me? i died for him

Новости приходят неожиданно, неприятно. Ломая то хрупкое подобие мира, что успело сформироваться за короткое время. — Он отплыл в Фонд около часа назад. Нагито просыпается в пустой постели. Свешивает ноги и сидит несколько минут, водя по комнате стеклянными глазами. Его присутствие всё ещё тут. Слабое, но при том такое явственное — словно он всё ещё где-то здесь, за углом. Запах. Тепло. Сброшенное на пол одеяло. Лишь спустя время возвращается воспоминание о прошлой ночи: ушёл. Не оставил после себя ничего. Растворился во тьме, хлопнув дверью. Тонкие пальцы зарываются в густой ворох волос. Болезненно оттягивают. Это не первый раз. И не последний. Комаэда делает над собой усилие и, пошатываясь, поднимается на ноги. Делает несколько неуверенных шагов и опирается о поверхность стола, пытаясь прийти в себя. Мутит. Хочется осесть на пол, свернуться, обняв руками колени, и забыться. До следующей ночи, когда Хаджимэ вновь вернётся в кровать. Повернётся спиной и молча отойдёт ко сну. Но он по крайней мере будет близко. Этой хлипкой надежды достаточно. Цепляясь за неё, Нагито слабо улыбается и тут же сгибается пополам. Сводит живот. А-а, когда он ел в последний раз? По телу пробегает неприятная дрожь, но Нагито перебарывает себя: через силу одевается, приглаживает волосы и выходит на улицу. Солнце гадостно, почти насмешливо, слепит, заставляет щуриться. Всё же Комаэда упрямо переводит взгляд на заветный домик, замирает, покусывая нижнюю губу, но постучать не решается. Шаркает мимо, задевая носками ботинок маленькие камушки, и намеренно отводит глаза, стараясь смотреть куда угодно, но не туда. В столовой непривычно шумно: она забита под завязку. Нагито кривится, берёт первую попавшуюся тарелку и садится за самый дальний стол возле панорамного окна. Лениво ковыряет еду, погруженный в свои мысли — да только аппетит сразу сходит на «нет». Шумы и громкие разговоры ему явно не способствуют. Поэтому, за неимением лучшего занятия, он склоняет голову вбок и вслушивается в голоса за соседними столиками. Его всё терзает шальная мысль, что Хината тоже где-то тут. Она, конечно, никчёмная и совсем беспочвенная, но тупая надежда внутри заставляет сердце биться чаще. Особенно после того, что произошло накануне ночью. Аканэ с воодушевлённым видом рассказывает о чём-то Нидаю. Машет руками, резкими, почти грубыми движениями вгрызаясь в еду, и громко, заливисто смеётся. На впалых щеках проступает румянец — она одна из тех немногих, кто выглядит по-настоящему живым. Сложно не заметить, что с пробуждением Нэкомару она стала счастливее, а в глазах появился весёлый огонёк. Нидай показательно кивает и отвечает смехом на смех. Со стороны кажется, что он отделался легче остальных: ему не пришлось проходить через терапию, на ноги он встал на следующий день, а через неделю уже сбегал на спарринги с Аканэ, пока Хаджимэ был занят другими пациентами. Комаэде, честно говоря, откровенно плевать и на него, и на гимнастку. Он никогда не имел близких отношений с ними: ни до симуляции, ни в ней. После он и вовсе обходил их стороной. Их дуэт был слишком громким, давящим, и Нагито… Он просто не мог находиться рядом. Сколько бы он ни смотрел, сколько бы ни пытался увидеть их глазами Хинаты — не мог. К горлу подступал ком, внутренности сворачивались в тугой клубок и в голову лезли самые противные мысли. Мысли, которые, к его огромному стыду, вызывали улыбку. Нидай, заметив на себе чужой взгляд, поворачивает голову. Он ничего не говорит, не обрывает речь Аканэ, а только тяжело выдыхает. Его лицо заметно осунулось, а присущая ему жизнерадостность давно испарилась. Он держался только ради девушки — не хотел расстраивать её, обременять. И только на это короткое мгновение, когда два уставших от мира взгляда пересекаются, он позволяет себе этот короткий, заметный для одного лишь Комаэды, слом. А затем возвращается к разговору, вновь натягивая улыбку. Нагито содрогается и отворачивается к окну, когда до его ушей доносится скрип стула. Он морщится, давя в себе приступ тошноты, и поворачивается к тому несчастному, кто