***
— Атике! — почти взмолилась Гевхерхан. — Прошу, пока не поздно, давай поедем в вакф, оставь эту глупую затею! Она устало закатила глаза, когда сестра, после множества неудачных попыток уговорить пройти ещё немного, настойчиво взяла её за руку, направляя. Осень уже была наготове, собиралась в момент своего триумфа сменить лето, потому в последние дни царствовали буйные холодные ветра. Солнце светило по-прежнему ярко, но теперь грело слабо. Кусты здесь постепенно начинали желтеть, сменяли друг друга, деревья росли чаще и беспорядочнее. Предусмотрительно подобрав одной рукой подол платья, Гевхерхан Султан, стараясь не испачкаться, следовала за Атике, несмотря на то, что ей не очень-то уж и хотелось. Правда, понимала, что, вероятно, придётся обмануть матушку. Однако отпускать её одну не решилась, хотя, поступив так, они смогли бы и избежать гнева Валиде, и разузнать кое-что. Вспомнив наконец к чему ведёт путь, по которому они идут, она резко остановилась, тем самым остановив и сестру. — Погоди, — она в растерянности разглядывала лицо напротив, ведь хорошо знала: озаривший её очи огонь интереса не сулит добра, — зачем мы здесь? Но ответа не последовало. Атике Султан лишь тихо усмехнулась, указала на стоящий рядом могучий чинар и бросила краткое: «Жди». Скрывшись за стволами ближайших деревьев, они замерли в предвкушении разоблачения чего-то опасного. И спустя некоторое время стали тайными зрителями крайне занимательного зрелища. Осторожно наблюдали за происходящим. Глядя на два силуэта, что вместе удалялись, точно узнав про засаду, Гевхерхан начинала понимать, отчего сестра прежде принялась без малого умолять её отпустить на время прислугу. А вскоре с самым серьёзным видом покосилась на юную султаншу: сомнения теперь гложили хуже невольно вверенной истины. — Что… — неловко слетело с уст. — Они… — По-видимому, — голос подозрительно надломился, однако охваченная изумлением госпожа упустила из виду откровенное разочарование той. — Откуда ты..? — Даже у стен есть уши, не так ли?***
Кёсем Султан не замечала бега времени, не замечала того, как сильно выдавала себя своим поведением. Не взяв с собой даже Хаджи, она очень рисковала, только не могла допустить того, чтобы хоть кто-то кроме них двоих узнал об этом. Даже верный слуга. Воровато озираясь, она в напряжении выжидала конца — конца его жизни, его невообразимой наглости и дерзости. Ведь где это видано!.. Когда увидела приближающуюся фигуру, сжала кулачки, сдерживая недостойный госпожи порыв. — Хранитель покоев… — грозно прошипела, надвигаясь, — надумал моими руками решать свои проблемы? Не получится! — Султанша… — тот лишь улыбнулся, даже не склонил голову. Спокойно оглядел её, хотя и сам был тревожен не меньше: такие обстоятельства только добавляли им обоим неприятностей. То, что и повелитель узнает о случившемся, было очевидно. Однако то, какую огласку обрело дело... Этого не было в планах. Кажется, нынче он понимал её как никто другой, потому, решив, что хоть один разум на двоих должен оставаться холодным, позволил себе несколько боязливо схватить её под локоток, уводя в сторону конюшни. — Что ты..? — все оставшиеся слова покинули её. Внутри не на шутку разыгралось пламя возмущения. Правда, чуть позже, успокоившись и догадавшись, к чему был тот жест, женщина неловко освободила руку и, чинно вскинув подбородок, последовала рядом самостоятельно. Гнев мало-помалу утихал. Аги, занимавшиеся лошадьми, почтенно склонились при виде Валиде Султан, а позднее по её же молчаливому приказу покинули помещение. — Послушайте… — молвил Силахтар. — Ты понимаешь, что будет с нами, если Мурад узнает?! — она уже успела опомниться, придти в себя. Только не была намерена молчать и потому высказывала накопившиеся недовольства, совсем не слушая его: — Он и меня не пощадит, мы оба распрощаемся с жизнью! — Не узнает. — Почти узнал! «Если вы сделаете то собственноручно, на вас не посмеют подумать», — недовольно скривилась, — ведь так ты говорил? Посмеет, он посмеет подумать. Невозможно предугадать ход мыслей моего льва! Мустафа в смятении замер, невольно сосредоточив взгляд на султанше. Заметил, что её беспокойство слишком явное, совсем не присущее повседневному. Странные мысли вновь посетили его, однако вовремя их отогнал и принял протянутый свиток. Не ожидая объяснений, сразу же прочёл. — Вас так тронула смерть Кеманкеша? — внезапно спросил он. И, кое-что для себя отметив, усмехнулся, когда та закатила глаза. — Ты ведь изначально хотел его убрать, а не просто отравить, не так ли? И какая удача! Зачем же пачкать собственные руки, когда… — Нет, — шумно вздохнул, отрицательно закачал головой, будто его взаправду оскорбило такое заявление. Её по обыкновению глупые и безосновательные обвинения будили в нём всего-то отвращение. — Всё строго по плану: Кеманкеш в тяжёлом состоянии, не препятствует вашим делам, а я в то время приближаюсь к Повелителю, занимаю место вашего кетхюды. И, — помедлил, вложив в то немой упрёк, — никто никому не мешает. Убить — слишком опасно, непродумано, ожидаемо. Мне не выгодно предлагать вам такое, Султанша. Кёсем Султан настороженно сощурила глаза, выжидающе накренила голову, словно осталось недосказанное, о чём ей непременно требовалось знать. Но, в конце концов, просто кивнула ему, тщетно пытаясь унять дрожь в теле. Всё-таки выдавать смертный приговор и исполнять его — вещи совершенно иные. Конечно, в молодости её бывало и не такое, однако время не стояло на месте. Она неумолимо менялась, и таилось в том нечто, неясное даже ей самой. С возрастом, казалось, делалась куда более неравнодушна к подобному. Будто тяжкий путь вёл в далёкое прошлое, где не принадлежащая ей ныне безгрешная душа внимала напевам греческого ветра и стремилась к солнцу, где могла себе позволить безмерную неосмотрительность, где неопределённость в сердце не разрушала всё вокруг. — Неверно рассчитал пропорции? — бесцветно предположила. Хотела было пристыдить, только осеклась: обнаружила, что и впрямь выдаёт себя, когда заметила, что слишком часто прокручивает кольцо власти в попытках успокоиться. Да и если кто-то услышит их разговор — беды не миновать. — Впрочем, неважно. Не знаю, как тебе удалось подкинуть эту бумажонку, тем более — придумать такое недвусмысленное содержание, однако оно стало моим оправданием. Вроде бы. — Султанша, — хранитель покоев тяжело сглотнул, насупился, — я более не вмешивался, — страшные догадки искрами разлетелись в голове и обезоруживающе ударили кровью в виски. — Понимаете... То вещество, что я вам дал, не способно убить даже в большом количестве…***
