me? i died for him

Спустя час ничегонеделания Хаджимэ вдруг начинает понимать, что… не так уж это и страшно. Доедая последний крекер и слизывая крошку с пальцев, он косится на Нагито, который всё так же самозабвенно — и немного стеснительно — поглощает выпечку. С лёгким румянцем на щеках и намёком на улыбку в уголках губ. — Знаешь, Хаджимэ, — вдруг начинает он, слегка поворачивая голову. Хината вздрагивает, чуть не подскакивая на простынях, и отводит взгляд. Сидят они плечом к плечу: недостаточно близко, но и не особо далеко. — Я тут подумал. — Слушаю. — Не хочешь взять отгул на несколько дней? Ладно, это было вполне ожидаемо. По уровням глупости предложения так точно. Парень с трудом подавляет вздох и ёрзает, словно пытаясь устроиться поудобнее. — Решил мне похороны организовать? — Зачем же так спешить? — усмехается Комаэда. — Хотя с твоим-то темпом работы. — Не начинай, — предупреждает Хаджимэ, сужая глаза. У него, конечно, не худшая работа в мире, но его начинает подбешивать факт того, что она вылезает в самый ненужный момент. — Да с тобой разговаривать… Впрочем, не мне судить. Уверен, ты и сам прекрасно справляешься. Хината предпочитает промолчать. Да и смысл устраивать конфликт? Лучше от этого никому не станет. — Я всего лишь хотел попросить тебя об услуге, — спустя некоторое время продолжает Нагито, следя за ним краешком глаза. — Если ты, конечно, не возражаешь, что такой, как я… — Выкладывай. Юноша шумно втягивает воздух носом и склоняет голову на плечо. — Я хочу сходить… — Замолкает, опуская глаза. Хаджимэ с удивлением замечает, как он нервно заламывает руки. — Сходить на склад. — Склад? О чём ты… — И тут в голове проносится мгновенное озарение. Мозаика начинает складываться в полноценную картину, и картина эта абсолютно не радует. — А. Нагито, не думаю, что в твоём положении стоит… — Я должен… — обрывает его Комаэда. Чересчур резко, с огнём в бледно-серых глазах. Здоровые пальцы крепко сжимаются в кулак, выдавая внутреннее напряжение. — Я должен увидеть своими глазами. — Хорошо, допустим, — осторожно соглашается Хината, растирая руки. В комнате вдруг становится на несколько градусов холоднее. — Но я тут причём? — А вот сходишь — узнаешь. — Твой шантаж не сработает. — Правда? Это почти смешно, насколько хорошо юноша его читает. Может, это дело привычки, может — большого ума. А, может, всего сразу. В любом случае, в груди начинает неприятно покалывать, и Хаджимэ поджимает губы. Сложно сказать, что ему не интересно, чем руководствуется Нагито и причём тут сам Хината. Сказать действительно сложно — вот он и молчит. А молчание выдаёт его с головой. — Пообещай взять отгул, и я расскажу тебе, — продолжает Комаэда как ни в чём не бывало. В голосе скользят хитрые, лисьи нотки, и Хаджимэ понимает, что отказаться… отказаться у него не получится. Он уже крепко запутался в сетях, и вырываться из них сейчас так же бесполезно, как и глупо. — …Хорошо, — наконец сдаётся парень, опуская голову. Чем чёрт не шутит, может, это неожиданное откровение сыграет им на руку. — Возьму. А теперь выкладывай, о чём ты думаешь. В глазах Нагито появляется радостный огонёк, который он тут же прячет за напускной задумчивостью. Он скользит взглядом по комнате, останавливается на тёмной ткани на противоположной стене. Тяжело вздыхает. — Я хочу… хочу увидеть своими глазами. — Внутренности Хинаты сжимаются в тугой комок. Из-за выражения лица Комаэды, его голоса, интонации. — Где я умер. — Нагито, не думаю, что это… — И не думай, — обрывает его тот. На переносице пролегают морщинки. — Это моё решение. — Так почему не пойдёшь один? — фыркает Хаджимэ. Ответом ему становится молчание. Комаэда нервно сжимает пакет с крекерами, раскрошив несколько несчастных рыбок. Его губы шевелятся, и Хаджимэ приходится наклониться, чтобы расслышать хоть что-то. — …один… — Что? Юноша вздрагивает, качает головой и улыбается. — Прошу простить за такую неожиданную просьбу. Я прекрасно понимаю, что у тебя есть дела поважнее и… — Давай