решился сесть рядом. К его вящему удивлению, за столом напротив сидит Сония. Солнечная, бесконечно добрая и вежливая. На секунду она оборачивается и машет рукой Гандаму: мол, всё в порядке, я скоро вернусь. И тут же обращает всё внимание на Нагито. — Доброе утро. — Девушка дополняет приветствие мягкой улыбкой. — Надеюсь, тебе хорошо спалось этой ночью? Комаэда утвердительно хмыкает в ответ и продолжает расковыривать завтрак. Он не может — и не хочет, — смотреть на Невермайнд. На многих. Брошенный вскользь взгляд, и перед глазами клубится красная дымка. Белоснежное платье: царственное, величественное, украшенное бурыми разводами, будто рубинами. Тонкие, ухоженные руки по локоть в крови. В ясных голубых глазах таится что-то опасное, почти дикое. Нагито закрывает глаза и делает несколько глубоких вдохов, пытаясь избавиться от наваждения. Вновь открывает их, и перед ним сидит та самая Сония, которую он знал ещё до Трагедии. — Сония? — Он и сам не узнаёт своего голоса. Хриплый, слабый — словно чужой, ему не принадлежащий. Невермайнд участливо кивает, откладывая столовые приборы. — Ты не видела Хаджимэ? Девушка едва заметно вздрагивает, и на её лице отражается несколько эмоций сразу: удивление, замешательство и жалость. Она смаргивает, прикладывая руку к груди. — Он… не рассказал тебе? — Не рассказал что? В груди зарождается непонятная тревога. Будто то, что он сейчас услышит, перевернёт жизнь с ног на голову. — Он отплыл в Фонд около часа назад. На голову скидывают бомбу. Комаэда вскакивает на ноги, роняя тарелку на пол. По столовой разносится звон стекла, голоса затихают. Четырнадцать пар глаз устремляются на него. Ему плевать. Нагито шатко переступает через осколки — и вдруг бросается к выходу. — Нагито?! Он не слушает и не слышит. Ноги несут его вниз по ступеням, по гальке. Он увязает в песке, чуть не падая, сердце бешено стучит в грудной клетке. Дыхание сбивается, рвёт глотку и обжигает её огнём. В глазах, устремлённых вдаль, в сторону моря, плещется страх. В голове мешанина мыслей и воспоминаний: аляповатые мазки, формирующие что-то несуразно целое, чужое. Комаэда вбегает на пляж и мчит к пристани. Силы утекают с каждым движением, слабое, истерзанное болезнями тело сдаёт. Он путается, спотыкается и валится лицом вниз, не успев даже подставить руки. Лежит, не поднимая головы. Плечи содрогаются в немых рыданиях. Пальцы невольно сжимаются, сгребая горсть песка. Колкие песчинки, загнанные под ногти, неприятно саднят, но так и остаются незамеченными. Комаэда медленно поднимает лицо. Обводит взглядом причал. Безмятежную гладь воды. Чего он ждал на самом деле? Что Хината окажется тут, на берегу? Что слова Сонии — всего лишь глупая шутка? Нагито теряется. Не понимает ни собственных чувств, ни мыслей. Отношения с Хаджимэ. Отношения с Изуру. Голову тут же пронзает боль: тонкими иглами, монотонно, но верно впивающимися в лобную долю. Комаэда прячется в сгибе локтя, жалко стоная. Он помнит Хинату, поступившего на Резервный курс. Они виделись мельком, никогда не разговаривали. Но уже тогда Нагито заприметил одну удивительную деталь: его глаза. Они горели упорством, целеустремлённостью. Были живыми. Он помнит Изуру. С глазами мёртвыми. Нет, даже дохлыми. Скучающими, пустыми, колкими, как мороз. Смутно припоминает Хаджимэ, боровшегося за выживание. Хаджимэ, видевшего в нём то, что не видели остальные. Кричавшего, рвавшегося к свободе как никто другой. Того, кто всегда поднимался на ноги и смотрел вперёд прямо и непреклонно. Но этот... непонятен. Начиная мотивами и заканчивая отношением ко всему. Нагито действительно ненавидел его моментами. Боролся с почти звериным желанием засмеяться в голос. И рациональность будто испарялась из головы. Он видел только стеклянную радужку насыщенно алого цвета. Он слышал сталь и лёд в голосе. Но видел… куклу. Пародию на нечто великое. То, к чему Хината тянулся, да только допрыгнуть никак не мог. А моментами… Он кололся. Уставший взгляд. Замученный, запытанный и загнанный в угол. Хаджимэ говорил тише, чаще улыбался улыбкой бесконечно усталой. И это