Сырость тёмных подземелий в который раз встречала её своей капелью. Однако теперь по-другому: без мешка и без противных сопровождающих. Неужто у него проснулась совесть? И чего же сулил для неё внезапный всплеск издевательской доброты извечно хмурого человека? — Важные гости, пожаловали важные гости! — раздался наигранно восторженный возглас. Однако весёлость, с которой тот захлопал в ладоши, не казалась напускной. Мужчина склонился в поклоне, горящими упоением очами наблюдая её замешательство и недоверие, указал на кресло. — Прошу, не стойте. Я ждал вас, госпожа моя. Она не показала, насколько обидно сделалось от такого обращения, а только присела, выжидая, когда и ему заблагорассудится сделать то же. Пыталась усмирить себя, да растревоженные им воспоминания не унимались. Внутри давно колыхалось беспокойство, разорвавшееся нынче с особой яростью, и будь оно за себя — стало бы проще. Нервно сжав пальцы в замок, устремила взгляд куда-то под ноги, лишь бы не видеть чёрных глаз, столь же нервически сверкающих от предвкушения. — Итак, рассказывай. — Как обычно. Всё сделано. Я была предельно осторожна. Он не скрывал довольной улыбки, которая теперь не наводила ужас — вынуждала поверить, что не по силам ему коварные злодеяния. — Я в тебе не сомневаюсь. Не сомневался. Правда, на сей раз нам нужно держаться осмотрительнее — и всё получится! — отчего-то притих. — Страх и ложь не оставляют людям выбора, разве не так? В прошлый раз нам не удалось разрушить связь султана Мурада с так дорогой ему матушкой, но теперь я понял: нужно действовать иначе. Вместе они сильны, врозь — уязвимы. Так пусть же сама судьба заставит их отказаться друг от друга! А Кёсем Султан по-прежнему должна полагать, что удача на её стороне… Та привычно кивала, почти не вслушиваясь. Проговариваемое из раза в раз усвоилось разумом давно, и в миг отчаянной тревоги тот хранил лишь гнетущие мысли и вопросы, задать которые было бы неразумно: как всегда, не ответит. И всё же тяжкие чувства возымели власть над ней: — Скажи, как она? Мужчина не сразу догадался, о ком спрашивается. Улыбка стремительно меркла. Невольно поджал губы и сглотнул: сказать было нечего. Обещал ведь себе забыть, уничтожить в сознании и никогда не вспоминать. Напрасно. Очередная слабость, очередной проигрыш — не то, к чему он стремился столько лет. Мимолётный порыв добродушия и милосердия в их деле стоил дорогого. И не хотел заплатить за то невинной душой, потому судил каждого безжалостно. Лишь отмыв руки от крови глядел на неё, мирно спящую, с ласкою; переводил беззащитный взор в зеркало, что стояло подле, кривил в отвращении лицо: давно перестал быть прежним. К чему стремилась его сущность ныне не знал. И боялся. — Ты сама знаешь, — сухо бросил и поднялся — вмиг пронзила тело щемящая боль. Дабы придти в себя, принялся расхаживать по кругу. — Я не понимаю, — встала и она, совершенно не опасаясь, внимательно изучая его состояние, приблизилась. — Зачем? — но не сдержалась и горько усмехнулась. — Ты не знаешь пощады, но она — частичка твоей души… Ты прежде всего делаешь больно ей, а не мне!***
День сменял ночь, ночь — день. Три дня промчались незаметно и тихо: всё то время султан находился в раздумиях; не принимал никого после прихода Атике, которая донесла на собственную Валиде о том, что она встречалась возле конюшни с хранителем покоев, что была та встреча слишком странной, что Силахтар позволил себе непозволительное; но друга выслушал и даже не выразил недовольства — тот поведал о неком янычаре, давшем своим людям приказ убить Кеманкеша из-за зависти, а яд они использовали, дабы не шуметь, ведь знали, что того не так уж просто устранить. И сам же Силахтар Ага, с позволения падишаха, распорядился о немедленной казни негодяя. Мурад даже не захотел вмешиваться в те дела, ведь доверял хранителю покоев. То, насколько быстро всё произошло, обескуражило его: совсем недавно он мог лишь мечтать, а сейчас, когда Кёсем Султан, очевидно, знала о его грехе, но не отвергала, по-прежнему тепло относилась, падишах и не знал как быть. С одной стороны, ему было приятно осознавать существование малейшей вероятности, с другой — хотелось вовремя остановиться, ведь то, справедливо, невозможно. Хотя бы потому, что в этом дворце тайное, рано или поздно, становится явным. А что делать тогда? Недозволенное религией непозволительно даже падишаху — перед Аллахом все равны. Однако не то было страшно. Они уже давно согрешили, ещё в ту ночь, причём осознанно: она, намереваясь разделить с ним ложе, пусть и главной целью было совсем не то; он, пожелав поначалу позволить себе такое бесстыдство, а позже разоблачить матушку. Мурад боялся другого. Боялся себя — порой был не властен над собой. Боялся навредить ей в таком порыве. Потому, наивно решив, будто его сможет остановить то, что она предназначена другому, нашёл спасение — женитьба. Силахтару, пожалуй, он доверяет больше, чем себе. Нужно поскорее заключить их никях. Больно только сначала. Но так будет меньше боли. Пусть лучше будет страдать он сам, чем она. Решившись наконец, падишах со звоном поставил стакан с недопитым щербетом на стол. Он даже отказался от вина, поняв, что дни впереди не из лёгких, потому следует держать себя в сознании, а не в забытие, где было намного проще и веселее. Несмотря на отчаянное желание напиться до потери пульса, изнурял себя мыслью о том, что матушке такое точно не понравится: пусть Валиде уже не грозилась обрушить купол дворца на его голову за такое поведение, он не хотел понапрасну её тревожить. Мурад всегда стремился быть