Хаджимэ мнётся, стоя перед чужим коттеджем. Взгляд опасливо виляет в сторону Нагито и вновь возвращается к двери.
— Что-то не так?
Комаэда пристраивается рядом и одаривает его тошнотворно внимательным взглядом. Хината не преувеличивает: поперёк горла встаёт липкий ком. Парень разрывается между двумя до ужаса привлекательными вариантами: уйти прямо сейчас, свалив всё на шутку, или же уйти, предварительно как следует вмазав по самодовольному лицу. Однако розовые мечты такими и остаются. Хаджимэ хмурится и качает головой:
— Нет. Всё в порядке.
Нагито вскидывает бровь — вот-вот дырку взглядом прожжёт, — а затем со вздохом открывает дверь и пропускает Хинату вперёд.
— Прошу. Чувствуй себя как… — Он запинается, задумчиво почесав затылок. — Ну, как хочешь, так и чувствуй.
— Вот уж спасибо.
Внутри домика оказывается на удивление… чисто. Хаджимэ ожидал увидеть горы нестиранной одежды, пыль, бардак — в общем, что-то похожее на его собственную комнату. Однако она оказывается вполне опрятной, и на мгновение парню даже становится стыдно за такие мысли.
— У тебя тут… неплохо.
— О, благодарю. — Нагито закрывает за собой дверь и так и остаётся стоять возле неё. — Хотя мне стоило прибраться. В конце концов, ты у меня нечастый гость.
«Да куда ещё чище», — хмуро думает Хината, воровато оглядываясь. За исключением нескольких деталей интерьера, комната сильно схожа с его.
— Всё нормально. — Он выбирает максимально нейтральный ответ, предпочтя обрубить будущее обсуждение на корню. — Ты так и будешь топтаться на пороге?
— А-а, прости. Из меня ужасный хозяин.
Хината только вскидывает бровь и продолжает осматриваться. Неловкая атмосфера становится почти гнетущей: Хаджимэ бывал в домике несколько раз, но так, по делам и по мелочи. Сейчас всё иначе. Он снова озирается и заламывает руки: это было глупо.
Даже для него.
— Не присядешь?
— А?
Теперь Нагито стоит совсем близко. В полумраке комнаты он похож на привидение. Или на смерть. В любом случае, ни одно из сравнений Хинату особо не радует. Он делает несколько шагов вперёд и осторожно усаживается на кровать, продавливая матрас.
— Я бы чай подал, — улыбается Комаэда, приближаясь, — да как-то не озаботился подобным. К следующему разу только скажи — я всё сделаю.
— А ты, я смотрю, уже планируешь следующий? — колко переспрашивает Хаджимэ, криво ухмыляясь.
— А разве ты — нет?
Парень давится собственной слюной и как-то неловко отмахивается. Отворачивается, избегая на удивление искреннего взгляда.
— Ты там в душ, вроде, собирался? — хрипит он. — Так вот и иди.
—Ты можешь идти первый. Я совсем не против.
Наивная простота. Но Хината хитрее.
— Я был у себя, — отнекивается и усаживается удобнее. — Так что вперёд.
Комаэда только кивает всё с той же нисходящей улыбкой на лице и молча скрывается за дверью ванной, оставляя Хаджимэ одного. Только тогда он позволяет себе выдохнуть. Вот уж действительно повезло додуматься зайти к себе в домик в первую очередь.
Из-за двери доносится приглушённый шум воды. Хината стыдливо отводит взгляд и поднимается на ноги. Стягивает с себя футболку, ёжась. Снимает джинсы, оставаясь в боксерах. И сразу становится как-то неуютно. Переступает с ноги на ногу и снова опускается на кровать. Зябко вытирает вспотевшие ладони, сглатывает и сверлит взглядом дверь.
Комаэда появляется спустя несколько минут. В свободной футболке, местами прилипающей к распаренной коже. Капельки воды медленно скатываются по шее, скользят по ключицам и скрываются за воротом.