нравилось. Нагито не обманывал себя уже давно. Но их отношения — вечные качели. Хаджимэ — болтающаяся на ветру тряпичная кукла: вот-вот сдует. Порой казалось, что в отчаянных попытках развязать узел, Нагито только затягивал его туже. Комаэда заставляет себя подняться. Вновь окидывает взглядом пустующий пляж. Лениво, почти неохотно, стряхивает песок с лица и одежды. Бредёт обратно, всей душой жалея, что покинул утром домик. Дорога назад кажется ужасно длинной. Дыхание сбито после долгого бега, и теперь ему приходится останавливаться каждые несколько минут, согнувшись пополам и стараясь отдышаться. Его тело никчемно слабое. Он такой весь — с головы до пят. Шею стягивает — сдавливает, разбередив старые мозоли. Нагито неосознанно касается её рукой, бережно накрывая, и резко одёргивает. Чисто. Его боль — только в голове. Как и всё остальное.

***

Неделя в одиночестве странная. Комаэда окончательно перестаёт находить себе место на острове. Сидит на кровати, иногда всё же плетясь до кухни. Остальное время тянется медленно, с почти слышимым скрипом. Он всё чаще посещает причал. Сидит, свесив ноги в бушующие волны океана, и смотрит. Только в эти короткие мгновения пульсация в голове утихает, уступая место тревожным мыслям. Нагито расковыривает деревянные дощечки сгрызенными почти в корень ногтями. Усталым движением руки оттягивает прилипшие от влаги штаны. И всё смотрит, смотрит… Словно где-то глубоко внутри дремлет хрупкая надежда увидеть корабль. Ветер закрадывается под футболку. Солнце клонится к горизонту, красит небо в ярко-оранжевые, красные цвета. «К дождю», — мелькает в голове. Погода будто подстраивается под душевное состояние Комаэды, усугубляет его. Нагито опускает голову, позволяя непослушной, лохматой чёлке упасть на глаза. Взгляд падает на посиневшие кончики пальцев, паутинку капилляров на тыльной стороне ладони. Скоро пора возвращаться обратно. Он механически растирает ледяными руками локти и нехотя поднимается, покачиваясь. Затёкшие конечности дают о себе знать: Нагито чуть не валится с причала в воду. Кое-как восстановив баланс, Комаэда отворачивается от горизонта, но сделать шаг вперёд боится. Его жутчайше раздражает внутренняя сумятица — он понимает и одновременно нет источник своих привязанностей. Но ему тяжело разобраться. И в себе, и в Хаджимэ. Хината сложный — быть может, величайшая загадка, вставшая на пути Нагито. И впервые… робеет, не решаясь сделать шаг навстречу. Что-то на подкорке сознания стремится ненавидеть его всем сердцем. Иногда, смотря на Хаджимэ, Комаэда понимает, что видит лишь Изуру. Пожалуй, именно это вызывало отвращение. Именно поэтому он из кожи вон лез в попытках заставить Хинату измениться. С губ срывается горький смешок. — Измениться? Он наконец осознаёт значение этих слов в полной мере. Сколько бы он ни старался — тщетно. Сколько бы ни длилась их борьба, Нагито вынес из неё только одно: всем плевать. И та маленькая надежда, теплящаяся внутри, растоптана, растерзана и брошена в волны океана вслед кораблю, на котором уплыл Хаджимэ. К чему привели его усилия? Глаза щиплет от обиды и от крушащего осознания. Комаэда хотел измениться. Хотел изменить. Но заигравшись, он в какой-то момент забыл, что отбросам не дано быть счастливыми. Его удача заключалась в самом шансе стать лучше. Его чёрная полоса забрала всё. Смешок перерастает в смех. Нагито закидывает голову и, вперив взгляд в небо, смеётся во всю глотку. До срыва. До хрипоты. Слёзы катятся по щекам, оставляя после себя солёные дорожки. Окропляют губы. Срываются с челюсти и падают, исчезая в песке. «Задуши». Комаэда тянется руками к горлу и смыкает пальцы. Этого достаточно: к нему тут же возвращается прежний животный страх и почти мазохистичное желание повиноваться. Он сжимает пальцы крепче, раскрывая рот и ловя воздух. Что он… что он делает? Нагито падает на песок. Пытается отдышаться. Закрывает глаза, медленно приходя в себя. Шея всё ещё пульсирует, но теперь, по крайней мере, он в себе. «Мне не стоит возвращаться сюда». Он поспешно поднимается и семенит в сторону моста. Уже не оглядываясь назад.

