***
Несколько дней назад Долгое ожидание вдоволь наскучило ей, но оно стоило жизни. Не отпустит же он после стольких лет верной службы? Разве что убьёт. Колени болезненно столкнулись с сырыми каменными плитами, и она недовольно охнула сквозь холщовый мешок, что был на голове. Растёрла ноющие запястья, когда руки развязали, и попыталась встать. Но сильные ладони привычно легли на плечи, удерживая, вынуждая покорно стоять на коленях. — Надо же, — глухо усмехнулась, шумно втянула пыльный из-за мешка воздух, — идут года, а ваши способы не меняются. Величественные шаги неторопливо приближались, напоминая о давних разногласиях. Знакомый звук разрезал тишину, нарушаемую сталкивающимися с каменной поверхностью каплями — трость приземлилась совсем близко, по левую её ногу. Вздрогнула, в следующий же миг почувствовала, как мешок медленно заскользил, оголил голову. Пальцы, усыпанные перстнями, почти заботливо приподняли подбородок, заставляя смотреть в чёрные глаза. Он заинтересованно наклонил голову, разглядывая давнюю помощницу в грязных делах, после чего без капли глумления заявил: — Не меняешься, всё так же хороша. Надеюсь, и навыки свои не утратила. Есть новое дело. Взгляд кропотливо проследил за застывшим отвращением, что плохо скрывалось на округлом женском личике. Усмехнулся и вскинул брови — совсем не ожидал такой реакции. Отозвал недоумевающих слуг, чтобы насладиться её негодованием. Ждал, когда выйдет из себя. И дождался. — Не думай, будто стану тебе снова помогать! — У тебя разве есть выбор, милая? — усмехнулся. — Ты забываешь, кто находится у меня. Забываешь, что я могу сделать с ней. Она лишь отчаянно усмехнулась в ответ, наконец встав, поравнялась с ним. Сделала уверенный шаг навстречу — совсем не такой, какой положен ей. — Не сможешь, — вздёрнула голову, — не сможешь покончить ни с ней, ни со мной. Мы оба это знаем.***
Обеспокоенные вопли слуг, суетящиеся вокруг лекари — всё смешалось, затуманивая взор непроглядной пеленой. Воздуха не хватало сильнее с каждым мгновением, а всё-таки успевший попасть в горло неприятно обжигал его. Оттого султаншу своими цепкими лапами схватил кашель, который почему-то с каждым приступом усиливал головокружение. Так нелепо и ожидаемо, что она был рассмеялась, да нет сил. Вокруг было темно, однако Кёсем Султан видела чьи-то глаза. Зелёные, так похожие на её собственные. Странно волнующиеся, с немой просьбой. Они словно что-то нашептывали, однако шёпот тот был несвязный, неразборчивый. Вели глубоко в безызвестность, но внушали доверие. И она доверилась. Бежала по тёмному коридору пустоты, так слепо надеясь на спасение. Бежала, пока паутины преграждали путь. Пока при малейшем просвете сомнительные тени мелькали своими дикими танцами. Пока мертвенно холодные, иссохшиеся руки тянулись со всех сторон. Уже увидела долгожданный солнечный свет, но вдруг запнулась о маленький камушек. Остановилась на долю мгновения — чтобы не упасть. Пустота отразила саму себя. И глаза посмотрели с укоризной, холодно, осуждающе. А позже бесследно растворились во мраке. Повеяло мерзлотой. Это зима всем своим существом предвещала беду. Она никогда не любила зиму. За холод, обжигающий кожу снег; за постоянное ожидание беды, за… Не любила, не собиралась любить, пусть даже именно зима была её спасением. Заинтересовавшись, султанша на ощупь нашла тот треклятый камень: по ощущениям он был размером в половину мизинца, однако и его хватило, чтобы всё испортить. Только он был неожиданно горяч и почти обжигал ладонь. «Живой?» — странная, взявшаяся из неоткуда мысль эхом заполнила пустоту. — Думаешь? — прохрипел вдруг из-за спины чужой голос. Тогда Кёсем Султан, испугавшись, выронила камень. Ладонь всё ещё хранила воспоминания о его заманчивом тепле. И было в нём что-то неладное. То, чего Валиде Султан не могла видеть во тьме: он расколол саму пустоту надвое, а трещина, поначалу такая неприметная, разошлась сильнее. Жарким паром обдало лицо, оттого она плотно сомкнула веки, чтобы не видеть полыхающего отовсюду пространства. — Каждый раз, глядя в ваши глаза, я вижу клевер… Смутно знакомый голос с каждым мгновением приближался. Завораживал своей плавностью и вязкость. От него по телу привычно рассыпались мурашки, а щёки уже пылали огнём. Её внезапно осенила догадка. — Хочется утонуть в том клевере, затеряться… Думаю, может, стоит попытать удачу? — голос ласковый, такой знакомый. Разве может кто-то другой обладать его голосом? Забытое чувство зарябило в сердце, сгущаясь всё сильнее. Оно разливалось по венам тяжёлым искушением. Отчего вдруг так резко захотелось открыть глаза, улыбнуться, увидев его, и погрузиться в тёплые объятия? Темнота внезапно начала рассеиваться, бликуя в пустоте. А вокруг уже не пламя — прохладный ветерок обдувал лицо. И она робко приоткрыла глаза, позволила себе залюбоваться простыми цветами, что росли под ногами и так удачно повторяли клевер. От следующей догадки неверяще усмехнулась, но всё же перевела взгляд куда-то в сторону. То ли от яркого солнца, то ли сами по себе его глаза мягко светились зелёным светом, как и раньше освещали путь. Он был совсем близко, в нескольких шагах. А Валиде Султан, совсем не раздумывая, шагнула в его объятия, наслаждаясь моментом. Только непредвиденная нерешительность застигла её врасплох: словно подозревая неладное, отстранилась. Заглянула вглубь очей, ищя хоть что-то родное. В страхе попятилась назад — не нашла. Однако то тяжёлое чувство сразу же сковало Кёсем Султан, не позволяя сделать и шага, пока она тщетно пыталась отдалиться. Самозванец лишь открыто насмехался, как, впрочем, и всегда, насмехался над ними — жалкими людишками. Незамеченный ею кинжал вонзился в плоть. — Отчего цветёт клевер, Кёсем Султан? — уже не скрывал своего чужого, хриплого голоса. Темнота и боль окончательно поглотили её.***
