***
Хаджимэ оказывается близок к истине. Битые тарелки, рыдающая возле дальней стенки Микан и красная от натуги Махиру, едва удерживающая Хиёко. Яростно вздымающаяся грудь, развязавшийся пояс и сжатые в кулаки пальцы, между которых торчат тёмные клоки волос. Аканэ тут же подрывается с места, перехватывая Сайонджи под вторую руку. — Хаджимэ! — рычит девушка, вырывая Хинату из транса. — Ха-а… Хаджимэ-э, — вторит Микан, скуля и прикрываясь руками. По впалым щекам струятся слёзы, правая скула покраснела и опухла. Парень морщится. — Эта грязная шлюха пыталась меня убить! — визжит Сайонджи, тыкая пальцем в сторону Цумики. Та ещё больше зажимается, чуть не оседая на пол. — Хиёко, пожалуйста. — В дело вступает Махиру. Её голос звучит мягко, успокаивающе — насколько это вообще возможно в сложившейся ситуации. Что, кажется, только больше злит девушку. Скорчившись, она кое-как поправляет пояс и снова поворачивается к Микан. — Я убью её, — шипит Сайонджи. — Задушу дрянь. Цумики снова заходится в рыданиях, буквально дрожа от страха. Бедной девушке очень, очень не повезло с компанией: сначала Нагито, теперь это. — Хиёко, — осторожно заговаривает Хаджимэ, делая шаг навстречу. Он боится спровоцировать её, тем самым ухудшив ситуацию, — расскажи, что случилось. — О, с большим удовольствием, — ядовито усмехается она. — Эта свинья пыталась… — Я-я этого… Я этого не делала! — Цумики тут же прерывает её. Её голос, обычно тихий и застенчивый, заполняет всё помещение. Он буквально сочится отчаянием. — Завались. — От боевого духа Микан ничего не остаётся. Она вжимается в стену и будто бы складывает руки в немой молитве. — Эта свинья пыталась перерезать мне горло скальпелем. Во рту тут же появляется горький, неприятный привкус. Хината переводит на Коизуми вопросительный взгляд — та качает головой. «Не было», — одними губами шепчет она и встревожено смотрит на девушку. В голове Хинаты проносятся десятки мыслей — и ни одной дельной. Он раскрывает рот и молчит, потому что с ужасом понимает — он не умеет решать конфликты. Сверхурочные, бытовые дела, забота о пациентах. Вот его профиль. Но разговоры… Не умеет, не умеет, не умеет. Не умеет. Логичным кажется решение применить Талант. Изуру разберётся, он же… Едва в голове проносится знакомое имя, Хаджимэ содрогается всем телом. От омерзения к собственной слабости. Однако времени на душевные метания у него нет. В ту же секунду Сайонджи с нечеловеческим криком кидается на Микан, вырвавшись из сильных рук Овари, хватает её за волосы и с силой оттягивает, чуть не роняя медсестру на пол. Столовая заполняется визгом, плачем и криками. Две девушки тут же подрываются с места, вновь перехватывая Хиёко под мышки, и пытаются оттащить назад. — Хаджимэ! — слёзно кричит Махиру. Времени на раздумья нет. Хината смаргивает и срывается на бег, заслоняя собой Микан. — Ты в порядке? — тихо спрашивает он, не оборачиваясь. — У-угу, — всхлипывает девушка, вздрагивая каждый раз, когда в её сторону прилетает очередное оскорбление. — Сама дойти сможешь? — Не… не знаю. Я-я… — Аканэ, отведи её в домик, — сухо продолжает Хаджимэ. — Побудь с ней некоторое время. Если что-то случится, сразу зови меня. Овари недоверчиво смотрит на него, затем переводит взгляд на Цумики и кивает. — Уходи. — Парень снова обращается к Микан. — Н-но… но я же… — Пойдём, — мягко зовёт Аканэ, перехватывая медсестру под руку. Та больше не сопротивляется. Прикрыв свободной рукой ухо, она