me? i died for him

Секунды растягиваются в минуты. Десятки минут. Часы?.. Хаджимэ перестаёт бороться. Руки медленно опускаются вдоль тела, и он смаргивает. Правда… действительно режет глаза. Слишком сильно. Хината больше не видит позади себя Нагито, не обращает внимания на чужие руки, чуть не вжимающие его в стену. В голове мечется одна-единственная мысль, выжирающая мозг. — Что чувствуешь, глядя на свой труп? — вкрадчивым шёпотом спрашивает Комаэда, едва расслабляя хватку. — На мой… — В горле сушит. — Труп? Юноша за его спиной печально усмехается. Рваное дыхание обдаёт затылок, заставляя поёжится. Щекотно. — Ты так усердно закапываешься, — продолжает Нагито. — Самому не страшно? — Я не… Я не боюсь. Он храбрится из последних сил. Но получается так жалко, что даже смешно. Лицо у Хаджимэ такое, будто ещё одно колкое слово, и он разрыдается в ту же секунду. — Честное слово, иногда я сомневаюсь: ты действительно не понимаешь, о чём я говорю, или тебя умом обделили? — Эй! — Прости мне мою грубость. Я всего лишь любопытствую. — А может не надо совать нос в чужие дела? — огрызается Хината. — Я всё ещё не понимаю, какое тебе дело. — Может быть, никакого, — мягко отзывается Нагито. — Но я хочу помочь. Быть полезным. — Зачем? Пожимает плечами. Взгляд виляет в сторону, туда, где лежат смятые обёртки. Затем на скомканные простыни, несколько стаканов на тумбе. На лежащую на полу ширму. — Ты решил тут умереть? — Нет, я не… — Иначе я просто не понимаю, зачем ты закрылся тут, вдали ото всех. — В голосе Комаэды проскальзывают жёсткие нотки. — Когда ты ел в последний раз? — Я… — Хината сглатывает ком в горле, лихорадочно размышляя. Временные рамки не складываются, и визит Фуюхико кажется далёким. — Не знаю. Не помню? — Три дня, Хаджимэ. Тебя ищут по всем островам. — Я… Мне действительно жаль. — Извиняйся не перед ними, — хмыкает Комаэда и наконец разводит руки в стороны. — А перед собой в первую очередь. Ты хоть раз задумывался, до чего себя довёл? — Да. — Хаджимэ разворачивается, оказываясь лицом к лицу с Нагито. Тот только вскидывает бровь. — И я полностью доволен своими действиями. — Что ты пытаешься доказать? — Губы Комаэды складываются в едкую усмешку. — Кому? — Я ничего… Я не… — Хината вдруг хватается за голову, борясь с резким приступом слабости. Нагито тут же подхватывает его, позволяя опереться на себя. — Я всего лишь… — Ты всего лишь окажешься в могиле, — презрительно хмыкает юноша, помогая добраться до кровати. — Однако чего ещё ожидать от резервника? Сбегаешь при первой возможности. — Да закрой ты своё ебало! — взрывается Хаджимэ. — Я пашу и пашу, и пашу. Что тебе надо? Что ты вообще до меня доебался?! Нагито тупит взгляд, усаживая парня на кровать, а затем опускается рядом, сложив руки на коленях. Он сидит так некоторое время, едва ли обращая внимание на разрываемого злостью Хинату. — Чё, даже сказать нечего? Так может тогда ты… — Ты ведь так злишься, — неожиданно отзывается Комаэда, следя за ним уголком глаза, — потому что знаешь, что я говорю правду? — Нет! — Тогда откуда столько агрессии, Хаджимэ? Будь я неправ, ты бы спокойно опроверг мои слова фактами. Но ты выходишь из себя при малейшем упоминании Изуру. Уж прости за дерзкую догадку, но, как по мне, это не совсем нормальная реакция. Хината открывает рот… и молчит. Потому что ответить в который раз нечего. Он-то понимает, что Нагито близок к истине. Только не принимает. Не хочет принимать. Сердце буквально обливается кровью при мысли, что ему, Хаджимэ, придётся признать правоту Комаэды. Хотя бы из-за грядущих последствий: очередную волну усмешек он не перенесёт. Поэтому вместо этого он решает попридержать язык за зубами: насупившись, он скрещивает руки на груди и чуть отворачивает голову, старательно игнорируя присутствие Нагито. Тот, кажется, и не особо возражает. — Хаджимэ? — Чего тебе? — Могу я задать