ближе к сути. — Я… — Сглатывает, закрывает глаза и опускает голову. — Не могу один. А больше никто не согласится. Ах. Вот оно как. Хината готов ударить себя по лбу. Это было настолько очевидно — наверное, даже слишком. И почему-то эта мысль заставляет… смягчиться. Парень вздыхает. — Если хочешь — я пойду. — Правда? — В голосе проскальзывает надежда. Искренняя, робкая, но такая яркая. Нагито всё ещё не смотрит в его сторону — боится, что просто надумал. И этот человек две минуты назад выдвигал ему условия. — Правда, — осторожно подтверждает Хаджимэ и кивает для пущей убедительности. — Когда ты хочешь пойти? — Сейчас. — Сейчас? — Почему нет? — бодрым голосом продолжает Комаэда. — Ты ведь собирался работать. Значит, несколько минут пешком тебе не повредит. — А ты? — Я? — На чужом лице застывает искреннее удивление. Которое резко сменяется вежливой улыбкой. — О, нет-нет, Хаджимэ. Не надо. Я в полном порядке. — Ты только недавно начал ходить. — Глаза Хинаты опасно сужаются. — Ты уверен, что это не может подождать хотя бы до следующей недели? — Нет. — Даже если… — При всём уважении, — тут же вставляет Нагито, — нет. Если только тебе не противно идти вместе со мной. Тогда, конечно, я приму это и отступлю. — Дело не в этом… — Хаджимэ вздыхает. Аргументы подбираются с трудом, да и пронзительный взгляд Комаэды не помогает. Спустя несколько секунд активного размышления парень сдаётся. — Хорошо. — Правда? — Но ненадолго. — Он вскидывает бровь и поднимается на ноги. — И если я увижу хотя бы намёк на ухудшение твоего состояния — я потащу тебя обратно в больницу. — Хаджимэ, ты… — Нагито, кажется, даже не услышал его последних слов. В его глазах вдруг появляется столько искренней, чистой радости и облегчения, и губы едва-едва сдерживают широкую улыбку, что Хината вдруг понимает, что в груди закипает смущение. — Мелочи, — отмахивается тот и отворачивается. Не дай бог ещё подумает, что он пялится. Он не пялится.

***

Склад встречает давящей тишиной. Нагито заметно съёживается, однако пытается храбриться: делает ещё несколько шагов вперёд, оглядывается и замирает, заметив дверь. Хаджимэ остаётся на пороге: он не совсем понимает, что ему делать — поэтому надеется, что молчаливого присутствия будет более чем достаточно. — Мы можем?.. — Раздаётся голос. Слишком тихий, почти молящий. Хината не находит в себе человеческих сил отказаться. Он кивает и равняется с Комаэдой. Изучает его краем глаза, пытается улыбнуться, но поддержка из него так себе. Юноша подле отвечает вяло, кислой улыбкой, а затем кладёт руку на дверь. Делает глубокий вдох — вот-вот толкнёт её! — но останавливается в последнюю секунду. — Не могу, — шепчет он, делая шаг назад. Он готов сбежать: на лице чистейшая паника, тело бьёт неконтролируемая дрожь. Однако Хаджимэ быстрее. Рука уверенно ложится на чужую поясницу, бережно придерживая её и не давая отступить. — Я тут, — мягко напоминает он. Слова получаются слишком банальными, заезженными, но… Они срабатывают. Нагито расслабляется в его руках, и мало-помалу, но дрожь утихает. Его грудная клетка всё ещё вздымается в неровном дыхании, но он выглядит спокойнее, увереннее даже. Рука снова ложится на дверь, толкает её. Перед глазами парней предстаёт небольшая, пыльная комната. Хаджимэ жмурится на мгновение, пытаясь прогнать из головы страшную картину того… как они нашли тело. Пытается забыть лицо, заставить себя поверить, что это кто-то другой. Что это не Нагито. Комаэда проходит вперёд, с любопытством в глазах осматривая обстановку. Присаживается на корточки, проводит пальцем по месту, где когда-то лежало его тело. Хаджимэ не видит его лица, и остаётся только гадать. Он расстроен? Зол? Или… — Так вот где я… — выдыхает Комаэда почти вдохновенно. — Как ты себя чувствуешь? — осторожно спрашивает парень. Вопрос получается максимально глупым, не подходящим для ситуации. Как себя может чувствовать, оказавшийся на месте собственной смерти. Ну же, Хаджимэ, бог не зря даровал тебе мозг. Но