Рассеянный взгляд невольно остановился на узоре подушек, и воспоминания нахлынули с новой силой. Тогда Атике Султан утёрла слёзы, отпустив наконец руку своей матушки. Никак не укладывалась в голове реакция сестры во время прошлого разговора, когда она пыталась разузнать что-нибудь от её. Гевхерхан, всегда такая спокойная и доброжелательная, впервые не стала терпеть её капризы: не скрыла раздражения. Хотя оно было каким-то странным, неуместным. Будто бы та знала что-то и отчаянно пыталась скрыть. Она ведь совсем не глупа… Могла ли тоже заметить, но молчать потому, что все эти догадки могут показать глупыми, если не безумными вовсе? Атике чуть недовольно повела плечом, почувствовав, как руки сестры заботливо оплетают подрагивающие плечи, очевидно, желая успокоить. А в следующий миг медленно развернулась, задумчиво прожигая ту взглядом. Неясная обида поселилась в ней из-за её молчания, как сейчас, так и в целом — всё же в глазах её плескалась осознанность. Неужели не сочла нужным поделиться своими мыслями с ней, родной сестрой? — Какая ты спокойная, аж тошно, — после длительной тишины не знала, что сказать, однако горечь не желала отступать. — Может, твоих рук дело? Ты же до последнего не верила, что Топала казнили по приказу брата-повелителя, а не нашей матушки! — Атике?.. — Гевхерхан непонимающе повела головой. В ответ лишь с сожалением оглядела её: с распухшими от слёз, красными глазами и чуть всклоченными волосами та больше походила на умалишённую, чем на представителя династии. Однако при упоминании покойного супруга Гевхерхан необъяснимо напряглась. Какое ей до этого дело? И почему так много в голосе огорчения? — Отчего же ты так любишь молчать? — задумчиво протянула та, встав с краешка ложа. — Знаешь, я думала, что мне всегда лишь казалось, но теперь понимаю… — её речь прервал стук в двери, что незамедлительно отворились. — Гевхерхан Султан, Атике Султан, — в покоях появился Силахтар Ага, которого падишах решил не брать в поход, а оставить рядом с матушкой, несмотря на все свои подозрения, ведь он по-прежнему так сильно доверял лишь ему одному. — Стоит сообщить о произошедшем нашим шехзаде… — Не нужно. — Что значит «не нужно»?! — возмутилась Атике и сразу же вернула внимание на сестру. — Мало того, что ты сделала всё, чтобы во дворце никто ничего не узнал, так ещё и от братьев хочешь скрыть? — Султанша, — одёрнул ту хранитель покоев, — нам ни к чему шум и сплетни, — чуть притих, — но, думаю, вы пра… — а заметив на себе заранее благодарный взгляд Гевхерхан Султан, не смог продолжить. — Весть брату-повелитель уже доставлена? — она как ни в чём не бывало слабо улыбнулась аге. — Я послал самого надёжного гонца. — Что говорит Лалезар Калфа? Она знает что-то? Силахтар пожал плечами: — Ничего особенного. Нашла Валиде Султан в таком состоянии, позвала лекарей. Только и всего. Теперь Гевхерхан беспокоил вполне ожидаемый гнев брата (как же могли недосмотреть, когда дело касается его матушки?!), поэтому она оставила Атике на попечение хранителя покоев, который скорбно скривил лицо, но не посмел отказать ей в маленькой просьбе. Сама же поспешила встретить падишаха, что вот-вот должен был прибыть.***
Мурад, лихо спрыгнув с коня, уже направлялся к главному входу Топкапы. Однако встретил сестру, которая, воспользовавшись его замешательством, осторожно повела в дворцовый сад, пока тот непонимающе косился на неё. А когда пытался вырваться из без того слабой хватки, получал в ответ строгое: «Тебе сейчас туда не надо, брат». Но уже скоро не смог сдержать порыв: — Что всё это значит, Гевхерхан? Нашу Валиде отравили, а ты говоришь, что мне там нечего делать? — Не забывай: Айше тоже отравили. — Да какое мне дело до Айше! — снова вспылил султан. Тогда она тяжело вздохнула, отпустила его локоть, но встала напротив, не позволяя уйти. — Послушай меня, пожалуйста, — начала султанша. — Я знаю, что ты беспокоишься, но… — Мурад перебил сестру. — Что ты знаешь?! — терпение уже было на исходе. — Не будем ссориться, Гевхерхан, мне нужно увидеть Валиде, дай пройти. Но и терпение Гевхерхан Султан имело предел, а грани его уже перешла Атике. Ей порядком надоело успокаивать всех и вся. Поэтому она едва ли не в первый раз позволила себе повысить голос на брата-повелителя. — Я знаю достаточно, поверь, — падишах чуть вздрогнул, ведь не ожидал такой строгости от неё. — Знаю, как тебе важно видеть матушку в здравии. Знаю, что ты напрасно изведёшь себя. Поэтому прошу, брат, не надо, не тревожь ни её, ни себя. Наша Валиде порядке, лекари обо всём позаботились. Обещаю: как только матушка очнётся, ты узнаешь об этом первым. Только слов сестры Мураду было мало, ведь ему казалось, что с её чересчур спокойным выражением лица можно лишь что-то скрывать. О подозрениях и речи не шло, но такое поведение вынудило падишаха обратиться к лекарям, чтобы удостовериться: повода для беспокойства действительно нет. А матушку решил всё-таки не тревожить — здесь сестра была права. Правда, не смог сдержать порыв, когда раскрылась небольшая ложь во благо: помимо отравления с Кёсем Султан происходит ещё нечто странное. То, выявление чего может занять чуть больше времени, и именно оно усугубило состояние Валиде Султан после того, как яд начал действовать. Поэтому поспешил к ней, не имея желания доверять Валиде кому-то, кроме себя. Правда, в том, что стоит доверять себе, тоже сомневался порой. Он вовсе не хотел, чтобы получилось вот так. Однако в моменты ссор с ней, или даже небольших разногласий, падишах невольно забывал обо всём, что их связывало. Был сам не свой и ничего не мог поделать. Но всё перестало иметь значение, ведь в данный момент важно для него было одно: вновь услышать её голос, заглянуть в глубокие глаза, раствориться в жасминовом аромате — убедиться, что человеку, милому сердцу, не грозит опасность. Только Валиде Султан без сознания