— Не думал, что когда-нибудь увижу такое, — бормочет Нагито, теребя шов. А затем добавляет чуть громче: — Где ты предпочитаешь спать?
— На кровати? — Комаэда одаривает его ледяным взглядом. — Ладно,
ладно, понял. Ложись возле стенки. Я рано встаю, не хочу тебя будить.
Юноша кивает и, прошлёпав босыми ногами по полу, проскальзывает мимо Хинаты, едва задев его бедро коленкой. По телу тут же пробегает табун мурашек, и парень натурально вздрагивает, словно его ударило током.
Оказавшись под одеялом, он тут же поворачивается к Нагито спиной и старается уснуть. Как можно быстрее. Пока мысли в голове не стали шире,
больше. Пока его не начало распирать от чувств и ощущений. Колючих, мягких, терпких. Невероятных. Это нечто другое, почти потустороннее, почти
осязаемое.
…Хаджимэ обрывает себя. Закрывает глаза, вдыхает, успокаивая бурю внутри. Как вдруг…
— Ты тёплый, — шепчет Нагито.
Хаджимэ распахивает глаза, не смея вдохнуть. Он боится ответить — боится шевельнуться. Эти слова обращены к нему и одновременно нет. Настолько несвойственно нежно, почти интимно, они были произнесены. И затем
тишина. Ни объяснения, ни тем более продолжения не будет. Сердце колет. Так неприятно резко и в то же время размеренно терпко. Вдохновенный каким-то странным порывом, исходящим, кажется, от самого нутра, Хината едва разворачивается, раскрывая рот, и тут же решает смолчать. Ему и сказать-то толком нечего. Да и что будет дальше? Что будет, если он заговорит? Их отношения хлипкие, неуверенные: один неверный шаг, и всё рухнет в бездну. Они не знакомые, но и не друзья. Хаджимэ признаёт, что часть его всё ещё
боится. Почти животным страхом. Ужасом. И в то же время есть что-то в Комаэде, что нестерпимо притягивает. Сколько раз Хината порывался всё бросить? Оставить их отношения в рамках работы? Сколько раз понимал, что не может? Что от одной мысли ему становится так плохо — так тошно.
И теперь, лёжа в чужой постели, Хината понимает, что его буквально разрывает изнутри. Он не готов сделать один шаг, не готов повернуться и начать этот разговор. Что он чувствует? Почему?
Почему Нагито такой? Почему не мог оставаться помешанным, безумным? Таким, чтобы его можно было оттолкнуть без зазрения совести? Таким, чтобы его можно было
ненавидеть. Хаджимэ устало закрывает глаза и вновь отворачивается. Рой мыслей не отпускает, а только, кажется, сгущается. Два слова — каких-то два слова, — смешали его и окончательно выбили из колеи.
Сон не идёт. Дело ли в гулко стучащем сердце или затёкшем боку — вопрос иной. Хината шумно выдыхает, пытаясь устроиться поудобнее, так, чтобы ноющее плечо не доставляло
такого дискомфорта.
— Не спится?
На этот раз слова адресованы ему. Да и нет смысл притворяться.
— Не-а. — Он коротко усмехается. — Тебе, видимо, тоже?
— Я никогда ни с кем не спал, — признаёт Комаэда. — По крайней мере так.
— Так?
В ответ ему раздаётся вздох — ничего дельного он всё равно не услышит.
— Тебе, наверное, ужасно мерзко?
— Нагито. Прекрати. — Хаджимэ приподнимается на локтях и разворачивается. Замирает. Нагито… лежит лицом к нему. Подперев локтем голову, он смотрит на Хинату из-под густых ресниц, едва раскрыв губы. И даже во мраке комнаты он выглядит эфемерно, словно наваждение — призрак. — Ты…
— Да?
Хината сглатывает. И, будто загипнотизированный, продолжает смотреть. В глазах напротив горит пламя: вальс задорных мягких огоньков. Их пляс манит, заставляет забыться. Отдаться.
— Нет, ничего. — Хината отворачивается и заметно сжимается. — Давай спать.