ответ… — Это так волнительно. — Нагито вскакивает на ноги, разворачивается на каблуках и одаривает Хинату солнечной улыбкой. — Волнительно? — Представлять, что я… — Он снова дрожит. Но уже не от страха. Возбуждения. — Как… Хаджимэ, скажи… Хината щурится. Ему совсем не нравится резкая смена тона. — Что бы ты сделал, если я снова умер? Почувствовал бы счастье? — Нагито склоняет голову вбок. — Порадовал бы тебя вид моего тела, истекающего кровью? Интересно… — Я не… — Нет? Досадно. — Блёклые глаза терзают душу. Пытаются вытащить её наружу. К горлу подкатывает тошнота, и Хината отступает, чуть не споткнувшись о собственные ноги. В помещении вдруг становится на пару градусов холоднее. — Я думал, тебе станет лучше. Почему нет? — С чего вдруг? — Ты ведь ненавидишь меня? — Я даже не… — О. О, я понял. Жалко, жалко. — Жалко? Нагито закатывает глаза, словно говорит о самой очевидной в мире вещи. — Я думал, что хоть на пороге смерти я смогу принести приятные чувства. Я бесполезен даже мёртвый. — Я не хочу… — Хината сглатывает и отводит взгляд. — Не хочу, чтобы ты умирал. — В этом ты одинок. — Ты?.. — Почему нет? — Его нисколько не трогает ужасный смысл сказанных слов. Он делает шаг вперёд, вытягивая руку. По коже Хаджимэ пробегают мурашки. Пальцы Комаэды ледяные, и кожа нездорового оттенка. Почему-то именно сейчас Хината осознаёт это болезненнее прежнего. Хорошо ли он питается? Спит? — Пожалуйста, прекрати. — Прекратить что? — с лёгкой издёвкой в голосе переспрашивает Нагито, продолжая водить пальцем по предплечью Хаджимэ. — То, что ты делаешь сейчас. — А что я делаю? — Трогаешь меня. — Хаджимэ судорожно выдыхает, стараясь сохранять спокойствие. Иногда ему кажется, что Комаэда не притворяется — он действительно наглухо тупой. — Тебе противны касания? Или, быть может… — В чужих глазах вспыхивает искра, словно их обладатель открыл для себя самую будоражащую вещь в мире. — Тебе противен я? — Говорю же, я не!.. — Забавно, — упрямо продолжает Комаэда. — Тогда к чему эти слова? Много причин. Слишком много, и ни в одной из них Хаджимэ не признается. Он раскрывает рот, хочет возразить — и молчит. Что ему ответить? Как? — Хаджимэ? — М-м? — Почему ты согласился со мной пойти? Слишком много причин. Хината теряется, не зная, какую именно стоит озвучить. Какая будет безопаснее. — Почему не бросил меня? — продолжает Нагито совершенно спокойным голосом. — Почему продолжаешь быть рядом? Он бьёт — бьёт в цель. Сердце болезненно сжимается, а затем начинает биться с новой силой. Лицо обдаёт жаром, и, стоя под гипнотическим взглядом чужих глаз, Хаджимэ выпаливает на удивление самому себе: — Потому что я пытаюсь о тебе заботиться! Его голос эхом прокатывается по пустому помещению. Хината не понимает, что на него нашло, и тут же жалеет о сказанном до глубины души. Он должен был смолчать, и всё-таки… Снова выкопал себе могилу. Может, это он тут тупой. — Потому что я — твоя обязанность? — с равнодушной улыбкой спрашивает Нагито. Но глаза выдают его: в них замирает невыразимая боль. — Да, но… — Хината мнётся, не зная, стоит ли заканчивать это предложение. — Не продолжай, — мягко обрывает Комаэда и шатко проходит мимо. — Спасибо, что пришёл со мной сюда. Более твоя помощь не понадобится. — Кому-то надо за тобой приглядывать. Эти слова звучат резче, чем он того хотел. И смысл в них заложен не тот. Словно Хината не доверяет. Пусть частично это и правда — Нагито едва ли первый человек, которому он доверит жизнь. А затем следует самое страшное: гробовое молчание. Хината упирается взглядом в пол и тщетно молится всем богам на свете. Пускай, ему это просто снится. Пускай, он откроет глаза и поймёт, что не соглашался идти сюда с Комаэдой. Увы. Секунда следует за секундой, и парень вдруг чувствует лёгкое прикосновение на плече. Оно отличается от прежнего, грубого. На этот раз в нём есть что-то странно нежное. — Мне жаль, Хаджимэ, — тихо откликается Нагито и проходит мимо, хромая. Чуткие пальцы разжимаются, оставляя после себя неприятный