искусным изваянием покоилась на бархате. И от такого зрелища у него перехватило дыхание: для его взора эта картина была в новинку, ведь она, без колкостей и чрезмерной самоуверенности, была почти беззащитна, хоть от неё, как и прежде, веяло могуществом. Теперь же немного яснее стало для падишаха её безрассудное желание начинать конфликты первой — дабы не выдать своих слабостей. Однако, глядя на матушку, он не мог назвать её слабой: чего лишь стоило терпеть его бесстыдство и наглость. А она не сломалась под тем напором. По крайней мере, ему очень хотелось в это верить. Иначе он себя не простит. — Моя вина неискупима, — нерешительно начал Мурад, заключая одну из её рук в свои, — и я даже не прошу прощения… Но сделаю всё, чтобы не допустить такого впредь! В моих намерениях нет ничего, что могло бы расцениваться как грех. Я лишь желаю осчастливить тебя, Валиде, возложу к твоим ногам всё, чего пожелает твоя душа! Я сбился с пути, но только ты сможешь исправить это! Такой путь, не разрознившись, возможно пройти лишь рука об руку. И, с твоего позволения, мы пройдём…***
По приезде повелителя во дворец, скрыть происшествие с отравлением его Валиде и Хасеки Султан не удалось. И то было на руку Гюльбахар Султан, ведь после недавнего разговора с Синаном в ней невольно зарождались страшные сомнения в собственном сыне. Теперь же, зная участь, которая была уготована для Кёсем Султан неделей ранее, но была запрещена ею самой, она была уверена в своих догадках. Поэтому встретила сына, что пришёл поцеловать ей руку и пожелать хорошего дня, хмурой. Только не решалась сразу обвинять его в подобном, а искренне хотела понять причину той ненависти к названной матери. С его слов, Баязид терпеть не мог Валиде Султан сильнее, чем она сама, правда, понимая все риски, никогда не показывал того на всеобщее обозрение. Лишь делился со своим соратником, верным пашой. — Матушка? — прервал мысли женщины родной голос. — Что-то случилось? — Рассказывай, — Гюльбахар улыбнулась, но вышло натянуто и совсем не правдоподобно, — я слушаю, сынок. И всё же для себя султанша решила обсудить отравление Кёсем с Синаном Пашой, а не с сыном.***
— Не понимаю, о чём ты, Атике, — невозмутимо ответила Гевхерхан, наблюдая за кружащей по покоям сестрой. — Что я должна, по-твоему, знать? Та напряжённо вздохнула, но под её укоризненный взгляд села рядом, не сводя с неё глаз. — Гевхерхан, — заискивающе начала, — послушай… — осторожно взяла ладони сестры в свои, надеясь внушить доверие. — Если у тебя есть что-то на душе, что беспокоит тебя, то ты всегда можешь положиться на меня. Совет, может, и не дам, но обязательно выслушаю, не осужу. Разве не это объединяет семью? Не нужно бояться доверять друг другу, даже самое сокровенное… Гевхерхан Султан удивлённо покосилась на Атике — настолько убедительны были её речи. Однако, догадавшись, что за всем этим стоит, как и всегда, обыкновенное любопытство, она лишь хмыкнула. — Знаю, непривычно, — та сразу же подбодрила сестру, — только нельзя терять связь с тем, с кем она дарованна Всевышнем. Время сейчас такое: разногласия поджидают каждого везде. Давай не будем отдаляться, — победно улыбнулась, когда заметила лёгкую улыбку Гевхерхан. — Раз тебе тяжело, начну, пожалуй, я…***
Прошло чуть больше суток, прежде чем Кёсем Султан очнулась и окончательно оправилась от воздействия яда. А после прошла целая неделя молчания во избежании путаницы мыслей и чувств. Как стало известно падишаху только сейчас, осложнения вызвала болезнь со странным названием — диабет. И опечалило его то, что он неизлечим. Мурад сразу же поспешил к матушке, решив, что спустя столько времени всё-таки хорошо было бы её навестить. Вновь необъяснимый трепет овеял его, когда двери распахнулись. Только в покоях никого не оказалось. Тихо ступая, он огляделся, позже заметил её на балконе. Валиде Султан сидела на тахте, кажется, что-то вышивала. Движения рук её были такими точными и изящными, что он невольно залюбовался матушкой. А из уст разливался по свежему воздуху знакомый с детства мотив. Она заметила на себе этот взгляд почти в мгновение: почувствовала, как неожиданно задрожали пальцы, будто его волнение передалось ей. Однако не развернулась к сыну-повелителю сразу, решила понаблюдать. Он осторожно приблизился к ней, не желая отвлекать от кропотливого дела, но всё же был пойман в нескольких шагах от цели. — Мурад, — остановил его тёплый голос, — добро пожаловать. Кёсем Султан отложила деревянные пяльцы с натянутой на них тканью в сторону. Немного засомневалась, но встала и подошла к нежданному гостю. Впрочем, не такому уж и нежданному: предполагала, что рано или поздно он разузнает о болезни и обязательно придёт выяснять что-нибудь, как любит то делать всегда. Повиновавшись привычке, султанша протянула руку для поцелуя, совсем не задумываясь о том, что будет дальше. И хоть падишах, если верить словам Гевхерхан, никак не мог оставить её одну, пока она была без сознания, неприятный осадок остался. Пришёл бы он, если бы не узнал?.. Отчего-то совсем глупым показался ей этот жест, и Валиде Султан надумала убрать протянутую руку. Однако Мурад вовремя примкнул губами к тыльной стороне ладони, правда, чуть дольше обычного — о том, что нужно ещё и прикоснуться лбом, вспомнил в последний момент. В том не было ничего удивительного, но оба смутились, пытаясь хоть как-то угомонить вновь рвущийся наружу вихрь чувств. Кёсем Султан первая отступила назад, а позже и вовсе отошла к парапету. Падишах издалека заметил, насколько сильно сцеплены пальцы на нём. Поэтому, не желая лишь предполагать, двинулся за матушкой, остановился совсем рядом. На лице её вырисовывались кривой усмешкой душевные муки и нечто, неподвластное объяснениям. — А я думала, что ты уже забыл про меня… — прозвучало после затяжной тишины. То ли ему почудилось, то ли