За спиной шуршит одеяло. Ночную тишину разрезает едва слышимый вздох. Хаджимэ даже не пытается повернуть голову, среагировать. Что-то глубоко внутри подсказывает, что бесполезно: Нагито смолчит.
Предчувствие не подводит. В голове проскальзывает шальная мысль, полная сожаления. От неё тут же избавляются — отгоняют куда подальше, заставляя себя подумать о чём-то другом. О чём угодно. Сознание выскальзывает, оставляя после себя томную негу, растекающуюся по телу вместе с чужим теплом и холодящую пустоту внутри головы.
***
Так проходят ночи. Хаджимэ становится частым гостем в домике Комаэды. Это становится рутиной — привычкой. Лёжа в одной кровати, они стыдливо смотрят кто куда, размышляя о своём. Попытки завести разговор давно сошли на «нет». Неловко как-то, да и не к месту. Ответом всегда становился неловкий, тихий смех. Вымученный и до безумия наигранный.
Хината смирился. Поначалу совесть нещадно жалила. И скотское чувство выедало изнутри: так нельзя. Он пользуется Комаэдой. На щеках расцветал алый узор, который вскоре сменился безразличием в глазах. Гулко колотящееся сердце со временем успокоилось. Нагито, лежащий рядом, словно превратился в
предмет. Хаджимэ ненавидел эту мысль. Ненавидит до сих пор.
Просыпаться утром в пустой кровати отвратнее всего. Хината медленно приоткрывает глаза, тянется, ожидая почувствовать под боком знакомое тепло. А там пусто. Смятые простыни, перекошенная подушка и сбитый комом пододеяльник. Для человека, превозносящего чистоту, Нагито оставлял постель в спешке, почти не беспокоясь о её состоянии.
Однако уколы вины — дело, конечно, полезное, но не своевременное. «Отпуск» подошёл к концу. Всё вернулось на круги своя. Хината продолжал закрываться в кабинете, отгораживаясь от остальных. Разве что теперь ему было куда возвращаться поздно вечером. Комаэда к тому времени уже лежал возле стены спиной ко входу. Оставалось только гадать, спит он или просто не может набраться храбрости заговорить. Хаджимэ скрывался в душе на несколько минут и устало валился на кровать.
Пару раз Нагито заносил ему обед и ужин. Холодный взгляд серых глаз пронизывал насквозь, но теперь в нём появилось нечто иное: апатичное безразличие. Обида. Комаэда замолк и весь переменился. Он и до того не был звездой компании, а теперь и вовсе стал нелюдим.
И расстояние между ними всё росло и росло. А давно сломанная стена вновь начала собираться по кирпичикам.
Хината смотрит в потолок. Сон не идёт. По телу пробегает неприятная, нервная дрожь: он ждёт чего-то — только не совсем понятно, чего именно. Вслушивается в тихое сопение Нагито. Оно убаюкивает, успокаивает. Обычно. Сейчас же Хаджимэ только раздражается больше.
Рывком садится на постели, сминает белоснежную ткань в руках и прячет в ней лицо. Стыдливо, будто трус.
— Хаджимэ? — Голос слабый, ещё сонный. Комаэда всё так же лежит спиной, но, судя по дыханию, уже давно не спит.
— Я тебя разбудил?
— Нет. Ложись спать, — ровно продолжает юноша, натягивая одеяло на самый подбородок.
— Я знаю, что надо. Просто… — Хината цокает языком и выпрямляется. — Не могу.
— Кошмары?
— А? Нет, не они. Я… — Сухой язык прилипает к нёбу, едва шевелится. Слова не идут, упрямо застревают поперёк глотки. Парень сглатывает. — Я думаю.
Нагито молчит. Не спрашивает, не уточняет — даже не просит заткнуться. И Хината расценивает это как приглашение.
— Ты меня тревожишь.
— Я? — В голосе мелькает удивление. Одеяло соскальзывает с узких плеч, оголяя бледную кожу. — Прошу прощения.