***

Проходя мимо домика Хаджимэ, Комаэда резко тормозит. В голове сразу звучит сирена: нельзя! Нагито прекрасно это понимает. Понимает, что последствия будут катастрофически неправильными. Но в следующее мгновение уже стоит перед дверью, схватившись за ручку. Капелька холодного пота медленно сползает по виску, кровь яростно стучит в ушах. Задерживает дыхание — и входит внутрь. Комната встречает его затхлостью и полумраком. Шагнув внутрь, Нагито с трудом сдерживает рвотные позывы. Открывшаяся ему картина, мягко говоря… печальна. В самом дальнем углу не привыкший к темноте глаз различает силуэт, отдалённо напоминающий сваленную в кучу одежду. Комаэда проходит внутрь, вертя головой по стороной и цепляя любую, даже мельчайшую деталь. Он и сам не до конца понимает свои мотивы, и зачем — а главное, почему, — он вообще оказался тут. Домик Хинаты значительно отличается от его. Несмотря на схожий интерьер, здесь витает абсолютно иная, почти гнетущая атмосфера. Нагито останавливается возле кровати со скомканным одеялом и с трудом давит в себе почти иррациональное желание поправить его. Затем переводит взгляд на стол, заваленный бумагами. Видимо, Хаджимэ собирался в спешке, уронив несколько особо толстых папок на пол. Комаэда приближается, всё же решаясь взглянуть на документы. Среди кучи отчётов и планов по восстановлению города, он замечает кипу личных писем, подписанных Макото Наэги. Пальцы пробегаются по поверхности стола, барабаня случайный мотив. А затем останавливаются возле ящика. «Я только посмотрю и уйду», — успокаивает себя Нагито и резким движением открывает его. Внутренности едва ли превосходят его ожидания. Ещё больше внешне важных бумаг, обломки карандашей, степлер, несколько фантиков. Комаэда ведёт плечами: внешне Хаджимэ всегда казался ему абсолютно собранным. Кто бы мог подумать, что в самом сердце его обиталища торжествует хаос? Он уж готов закрыть ящик и ретироваться, как вдруг его взгляд цепляет уголок, похожий на фотографию. Ведомый интересом, он вытаскивает её и, включив лампу, чуть не роняет фото на землю, прикрыв рот рукой. Это последнее, что он ожидал обнаружить. Здесь. Одна из немногих сделанных при жизни фотографий. Робкая улыбка. Заспанные, до ужаса знакомые приветливые глаза. Растрёпанные волосы, которые, кажется, не могла пригладить ни одна расчёска. На него смотрела Чиаки. Девушка, когда-то подарившая ему надежду на становление частью класса. Нагито оседает на пол, бережно оглаживая фото. В сердце зарождается колкое, как иголки, чувство. «Если бы… Если бы ты знал, что предателем была именно она, поступил бы так с ней?» Комаэда не соврал. Он бы рисковал жизнью Нанами снова, и снова, и снова. Как в безумном вихре — калейдоскопе — мучения. Впервые ознакомившись с файлом, описывающим смерть ИИ Чиаки, Нагито улыбнулся. Позволил себе восхититься собственной удачей, похвалить себя. Однако то продлилось недолго. Улыбка медленно потухла, стоило ему по кусочкам собрать свои воспоминания. Она была доброй и никогда не опускалась до ненависти к нему, скотине. Вместо этого протянула ему маленькую, хрупкую ручку и показала сочувствие. Комаэда удивлённо смаргивает и резко выдыхает. Зачем он… вспоминает это? Взгляд вновь утыкается в фото. Лёгкие обжигает огнём — ему всё равно. Может, это наказание за то, что он повёл себя как последний ублюдок? Нагито и сам не понимает. Только затем он замечает, что уголок фотографии помят. Словно Хаджимэ много раз хватал её и, обуреваемый десятком