откровенным ещё немного? Хината отворачивается. Какая разница, что он сейчас скажет — его слова останутся неуслышанными. И, боже, как он прав. — Будь у меня возможность — я бы прикончил каждого Осколка. Своими собственными руками, — самозабвенно продолжает больной. Костистые пальцы зарываются в густую копну волос, оттягивая её. Он выглядит страшно, почти безумно. Но Хаджимэ уже не привыкать. Сглотнув, он выдавливает из себя короткое: — И себя тоже? — Я же ясно обозначил свою точку зрения. — Но себя в последнюю очередь, да? — шипит парень, теряя самообладание. Ему надо встать и уйти. Закончить это здесь и сейчас. Только он не может. Вязкая, липкая ярость пропитывает его насквозь, сковывая тело. — Кто… кто вообще дал тебе право решать такие вещи? — Разве не так работает здравый смысл? От ненужных вещей избавляются. Мы стоим на пороге нового мира, полного надежды. Думаешь, там есть место для такой мерзости, как Осколки? Не смеши. — Они больше не Осколки. И уж тем более не вещи. — Не соглашусь. — Нагито качает головой, раскидывая белёсые прядки по плечам. — Они — всего лишь инструменты в руках Абсолютного Отчаяния. А инструмент — это вещь. — Завязывай. — А знаешь, я тут подумал. «Они»? А ты, Хаджимэ? Про себя я, так и быть, промолчу. Неужели считаешь себя вещью? — Я не… — Он осекается и вжимается в спинку стула. Он не вещь, конечно, не вещь. Наверное. Он… он не знает? — Можешь не отвечать, я и так понимаю. Так вот какого ты о себе мнения? Презанятно. Надежда, которая может спасти всех, кроме себя. Какова ирония. — Хината снова молчит. Надо уйти. Надо уйти. Уйти. — Что, даже ответить нечего? Или это молчаливое согласие? Знаешь, да, не спорю. Так яро отрицать Изуру и при этом быть его рабом? Прости, Хаджимэ, мне просто забавно. Разве это не эпитомия вещи? Что будешь делать, когда они сломают тебя? Может, пора посмотреть в зеркало и принять очевидные вещи? И тут внутри Хаджимэ что-то обрывается: как струна, лопнувшая с громким, неприятным звуком. Нагито не просто кладёт его в гроб — он закапывает его. Не даёт шанса выдохнуть. Выбраться. Выжить. Он устал терпеть. Устал проглатывать обиду. Устал давить из себя улыбку, получая в ответ… это. Он устал. Блядски устал. Животная ярость и обида сжимают горло, впиваясь мерзкими узловатыми пальцами прямиком в кадык. Мир покрывается дымкой, и в душе остаётся только одно желание — выплеснуть эти чувства на предмет их зарождения. — Ну, а ты?! Так свободно говоришь о понятии «вещи». Из опыта, наверное? — Лицо Нагито становится совсем бледным. — Или тоже забыл? Так красиво стелешь про омерзительность «Осколков», а чего ж про себя скромно молчишь? Спать по ночам не сможешь? — Ты не знаешь, о чём говоришь, — хрипло шепчет Нагито сломанным голосом. Явно задет за живое. — Ну да, куда уж мне. — Хаджимэ вскидывает руки в воздух. — Хорошо устроился, знаешь? Изуру это, Изуру то — про него ты не затыкаешься. Так давай я тоже буду обращаться к тебе по титулу. Что скажешь, Нагито? Или мне лучше сказать, Слуга? С последним словом его вдруг отпускает. Хината смаргивает, медленно осознавая, что он только что сказал, и закрывает руками рот. Он… он не должен был. Он зашёл слишком далеко. Лоб прошибает холодный пот, сердце сковывает ужас — он совершил непоправимое. С трудом поборов страх, Хаджимэ приподнимает голову и сжимает руки в кулаки. Сейчас ничто не пугает его так, как последствия собственных слов и действий. — Послушай… — начинает он и запинается. Хочет продолжить, но элементарно не может. Не знает, что сказать и как это исправить. Нагито опускает голову. Густая чёлка падает на лицо, прикрывая глаза, и только дрожащая нижняя губа выдаёт его чувства. — Убирайся… — шепчет он, сдавливая рукой собственную глотку. Ногти впиваются в нежную кожу, оставляя после себя следы в виде полумесяцев. Поверх прошлых шрамов. — Нагито… — Пошёл вон! Он слушается: вскакивает на ноги и буквально выбегает прочь из палаты. Он… он не должен был. Это не его дело, не его травма. Кто… кто тянул его за язык? Тишину больничного холла разрезает нечеловеческий вопль, оборванный надрывным кашлем.