один вопрос? — Попробуй. Нагито тихонько усмехается, убирая с лица прядку белёсых волос. — Тебя мучают кошмары? В голове тут же возникают ужасы прошлой ночи. И того, что было до. И до. И до. Хината ёжится, крепче обхватывая себя руками. — Не совсем. — Правда? — Теперь Комаэда кажется искренне удивлённым. — Я… Ошибся? — Ты что, в бинго играешь? — Я… Нет. Конечно, нет. Просто небольшой логический вывод. — Он горбится ещё больше, кладя подбородок на сплетённые пальцы. — Прошу, не принимай его во внимание. Учитывая, что он неверный. В комнатке повисает молчание. Хаджимэ отчаянно кусает губы, борясь с подкатывающей тошнотой: то ли сказались дни переработок, то ли разговор с Нагито настолько его потрепал. Однако чужое присутствие не нервирует. Да, периодические взгляды Нагито настораживают, но во всём остальном… не так противно, как думалось. Спустя некоторое время тишину разрезает резкий вздох. Хината выпрямляется, сглатывает и понимает… что хочет поделиться. И эта мысль такая живая и заманчивая, что сопротивляться ей трудно. Это Комаэда, хорошо. Но в этом плюс: едва ли он общается с кем-то из одноклассников, а, следовательно, вряд ли кому-то разболтает. Да и даже если ему приспичит почесать языком — не поверят. Тут уж спасибо самому Нагито, который с самого времени пробуждения вёл себя… не очень. — На самом деле… — начинает Хаджимэ, обводя глазами комнату. Пытается набраться смелости. — Ты угадал. — О? Правда? — Нагито придвигается чуть ближе, буквально вперив в Хинату взгляд. Изучает. — Или ты просто щадишь мою гордость? Если так — не стоит. Она и без того… — Дело не в этом, — обрывает парень подступающий монолог. У Комаэды талант болтать об одном и при этом не повторяться. Интересно, конечно, но мимо в данной ситуации. — Но кошмары действительно были… есть. Юноша, видимо поняв, что ему досталась участь жилетки, участливо кивает, пытаясь состроить самое дружелюбное выражение лица. Больше похожее на гримасу, но Хината не без труда отмечает его старания. — Они странные. Я не вижу страшные картинки прошлого. Скорее… Падаю в бездну. Пытаюсь зацепиться и замедлить полёт, но не за что, понимаешь? — Сочувствующий кивок. — А ещё они цветные. Но не приятные, а ядовитые. Тошнотворные. И после пробуждения я чувствую себя ещё хуже, чем до сна. Тошнит… И очень… Как бы сказать… Страшно? Хаджимэ и сам не замечает, как его уносит. Но он говорит: слово за слово, и отрывистые предложение превращаются в витиеватый монолог. Хината скачет от одной темы к другой, сам себя перебивает, активно жестикулирет и постоянно ждёт молчаливого кивка со стороны Комаэды. С каждым произнесённым словом он чувствует себя легче. Конечно, его всё ещё жмёт стыд за собственную слабость, но остановиться он уже не может. Хаджимэ позволяет себе выдохнуть, только закончив речь. Лицо жжёт так, словно он только что пробежал стометровку, грудь широко вздымается, руки нервно теребят то одеяло, то край рубашки, а глаза отчаянно выискивают отблеск хотя бы какой-то реакции со стороны слушателя. Нагито долго молчит — кажется, не шевелится и не дышит. Хината стыдливо закусывает губу. Не сказал ли лишнего? — Мне очень жаль, что тебе приходится через это проходить, — начинает Комаэда. — Ты хороший человек, Хаджимэ. Глупый, но хороший. — Если ты собираешься… — Я не закончил. — Приказной тон, непреклонный. Нагито умеет быть и таким. — Но депривация сна… Хорошо, депривация как таковая — не выход из ситуации. — Но… — Ради чего ты стараешься? Ради нескольких отчётных листов? Ради одобрения Макото? Бьякуи? Кого? — Мне не нужно чужое одобрение. — О нет, как раз наоборот. Будь тебе всё равно, ты бы не сбегал из комнаты и не запирался на несколько дней в душной палате, гробя себя. — Глаза Комаэды сужаются. — Тебе был дан шанс на миллион. Вспомни, через что ты прошёл, чтобы его получить. И ты тратишь его. На что? На жалкие