чувств, бессознательно сжимал пальцы в кулак. Нанами дорога ему. И Нагито… просто отнял её? Он трясёт головой, пытаясь прийти в себя. Какое ему дело? Он не виноват. В конце концов, она уже давно была… И вдруг Комаэда понимает, что плачет. Тут же, будто стыдясь, что кто-то может увидеть его таким, он утирает слёзы и прячет фото. Смотреть на него — сплошная пытка, выдержать которую Нагито не в силах. Вместо этого он вновь осматривается, ероша волосы. Зачем он пришёл? Атмосфера в комнате странная, тяжёлая: такая знакомая и в то же время далёкая. Комаэда закрывает глаза. Воздух спёртый — десятки различных ароматов тесно сплетаются вместе. Нагито представляет Хаджимэ, сидящего за столом. Изнурённый и вымотанный, он заставляет себя досидеть до самого рассвета. А затем валится на кровать с блаженным выражением лица: руки разведены в стороны, широкая грудь мерно вздымается во сне. Комаэда тихонько хихикает, вспоминая тонкую ниточку слюней в самом уголке его рта. Грудную клетку колет. Нагито вытягивает руку — совсем никуда. Действие выходит неожиданным и скорее отчаянным. Но затем он подцепляет одеяло самыми кончиками пальцев и, ухватившись за него, тянет. Тянет и тянет, пока оно не падает ему на голову, обволакивая тело теплом и запахом Хаджимэ. — Мне жаль, — шепчет Комаэда в пустоту и утыкается в одеяло. — Я должен был умереть. Признание. Прежде молчаливое, оно наконец срывается с губ. Но комната пуста — никто не простит ему греха. И он опускается даже ниже: плачет и молит бога, над которым прежде насмехался. Тонкие пальцы лихорадочно мнут приятную коже ткань. Вдруг рядом садится Хината. Обнимает дрожащее тело, медленно кивает и шепчет добрые слова утешения. Комаэда должен оттолкнуть его. Обязан. — Прекрати мучить меня, — просит он слабым голосом. Он не смеет толкнуть Хаджимэ — нет ни силы, ни воли. — Прекрати. Призраки прошлого сводят его с ума. Вдалеке он видит тусклую фигуру, едва напоминающую Слугу. Тот улыбается. Дико, почти жестоко — и протягивает гниющую руку. Неужто он на самом деле такой? Всего слуга для пожалевших его? Нагито дрожит, вжимаясь в Хинату. — Прогони его. Умоляю. Пожалуйста. Ответа нет. Комаэда вздёргивает голову и лишь тогда понимает, что сидит в объятиях Изуру. Пустые опасно алые глаза пронизывают самую душу. — Нет. Нагито вот-вот вывернет. Он безумен. Безумен же? Почему он видит всё это? — Ты устал, Комаэда, — отвечает Камукура скучающе, не удосужась даже опустить глаза. — Спи. — Но я… — Это приказ. Слуга мерзко хихикает и победоносно отворачивается. Провожая его взглядом, Нагито медленно кивает. — Как пожелаешь. Возможно, он заслуживает такую участь? Возможно, он всего лишь псина, которой суждено послушно сидеть на коленках хозяина? Убаюканный тревогой, он проваливается в сон. Но даже там, прежде успокаивающей пустоте, он не находит покоя. Преследуемый тенями и отголосками, он пробуждается посреди ночи, тяжело дыша. Хаджимэ — или Изуру? — рядом нет. «Я не должен был приходить сюда». Нагито вскакивает на ноги и торопится к выходу. Бросает короткий взгляд за плечо, даже не позаботясь о том, чтобы скрыть своё присутствие от хозяина комнаты, и захлопывает дверь за спиной. Он тошнотворно устал. И всё, что расстилается перед глазами, смахивает больше на припадочный сон. Кто-то окликает его — Нагито пропускает мимо ушей, на шатких ногах бредя в сторону своего единственного убежища. — Никогда больше, — шепчет он яростно и утирает сухие губы тыльной стороной ладони. — Пошло оно всё.