ковыляет к выходу из столовой, опираясь на Овари, и вскоре они скрываются за стеклянной дверью. — Отпусти! Отпусти меня! — продолжает орать Сайонджи им вслед. — Она заслужила! Она!.. Хината подлетает к Хиёко и, обхватив девушку, прижимает к себе, не давая вырваться. Махиру отступает на несколько шагов и буквально падает на стул. — Хиёко, успокойся… успокойся уже!.. — Она убила меня! Убила! Эта сука!.. Хаджимэ вздрагивает и тут же берёт себя в руки, понимая, что чуть не ослабил хватку. «Убила». — Хиёко, — твёрдым голосом начинает он, в душе понятия не имея, что говорить дальше, — ты жива. — Она прирезала меня, как свинью! — Девушка делает ещё одну попытку вырваться, но безуспешно. — Я видела тело Ибуки и!.. — Ибуки жива. На лице Сайонджи отражается искреннее удивление. Словно она только сейчас начинает понимать, что части картины не складываются вместе. Сморгнув, девушка переводит взгляд на Коизуми, её ноги вдруг подкашиваются. Хината осторожно придерживает её, не давая удариться коленками о плитку. — И… Сестрёнка Махиру? Почему ты тут?.. — Она всхлипывает, закрывая лицо руками. — Ты ведь тоже умерла. Я не понимаю… Ничего не понимаю… — Хиёко… Поднявшись со стула, Коизуми приближается к Сайонджи шаткой походкой и осторожно присаживается рядом. Хаджимэ послушно уступает место. — Я тут, — шепчет она, заботливо поправляя кимоно, соскользнувшее с узких плеч. — Я тебя больше не оставлю. Сайонджи кивает, судорожно всхлипывая, и обивает Махиру руками, прижимаясь к ней всем телом. — Отведи её в больницу, — одними губами шепчет Хаджимэ. Девушка слабо кивает и вновь обращает внимание на Хиёко, утешающе проводя рукой по спине. Хината осторожно покидает столовую, чувствуя, что дрожит всем телом. На самом деле, ему бы посмеяться над собственной недальновидностью. Всё это время он смотрел куда-то в сторону, на внешние проблемы, думая, что у него под носом всё в порядке. Но эта мысль настолько глупа, насколько и наивна. Парень поджимает губы, обнимая себя за плечи. Холодно. Может, дело в вечернем воздухе, может — в близости к воде. Может, всё вместе плюс тот факт, что он в футболке. И всё же возвращаться в тепло домика ему не хочется. По многим, странным причинам. Одна, конечно, ясна. Одиночество. Хаджимэ может убеждать себя в обратном сколько угодно, но оно его душит. Хочется обернуться, выхватить кого-то и высказаться. Только некому. За спиной пусто. Вторая причина более… специфична. В домике до сих пор пахнет Нагито. И либо дело в их недавней «ссоре», либо в их отношениях как таковых, но одна лишь мысль о том, что ему придётся там сидеть, отдаётся глухой болью в сердце. Да и, к тому же, он редко бывает на улице. Почему бы не воспользоваться шансом? Хаджимэ усмехается сам себе и, растирая плечи, усаживается на лежак и устремляет взгляд на подсвеченную гладь воды. Сейчас ему не нужно думать, переживать. Парень вдыхает ночной воздух и ёжится. Приятное, сладкое чувство. — Хаджимэ? Он вскидывает голову и давит из себя кислую приветственную улыбку. Перед ним, сложив руку на руку, стоит Сония. В её голосе так и сквозят беспокойство и тревога. — Добрый вечер, Сония, — тихо отзывается Хината. — Гуляешь? — Нет, я… — Девушка замолкает, словно пытаясь подобрать нужные слова. — Я стала невольной свидетельницей ссоры Микан и Хиёко. Хаджимэ усмехается. «Ссоры», конечно. Сайонджи её чуть не убила. Парень предпочитает не спрашивать, почему Невермайнд решила не вмешиваться — и так ясно. Он бы и сам предпочёл быть как можно дальше оттуда, только вот не получилось. — И? — Я хотела узнать, как ты. — Не стоит. Я в порядке. — Хаджимэ сухо усмехается и ведёт плечами. — Если есть желание кого-нибудь поутешать, могла бы пойти за Микан. Ей твоя поддержка нужнее. — С ней Аканэ. — Сония вздыхает и плавным движением руки расправляет юбку. — А ты выглядишь подавленным. — Я просто… — Могу я присесть? — А… Конечно. Прошу. — Он кивает на ближайший лежак, и девушка осторожно опускается рядом. Они сидят в полной тишине некоторое время. Хаджимэ пристально изучает воду в бассейне, выжидая слов Невермайнд, а та, вскинув голову, наблюдает за звёздным небом. Обычно Хината чувствовал себя неловко, когда собеседник замолкал на минуту и более. Сейчас… сейчас он чувствует до странного приятное умиротворение. Словно он должен тут быть, как бы это ни звучало. — Хаджимэ, — наконец начинает Сония и едва слышно вздыхает, — что происходит? — Что происходит? — переспрашивает тот, включая дурачка. Этот тон голоса слишком хорошо ему знаком — обычно, после следует целый час лекции. Он украдкой переводит взгляд на принцессу, ожидая увидеть на её лице злость или раздражение. Но встречает только бесконечную усталость и переживание. — Ты уже которую неделю сам не свой. Почти не спишь, почти не ешь. Так нельзя. — Я… Я знаю, что нельзя. — Хаджимэ нервно взъерошивает волосы. — Но ты сама прекрасно понимаешь, что у меня нет выхода. Мы на последних этапах закрытия проекта. К тому же, ты сама видела, что многие… многие ещё не пришли в себя после пробуждения. Сония понимающе кивает, сцепляя изящные пальцы в замок. — Гандам тоже… — Она опускает глаза. — Иногда обращается к его прежнему «Я». — Ты не говорила об этом. — Конечно, нет. Эти эпизоды короткие и… — Девушка горько улыбается и переводит на Хинату взгляд. — Он учится с ними справляться. — Как? — Я напоминаю ему, кто он есть. Сейчас. Едва ли я могу помочь иначе. — Сония… Мне очень жаль, что тебе приходится проходить через это. — Мне тоже. Они снова замолкают, размышляя о своём. Хаджимэ снова и снова прокручивает в голове слова принцессы, и перед глазами вдруг встаёт… образ Нагито. «Я напоминаю ему, кто он есть. Сейчас». Хината то и дело напоминает ему о прошлом. Намеренно или нет — уже неважно. Он делает хуже. Вот только у Сонии и Гандама всё… немного проще. Невермайнд, кажется, питает к нему тёплые, глубокие чувства. Она вызывалась на ночные дежурства, была рядом и согласилась помогать ему после выписки. Сония смотрит на него с бесконечной нежностью во взгляде. А что Хаджимэ? Он не знает. Он терпит, и терпит, и терпит ещё. Иногда Комаэда буквально отравляет его душу словами. Иногда резко меняется и показывает неожиданно добрую сторону своего характера. Хината не может отрицать, что, несмотря на всё, его тянет к Нагито. Снова и снова. Это странные отношения. Может, не совсем правильные. Но Хаджимэ… Хаджимэ почему-то безумно больно при мысли, что он может их потерять. Что он может… потерять Комаэду? — Могу я быть откровенна? Хината вздрагивает, обрывая поток мыслей, и слабо кивает. Сония едва заметно сжимает пальцы, теребя рюшку. — Иногда я тоже чувствую это. Отчаяние. — Она опускает голову и как-то заметно сжимается. Сейчас она похожа не на принцессу, а на… на маленькую, запуганную девочку. — Я совсем не знаю, что мне делать. — Сония… — Я вспоминаю, что мне некуда возвращаться. Что Новоселика… — Невермайнд