бумажки и одобрение людей, которые и без того высоко тебя ставят. — Я стараюсь ради будущего, — горячо возражает Хаджимэ. — Ради их. Твоего. Да, боже, ради человечества. Я могу исправить то, к чему приложил руку. И я не собираюсь упускать этот шанс. — А твоё будущее? Где же ты в светлом будущем, ради которого так стараешься? Однажды он уже оказался там. Хината чувствовал приятное покалывание в пальцах, ступая в него. Улыбался. Надеялся. Но жизнь — такая грязная, непредсказуемая вещь. Светлое будущее оказалось за другой дверью. Запертой. Хаджимэ стучал. Колотил. Смиренно сидел рядом в надежде, что её откроют. Но дверь не поддавалась. И, испробовав их все, он решил сделать свою. Бился днями. Неделями. Месяцами. Но светлого будущего… не было. Хаджимэ только больше увязал в липкой тьме. Когда же дверь была готова, он обернулся. Увидел, что всё это время за его спиной были люди, что он… был не один. Скрепя сердце, Хината пустил их вперёд в слабой надежде на то, что кто-нибудь поможет. Только люди шли мимо. Кто-то молча. Кто-то — кинув на него взгляд, полный сожаления. Но никто не рискнул подать руку. Потому что в итоге против был сам Хината. Когда же Хаджимэ одумался, пропустив последнего человека, рванул вперёд, едва-едва касаясь проёма кончиками пальцев — дверь захлопнулась прямо перед его носом. Плотно и бесповоротно. И теперь, сидя возле неё, он время от времени заносит руку — пытается постучать. Но либо дверь слишком плотна, либо стук слишком тих. Никто ему не отвечает. В конце концов, он остался один. В тёмном, длинном коридоре с сотней запертых дверей. — Мне не надо там быть, — холодно отвечает Хината. Огонёк в глазах утихает. С лица сползают краски. Вина новым, тяжёлым грузом падает на плечи, придавливая к земле. — Когда от света отворачивается даже Абсолютная надежда, что остаётся нам? — Комаэда вздыхает, качая головой. — Должно быть, так выглядит начало конца. — А как же Макото? — Его Талант блистает ярко. Нет человека, которым бы я восхищался больше. Однако для меня он больше… Идол? Предмет преклонения? — Аккуратнее с такими словами в окружении Аой, — усмехается Хаджимэ. — Иначе залетишь в больницу ещё на неделю. — Это всего лишь безобидная шутка. Конечно, я вижу в Макото личность. Я только хотел, чтобы ты улыбнулся. — Я не… Ладно, хорошо. Твоя взяла. Только, бога ради, не шути так больше. — Конечно, Хаджимэ. Только скажи… — Да? — Долго ты собираешься прятаться? — До тех пор, пока не закончу отчёт, — угрюмо отвечает Хината. — И я не «прячусь». — Мгм, конечно. — Комаэда вздыхает, оценивающе обводя взглядом протез. — Когда ты нормально спал в последний раз? — Не помню. — А если я скажу, что могу с этим помочь? — Я отвечу, что очень удивлён. — Хаджимэ позволяет себе смех. Короткий, едва ли искренний, но всё-таки смех. — Ну, давай. В чём твой секрет? Молоко с мёдом? Какой-нибудь ритуал на удачу? Или… — Всё немного проще. — Я слушаю. — Тогда прошу меня простить. — А? Не успевает Хаджимэ как следует удивиться, как чувствует у себя на плече чужую руку. Уже в следующее мгновение его тело оказывается в горизонтальном положении, а голова — к великому стыду парня — на коленках Комаэды. С губ срываются явные звуки возмущения и протеста, Хината пытается подняться, однако Нагито оказывается куда проворнее: рука сменяет положение, оказываясь на голове Хаджимэ. — Лежи, — полушёпотом просит юноша. — Позволь мне услужить. — Но я… — Хината спотыкается о собственные слова и замолкает. — Да? — Нагито говорит равнодушно. До больного даже. Словно не видит в этом ничего необычного. — Что ты… Что ты делаешь? — выдыхает парень, с трудом хватая ртом воздух. В комнате будто становится на несколько градусов жарче, а в грудной клетке — на порядок теснее. В ответ раздаётся короткий, сухой смешок. — Могу отпустить, если тебе… настолько мерзко. — Нет, я не… Дело не в этом. — Как объяснить, что