рядом, постоянно выискивал предлоги и причины. И детство, пропитанное её нежностью и заботой, никак не оставляло в покое его голову. Сейчас матушка так же добра к нему, но они неминуемо отдаляются. Ведь у него давно должна быть своя жизнь, отдельная и независимая от неё, и даже если падишах любил упрекать Кёсем Султан в чрезмерной опеке (особенно, когда речь шла о делах государственных), он видел, как тяжело той давалось отпускать его. Однако она пыталась, пытается отпустить. А вот Мурад не желал отпускать, ведь то стало бы ещё большей преградой между ними. Он постоянно размышлял, отчего же так получилось. Оправдывал крепкой привязанностью, как и с его стороны, так и с её; думал, что сможет избавить её от тяжёлой ноши на плечах, сам возьмётся за дела государственные и сделает всё, чтобы улыбка никогда не покидала прекрасное лицо; ведь в таком беспокойном детстве Валиде делала всё для блага своих детей, для него — в особенности: укрывала своими крыльями от бурь и дождей, одним взглядом своим могла развеять подступающую тьму. Теперь же его очередь оберегать её. Однако раз за разом что-то в нём переворачивалось от таких дум, и, когда позднее слабое осознание наконец настигло ум, тот вспыхнул: до сего момента эти чувства не тревожили его настолько сильно, но мысли о них, похоже, их и подкрепляли. С тех пор это стало невыносимым, потому мнения чаще не совпадали, потому чаще происходили конфликты. Не сумев разорвать последние, самые крепкие нити между ними, падишах делал всё, чтобы их разорвала султанша. Ведь не мог допустить такого исхода, не мог предугадать поведение матушки, если вдруг грех его станет явным. Однако несколько затяжных и болезненных для обоих ссор, что сопровождались абсолютной пугающей тишиной, вразумили Мурада: тогда вероятнее был их окончательный разлад из-за обидных слов, о которых он пожалел уже сотни раз, нежели из-за странных, по-прежнему неясных ему чувств. Но он снова ошибся: позволил себе слишком много. Вновь приблизился, раскаялся, а она — конечно, простила. Дворец сотрясался от криков не так часто, но всё-таки сотрясался. Только гнев, смешавшись с той вольностью, погубил его. Мурад чувствовал: это, кажется, уже одержимость. Отдаляться, на этот раз, было поздно. Та самая ночь, окончательно спутавшая его… Он сбился с пути, поступил ужасно и стыдился самого себя, но уже ничего не мог изменить. Зато изменит сейчас — раз и навсегда. Всегда стремился быть с ней, но сегодня, почти достигнув цели, отказался от неё.***
Её размеренная, несмотря на постоянные переживания за сына, жизнь изменилась по его же воле. Гюльбахар Султан больше не стремилась к власти, совершив однажды ошибку, ту самую, после которой была изгнана в Дворец Слёз. План её был крайне простым и действенным, но она поторопилась: для того, чтобы хоть немного втереться в доверие к Кёсем, как оказалось, нужно было больше времени, та её недооценила. Да и покушение на султана Мурада было бессмысленным: убив его матушку, она получила бы гораздо больше пользы. Стала бы заботиться о нём, точно так же втёрлась бы в доверие… Дальше — дело времени. Ведь у Кёсем получилось провернуть то с Османом, отчего же у неё не получилось бы? Конечно, падишах мог изгнать её точно так же, но… Сейчас султанша понимала, что действовать нужно ещё медленнее и осторожнее — на кону не только её жизнь, но и жизнь Баязида. Гюльбахар на мгновение зажмурилась, ведь голова давно болела от рассказов сына про планы и будущее. — Ты говорил мне что-то про Айше… — Ах, Айше, — Баязид усмехнулся, — брат-повелитель явно её недооценивает. В то время, когда здесь гостила венгерская принцесса, она жутко ревновала и потому пожелала лишить её жизни, не без нашей помощи, конечно. А далее всё просто: Синан Паша отдал приказ и… — она перебила его. — Не надо, — схватилась за голову, — не продолжай. Слышать о Синане ей хотелось сейчас меньше всего: до сих пор не могла смириться с тем, с кем связалась, желая уследить за сыном на расстоянии. Правда была слишком невозможной для того, чтобы последствия её имели хороший конец. Сомневаться начала она даже в нём, в его верности именно Баязиду, а не… — Если у вас есть что-то на уме, — прервал мучительные размышления сын, — Айше может помочь нам воплотить… Гюльбахар лишь задумчиво покачала головой: — Нет, ты лучше меня знаешь, настолько она предана Кёсем Султан. — Но ради Мурада она, видимо, готова пойти на многое! — Нет… Такие, как Айше, мягки, словно локма. С ней не получится.***
Валиде Султан долгое время не могла найти себе места после признания Силахтара. И если тот склонялся к тому, что по глупости перепутал яды, она поражалась собственным мыслям: те были почти невозможны, опасны и вселяли тревогу. Однако они избавили султаншу от другой тягости: не её стараниями несчастный кетхюда покинул этот мир. Впрочем, тот сполна искупил свою вину. А она всего лишь не желала повторения истории с покойным Искендером. Ведь Мурад похож более на неё саму, чем на Ахмеда: если бы он узнал, то сильно гневался; вдобавок наверняка обвинил бы и её саму. А в чём её вина? Неужели он не мог допустить в мыслях подобного исхода? Конечно, кто посмеет, но если Кеманкеш, так верный одному падишаху, осмелился абсолютно бестактно взрастить в себе те чувства, что, к счастью, заметил Силахтар, значит, повод для беспокойства однозначно есть. И от собственных мыслей, вспомнив горящие глаза некоторых верных пашей, что она видела через резную ширму, султанше становилось противно. Всё же не стоит давать Мураду повод для…ревности? В спешке поправив корону, она собиралась покинуть покои, уже развернулась, но была застигнута врасплох сыном, что сию же минуту оказался в дверях. В непонимании замерла на несколько мгновений, а позже озадаченно устремила взгляд на падишаха. — Сынок, к добру ли? — голос её на полмгновения сделался тише, и Кёсем сама удивилась, отчего могло так сложиться. — Валиде, — падишах тяжело вздохнул, — я… Всё-таки то было нелегко сообщить сразу — ввиду понимания, насколько это известие может ранить матушку. Однако ничего не мог поделать, ведь так будет лучше: чем скорее он примет меры, тем больше вероятность, что Аллах убережёт их обоих от той страшной напасти. — Мурад? — она смотрела на него со странной надеждой, и падишах уже не пытался усмирить бурю в груди — понурил взгляд. Он должен. Он обещал себе давным-давно и попытается сделать всё, чтобы отдалить её от себя. Теперь навсегда. — Валиде, — с усилием повторил и неловко переступил с ноги на ногу. Только решил не спешить, а потому аккуратно взял её за руку, оставил краткий поцелуй на ладони, прикоснулся лбом, — что же вы меня не приветствуете? Женщина ошарашенно спрятала глаза, пытаясь понять, что скрывается за тем заискивающим тоном голоса, дрожь которого падишах так и не сумел скрыть. Бросив скупое «добро пожаловать», нахмурилась: сын нерешительно приблизился, заключил в свою хватку и вторую ладонь, будто тревожась о том, что та может сбежать. — Как ваше самочувствие? — Мурад… Валиде Султан теперь ещё больше не нравился тот разговор. Вся аккуратность его, как в словах, так и в движениях, создавала впечатление чего-то хорошо знакомого, отрепетированного до такой степени, что становилось тошно от ожидания момента, когда начнётся нечто, не входящее в этот идеальный образ. — С позволения Аллаха, мне будет выделенно ещё достаточно времени. — Конечно! — пожалуй, слишком испульсивно вырвалось у него. — Иначе быть не может! — Мурад, — Кёсем Султан свела брови: почувствовала, как воздух в покоях сжимается, остро звенит от напряжения. А оно, пройдя через неё, устремляется мощным потоком в сына, вырывается из него тонкой струёй и опутывает их паутинкой, — не надо, не томи. Падишах понурил голову, когда понял, что бессилен перед ней: ему хотелось соврать, чтобы потом обдумать это ещё разок, но он не мог, а истинные его намерения слишком неуважительны по отношению к ней. — Я пришёл свататься к вам… Султанша невольно высвободила ладони из его плена, отступила назад, даже подумала, не ослышалась ли. Ворох мыслей не стихал ровно до того момента, пока вновь он не подошёл к ней чуть ближе. После глухая тишина накрыла её, и она могла лишь наблюдать за тем, как неестественно медленно открываются его уста, чтобы что-то озвучить; как вокруг всё мутнеет и бледнеет. Что значат его слова? Разве возможно такое? — От Силахтара Аги, разумеется, — Мурад неловко отвёл взгляд, заметив, как женщина успела встревожиться. Наваждение растаяло. Та несколько разочарованно повела головой влево, отгоняя минутное наваждение, шумно сглотнула и воздела глаза вверх. Она ведь даже почти не вмешивалась в государственные дела, в последнее время; лишь старалась уберечь его от опрометчивых решений. Ради чего, спрашивается. Пыталась сгладить те самые углы, переступив через себя, а он… Или же сын-повелитель догадался о происшествии с тем несчастным агой? К чему такая спешка? — Нет, — с трудом смогла взять себя в руки, — я не даю ему своё согласие. — Хорошо, — он вскинул брови, утвердительно кивнул головой, — я думал, вы будете чуть разумнее, Валиде. Ведь мне ничего не стоит заключить этот брак без вашего позволения. Кёсем Султан на некоторое время обомлела. Однако, осознав сказанное сыном, ужаснулась. В порыве отчаяния поддалась в его сторону, но вовремя опомнилась: — Мурад! — охваченная странным беспокойством, прошептала: — Я давно свободная женщина, ты не можешь так поступить! Этот брак сочтут недействительным без моего на то согласия! — Сочтут, Валиде. С моего позволения сочтут! Долгое время их сопровождал молчаливый разговор взглядами, в которых читалось и сожаление, и гнев. Потому он первым поспешил разорвать тишину — своим уходом. И у него почти получилось, однако… — Мурад, — она тотчас оказалась рядом и мягко остановила его, — Мурад… Валиде Султан смотрела пронзительно, но искренне, и было не ясно заблестели ли глаза её от подступающих слёз, или же отчего-то ещё. Тихое, сбивчивое дыхание безжалостно добивало Мурада, который из последних сил сдерживал свой настоящий порыв. Потому он и желал поскорее уйти, ведь знал, что не сможет вынести таких слов — они ножами впивались в и без того кровоточащее сердце. Только понимал: вина полностью его — именно он первым начал эти глупые прелюдии, чтобы смягчить её боль, именно он принял такое решение, в конце концов. — Помнишь, — печально начала женщина, — я говорила тебе, что мы можем полагаться лишь друг на друга, что можем доверять лишь друг другу? Не надо, не поступай так со мной… — притихла перед тем, как приблизиться к нему окончательно. — Разве не ты желал меня осчастливить? — шептала в воздух, понурив голову: — Неужели… Неужели я совсем ничего не значу для тебя, Мурад? Так не будет лучше ни для кого, пойми! Это решение ничего не изменит, как ни старайся. Ты сам пожалеешь об этом в скором времени, когда остынешь. Услышь меня, Мурад… Он крепко стиснул зубы, уже чувствуя, как душевная боль перерастает в физическую и сковывает тело. — Начинайте подготовки, — вырвалось у него из груди, и падишах ушёл, не в силах бороться с собой.***
Следующий день принёс госпоже ещё одну нерадостную весть: сын посмел огласить своё решение на весь гарем. Правда, прок от такой глупости Кёсем Султан так и не смогла найти. Её более не беспокоило решение падишаха, а тревожила реакция Атике. Ведь для неё не были тайной её чувства к Силахтару. Сейчас, спустя столько времени, она даже почувствовала долю своей вины: насколько бы Атике не желала постичь с ним хоть что-то, он лишь играл роль, по её же наставлению. Однако она надеялась, что любопытная дочь раскроет глаза, увидит и поймёт настоящее своё положение; убережёт себя от участи в лице хранителя покоев, а главное — сама осознает, какой плохой он человек. Впрочем, такова и была её начальная цель. Султанша не могла знать, был ли уже совершён никях, но догадывалась, что тот пройдёт без её участия — она не станет молчать, а без её согласия ничего не получится, какими бы титулами не хвастался сын-повелитель. Впрочем, эти события едва ли волновали её. В противном случае, она бы сделала всё, чтобы не допустить этого брака. Валиде Султан переживала о том, что Мурад вполне осознанно