***
— Ты уверен? — раздаётся суровый голос из трубки спустя почти минуту молчания. — Да. — Хаджимэ пытается говорить ровно. Не выдать, что он рассекает по комнате туда-обратно. — Хорошо, — наконец сдаётся Бьякуя. Хината ощущает его раздражение каждый клеточкой тела и мысленно благодарит всех богов на свете, что ему не приходится работать с Тогами лично. — Я не подведу. — Тебе бы лучше выполнять работу как следует, — фыркает тот и снова замолкает. В какой-то момент Хаджимэ начинает казаться, что он просто скинул звонок, когда… — Слушай, Хината. — Да? — Я знаю, что результаты важны. — Бьякуя снова вздыхает, то ли подбирая слова, то ли заставляя себя их произнести. — И мне, откровенно говоря, глубоко плевать, как ты их добиваешься. — Я понимаю. — Но Макото… — В голосе Тогами проскальзывает что-то незнакомое, заставляющее Хаджимэ насторожиться. — Но Макото очень переживает за твоё состояние. Не подведи его. — Не подведу. — Ага. Жду отчёт до следующей недели. — Конечно. Я… — Гудки. Хината поджимает губы и бросает телефон на кровать, плюхаясь рядом. Разговоры со штабом и без того отнимали множество моральных сил. Разговоры с Бьякуей ещё и физических. Однако он получил назад свою работу — и что-то подсказывает, что третьего шанса он не получит. — За работу, — шепчет он сам себе, растирая лицо. Медленно поднимается с постели, приглаживает простынь и садится за стол. В груди зарождается знакомое чувство: не приятное, но знакомое. Хината проводит пальцами по файлу и рывком раскрывает его. С лица сходят все посторонние эмоции, глаза перебегают от строчки к строчке, выцепляя свои же ошибки. Ручка скользит от места к месту, зачёркивая, обводя и делая надписи поверх. — Завязывай. Прямиком на файл опускается тарелка, расплёскивая содержимое на белую бумагу: несколько жирных капель расползаются по строчкам, смазывая их. — Фуюхико, я работаю. — Посрать. — Кузурю прислоняется бедром к столу и смеряет его взглядом. — Ты пропустил завтрак и обед. Пропустишь ужин, и я надеру твою тощую задницу. — У меня… не тощая задница, — угрюмо отвечает Хаджимэ, пытаясь спасти документы. — Я не собираюсь обсуждать твою задницу, Хината. — Спасибо? Фуюхико только отмахивается и указывает на тарелку. — Ешь. — Я не голоден. — Давай, продолжи эту мысль. Я позову сюда Нэкомару и Аканэ. Поверь, либо ты ешь добровольно, либо я заставляю тебя. Несмотря на внешность, Кузурю мог быть… убедительным. Даже слишком. Не сказать, что Хаджимэ испугался — нет. Но, не желая злить его ещё дальше — и уж тем более проверять его терпение на прочность, — он зачерпывает суп и аккуратно дует. — Что сказал Тогами? — между делом спрашивает Фуюхико, вертя ручку. — Мне позволили вернуться к работе, — ровно отвечает Хаджимэ, не совсем понимая, к чему идёт разговор. — И всё? — И всё. — И он, типа, даже не извинился? — За что? С губ Кузурю срывается смешок. — За то, что он тот ещё сукин сын. — Это его работа, — устало парирует Хината. Ему начинает надоедать. — Быть придурком? Мне кажется, он заслуживает повышения. Получается у него охуенно. Хаджимэ предпочитает смолчать. Еда не лезет в горло, чужое присутствие давит на нервы ещё больше. — Я могу остаться один? — Не понял? — Мне нужно работать. Спасибо за ужин, я отнесу тарелку сам. — Эй… — Передай мои комплименты повару. — Хината! — Молчание. — Ты… — Мне не нужна лекция от тебя, — резко обрывает Хината, отодвигая тарелку в сторону. В голове проносится болезненная мысль, что теперь ему придётся переделывать отчёт целиком. — Тебе нужен хороший пинок под зад, — шипит Фуюхико. — Тебе напомнить, что ты только недавно валялся в больнице? Полумёртвый? — И? На лице Кузурю появляется несколько эмоций одновременно. Пальцы сжимаются в кулаки, и на шее начинает пульсировать вена. Ещё чуть-чуть, и он снова взорвётся. — Я очень надеюсь, что ты сейчас прикалываешься. — Фуюхико, — вздыхает Хаджимэ, растирая переносицу. — Я не хочу с тобой ругаться. — Я не ругаюсь, а пытаюсь вбить осознанность в твою тупую башку. — Уверен, у тебя есть другие дела. — Хината вскидывает бровь. — И «дела» тебя очень ждут. Его голос звучит резко, слова давят по самому больному. Лицо Кузурю буквально перекашивает от гнева — его тело буквально трясёт. — Неудивительно, блять, что Осколки проиграли с тобой во главе. — …Что? Фуюхико только щёлкает языком и отворачивается. — Забей, сорвалось. Тишина, повисшая