холодок. Хината отчаянно борется с порывом развернуться и перехватить чужую кисть. Остановить Нагито. Сказать ему что-то. Только говорить нечего. — Мне действительно жаль. — За что ты… — В горле неприятно сушит. — За что ты извиняешься? Снова молчание, а затем — короткий смешок. Скрип двери. Одиночество. Хаджимэ наконец раскрывает глаза и вдруг понимает. Болезненно понимает, что дрожит всем телом. Он не до конца осознаёт, что происходит, и это даётся с большим трудом. Они не разругались, как обычно. И всё же пропасть почему-то кажется ещё шире, чем прежде. Как в тумане Хината покидает склад. Мысли беспорядочно мечутся в голове, превращаясь в бурю. Гипотетически, ему должно быть глубоко плевать на Комаэду. Так и есть… наверное. Только сердце всё равно глухо ноет при воспоминании. Это не их первая ссора. И далеко не последняя — парень в этом уверен. Но, ругаясь с фанфарами и на повышенных тонах, Хаджимэ краем ума понимал, что вскоре придёт примирение. Так уж они работали. Срывался либо он, либо Комаэда — иногда они оба. Они ни разу не… не расходились настолько спокойно. Вместо клокочущей ярости в душе пустота. Вместо удовлетворения в грудной клетке растекается что-то мерзкое и вязкое. Когда Хината приходит в чувства, он уже сидит у себя в домике. Пальцы нервно постукивают по деревянной поверхности стола, нога неустанно дёргается, раздражая даже её владельца. Парень усмехается, зарываясь пальцами в волосы. Он отчаянно ищет ответ, но не получается. Стены давят, по телу расползается паника. Он не знает, как с ней бороться. Не умеет. Вскакивает на ноги, делая несколько неуверенных шагов, как вдруг под каблуком раздаётся хруст: несколько рыбок выпало из пакета, когда они сидели на кровати. К горлу вдруг подкатывают рыдания, грудь разрывает отчаяние. На ватных ногах парень добредает обратно до стола. Рука тянется к ящику, дрожащие пальцы обхватывают ручку. Там, среди бумаг, документов и нескольких пузырьков с таблетками лежит фотография. Старая, немного потрёпанная, но всё ещё дорогая сердцу. — Привет, — шепчет Хаджимэ, улыбаясь. Только улыбка получается вымученной — будь она тут, сразу бы отругала. — Я снова тут. Кончики пальцев аккуратно касаются гладкой поверхности фото, нежно очерчивая лицо Чиаки. Это невыразимо больно: смотреть на неё, вспоминать то, какой она была. Но Хината понимает, что это необходимо. Что она — его единственный якорь. С такой мыслью он опускается на кровать, притягивая коленки к груди. Взгляд жадно исследует каждую деталь. Хаджимэ вспоминает её поведение, как менялось её лицо в зависимости от тона голоса. Пытается представить, что бы она ему сказала. Наверное, что-то про веру в лучшее будущее. Парень усмехается и закрывает глаза. Ну вот он, в этом лучшем будущем. Только для Хинаты оно — мрачное настоящее. — Я не знаю, что делать, — признаётся он полушёпотом. Где-то на задворках сознания мелькает мысль, что он разговаривает с самим собой. Однако другая его часть рисует перед глазами Нанами. И, кажется, на плечи вдруг ложится тёплая, узкая ладошка. Длинные тонкие пальцы пробегаются по ткани футболки, опускаясь ниже и согревая. Хаджимэ горько улыбается. — Я… я не хочу быть Изуру. Призрак рядом понимающе кивает. — Но кто я без него? Я проделал весь этот путь благодаря ему и… — Он запинается, жмурясь. Рядом с ухом раздаётся грустный вздох. — Я знаю, что без него я никто. Я резервник. И я… Стук в дверь. — Я не хочу быть Изуру, — повторяет парень, сжимая пальцы в кулаки. Сминая краешек фотографии. Стук. — Но я не могу быть Хаджимэ. Ещё. Хината вскидывает голову и наспех вытирает слёзы. Он отчаянно верит, что Чиаки действительно сидит возле него. Но ожидания разбиваются на тысячи маленьких осколков. Он в комнате совсем один. Кажется, дверь скоро вынесут вместе с петлями. Парень наспех прижимается лбом к фотографии, вскакивает на ноги и снова прячет её в ящике стола. Затем окидывает себя взглядом, яростно трёт лицо и собирается с духом. Минутная слабость закончилась.