в голосе чётко прослеживалась некая уязвлённость. Мурад сначала вскинул брови от удивления, но позже виновато поджал губы — не знал, чем ответить очевидно обиженной матушке. Конечно, лучше сказать правду. Только вряд ли она желает услышать, что просто находиться рядом — для него целая беда. Что жжение в груди настолько невыносимо, что он вот-вот признается, позабыв о давнем обещании оберегать её вопреки всему. Ведь, в таком случае, не сможет уберечь от себя самого. Странная решительность разлилась по телу вместе с тем невыносимым жжением в сердце. Не раздумывая больше, он порывисто сжал султаншу в своих объятиях. Она неловко прижалась к нему, даже не терзая себя мыслями о приличии и каких-то нормах. Только гордость распаляла обиду, подталкивала ответить чем-нибудь острым на его жест. Но вдруг приутихла, когда тот с нескрываемой нежностью прошептал: «Вас невозможно забыть, Валиде моя». Впервые за целую неделю ей стало спокойнее. Руки сами потянулись обнять его в ответ прежде, чем султанша поняла, что наделала. Но исправлять ничего уже не хотелось. А ведь совсем недавно она, встретившись с гранью, которую они вроде бы перешли, а вроде бы нет, всерьёз решила закончить всё возможное на такой странной ноте, недосказанность которой оставляла лишь призрачную надежду на то, что у неё получится. И у неё не получилось. Не получилось погрузиться в вечное молчание и холод, не захотелось заканчивать ещё не начавшееся. Кёсем Султан встретилась лицом к лицу со своим главным страхом: хоть и не признавала, боялась наскучить ему, потерять его; быть просто-напросто использованной, забытой. Никогда ещё не чувствовала себя столь слабой, уж тем более перед своими страхами. Эти чувства действительно истязали её, сильнее привязывали к нему, только женщина никак не хотела прощаться с ними, несмотря на ясное понимание того, что с каждым днём сильнее нуждается в нём. — Больше никогда не скрывайте от меня ничего, Валиде, — без капли гнева попросил падишах. — Не отдаляйтесь от меня, пожалуйста. Я хочу быть рядом… Взгляд внимательно проследил за тем, как та, чуть отстранившись, со странной надеждой наблюдала за каждым его действием. Догадки по этому поводу терзали падишаха изо дня в день. Однако сейчас, вновь заметив, насколько матушка изменилась, стоило ему придти, ничего не мог поделать с очевидным: все её жесты, слова и даже возмущения могли значить лишь одно. Иначе как понимать то смущение; разочарованный и глубоко обиженный, оскорблённый тон; извечное и зачастую совершенно беспричинное недовольство Фарьей, в конце концов? Отчего-то думалось ему, что здравомыслящий человек в подобной ситуации навсегда отвернётся, не позволит и шага сделать в его сторону, но никак не будет обнимать, тихо всхлипывая, а позже говорить так по-детски опечаленно: «Ты забыл про меня». Если бы молчание могло решить все проблемы… Так или иначе, обстоятельства неизменно приводили их к тому самому, неприятному разговору. И его никак нельзя было откладывать на потом. Оттого Мурад решил взять эту ношу на себя, хотя вина их была равна. — Ничто не забыто, — тихо начал, по-прежнему успокаивая женщину своими объятиями, — хотим мы того или нет, забыть не получится, Валиде… Кёсем Султан поначалу не придала значения, а позже неверяще отстранилась: ясное осознание случившегося в глазах сына не на шутку испугало её. Она в мгновение напряглась, нахмурилась. — Отныне молчать не получится, да и не стоит вовсе. Я не желаю, чтобы каждый наш разговор был таким тяжёлым, чтобы вы страдали. Кажется, будет сложно, но…я хочу, чтобы всё было, как раньше… — и то было истиной. Правда, кроме последней фразы. Нет, он не хотел, чтобы как раньше. Совсем не хотел. Не хотел быть в её глазах лишь сыном — ребёнком. Свои мысли и желания его никак не смущали, поэтому, после той ночи, невольно закрадывались ну очень безумные предположения. Раз решила вернуть власть таким способом, могла ли видеть в нём не только сына? Могла ли представлять его мужчиной, которому можно доверить не только себя, но и своё сердце? Ведь если бы она тогда не остановила его, обратного пути бы не было. Значит, она прекрасно понимала, на что идёт, к чему, в конце концов, приведёт всё то. Приведёт к тому, что рано или поздно сама не сможет устоять, втянется в опасную забаву, манипулируя его чувствами. Прояснилось лишь одно: она всё же знала о существовании его порочных чувств. Ведь хотя и до невозможности уверена в себе, вряд ли бы решилась пойти по такому пути вслепую. Может, именно поэтому избегала его, не желая отвращению к нему давать возможность разрастись? Не могла смириться с душевной болью? Но неужели считает то...позволительным? Почему же позволяет быть так близко, очень близко, даже не опасаясь ничего? Почему сама стремится быть так близко? Валиде Султан, после долгого молчания, наконец шумно выдохнула, устало отвела взгляд. Вернулась к парапету, не в силах смотреть ему в глаза. От него не скрылось, что каждое движение той было скованным. Ладони её тотчас принялись растирать виски. — Как раньше уже не получится, Мурад, — голос чуть подрагивал и норовил сорваться, — ничего не будет, как раньше. Это невозможно! — Валиде… — падишах приблизился к ней, вновь заботливо приобнял матушку за плечи — теперь уже со спины. И между ними не осталось ни воздуха, ни прежнего холода. — Не говорите так, прошу. Мы же ничего не потеряем, если попробуем. — Мурад… — о, как же она называла его по имени! Так сбивчиво, с придыханием и несколько тревожно. Падишаха сводил с ума её голос: он был шумом волн Босфора, пением птиц, ароматом скромных цветов, рябью скорого дождя перед глазами. Был всегда где-то рядом, но всегда оставался недосягаемым для него. — Мурад?.. — Кёсем Султан окликнула его во второй раз, и лишь тогда тот вынырнул из забытия. — Я говорила с Силахтаром, всё указывает на Фарью. Слышала, ты