— Ну, не прямо ты… — смутившись, поправляется Хаджимэ. — Скорее, твоё поведение?
— Моё поведение?
— Или… Ну… То, что между нами происходит?
В комнате становится на порядок холоднее. Комаэда тяжело вздыхает и осторожно приподнимается на локтях. Небрежным движением поправляет непослушный локон и зарывается пальцами в волосы. Снова вздыхает.
— Разве между нами что-то происходит?
Хината не видит его лица. От этого ещё больнее. Ответ резанул по сердцу, словно нож. Впился тонкими иголками, растерзал на мелкие кусочки. Он открывает рот и громко откашливается, пытаясь избавиться от кома в горле.
— Нагито, ты прекрасно понимаешь, о чём я.
— Правда?
Вопросом на вопрос. Комаэда отказывается продолжать диалог. В своей извращённой манере, не оставляя его в тишине, но и не давая шанса на продолжение. Голос его — с нотками железа, апатичности и чего-то иного. Чего-то, что Хината не может понять. В груди закипает тревога. Обида. Разочарование.
Резкое движение. Скрип постели. Рука на плече.
«Посмотри на меня!»
Нагито действительно смотрит. Глазами не пустыми и стеклянными, но большими, напуганными и… заплаканными. Покрасневшими, с сеточкой лопнувших сосудов. Что-то внутри трескается при виде
такого Комаэды. Словно что-то вечное и недвижимое разрушилось прямо на глазах.
Хаджимэ отводит руку.
— Прости.
— Как ты ко мне относишься?
Вопрос сухой. Он скользит по воздуху и петлёй обвивается вокруг шеи. Сдавливает, не давая вдохнуть. Парень кашляет, прикладывая руку к груди. Его бросает в холодный, липкий пот.
Сейчас он будто смотрит в зеркало. Будто слушает затёртую до дыр пластинку.
— С чего ты вдруг?..
— Как?
Многодневное молчание трескается по швам. Комаэда напорист — слишком напорист для самого себя. Пальцы лихорадочно сминают тонкую ткань майки. На лбу пролегает глубокая морщина — губы кривятся. И глаза… бегают, изучают и умоляют об ответе.
А он не знает. Хочется броситься из окна. Только бы не смотрел так пронзительно.
— Нагито, я не знаю, — тихо отвечает Хаджимэ. Сердце гулко стучит в ушах, и ведёт его так, словно он сейчас потеряет сознание. — Правда. Не знаю.
Нагито закрывает глаза. С дрожащих ресниц падает маленькая, прозрачная капелька. Губы растягиваются в улыбке. И он… смеётся.
— Вот оно как. — Вновь ложится и отворачивается, на этот раз будто отодвинувшись как можно дальше к стене. — Что ж, благодарю, что соизволил ответить. Доброй ночи.
— Нагито…
Молчит.
— Нагито, пожалуйста.
Без ответа.
— Я просто…
И вдруг между ними раскидывается бездна. Гниющая, чёрная бездна — Хината тонет в ней. Его лучик света. Его надежда. Его… его всё? Он отвернулся. Засмеялся. Утопил собственными руками.
Хаджимэ поднимается с кровати. Шаркает по полу, невидящим взглядом водя по комнате. В душе едкая пустота. Сосущая, грязная и блёкло-серая. Рёбра сдавливает до хруста, до агонической боли. До приступа рвоты. Мир обрывается, кончается. Рушится. Он рушится вместе с ним.
Хаджимэ Хината кладёт руку на дверь.
— Нам не стоит больше спать вместе, — обрывисто бросает он и выходит на улицу.
Возводит глаза к небу. Стоит так, думает. Кусает губы в кровь. А затем бредёт к себе домой. Туда, где не был слишком давно.
На пороге появляется Изуру.
***
Это становится падением. Большим, размашистым и непрерывным. Те мгновения эфемерного счастья сгнили. Гниль нужно закапывать. Что он и сделал.
Закрылся в комнате. Просидел там до боли в голове, до чесотки по всему телу. А затем отписался Бьякуе.
И покинул остров.