такая ситуация, такие… касания странны для их отношений. Правила приличия требуют оттолкнуть Нагито. Наорать. Заявить, что это неправильно. Но другая часть Хинаты, более человечная часть, не хочет этого. Глубоко внутри он чувствует покой, граничащий с умиротворением. И ради этого чувства, мимолётного и желанного, Хаджимэ готов смириться. Готов лежать на коленках Нагито, чувствуя холодное касание металла. Эта сторона побеждает. — Продолжай. Пожалуйста. — Конечно. Комаэда медлит, а затем нежно, почти бережно касается густого ёжика волос. Проводит живой рукой, едва касаясь ногтями кожи головы и вызывая сотни мурашек. Хаджимэ жмурится от удовольствия, с трудом сдерживая улыбку. — Меня это успокаивало. В детстве, — задумчиво тянет Нагито, пытаясь пригладить особо непослушный локон. — Вот как, — откликается Хината. Больше из вежливости, конечно. Он боится даже начинать эту тему: один шаг не в ту сторону, и ты упал в чужих глазах до скончания времён. Парень помнит их с Комаэдой разговор, может, даже слишком чётко. А потому прикусывает язык, сосредотачиваясь на прикосновениях. Веки медленно тяжелеют, тело расслабляется, и чужое тепло волнами укутывает его, вводя в состояние, пограничное с дрёмой. Ужас и безысходность, терзающие его душу последние несколько дней, отступают. — Нагито? Могу я кое-что спросить? — сонным голосом произносит Хината, устраиваясь удобнее. — Да. — Почему ты здесь? — Почему я здесь? — мягко смеётся Комаэда. — А не должен быть? — Нет, я не об этом. — Хината замолкает, тщательно подбирая слова. — Просто я тут подумал… — О? — Почему это ты? Всегда. — Заметив недоумение на чужом лице, Хаджимэ тут же спешит объясниться. — Каждый раз, когда случается что-то плохое, именно ты оказываешься рядом? Помогаешь. — Я мог бы бросить тебя, но, думаю, такой расклад не выгоден нам обоим. — Не выгоден? — Тебе нужна помощь. Пускай даже от такого отброса, как я, но нужна. Ты не можешь этого отрицать. — Не… не могу, — через силу соглашается Хината. — Именно. — Но тебе-то в этом что? — Всё очень просто. — Застенчивая улыбка, печальная искорка в глазах. — Я не прощу себе, если с тобой что-то случится. Сердце, кажется, пропускает удар. А затем начинает биться с новой силой. Хаджимэ задерживает дыхание и чуть приподнимается на локтях, внимательно изучая лицо Комаэды. Неужели?.. — Нагито, что ты?.. — Поверил? — Тут же вступает тот и сухо смеётся. — Если с тобой что-то случится, пока я рядом — твою смерть повесят на меня. А я бы предпочёл избежать лишних проблем. И внутри что-то обрывается. Хината шумно выдыхает и опускается обратно, закрывая глаза. Он ждал ответа, да. Но не такого. — М-м, не знал. — А может… — полушёпотом продолжает Нагито. — Я всего лишь удачлив? — Ну да, конечно. — Не веришь? — В твой-то Талант? Поверь, у меня было много поводов… убедиться. — Перед глазами мелькает страшный образ. Сначала трупа Комаэды, растянувшегося в луже крови. Затем Чиаки, с улыбкой идущей на смерть. Пускай она была ненастоящей, Хината всё равно не мог… отпустить её. Комаэда, видимо, подхватывает чужое настроение. — Ты говоришь о Чиаки? — Как ты?!.. — У тебя на лице всё написано, Хаджимэ. — Рука Нагито смещается на плечо, вторая безвольно опускается на кровать. — Ты винишь меня в её смерти? Винил. Когда вскрылись карты. Когда смотрел ей в спину. Когда жмурился, пытаясь вывести из сознания казнь. Когда впервые открыл глаза. Но у него было много времени на раздумья. В конце концов он… простил Комаэду. Не без труда — даже сейчас его порой охватывала бездумная злоба. — Если бы… — Хаджимэ судорожно вздыхает. — Если бы ты знал, что предателем была именно она, поступил бы так с ней? — Да. — Ты!.. — Но тогда она была для меня никем. Я не знал её. Чиаки была хорошей, доброй девушкой, но не более. — Комаэда равнодушно пожимает плечами. — Я бы сделал то же самое, окажись предателем