***

Хаджимэ возвращается несколько дней спустя. Он выглядит немного лучше, учитывая, что уезжал он в спешке и бледный, как призрак. Хината здоровается с каждым, улыбаясь, и даже делит с ними ужин. Однако, отсидев минут пятнадцать, он коротко извиняется и покидает стол. Комаэда внимательно наблюдает за ним всё это время, пытаясь поймать его взгляд, — тот умело избегает зрительного контакта. «Что с ним?» — молчаливо размышляет Нагито, спрятав глаза в тарелке. — Ещё пюре, Нагито? — А-а? Сония смотрит на него задумчиво, поглаживая руку Гандама. — Говори, смертный. Тёмная Королева обращается к тебе. Невермайнд задорно смеётся. — Прекрати, Гандам. Ты его испугаешь. — Танака хмурит брови, но всё же одаривает её лёгким подобием улыбки. Сония продолжает: — Так что скажешь? Пюре? — Нет, спасибо, — отмахивается Комаэда. — Мне тоже пора. — Не будешь есть, так и останешься задохликом, — сердито заявляет Аканэ, жуя кусок мяса. Нагито решает проигнорировать её слова. Он быстрым шагом покидает столовую и, едва оставляя себе время на раздумья, бросается вслед за Хинатой. Однако в домике Хаджимэ не оказывается. Сколько бы Нагито ни стучал — бесполезно. Ответа не следовало. В комнате за дверью царила мёртвая тишина. Может, то знак свыше — не лучше ли забыть и бросить всё? Но что-то глубоко внутри кричит, орёт в чистой агонии. Он обязан продолжить. Обязан найти Хаджимэ. Как можно быстрее. И затем Комаэда вспоминает: кабинет. Это всего лишь случайная догадка. Пальцем в небо, грубо говоря. Но на его стороне Абсолютная удача. Поэтому он делает несколько шагов назад и бросается в сторону больницы. Отчаянно ловя ртом воздух, он вступает в здание на дрожащих ногах. Тишину тут же наполняют рваное дыхание. Тут жутко — слишком. Нагито предпочитает не заострять на этом внимание, направляясь прямиком к двери. Делает несколько глубоких вдохов в попытке успокоить бешено стучащее сердце и открывает дверь. Бинго. Хаджимэ здесь: сидит лицом к окну, согнувшись над столом. Его почти незаметно в тусклом свете настольной лампы — единственном источнике света. — Нагито. Его присутствие не остаётся без внимания. Но голос Хинаты спокоен и собран: ни злобы, ни раздражения. Ничего. — Хаджимэ. Комаэда делает несколько шагов к столу. — Стой где стоишь. — И замирает на месте, удивлённо вскинув брови. Хината всё так же не смотрит в его сторону. — Чего тебе надо? — Я хотел поговорить. — Правда? — В его голосе скользит ядовитый скептицизм. — О чём? Ну же, просвети меня. — Я… — Комаэда сглатывает, опираясь о стену. По телу вдруг разливается неожиданная для него самого слабость. — Почему ты избегаешь меня? — Какая разница? — О-о, вижу, тебе понравилось их внимание. Неужто потешил самолюбие собственной важностью? — Что? — Я понимаю, понимаю. — Нагито усмехается и подступает ближе. — Я ведь не забыл про твою важную, важную роль. Ты не даёшь. «Да зачем мне вообще тратить своё драгоценное на время на этот кусок отродья?» Так думаешь? — Нет, я… — Нет? Тогда просвети меня. — Комаэда склоняется к нему, кладя руку на спинку стула. Нервы Хаджимэ всё же сдают, и он поднимает голову, с вызовом отвечая на взгляд Комаэды. — Какого хуя тебе от меня надо? — шипит