решил её казнить… Он осторожно склонил свою голову к её голове, отстранённо прошептал: — Не думайте об этом. На пасмурном небе засияло солнце, лучи его задорно осветили всё вокруг. И прохладный воздух согрелся, наполнился чем-то терпким, сладким. А тучки стыдливо меркли вместе с обидой. Оба прекрасно понимали, что на самом деле скрывалось за этими почти невинными объятиями. Тем не менее, в этот раз никого из них оно не остановило. Пусть скоро, вероятно, они снова будут срывать друг на друге злость; забывать о самом главном и перебрасываться, вообще-то, оскорбляющими словами. Пусть. А пока пусть будет так. Мурад слышал нотки знакомого аромата и вдыхал его не без удовольствия, но осторожно, незаметно — чтобы не смутить её таким поведением. Нос его был удачно близко с её затылком, только он не мог, хотя очень желал, погрузиться в ароматные волосы. Хотя бы потому, что те были сплетены в сложную причёску, да и сам падишах не спешил так открыто наслаждаться ею: её теплом, нежностью, в конце концов, тем же ароматом. Также сильно желал запечатлеть на макушке лёгкий, такой целомудренный поцелуй в сравнении с тем, что случился между ними тогда — в злополучную ночь. Но никак не мог спугнуть матушку сейчас, когда, кажется, всё уже решено и без их вмешательства. Поэтому довольствовался лишь тем, что она не отвергла. Кёсем Султан чувствовала: эти объятия совсем другие, не такие, какие были в прошлый раз — когда она оступилась и упала в его руки. Видимо, в тот день всё и пошло под откос: именно тогда в ней зародились страшные сомнения, которые подтвердились почти сразу. Но она так остро нуждалась в его понимании, терпении, что теперь не могла изжить внутри себя то слепое умиротворение и доверие. Хотя кому ей доверять, если не ему? Ладони его, заботливо огладив предплечья женщины, стремились к её ладоням, намереваясь переплести. А она позволила, крепко сжала в ответ. Правда всплыла на поверхность или, кажется, всегда была на поверхности. Ушло смущение, ушло всё, мешающее просто наслаждаться моментом. Она развернулась к нему слишком резко. Тяжело дышала от собственных мыслей, однако пыталась оправдать внезапный порыв тем, что не привыкла…нет, просто не умеет подчиняться. Всегда начинала сама, что ж… И как бы абсурдно то не было, внутренний голос подсказывал, что действует она решительно правильно. На губах у Мурада играла лёгкая улыбка, а глаза мягко блестели от яркого солнечного света. Странное чувство, будто такое уже случалось, настигло женщину очень некстати. Валиде Султан, отчаянно глуша все опасения и отголоски стыда, всё-таки решительно приблизилась к падишаху. Но стушевалась, когда тот отвлёкся от созерцания природы и с приятным удивлением оглядел её. — Я понимаю твой гнев, — вместо планируемого, она неожиданно для себя самой начала спешно оправдываться, зачем-то оглядываясь по сторонам, — такому нет прощения. Фарья из другой династии, правильнее будет выслать её на родину, чтобы та понесла наказание по их устоям. Сейчас не время, не нужно обострять межгосударственные конфликты. Конечно, я не вправе тебе указывать, ведь ты — падишах. Однако мне будет очень приятно, если ты прислушаешься и… — Кёсем Султан замолкла, когда его пальцы заскользили между её, разъединяя руки. Уже хотела продолжить, но тёплые ладони легли на щёки, нежно оглаживая. Мурад боролся не только сам с собой, а, прежде всего, с ней. Всё было так очевидно, совсем не прикрыто никакими намёками, что, вероятно, её саму это остановило. Только падишах был уверен: не показалось. Он видел тот рассеянный, метающийся взгляд; чувствовал, как она в ответ на его жест не побоялась накрыть ладонями крепкие плечи; буквально слышал её внутренний голос и то, что он нашёптывал. — Не сейчас, — тихо объяснился, хотя всё было понятно и без слов. Совсем не верил в реальность происходящего, однако заметил в глазах напротив благодарность за решительность с его стороны, даже такую бездумную. Кёсем Султан томилась в мучительном ожидании, искренне надеясь, что сейчас не вбежит Атике, как то случилось в прошлый раз. Теперь, когда осознание серьёзности всего этого обжигающим комом встало в горле, мир перестал казаться таким пёстрым, красочным. Оттого она прикрыла глаза, предвкушая не ту животную страсть, а утомляющую и вязкую нежность. И никак не хотела признаваться себе в том, что сейчас ощущает себя наивной, влюблённой Анастасией. «Кажется, слишком быстро…» — здравая, или не совсем, мысль едва сдерживала настолько естественное для неё желание поддаться вперёд первой. Однако обоим им было нечего терять: после всего, что произошло тогда, такое справедливо можно обозвать лишь небольшой шалостью, нежеланием противиться чувствам и идти на поводу у сложившихся традиций. Хотя и его, и её мысли неизменно возвращались в те странные моменты, которые никак не могли присутствовать в их жизни как между матерью и сыном, но и не были пронизаны такой откровенностью и осознанностью, оба за ненадобностью вычёркивали их, желая перевернуть те страницы, закрыть навсегда ту книгу; желая написать свою, в которой не будет столько боли и тревог. «Я лишь желаю осчастливить тебя, Валиде, возложу к твоим ногам всё, чего пожелает твоя душа!» — вспомнилось недавнее обращение, и Мурад тотчас озвучил его, пропустив навязчивое «валиде». Она не раскрывала глаза, но лёгкая улыбка озарила лицо прежде, чем падишах сумел едва ощутимо коснуться её губ своими. Лишь коснуться, боязливо и осторожно, всего лишь на мгновение, которое длилось для обоих месяца, годы, прожитые вместе, правда, совсем не такие, как сейчас — без той болезненной правды, без признаний. Единственное робкое касание, сравнимое с невесомым порывом ветерка, что не мог унести за собой даже небольшое письмо, в котором было бы сказано то, о чём нельзя говорить в стенах дворца. «Отчего цветёт клевер, Кёсем