Сония. Или Фуюхико. Или ты. — Почему? — Не думаю, что ты поймёшь. Но-о, — их взгляд пересекается, — мне было бы жаль отправлять тебя на казнь. — Могу я узнать причины? — Не думаю. В любом случае, ты так и не ответил на мой вопрос. — Какой? — Винишь меня за мои действия? — Винил, — честно отвечает Хаджимэ. — Но это в прошлом. — Я не достоин твоей жалости. — Это не жалость. — Хината хмыкает, скрещивая руки на груди. — А принятие. — Не знал, что ты умеешь. — Эй! Они молчат долю секунды, а затем смеются в унисон. Наверное, это всего лишь нервное, но Хаджимэ отпускает ситуацию. Да и говорить о Нанами он не готов. Пускай прошло несколько месяцев — этого всё равно ужасно мало. — Но лучше направь это в более полезное русло, — хрипло замечает Нагито. — На себя, например. — Мы вроде как закончили с этим разговором. — Думаешь? — Знаю. — Как пожелаешь. Комаэда уступчив, и Хината этим пользуется. Пускай он выиграл всего сутки спокойствия, в сложившейся ситуации даже это много. Нагито вновь заносит руку, методично приглаживая волосы. Длинные пальцы работают с необычайной осторожностью и трепетом, и Хаджимэ буквально расплывается. У него больше нет сил думать о плохом. У него в принципе нет сил думать. Усталость, скопленная днями, наваливается на него, напоминая, что он всего лишь человек. — Тебе нужен сон, — услужливо напоминает Комаэда. — Знаю. Знаю… — Однако есть кое-что, что всё ещё его тревожит. — Но сперва я бы хотел спросить ещё кое о чём. — Ты сегодня в ужасно разговорчивом настроении. Валяй, я постараюсь ответить. — Как ты ко мне относишься? Чужая рука замирает в воздухе. Нагито смаргивает и опускает голову, вскинув брови. Видно, вопрос застал его врасплох. — Прошу прощения? — Просто… Я тебя не понимаю. Совсем не понимаю. — Вижу, ты не любитель ходить вокруг да около. Но с чего вдруг такое рвение? — Не знаю, ты… — «Ты выбиваешь меня из колеи. Я не знаю, как о тебе думать». — Твоё поведение очень противоречиво. — Мне очень жаль, если я смущаю тебя. Однако, боюсь, я не смогу объясниться. — Почему нет? — Потому что на твой вопрос нет чёткого ответа. — Нагито поджимает губы. — Я и сам не до конца понимаю глубину своих чувств. — «Глубину»? — Наверное, ты ожидаешь услышать: «Хаджимэ, я ненавижу тебя всем сердцем!». — Нет, я не… — Или, «Хаджимэ, одно твоё существование дарит смысл моей жизни!». Но нет. Я сам не знаю. Что-то в тоне голоса Нагито кажется слишком искренним, и Хината замолкает окончательно. Не сказать, что его любопытство утихло — совсем наоборот. Чувства Нагито интригуют. Будоражат. Адская смесь. — Мы можем вернуться к этому разговору позже? — слабо интересуется Хаджимэ. Сейчас он готов проклинать себя за собственное измождение. Но мозг отказывается работать. Отказывается выстраивать в голове логические цепочки. Возможно, если он продолжит, то выбьет из Комаэды объяснение, близкое к чёткому ответу. Но он не способен на это. Ни физически, ни морально. — Безусловно, — с толикой ласковости в голосе утверждает Нагито, скользнув костяшками по его щеке. Действие получается коротким, почти мимолётным, но до ужаса ощутимым. — Но сейчас я прошу тебя отдохнуть. — А ты? — Я провёл в больнице недели. У меня было более чем достаточно времени на отдых. Не стоит обо мне переживать. — Ты всё ещё не восстановился. — Хаджимэ, в сложившейся ситуации ты должен печься о себе. Остальные — и тем более я — идут после. Пойми уже. Хината что-то мычит в ответ, а затем, махнув рукой, поворачивается на бок. Он обязательно вернётся к этому разговору потом, когда проснётся. Конечно, его всё ещё терзает страх кошмаров. Разум, пойманный в собственную ловушку, долгое время не даёт уснуть, подсовывая один ужасающий сюжет за другим. Но тепло Комаэды вкупе с его лёгкими прикосновениями делают своё дело — Хаджимэ наконец сдаётся. Что удивительно, в тот день его сон глубок и пуст. Сны отступают.