делает всё, чтобы запутать тот клубок ещё сильнее. Только для чего? Однако она решила сотворить иллюзию того, что всё хорошо. Потому подумала: будет неплохо следовать традициям, организовать праздник в гареме. Пусть хоть это отвлечёт её от пустых терзаний. — Хаджи! — позвала евнуха женщина, но в дверях появилась Мелике. — Султанша, — со странным трепетом проговорила та, спрятав глаза: очевидно, надеялась на милосердие. — Что такое? — По приказу нашего Повелителя Хаджи Ага отправился с ним… Кёсем Султан криво усмехнулась, собрав ладони в замочек. Отчётливо понимала, что это может значить. Конечно, Мураду же не хватит смелости своими глазами видеть то в её присутствии. А она бы согласилась, если бы была уверена, что и он будет там, что запомнит каждое мгновение и пожалеет. Ради того, чтобы проучить его — согласилась. Обязательно бы согласилась… Только как Хаджи посмел подставить её? Неужели… Кажется, не стоило тогда врать про счастливые ночи с Силахтаром… Упаси Аллах, он действительно поверил!***
Султан Мурад задумчиво рассматривал собственные руки, желая понять, как быть дальше. Вот-вот церемония состоится, но будет ли от неё толк? Разве возможно чем-то заглушить эти невыносимые чувства? Разве возможно искупить этот грех? В ушах звенели её просьбы образумиться, а рука помнила мягкость тёплой кожи. Всё до дрожи напоминало ему о том, кого именно он собственноручно обрекает на несчастье. Она холодная и неприступная — носит титул султанши; она — та, кто подарила ему жизнь; но прежде всего… Почему же Валиде так расстроилась, узнав о его решении? Почему раньше шептала горькие, язвительные слова о том, что и сама хочет замуж за его друга, что обретёт с ним счастье? Куда делась лукавая улыбка? Он догадывался о причине: она также была причиной её опрометчивого плана, снисхождения после случившегося и тех минут в тишине, которые говорили сами за себя. Падишах мог лишь предполагать, однако другого объяснения ему не пришло в голову. Кёсем Султан не только прознала его главную слабость, а позволила себе чуть больше. Значит ли это, что слабость у них одна? — Вы опечалены, Повелитель, — констатировал Яхья Эфенди, подходя к нему. — Поведуйте мне обо всём, что тревожит. — Я понял кое-что, — нехотя начал Мурад, — существуют грехи, которые невозможно искупить. Невозможно потому, что от таких грехов не получится отказаться. И сколько не молись, Шайтан спутает мысли. Вновь сотрясётся небо, когда всё повторится, но исправить не получится — не захочется. А есть ли прок каяться в грехах, не делая того искренне, от всей души? Чувствую: я приму свой конец именно от того греха, Яхья Эфенди. — Каждый из нас хоть раз согрешил, может, сам о том не ведая. Однако главное здесь далеко не искупление. Главное — признаться. Чтобы одолеть Шайтана, нужно сначала одолеть себя, — тот неловко кашлянул. — Мы ожидаем только вас, Повелитель. С того момента рассудок его окончательно помутнился из-за тяжких дум. Он старался не вслушиваться, не изнурять себя, однако страшные слова набатом ударяли по голове. И ему хотелось скрыться от этой напасти, но собственная глупость совсем скоро застигла его врасплох: — А вы, — смутно доходил до сознания мужской голос, — являясь представителем Силахтара-Мустафы, принимаете ли в жёны дочь Абдуллы, Кёсем Султан, к которой лично сватались? — Принимаю, — едва связал Мурад, обречённо прикрыв глаза. И то заметил Хаджи Ага, что являлся представителем своей госпожи. Для него неведома была причина грусти повелителя, однако евнух предполагал: ему тяжело принять, что матушка сумела полюбить кого-то после смерти его отца. Он и сам бы никогда не поверил, но тогда, на балконе, тон Валиде Султан был убедителен как никогда, да и султанша находилась в крайне странном состоянии: и радость, и печаль, и даже боль искажали привычно строгое лицо. Хаджи подумал на влюблённость. Только помнил: её любовь к покойному султану Ахмеду была совершенно другой. Но напрасно не придал тому значения.***
Ибрагим в недоумении расхаживал по покоям, пока Касым увлечённо поедал виноград, тем самым пытаясь унять напряжение от происходящего во дворце — всякое казалось ему нелепицой. — Невероятно! — поддавшись эмоциям, начал он. — Выдать матушку замуж второй раз… Где это видано, Касым? Аллах-Аллах, неужели брат-повелитель так сильно обиделся на Валиде, раз решился на такое… — Отчего же ему обижаться, Ибрагим? — поддержал разговор Касым. — Валиде должна обижаться, а не он! Тот лишь грустно усмехнулся, когда присел рядом с ним, на тахту. Мысли с неимоверной скоростью кружили в голове, но шехзаде просто отказывался верить в такое. Он даже в какой-то степени понимал брата-повелителя: ему самому было неприятно осознавать, что сказка о красивой любви забыта, что Кёсем Султан предпочла покойному отцу какого-то раба. — Не просто так это взялось, брат, — устало начал он. — Как я понял, Мурад злился на матушку потому, что узнал о её тайной связи, вот и решил в отместку… — Что? — едва различимо проговорил Касым, жуя вкусные ягоды. Непонимающие оглядел: — Ты сказал… Какая связь? Упаси Аллах! Разве возможно такое? Да Валиде никогда бы не посмела..! — Мне Атике рассказала, — разочарованно молвил Ибрагим, — она застала как-то матушку с хранителем покоев. А повелитель, видимо, прознал про их связь, вот и решил её проучить: ведь одно дело, когда тайно, но какой позор, когда все знают, когда саму Валиде Султан выдают замуж за раба династии!***