судорожно сглатывает. — Больше нет. Как мне жить с этой мыслью? — Я… я не знаю. Мне очень жаль, но я правда не знаю. — Хаджимэ чувствует себя паршиво, говоря эти слова. Он хочет помочь, утешить, только не знает как. — Я не прошу сочувствия или поддержки, Хаджимэ. Я… работаю над этим. Повторяю снова и снова, что должна жить дальше, чтобы исправить ошибки прошлого. И… Я понимаю, что мы все сталкиваемся с последствиями своих решений. Только по-разному. — Наверное, ты права, — отстранённо отвечает Хината, ёрзая на лежаке. — Нам всем нужна помощь. И тебе тоже. — Сония устало улыбается. — Если тебе нужно с кем-нибудь поговорить, пожалуйста, не стесняйся обращаться за помощью. Мы тут. Не хорони себя в работе. Парень вздрагивает и отворачивается. Он хочет, действительно хочет схватиться за протянутую руку помощи. И перспектива высказаться Сонии, смотрящей на него с такой открытостью, кажется ужасно заманчивой. Но Хината также понимает, что сожрёт себя после. Что груз вины окончательно раздавит его. Поэтому… — Спасибо за предложение. — …он принимает единственное верное решение. — Но я действительно в порядке. — О… Вот как. — Сония поднимает на ноги и обнимает себя руками. — Говорят, игра на музыкальных инструментах помогает расслабиться. Если вдруг тебе станет от этого легче. У нас в Новоселике… была такая традиция. — Да, конечно. Я подумаю. — Спокойной ночи, Хаджимэ. — Спокойной. — Он прикусывает губу и добавляет: — Передавай Гандаму привет. — Передам. — И, Сония? — Да? — Ты не виновата. — Хаджимэ сжимает пальцы в кулаки. — В том, что случилось с Новоселиком. Яркая искорка в глазах Невермайнд вдруг потухает. — Виновата, Хаджимэ. Я сделала это с ними. — Она отворачивается. — И я не убегаю от ответственности за свои поступки. Хината провожает её взглядом, чувствуя себя виноватым. За отказ от помощи, за абсолютно по-идиотски подобранные слова. Он искренне пытался утешить Сонию, но… Это не его. И всё же разговор с принцессой натолкнул на мысль. — Музыкальные инструменты, значит? — бормочет Хаджимэ себе под нос, поднимаясь на ноги.***
В холле тихо. Мертвенно тихо. Но это и хорошо. Тут никого нет — да и Хаджимэ сейчас не нужна компания. Ему потребовалась целая неделя на то, чтобы собраться с силами и заставить себя переступить порог. Всё это время он пытался работать: в отсутствие Микан на его плечи свалилось ещё больше дел. Что, по факту, значило, что он проводил с Нагито больше времени. После их последней встречи Комаэда окончательно замкнулся в себе. Либо молчал сутками, либо давал короткие односложные ответы, когда избегать разговора не получалось. Несколько раз Хаджимэ пытался спровоцировать его — бесполезно. Отношения становились холоднее, а пропасть между ними — шире. Нагито не шёл на контакт, и спустя четыре дня руки Хинаты опустились. Он выполнял свою работу, старательно игнорируя свои чувства и желания. Когда же он дошёл до точки кипения, ноги сами принесли его сюда. И теперь он сидит за фортепьяно, внимательно его разглядывая. Кажется, когда-то давно, ещё в детстве, он пытался играть. Эта мысль немного приободряет. Пальцы ударяют по клавишам. «Говорят, игра на музыкальных инструментах помогает расслабиться». Выбивают первые ноты. Криво. Медленно. Не в такт. Хаджимэ только злится больше. Пробует снова и снова. Но даже простая мелодия, выученная в начальной школе, ему не даётся. Парень шипит от безнадёги и заносит руку. Останавливается в последний