Султан?» — неестественно хриплый, смутно знакомый голос вернул её с небес на землю. А темнота засияла обрывками видений с окровавленным кинжалом, злобным смехом и таким родным, но чужим человеком. Человеком ли?.. Внезапная боль пронзила султаншу, отрезвляя. В последний момент, когда падишах намеревался позволить себе чуть больше того невесомого прикосновения к её губам, она резко отпрянула от сына и отвернулась, дабы скрыть плескающуюся в глазах тревогу. Нервно схватилась за сердце, пытаясь понять настоящая ли боль. Вдохнула по-прежнему холодный воздух и оглядела по-прежнему хмурое небо. Мурад скорбно зажмурился, обезоруженный такой реакцией. Теперь вина с новой силой вгрызалась в сердце. Всё же было так прекрасно, отчего она..? — Валиде… — ему стоило немалых усилий назвать её матушкой. И теперь падишах взаправду не знал, как вести себя. Но не могло же такое показаться? Ведь они только, казалось, всё разрешили, но… В самом деле, чего бояться после всего того? Да и Кёсем Султан не возмутилась, не прогнала, а лишь привычно отошла от него, как любила делать, когда была чем-то недовольна в нём. «Наверное, пыталась взыграть на совести, раз упрямо ждала извинений даже тогда, когда те не требовались» — размышлял одинокими вечерами Мурад, так отчаянно желая разгадать эту женщину. Он всё-таки подошёл, хоть и боялся, что сделает хуже. Только приблизился, встал рядом — снова не решился на большее. — Вы в порядке? — не придумал ничего лучше. Уж слишком сбило с толку его всё это. — Да. Падишах, разочарованный таким сухим тоном, не желал больше терпеть холодный ветер, что безжалостно бил в лицо, однако никак не мог оставить её в таком состоянии. Уж лучше объясниться прямо сейчас, чем вновь столкнуться с долгим непониманием. — Послушайте, я… — султанша не дала ему договорить. — Уходи, Мурад, — скопировала его манеру, скривив лицо: — не сейчас! — Валиде, — падишах даже тяжело сглотнул, прежде чем вновь осмелиться обратиться к женщине так. Но он ничего не мог поделать со своей пылкостью, оттого ему начинала надоедать гнетущая тишина, — как мне это понимать? — Уходи, — уже срывающимся голосом повторила она. И Мурад ушёл, наверное, впервые не желая идти против её воли.***
Кёсем Султан никак не могла найти себе место после ухода падишаха, хотя понимала, что то решение было самым разумным из возможных. Она не помнила, в какой момент осознала, что забылась; не помнила, что сказала ему; не помнила, отчего захотелось прогнать его. Как бы странно то не было, она сумела запомнить лишь осторожное прикосновение к своим губам, а в нём было нечто сокровенное, то, что невозможно доверить никому. И она с ужасом вспоминала вкус той сокровенности, такой горький, но приятный. Теперь окончательно понимала, что именно имело тот вкус. Ведь сама когда-то, во времена покойного султана Ахмеда, ощущала его на своих губах после поцелуя с тем. Однако, несмотря на все усилия, никогда не могла передать частичку своей любви. Может, потому, что не было никакой любви — лишь сильнейшая привязанность и доверие. Оттого Валиде Султан и боялась привязаться к сыну ещё сильнее, боялась, что та привязанность изживёт все чувства. А глядя на радостную Айше, сидящую напротив, ей становилось совсем не хорошо. — Как же удачно сложилось! — воодушевлённо восклицала хасеки её сына. — Наконец все во двроце облегчённо вздохнут! Аллах уберёг нас от этой венгерской змеи, Валиде! Султанша натянуто улыбнулась, ещё не успев отойти от волнующих мыслей: — Уберёг, Айше, уберёг. Только ведь в том не было её вины. — Как? — та непонимающе остановила взгляд на собеседнице. — В её покоях нашли пустой пузырёк с ядом, использованным лишь наполовину. Лекари подтвердили, что это именно он! Валиде Султан тяжело вздохнула, не зная, что ответить невестке. Конечно, она могла бы рассказать про то, как уговаривала своего будущего супруга повесить обвинения на Фарью, но ей было не обязательно знать такие подробности. Впрочем, и уговаривать даже не пришлось: сын-повелитель был зол, очень зол; требовал с Силахтара Аги, что не смог ничего расследовать, виновного в отравлении, а султанша подоспела очень вовремя. Настоящего предателя он поклялся ей во что бы то ни стало найти и покарать. Но мысли разрезало тихое шмыганье носом, и Кёсем Султан удивлённо оглядела Айше. — Вот значит как… — обиженно бросила та, утирая едва выступившие слёзы. — И вы на стороне этой хатун, Валиде… Султанша устало закатила глаза, осознав, что сейчас происходит. Однако терпеливо выждала несколько минут, а после поднялась с тахты и подошла к ранимой девушке, сидящей рядом, возле столика, на миндере. — Айше, — с сожалением обратилась к ней, — ну что ты такое говоришь? Чтобы я, да с той принцессой возилась — никогда! — Не принцесса! — истерично воскликнула хасеки. — Не называйте её принцессой, она не принцесса. Не принцесса! Кёсем Султан согласно кивнула, аккуратно приподняла голову невестки за подбородок, заглянула в покрасневшие за несколько мгновений глаза. И сама не понимала, почему из раза в раз терпела её капризы, ведь не тревожилась так даже за привередливую Атике. Возможно, так сильно смягчили её противоречивые чувства, раз та, забыв про титул, про все порядки гарема, села рядом с ней, осторожно заключила её ладони в свои, стараясь не вспоминать, чьи руки грели их совсем недавно. — Хватит, Айше, перестань, — чуть повысила голос. — Та змея, — специально повторила её слова, — уедет и больше никогда не вернётся, не стоит лить слёзы из-за неё! — Вы обещаете? — воспалённый взгляд недоверчиво обвёл женщину, сидящую рядом, та в страхе осознала, кто её успокаивает в такой момент: как бы не были они близки с ней, она — Валиде Султан. И ей непозволительно так вести себя перед ней. — Простите, Валиде… — тихо молвила Айше Султан, склоняя голову.***