Атике Султан плотно сжимала челюсти, не позволяя горьким слезам хлынуть из глаз нескончаемым потоком. Ужасная боль завладела ей, очерствляя сердце, чтобы то не разбилось. Она знала, что решение принял брат-повелитель, что матушка невиновна, но отчаянно вспоминала недавно завершившийся разговор с Валиде, и сказанные ею слова придавали юной султанше силу. Однако и вина брата была не так велика… «Он знал, доченька, он обо всём знал! Тогда, когда ты видела нас у конюшни, он похвастался мне, что вскоре Мурад примет это решение. Я сначала не поверила, но…видишь, как сложилось» — опечалено приговаривала Валиде Султан, когда Атике плакала, сыплясь признаниями о любви к Силахтару. Она думала, что та будет ругаться, мол, ещё смеешь рассказывать мне о таких противных вещах, только матушка была крайне добра. Её то не удивило: наверняка Кёсем Султан сама находилась в отчаянии от своего положения. И теперь она жалела, что успела пустить нелепый слух среди членов династии, но всё-таки надеялась на благоразумие Ибрагима. Атике Султан гордо вышагивала по коридорам, задрав голову повыше. Она не пойдёт к Силахтару, отныне не одарит того наглого лжеца даже презрительным взглядом, но тот ещё ответит за содеянное, получит такое наказание лично от неё, что… Правда, есть ещё один виновник во всех недавних несчастьях. И она будет хитрее, проворнее, не раскроет свою слабость. — Что же делается такое, брат? — недовольно протянула султанша, заходя в султанские покои. Падишах стоял возле своего стола, и стоило ей обратить внимание на предмет в его руках, раздался щелчок, и Мурад неторопливо развернулся, своим телом закрывая его от прыткого взгляда. — Атике? Что-то случилось? — тот лишь задумчиво оглядел кольцо, что с неким изяществом сидело на его пальце. — Как ты смеешь? К тому же, ты позволяешь себе такое без согласия Валиде! — она шумно вздохнула, пытаясь вложить в свои слова всё отчаяние, скопившееся в груди и так больно давящее на разум. — Я требую, чтобы этот брак признали недействительным! Ты не можешь поступать так с нашей матушкой! Он усмехнулся, отвёл взгляд в пол. Однако с каждым мгновением образ бездушного султана разрушался: мысли о том, насколько отчаялась Кёсем Султан, раз подослала Атике, угнетали. Да и почему теперь сестра предпочла его стороне сторону Валиде? Какая ей выгода от того? Разве что… Нет, скорее, та пришла действительно сама, по зову сердца, чем… — Ты забылась, сестра, — уже выслушав гневную тираду, бросил той в след. Наверное, в другое время, Мурад не оставил бы такое поведение безнаказанным. Но голова его и так болела от планов, которые он желал осуществить. Он долго думал, какой можно найти предлог, чтобы то не показалось настолько странным, и, кажется, нашёл. Покои Валиде Султан встретили его своим теплом и мягкой обстановкой, чего нельзя сказать о самой султанше: та что-то нервно искала на своём столе, среди бумаг, а каждый жест её говорил о сильнейшем раздражении. Когда женщина, ещё не отойдя от негодования, невольно развернулась к сыну, Мурад сам немного смутился. Так ничего и не сказав, нерешительно протянул матушке деревянную шкатулку. — Мурад? — Кёсем Султан вскинула бровь, прежде чем пристально взглянуть на сына. От навязчивых воспоминаний она едва сумела подавить печальный смешок. — Просто откройте. Султанша невесомо провела пальцами по резной крышке, повторяя узоры. Отчего-то ей остро хотелось замедлить бег времени, и она понадеялась, что размеренные, плавные движения смогут помочь в том. Когда она открыла шкатулку, её взору вновь предстало колье, правда другое — более мрачное и, вероятно, тяжёлое. Но воистину завораживающее. «Где он такое нашёл?» — мнимая радость заиграла в ней, заставила уголки губ дрогнуть в улыбке. Желая немедля подтвердить или опровергнуть кое-что, пальчики уже хотели коснуться бархатной подушечки, однако были замечены падишахом: — Если позволите, я хотел бы сам, Валиде, — тихо оправдался он, тем самым прервав свою матушку. Кёсем Султан не удостоила его ответом, лишь направилась к зеркалу, лицо её приняло обманчиво беспристрастный вид. Мурад нашёл в себе силы залюбоваться её грациозностью и потому вынудил султаншу томиться в ожидании. Когда он приблизился, женщина потупила взгляд: очевидно, не желала видеть его вообще, не говоря о том, чтобы настолько близко. Украшение угрожающе блеснуло в его руках, а она наконец распрямила плечи и напряжённо выпрямила шею. Прикрыла глаза. От соприкосновения с холодным кожа на несколько мгновений покрылась мурашками, что были нарушены приливом крови к щекам — его дыхание потоком сверху вниз опаляло затылок, добралось до шеи и растворилось где-то между телом и тканью платья, множеством игл впиваясь в плоть, вызывая в нём знакомые вибрации, которые одновременно превращали её в пепел и болезненно обмораживали. Она была уверена: он делал то специально. Потому всё же разомкнула веки. Чёрный турмалин, искусно оплетаемый витиеватым серебром, явно выделялся на светлых ключицах, а мелкие шестигранники сверкающим дождём сыпались от более крупных камней. Но что-то пошло не так: в один момент падишах не сумел удержать колье, ведь никак не мог застегнуть его. Всё произошло настолько стремительно, что Мурад совсем не подумал, когда ладони его в последний момент поймали скользящее украшение. Правда, какой ценой… Он неловко поправил его, впредь стараясь не касаться её кожи. Однако заметил, как с новой силой смущение сбивало с толку Валиде Султан. — Простите, — решился едва слышно прошептать, уже сам не выдерживая такой тяжёлой обстановки. Когда он покончил с тем, она нерешительно развернулась к нему, кажется, забыв про несчастного Хаджи Агу, что тоже находился в покоях. — Мой подарок вам, в честь замужества, — опять не сумев выдержать пронзительного взгляда, признался султан. — Мурад, — она устремила глаза в сторону, чтобы не дать волю эмоциям; губы её дрожали, — что ты натворил… — но в словах тех не было ни гнева, ни раздражения. Лишь печаль. И та, такая сырая и холодная, накинулась на его самого, как только заметила новую жертву, которой стоило бы окончательно испортить настроение. Отчего-то теперь он был уверен: Атике пришла по собственному желанию, матушка тут не при чём. — Валиде, — ему хотелось поддержать её, правда, то получалось у него совсем плохо. Кёсем Султан, вероятно, не горевала бы настолько сильно, если знала истину. Только он знал другое: от той истины её стоит уберечь — иначе будет ещё больнее, — уже невозможно изменить что-то, к сожалению...***