момент, понимая, что повредит инструмент. Он до такой степени бесполезен. Он ничего не умеет. Хината чувствует жуткую пульсацию в висках — после опять сляжет с головной болью. И опять только на одну ночь. Потому что утром ему снова придётся быть идеальным Хаджимэ Хинатой. …Хаджимэ Хинатой? Или Изуру Камукурой? Мысль болезненно врезается в черепную коробку. Убожище. Бесполезный. Резервник. Никто. Хината сам не понимает, когда успел так плотно сжать зубы — до ноющей боли. Она немного отрезвляет и возвращает в реальность. Такую же мерзкую, правда. Нужен ли кому-нибудь Хаджимэ Хината? Нужен ли кому-то кусок мусора, который ничего толком не умеет? Перед глазами снова встаёт надменная ухмылка Нагито. «Тогда ты никто, Хаджимэ». «Изуру умеет всё. А ты, Хаджимэ? Ты не умеешь ничего». «Нам бы сейчас очень пригодилась помощь Изуру». Всю эту неделю он держался, стараясь не пользоваться Талантами. Что уж говорить, получалось у него плохо. Бьякуя остался крайне недовольным его отчётом и прислал в ответ развёрнутый — и очень гневный — ответ. Спустя несколько минут, правда, ему написал и Макото, извиняясь за грубость Тогами и выражая беспокойство по поводу состояния Хаджимэ. …Второй отчёт у него тоже не удался. Ошибки в расчётах, неправильно собранная информация и множество, множество опечаток. Бьякуя отказался от его помощи. С этого момента Хината начал понимать, что его состояние идёт по наклонной. Чем больше он нервничал, тем чаще оступался. Чем чаще оступался, тем больше ненавидел себя за это. Сейчас, сидя в огромном зале, Хаджимэ стеклянными глазами смотрит в одну точку, безвольно опустив руки. — Я не… — И замолкает. А кто… а кто он на самом деле? Мысли в голове вязкие, путаются. — Я… Изуру? Хаджимэ отводит взгляд, не моргая и чувствуя, как в уголках глаз собираются слёзы. Неужели он пытается обмануть самого себя? Руки снова ложатся на клавиши. Только на этот раз за фортепьяно сидит не ученик резервного курса. Мелодию начинает Абсолютный Пианист. Первые ноты выверенные, быстрые. Идеальные. Он ускоряет темп, доводя его почти до хаотичного. Мелодия становится резкой, противной слуху. Пианист упрямо продолжает, глядя на собственные пальцы сквозь пелену слёз, — в голове нет даже мысли засомневаться в неточности собственных движений. Руки дрожат от напряжения. Уголки губ подрагивают и вдруг растягиваются в нервной улыбке. У него получается. Он может. Он что-то может. В глазах мутнеет, и его начинает вести в сторону. Несколько алых капелек, скатившись вниз по подбородку, падают на белоснежные клавиши — и так и остаются без внимания. Пианист играет, и играет, и играет, чувствуя металлический привкус на губах. Подушечки пальцев беспорядочно размазывают кровь по клавишам, пачкая инструмент. Ему всё равно. Он упивается моментом. Упивается музыкой. Хочет выплеснуть все чувства, скопившиеся внутри. Хочет, чтобы его наконец-то услышали. Поняли. Приняли. Он хочет подохнуть прямо здесь. Мелодия резко затихает. Тишина зала накрывает куполом, и сидящий за фортепьяно смаргивает, безразлично осматривает разводы на клавишах и касается лица. Лопнул сосуд. Резким движением смазав кровь, Хаджимэ кривится. Закрывает глаза и поджимает губы, с трудом сдерживая рыдания. И вдруг с размаху ударяет кулаками по фортепьяно. Утыкается в них лбом, отчаянно цепляясь остатки сознания. И начинает плакать. Он не Хаджимэ. Он не Хаджимэ. Не Хаджимэ. Он… Он не человек. Шрам отзывается тупой болью.