Гевхерхан Султан снова сидела возле сестры, утирая той горькие слёзы. Теперь она винила саму себя за то, что подумала так плохо о ней, что не решилась рассказать тогда правду. Ведь Атике доверилась, сказала даже то, отчего у неё до сих пор раскалывается голова. С каждым днём непосильной ношей становилась та страшная тайна. Султанша несколько раз порывалась поделиться ею, однако смиренно терпела, зная, что от того легче не станет. Напротив, догадки сестры подтвердятся, и тогда та точно никогда не отвяжется от этой темы. Ну а пока она хоть ненадолго забылась, Гевхерхан могла спокойно вздохнуть — не нужно было контролировать каждый шаг Атике, а всего лишь сидеть рядышком, успокаивая. Но и то, и другое было осознанным выбором её сердобольного сердца, совсем не тяготило, в отличии от мыслей. — Он начал уделять мне внимание, — всхлипнула Атике Султан, — только я чувствую неискренность. Что-то не так, я представляла себе по-другому… — Может, Силахтар просто не тот, кто нужен тебе? — Гевхерхан слабо улыбнулась сестре. — Послушай, ты очень молода, у тебя всё впереди. Да, бывает, что ты смотришь на него и понимаешь: это — совсем другой человек, я полюбила не его. Однако с тем надо свыкнуться, и если ты сумеешь полюбить его ещё раз, от чистого сердца, то такие чувства — навсегда. Другие лишь временны, путают мысли, сбивают с пути. Не ведись у них на поводу, не делай глупостей. — А если… — Атике спрятала алеющие щёки под платком, вытирая слёзы, вновь всхлипнула: — Если я действительно полюблю, а он — нет? На тот вопрос у неё не нашлось, что ответить своей наивной сестрёнке. Да и вообще все эти разговоры о чувствах очень сильно ранили её, ведь она сама столкнулась с той напастью. Так любила его, что, взяв грех на душу, молчала о том, что супруг — один из предателей. Как же больно было осознавать: старания напрасны. Потому что он даже не любил, а просто-напросто создавал иллюзию, она сбила её с того пути, которого Гевхерхан поклялась придерживаться во что бы то ни стало. Ещё ведь посмел коротать ночи с той хатун, заделать ей ребёнка…***
Так и не дождавшись вечера, падишах, не в силах терпеть ужасную головную боль от различных мыслей, решил для себя, будто вино — лучшее лекарство. Однако был начат уже второй кувшин, а те жужжали и жужжали, не собирались покидать голову. Ему хотелось забыться, забыть обо всём, что покоилось в воспалённом разуме. И то у него, видимо, получилось, ведь Мурад действительно забыл отчего въелся в кафтан навязчивый аромат жасминов, отчего вдруг стало так холодно. Отчего, несмотря на количество выпитого, с губ не смывался тот странный привкус, который он никак не мог понять. Внезапный стук в дверь смешался с плеском напитка, наливаемого в серебряный стакан. Оттого он не обратил внимания на него и был застигнут врасплох верным другом. — Повелитель, — отозвался Силахтар Ага, — Принцесса Фарья будет выслана завтрашним днём, ранним утром. Экипаж уже готовят. Будут другие указания? В ответ последовала тишина, а позднее Мурад, желая, чтобы тот присел рядом, указал на софу. Хранитель покоев послушно разместился неподалёку, заинтересованно следил за каждым действием своего повелителя. Заметил, в каком состоянии тот находится. Но, несмотря на благоразумие, решил подтвердить или опровергнуть все свои догадки. — Что вас так сильно опечалило, Повелитель? — осторожно начал. — Или же кто-то осмелился испортить вам настроение? Падишах молчаливо вглядывался вглубь жидкости, прокручивая стакан, будто желал найти на дне истину. — Всё наладится, — едва связал он, — так думал, а стало ещё хуже… Силахтар лишь кивал в ответ, зная, что нельзя прерывать поток мыслей, что он сам всё расскажет. — Не простит, — последовало после ещё одного глотка, — в этот раз точно. Она не простит, только и я не смогу молчать… Буду молчать — всё закончится. Потому что она…она знает, но не говорит. Мурад звонко поставил стакан на столик, после чего развернулся к другу. И хоть взгляд его был рассредоточенным, хранитель покоев готов был поклясться, что повелитель смотрел ровно ему в глаза. — А тебе Кёсем Султан говорила? — подозрительно разглядывая сидящего рядом, спросил падишах. — Послушай, Силахтар, — привычно вытянул вверх указательный палец, — не смей мне врать! — Ну что вы, Повелитель? — он, стараясь узнать хоть что-то, охотно поддерживал беседу: — Разве может такое быть? В ответ он получил утвердительный кивок головой: — Правильно. Не может. Она никогда не…***
Взгляд непонимающе пробежался по таким знакомым чертам лица, будто то был нелепый сон, или того хуже, неудачная шутка. Однако холодной головой Гюльбахар Султан понимала, что это — самая настоящая правда, которая может погубить не только его и её, но и Баязида. — Что ты такое говоришь, Синан Паша? — всё же переспросил — не теряла надежды. — Как ты мог допустить такое? — Султанша, — он виновато склонил голову, — я не желал того, обстоятельства вынудили… Да, Шехзаде раскрыл меня, и лишь потому я рассказал ему. А после…получилось совсем неожиданно. Мне даже думалось, что вам придётся искать другого верного человека, Султанша, ведь Шехзаде Баязид больше не пожелает увидеть меня, не примет очередную вашу весточку из Старого Дворца. Однако… — женщина перебила его. — Однако мой сын, будучи под твоим влиянием, решил тоже сойти с пути истинного? Это ты хотел сказать, Паша?! Вы нашли себе общего врага — Кёсем Султан. И решили, будто сможете избавиться от неё? От султана Мурада? Действительно подумали, что так просто возвести на трон нового падишаха? Ты не понимаешь, Синан Паша, в какой огонь бросил нас! Кёсем при первой возможности, без малейших доказательств, полагаясь лишь на свои доводы, сослала меня! Ты был тому свидетелем, ты всегда был рядом, но сейчас…***