в домике, звенящая, гробовая. Хаджимэ медленно выпрямляется на стуле, судорожно выдыхая через нос. Перед глазами… перед глазами проносятся картинки прошлого. Страшные, чёткие и, что самое главное, настоящие. То, о чём он предпочитал не думать. То, что он отчаянно скрывал всё это время, обходя за много, много миль. Одна ссора, одно случайно брошенное предложение, и он тут. Из мыслей его вырывает хлопок двери — Кузурю сбежал. По-другому его отступление у Хинаты язык назвать не повернулся. Взгляд снова падает на тарелку супа. Всего несколько минут назад он мог бы показаться даже аппетитным. Сейчас… Внутренности сжимаются в комок, в груди закипает страшное чувство… Хаджимэ вскидывает руку… и так и замирает. — Прекрати, — одёргивает он сам себя. — Ты здесь не для этого. Тарелка оказывается на полу возле двери. Взгляд скользит к дверной ручке, и парень, немного подумав, проворачивает ключ. Так… спокойнее.***
Всю ночь он проводит за столом, переписывая отчёт. К утру его глаза страшно болят, спина почти не разгибается — но он закончил только с одной четвёртой. Конечно, Бьякуя дал ему ещё неделю, однако так спокойнее. Он может делать больше. Может делать лучше. В дверь робко стучат. Тишина. Ещё два стука. Он не двигается. Три. Перестаёт дышать. Посетитель скоро сдаётся. Парень наспех собирает нужные бумаги, по привычке — старой и ненужной — бросает взгляд на зеркало и с облегчением понимает, что оно завешено. Через тридцать минут он уже в больнице, в комнатке, известной ему одному. Тусклый свет лампы, отсутствующие окна и кислый, спёртый воздух. Рука снова скользит по листу бумаги. Когда в горле начинает сушить, он не обращает внимание. Когда живот сводит от голода, он предпочитает проигнорировать. Он не упивается проделанной работой — она монотонна. Обязательна. Парень сидит на кровати, скрючившись и забыв обо всём на свете. Строчка за строчкой. Строчка за строчкой. Идеальный почерк. Идеальные расчёты. Ни одной ошибки. Так должно было быть всегда. Здесь, в его маленькой обители, его никто не тронет. Ему никто не помешает. Эта мысль до странного будоражит.***
Он проводит там сутки, одержимый. Переворачивая очередную страницу, он должен чувствовать удовлетворение. Должен. Это было… когда-то. Когда он только начал? Не помнит. Но сейчас это превращается во что-то механическое, что-то само собой разумеющееся. Он не думает о словах Тогами. Кузурю, Невермайнд. Думал о них. Когда-то. Но так проще. Абстрагироваться от всего на свете, закопаться и сидеть. В какой-то момент он начинает чувствовать удушье — но только отмахивается. Иногда взгляд цепляет дверь — когда-то придётся покинуть убежище. Сосуд устанет — это неизбежно. Проблема заключается лишь в том, насколько его хватит. Когда глаза перестают различать строчки. Когда они превращаются в кашу. Когда тело отказывается разгибаться — он понимает, что пора. Осторожно откладывает документы в сторону и так же аккуратно поднимается на ноги. Только изрядно затёкшие конечности не выдерживают его веса: сделав несколько шагов вперёд, он едва успевает ухватиться за ширму — и падает на пол вместе с ней. Рот наполняется кровью — прикусил щёку. Хаджимэ шипит от боли и переворачивается на спину. Благо отделался легко. Но чем дольше он лежит на спине, вперив взгляд в потолок, тем отчётливее понимает, что дорога назад ему не светит. Элементарно не дойдёт. Живот вновь сводит при мысли о еде. Но ни желания, ни тем более сил вставать у него нет. Хината закрывает глаза, сложив руки на груди, и пытается заставить себя уснуть. Сон приглушает чувство голода: он знает это, научен. Его лихорадит. Сильно. Перед глазами мелькают цвета: резкие, до тошноты яркие и мерзкие. Хаджимэ пытается вырваться, но не получается. Он падает глубже и глубже в пучину. Пальцы хватаются за что-то, тянут — бесполезно. Он готов разрыдаться. Пожалуйста, пускай это закончится. Он больше не может. Его взгляд пересекается с взглядом красных глаз. Время, кажется, останавливается окончательно. Хаджимэ перестаёт дышать. Просыпается. Вскакивает, ловя ртом воздух и хватаясь за грудь. Лишь спустя несколько минут он приходит в себя. Осознаёт, что он находится в палате. Рука нащупывает ширму — и остатки сна рассеиваются окончательно. Хината поджимает губы и, притянув колени, обвивает их руками и утыкается носом. Его трясёт: от изнеможения, страха и ненависти. Он не готов выйти сейчас. Не готов притворяться, что всё в порядке. В голове проносится отчаянная мысль, что он, кажется, припрятал когда-то несколько батончиков в тумбе. Одно лишь это помогает ему подняться. Помогает добрести до тумбочки и с замирающим сердцем открыть дверку. В точку. Тишину комнаты наполняет шелест обёртки. Хината жадно вгрызается в батончик, забывая жевать. Давится и чуть не выплёвывает его обратно, но заставляет себя доесть. Только потом, тщательно подобрав большим пальцем крошки, он практически падает поперёк кровати и закрывает глаза. Спать… спать он боится. Вместо этого лежит, стараясь очистить сознание. Когда же попытка заканчивается неудачей, он пытается подумать о чём-то другом. Это немного успокаивает. Тело потихоньку расслабляется, руки разжимаются, высвобождая наволочку, и впервые за несколько дней Хаджимэ может сказать, что он… ну, «в порядке». Хотя бы относительно.***
Так проходят ещё сутки. С перерывами на сон и еду — если это вообще можно назвать сном и едой. Моменты, когда он работает под действием Таланта, Хината считает самыми счастливыми. Так он не чувствует, что не следует, и не думает о том, о чём не надо. Он не ощущает ни голода, ни усталости. Это… блаженное счастье. Иногда, правда, он задумывается о том, что остальные его ищут. Что он, может быть, сейчас нужен. Но это тут же отметается в сторону: он поможет, когда закончит. Возможно, он начинает упиваться одиночеством. Возможно, начинает сходить с ума. Но мысль о том, что никто даже не подозревает о его местонахождении, наполняет его изнутри каким-то странным, щекочущим чувством. …Стук. Настойчивый. Тот, кто находится за дверью, точно уверен, что не ошибся. Время замедляет ход, когда ручка проворачивается по оси. Скрип петель, узкая полоска света. Тощая, высокая фигура в проёме, опирающаяся на трость. — Нашёл. Хаджимэ отворачивается. — Что тебе надо? — Увидеть тебя. — Зачем? Он ожидает ответа — любого ответа. Но вместо этого воцаряется тишина. Секунда, две, три. Как вдруг до его ушей доносится тяжёлый звук шагов. Он не успевает даже вскинуть голову, как вдруг его перехватывают за локоть и буквально вздёргивают на ноги. Листы бумаги разлетаются в стороны, устилая пол, и в следующую секунду Хината видит лицо Комаэды в нескольких сантиметрах от своего. — На… Нагито? — слабо хрипит он, лихорадочно соображая, что происходит. Получается плохо. Чужие пальцы сжимают его руку ещё больнее, заставляя поморщиться. — Отпусти… Отпусти меня… В ответ раздаётся смешок. Вместо слов Нагито разворачивает его и буквально толкает к стене — парень подставляет руку в последний момент, чуть не ударившись лицом. — Ты что творишь?! Снова молчание. Комаэда слаб. Он должен быть слабее. Обязан. Хината пытается оттолкнуться, но только упирается в юношу позади. Краем глаза он замечает протянутую руку: шуршание ткани и ледяное осознание происходящего. — Отпусти! — Хаджимэ пытается отвернуться. Вырваться. Сделать хоть что-то. — Убери руки! — Нет. — Голос Комаэды холоден, хватка — крепка. Живая рука обхватывает талию, механическая — подбородок и заставляет посмотреть. Хаджимэ хочет отвернуться — не получается: чужие пальцы держат слишком крепко. Нагито прижимает его к себе, не давая вырваться. Истощённый и ослабевший Хината чуть не воет от безысходности. — Смотри. Парень хочет зажмуриться и вдруг понимает, что не может. Взгляд прикован к глади зеркала. К лицу, которое кажется не своим. Его снова передёргивает, в горле встаёт ком. Он ожидает увидеть Изуру, но там... Хаджимэ. Напуганный, растрёпанный, с широко раскрытыми, блестящими глазами. — Что ты видишь? — тихо, но твёрдо спрашивает Нагито. — Я... — Он сглатывает. — Себя? — Кто ты? Хината снова делает попытку вырваться — скулит. В отражении его испепеляет пара сощуренных серых глаз. Пальцы сильнее сдавливают подбородок — после останутся следы. Губы раскрываются, но ни слова не срывается с них. Он понимает, что видит перед собой Хаджимэ Хинату. Понимает даже, что, предположительно — это он сам. Но чем дольше парень смотрит, тем страшнее становится. Он протягивает руку, касаясь глади. Это не он. Он ожидает увидеть длинные, свалявшиеся волосы. Чёрный костюм, белоснежно-белую рубашку. Алую радужку глаз. Спёкшуюся кровь на руках. Но вместо этого… Он не узнаёт собственное отражение.