он. Но взгляд его глаз… Загнанное в клетку животное, только и ждущее возможности сбежать. Нагито тут же замечает и отступать уже не собирается. — Я ведь уже говорил, нет? Всего лишь диалог. Ты да я. Как в старые добрые. Заманчиво, а? Хината судорожно выдыхает. — У меня нет времени болтать с тобой. Либо переходи к сути, либо проваливай. — Он яростно сжимает ручку — да с такой силой, что та жалостливо хрустит, вот-вот готовая сломаться. — Нет. — Комаэда склоняется ещё ниже и накрывает тыльную сторону его руки. Шепчет ласково, успокаивающе. — Достаточно. Хаджимэ почти подпрыгивает на месте, словно через него проходит разряд тока. Он почти рефлекторно пытается одёрнуть руку, но всё же передумывает. Его глаза, однако, нервно бегают по комнате. — Пожалуйста, оставь меня. Его голос — его просьба — звучит знакомо. Почти как… как Нагито? Тот замирает на мгновение, сражённый неожиданным осознанием. Может, они не так и отличны? — Позже. — Что ты от меня хочешь? — Туговат ты на голову, а-а? — Эй! — Прости. Это выше меня. — Он давит чеширскую улыбку и запрыгивает на стол. — Та-а-ак… Ты мне ответишь? — А у меня есть выбор? — Комаэда пожимает плечами. Хината тяжело вздыхает, откидываясь на спинку стула. — Так и думал. — Почему ты работаешь? — Почему нет? — А-а, так всё же туповат. — Ещё одно слово, и я вышвырну твою задницу за дверь. — Страх-то какой. Но на вопрос ты так и не ответил. — Не ответил, — устало соглашается Хаджимэ, закрывая глаза. — Я всего лишь работаю во благо будущего. Не подзабыл про свои пылкие речи? — М-хм. — Разве мы так уж сильно отличаемся? Разве плохо, что я хочу видеть счастье своих друзей? — А что насчёт тебя? — Что насчёт меня? — Когда ты будешь счастливым? — в лоб спрашивает Нагито, склоняя голову вбок. — Я… — Хината запинается и замолкает. Ресницы едва заметно вздрагивают, с губ срывается вздох. — Это так важно? — Разве нет? — Слушай, Комаэда. — Голос Хаджимэ становится жёстче и холоднее на пару тонов. — Я ценю твоё остроумие. Но отъебись от меня сейчас, пожалуйста. Я устал. — А-а вот теперь ты устал? — хмурится Комаэда, качая ногой. — Прискорбно. — Просто… Просто уходи. Мне нужно побыть одному. Нагито закусывает губу, бледнея. Тонкая ниточка, протянувшаяся между ними, начинает рваться с треском. Он ломается изнутри. Комаэда приложил все свои силы, пытаясь достучаться до Хинаты. Но на какое вообще сострадание он способен? Бестактный кусок дерьма. Он опускает глаза, проваливаясь глубоко в мысли. Наверное, подсознательно Нагито всегда знал, что однажды это случится. Но, столкнувшись с действительностью, он не знает, что делать. Слуга внутри вопит и скребёт по стенкам души. «Уйди», — шепчет он и снова гадко улыбается, размеренно помахивая рукой в перчатке. Комаэда действительно хочет поддаться уговорам, как тогда, сидя в руках Изуру. Развернуться и уйти. Перестать лезть в то, что его совсем не касается. Сделать вид, что ему всё равно. Но вопреки всему — и впредь всему — самому себе — он остаётся на месте. Мнётся всего долю секунды и затем мягко кладёт руку на плечо Хаджимэ. Их взгляды пересекаются. Хорошая ли это идея? Несусветная глупость? Но поворачивать назад уже нет смысла.