Изящная ладонь бережно коснулась блестящей шерсти. Навострённые ушки коня неожиданно расслабились, вернулись в естественное положение, и Валиде Султан вновь аккуратно погладила того по холке. Силахтар Ага, наблюдавший за этим, напряжённо держался рядом, будто чего-то выжидая. — Я говорила, — в такой непривычной для себя манере припомнила султанша, кажется, счастливым голосом, — лошади меня не боятся. — Но всё же, — испугавшийся смелости Кёсем Султан он дёрнулся, когда животное фыркнуло, но остановился: увидел, что оно лишь само толкнуло мордой в ладонь, призывая погладить ещё, — не стоило вам подходить к незнакомой лошади и гладить её. «Это по меньшей мере неразумно» — добавил про себя хранитель покоев. — Кто сказал тебе, Силахтар-Мустафа, что мы не знакомы? — заговорчески шепнула женщина, вглядываясь в тёмные глаза лошади, однако тот был достаточно близко, чтобы иметь возможность услышать сказанное. Ага громко охнул от удивления, и Валиде Султан возмущённо шикнула на него: — Напугаешь! Животное отпрянуло, а султанша раздражённо покосилась на союзника. — Ладно, — нетерпеливо вздохнула, — у тебя, должно быть, веская причина, чтобы назначать мне встречу здесь, в конюшне падишаха. — Откуда вы..? — тот лишь ошарашенно метал взгляд от коня к женщине, не в силах собраться с мыслями. — Умут, — немного сконфужено бросила она, — на нём Мурад учился езде верхом, когда был ещё совсем юн… Хранитель покоев кивнул головой, будто того отрешённого взгляда женщины ему было достаточно для того, чтобы понять, почему при упоминании сына её посещает странная тревога. Оттого позволил себе безмолвно взять её руку, а после неловко закрыть ладонь пальцами. Кёсем Султан вскинула брови вверх, однако мысли о его наглости отступили, когда небольшой предмет оказался в закрытой им руке. Женщина, словно опасаясь своих же догадок, нерешительно раскрыла ладонь. Озадаченно прикусила губу — вспоминала прошлый разговор с ним. — Ты правда думаешь, Мустафа, что я пойду на такое? — Султанша, — ага почтительно склонил голову, — только если на то будет ваша воля…***
— Простите меня, матушка, — Баязид сглотнул вставший в горле ком, желая поскорее закончить этот неловкий разговор. И всё-таки никак не укладывалось в голове то, как быстро раскололся Синан Паша. — Знаю, правильнее было бы рассказать вам правду с самого начала. Только я не хотел тревожить вас, не хотел создавать вам лишние заботы… Гюльбахар Султан шумно выдохнула, поднялась с тахты и принялась нервно расхаживать по покоям. Но, в конце концов, не нашла возможного решения проблемы в голове и вернулась, присела рядом с сыном. Ободряюще накрыла его руку своей. — Запомни, мой Шехзаде, — вновь натянуто улыбнулась женщина, — я всегда буду на твоей стороне, даже если ты не прав. И если ты решил ступить на путь вражды, то я поддержу тебя!***
Кёсем Султан задумчиво поправляла хотоз, наблюдая за тем, как солнечные лучи нового дня заставляют камни на нём играть новыми цветами. Однако плохое предчувствие не отпускало её, и нечто необъяснимое подсказывало, что дворец нужно срочно покинуть, ведь стрелы правосудия рано или поздно настигнут. — Атике, — султанша сквозь зеркало взглянула на дочь, — что-то случилось, упаси Аллах? Почему Гевхерхан так долго собирается? — Селим капризничает, — беззлобно усмехнулась та, — Гевхерхан обещала подойти совсем скоро. Валиде Султан отрешённо кивнула, изо всех сил стараясь не раствориться в той тревоге. Прикрыла глаза, наконец прислушалась к себе. «Разве смею я, Султанша? — обрывки воспоминаний спешно пролетали под прикрытыми веками. — Если Повелитель узнает — страшно представить, что будет тогда…» «Будь уверен, — собственный голос неприятно сипел в ушах, — мой сын-повелитель ни о чём не узнает». Но, нет, она не жалела. Ни о содеянном, ни себя, ни его. Ведь прекрасно понимала: чем раньше решена проблема, тем лучше. Выгоднее и для неё, и для него. Что ж, это действительно была вполне приемлемая плата за подставленную венгерскую принцессу. Кёсем Султан, тяжко вздохнув, отвернулась от зеркала. И от неожиданности обомлела, понимая, что, видимо, те самые стрелы настигли её слишком быстро. Однако более не подавала вида. — Мурад? — взгляд привычно окинул стоящий неподалёку силуэт и остановился на небольшом, запятнанным чем-то багровым, свитке, что был зажат большим и указательным пальцами. — Только если очень быстро, — она вскинула голову, чтобы не чувствовать себя уязвлённой, — мы с Атике и Гевхерхан торопимся в вакф. Накопилось много дел, я одна не справлюсь. Падишах, будто не услышав её, недовольно поджал губы, а после обратился к сестре: — Атике, вы с Гевхерхан уже можете отправляться. В этот раз вам придётся справиться без матушки. — Мурад? — женщина непонимающе повела головой, — Может, хотя бы объяснишься? — Брат… — сразу же вмешалась юная султанша, но была прервана им. — Оставь нас, Атике, — строго прозвучало, пока взгляд его был по-прежнему прикован к Валиде Султан.***
Та послушно покинула покои, до последнего вглядываясь в их глубь, пока аги прикрывали двери. На ватных ногах последовала в покои сестры, отчаянно пытаясь понять хоть что-то. Хотя бы то, почему в глазах брата-повелителя она заметила самую настоящую ярость. — Атике, — Гевхерхан поспешила к задумчивой сестре, — к добру ли? Она лишь устало растёрла лоб, больше не желая теряться в догадках. — Мы едем в вакф без Валиде, Гевхерхан, — постаралась сказать то как можно равнодушнее, зная, что сестра вновь будет убеждать её в одном и том же, если что-то расскажет. — Давай, не смотри на меня так, карета уже ждёт. — Подожди, — заинтересованно бросила та вслед уходящей сестре, — что случилось?***
Кёсем Султан растерянно изучала взглядом протянутый свиток, пока хмельной от вчерашней «терапии» разум Мурада пытался оправдать матушку во что бы то ни стало. Он никак не хотел верить в то, что она способна на такое. — Что это? — настороженно спросила, прежде чем взять его в руки. — Ваше единственное спасение, Валиде.