Вечер уступал ночной тьме, а гарем ещё буйствовал весельем и смехом. Праздник, устроенный в честь замужества Валиде Султан, охватил своими путами всех, кроме неё самой. Она вскоре покинула пышное торжество, чувствуя, как от смеси различных звуков и ароматов блюд становится тошно. Хаджи Ага, верный её слуга, последовал за своей госпожой, которая его присутствие, видно, не заметила. Однако осознав кое-что, он насторожился, почувствовал неладное и, вопреки своим убеждениям, поспешил к повелителю. Он и не надеялся, что его примут, но, кажется, сегодня Аллах был милостив к нему. — Хаджи Ага? — падишах вынырнул из забытия, даже поднялся с софы и удивлённо вскинул брови. — И какие срочные вести в такой час? — Я не уверен, Повелитель, что то требует огласки, только на душе у меня неспокойно… Валиде Султан, по видимости, направилась в личные покои Силахтара Аги, — попупив взгляд в пол, ответил он. Мурад тяжело прикрыл глаза. Сон никак не навещал его (наверное, потому, что он и не пытался лечь спать), а теперь покой окончательно потерял возможность пленить султана. Здравый смысл постепенно отступал, и осознание своей глупости вновь резало глаза. Разве возможно теперь что-то изменить? Нет, невозможно, сам ведь так говорил. А он же так желал изменить… Так долго убеждал себя в правоте, но она снова оказалась права: не получится по-другому, ни для кого не будет лучше. Однако упрямость её поражала Мурада: тот был убеждён, что Кёсем Султан назло ему решила провести ночь с новоиспечённым супругом. Ведь зачем ей так поступать, если не по той причине? Чего ещё она добивается? Не в силах ждать неизвестного, скрипя зубами, покинул свои покои. Блуждания по коридорам Топкапы ночью, при тусклом свете факелов, ещё больше напрягали его. Осложняло состояние понимание того, что он может не успеть. Хотя, куда ему успеть… На мгновение перед глазами мелькнул конец подола роскошного красного платья, обладательницу которого сложно было не узнать. Приблизившись, тот понял, что матушка заворачивает за угол, прямо к тем покоям. Женская рука уже потянулась, дабы открыть двери, но уже через мгновение отчаянно вцепилась в рукав его кафтана, а вторая пыталась освободить предусмотрительно зажатый ладонью рот. Как бы он не желал поступать так бескультурно, другого выхода у него не было. Моля о том, чтобы никто не встретил их, падишах вёл матушку подальше от покоев Силахтара Аги. Она же, в свою очередь, бурно сопротивлялась, но, когда в голове промелькнула слишком невероятная догадка, замерла. От удивления обмякла в хватке падишаха, однако довольно быстро пришла в себя: уловив нужный момент, резко развернулась в его сторону. Эхом отразился о стены дворца звонкий хлопок. Мурад зашипел, схватился за щеку. — Ты… — все возмущения, все слова вмиг забылись — женщина была преисполнена негодованием настолько, что от того перехватило дыхание, — ты ещё смеешь позволять себе такое?! — Я нисколько не удивлён, — тот сделал вид, будто вовсе не услышал её слова, и продолжил: — При первой же возможности побежала в покои нового супруга! — раздасадованно всплеснул руками. — Замечательно! Кёсем Султан отчаянно усмехнулась, почти рассмеялась. — Что мне оставалось делать, сын-повелитель? Это была твоя воля, которую я намереваюсь покорно исполнить! Что теперь тебе не нравится? — он неожиданно схватил её за запястье и неуклюже, даже немного грубо, потянул на себя, прерывая. — Моя воля заключалась не в том, чтобы ты в такой час навещала его! — почти прошипел ей в лицо. — Чем ещё ты будешь прикрываться? Какие отговорки най… — женщина перебила сына. — Не смей, — презрительно скривилась, — не смей разговаривать со мной в таком тоне! Следи за своими словами: если и позволяешь себе так думать обо мне, то оставь при себе те гнусные обвинения! И пусти, — дёрнула рукой, — пусти, говорю! Падишах в ответ на её возмущения сумел только недовольно поджать губы. Султанша отшатнулась от него, пытаясь понять, как ласковый и внимательный, он порой приходит в такое состояние. Почему-то не уходила, не позволяла сомнениям и страхам обезвредить её. Сама приблизилась к нему, не желая отдавать победу в этом поединке чувств. Мурад в непонимании распахнул глаза, пытаясь предугадать её намерения. Вероятно, вот-вот загорится и вторая его щека, или же… — Отныне не посмею, — та через силу усмехнулась. — Эта ночь изменит всё, — заискивающий шёпот медленно проникал под кожу, и ему пришлось стиснуть зубы, дабы не совершить очередную ошибку, — ты однажды сказал нечто очень занятное… Уясни же, Мурад, я никогда не буду принадлежать тебе! Хотя бы потому, что я не рабыня и не вещь! Осознай и прекрати вести себя так…самонадеянно и противно… Прежде, чем оба поняли смысл сказанного, Валиде Султан немедля скрылась в покоях Силахтара Аги, громко захлопнула двери и едва смогла сдержать порыв сползти по ним. Хранитель покоев от внезапного шума перестал что-то старательно писать и удивлённо оглядел женщину. Чуть позже, от пришедшей в голову догадки, приподнял бровь, явно не веря в реальность происходящего. Она лишь обессиленно осела прямо на ложе, тяжело вздохнула. Тогда же он напрягся, нерешительно присел рядом. — Аллах, сохрани мой разум… — только и смогла связать. И что-то было с ней не то: дрожали и руки, и голос; из глаз уже готовились плеснуть слёзы, а щёки по непонятной причине пылали румянцем. Он нахмурился, пристально разглядывая красные, вероятно от бессонных ночей в слезах, глаза султанши. Однако воображение сыграло с ним злую шутку: представилось ему, будто те лопнувшие сосуды были красными нитями; они больно впивались в нежную кожу, сжимали султаншу, окутывая коконом; а непроглядный мрак освещали большие глаза причудливого льва, который был отчего-то слишком велик. Лев скалил зубы, рычал, что есть мочи, но султанша была слишком спокойна, словно знала: он не причинит ей вреда. Грузно перебирая лапами, он приближался к ней, пока тонкие, но острые нити стягивались туже и туже. Только Валиде Султан вовсе не пыталась освободиться из этого плена, а податливо выгибалась, позволяя оплести себя полностью. Лев уже нарезал круги вокруг неё, хищно облизываясь. С каждым шагом его красная материя лишь больнее врезалась в плоть, и ниточки те пропитывались такой же алой кровью… — Султанша, — ага мотнул головой, дабы унять взбушевавшиеся мысли, с трудом сглотнул вставший в горле ком, — вы в порядке? — Если бы я знала, Силахтар-Мустафа, — она принялась растирать виски, пока смутное осознание произошедшего больно било и по разуму, и по сердцу, — если бы я знала…***
Лишь прошедшее время смогло её успокоить. Теперь всё было решено. Хватило и получаса, чтобы воспоминания полоснули по незажившей ране. Только все мучения были напрасны: ответ на главный вопрос, волнующий её, султанша так и не получила. Кёсем Султан, шумно вздохнув, поднялась с софы и шагнула к распахнутым дверям балкона своих покоев. Она всё-таки жалела, что не сумела совладать собой и бездумно рассказала хранителю покоев нечто очень важное, не подумав о последствиях. Впрочем, о самом главном женщина по привычке умолчала. На улице собирался дождь. Тучи затягивали звёздное небо над дворцом, не смиловались даже над ночным светилом. Неожиданный приступ кашля застал султаншу врасплох — остро почувствовала нехватку воздуха. Дворцовый сад был овеян покоем и тишиной, в отличие от стен дворца. Пожалуй, это было единственное её правильное решение за последнее время — забыть про всё и вздохнуть полной грудью. Однако и ночная прогулка не смогла избавить от страшного, удушающего чувства. К слову, женщина сразу же поспешила обратно во дворец, полагаясь на некое предчувствие, но тропинки словно запутались, привели её в другой конец сада. Идти обратно совсем не хотелось, а так рядом, в беседке, сидел падишах. Кёсем Султан замерла, теряясь в догадках о том, как поступить. Внутри что-то кольнуло, и именно в тот момент, когда она захотела вернуться обратно, — он заметил. Отступать было уже поздно. В конце концов, ей нечего терять. Им обоим давно нечего терять. Она едва сумела сглотнуть вставший поперёк горла ком, отвела взгляд куда-то вбок. Почувствовав вновь поступающие слёзы — решила не медлить. Но не медлить было невозможно: всё это было слишком странно и глупо, непонятно и ново. Сделала робкий шаг навстречу сыну и вцепилась пальчиками в ткань накидки, глубоко вздохнула. Ощутив в груди нарастающее отчаяние, она окончательно сократила расстояние между ними: присела рядышком, на скамью, где и сидел Мурад. Тот непонимающе оглядел её, чуть нахмурился. В сердце что-то странно трепетало, вызывало слабость во всём теле. Наверное, потому, что она никогда не была такой растерянной перед ним… Обоих пронзило чувство вины. — Послушай, — голос дрогнул, а зелёные глазки вновь устремились под ноги, задумчиво рассматривая деревянные половицы, — я слишком долго молчала, Мурад. Это молчание было моим спасением, нашим спасением. Но я не могу больше держать всё в себе, к сожалению… После того, что сейчас прозвучит, ничего не получится вернуть. И, знаю, что если бы не оступилась в начале пути — молчала до конца. Однако я совершила ошибку, когда решила… — султанша запнулась, подбирая слова, — решила пробить себе путь к власти таким бесчестным образом. Он тихо усмехнулся, вернул взгляд к ночному небу, затянутому тучками. Казалось, вот-вот прольётся дождь, да и душный воздух предвещал его. Возможно, душным был он вовсе не от этого: непонятное напряжение охватило обоих. — Валиде… — уже начал тот, желая прояснить всё сразу, но не успел договорить. — Нет, не перебивай, — сокрушённо выдала Кёсем Султан, по-прежнему не находя себе места. — Ты хотел моего раскаяния? Я виновата, признаю! Нет мне прощения, знаю. Только вот, — почти прошептала женщина, виновато оглядев его, чем ещё больше удивила падишаха, — даже не знаю, как сказать, — на мгновение притихла, поджала губы. Всё-таки остановила свой взгляд ровно на нём и в мгновение ощутила каждой клеточкой тела ненормальное волнение, через силу сделала ещё один вздох. — Ты должен понимать: я никогда бы не смогла придумать что-то подобное, не зная об одной странности… Он нахмурился, поняв, о чём пойдёт речь. Напрягся всем телом в ожидании оды о том, что негоже питать к своей матушке такие чувства. И, конечно же, стоит непременно избавиться от этой порочной любви. — Мурад… — дрожащий шёпот прозвучал совсем близко, и Кёсем Султан потянулась ладонью к его лицу, но тот отпрянул, не желая всех этих осторожных объяснений, которые ни в коем случае не должны ранить его. — Выслушай же меня! — с долей раздражения фыркнула султанша, вновь приблизилась к сыну: — Так вот, я всё знаю. Падишах поморщился, томясь в мучительном ожидании высказываний на тему морали и прочих, не так уж и волнующих его вещей. Только последовала тишина, которую вскоре нарушили маленькие капли дождя, разбивающиеся о землю. Он заглянул в её глаза — и вмиг вскочил со скамьи, устеленой подушками; намереваясь поскорее скрыться от своего самого главного страха — быть отверженным. Только султанша успела среагировать, встав сама, застала его совсем неподалёку и схватила за руку, не позволяя уйти. — Мурад, лев мой, — вновь прошептала женщина, однако ветер унёс сорвавшийся с уст тяжёлый вздох, — мне нет прощения… Женские ладони осторожно развернули его, нежно заскользили по плечам, невольно опустились чуть ниже. Падишах, находясь в замешательстве, поддался внезапному порыву убрать от себя руки матушки. Но не сумел: она перехватила его ладони, согревая их своим теплом. Мелкие капли дождя больно обжигали кожу, но то, как и воющий ветер, не стало помехой для Кёсем Султан. — Я не сказала самое главное… — осеклась: старалась, очень долго вела разговор к этому, но так и не решилась. Мурад неожиданно для себя самого понял, несмотря на то, что совершенно не слышал слов, предшествующих действию. Теперь и не знал, разыгралось ли в очередной раз его воображение, или вовсе сходит с ума. Но вязкое тепло груди, что стремительно разрасталось, окутывало рёбра, заставляло сердце биться чаще, говорило о другом. Значит, разум не покинул его. Значит, всё то время он был прав… — Валиде? — обеспокоенно спросил, внимательно ловя взглядом малейшие изменения в поведении. Он переплёл дрожащие холодные пальцы со своими, ласково притянул её ладони к себе и наконец несмело прикоснулся губами к бархатной коже. Султанша вздрогнула. Подняла печальный взгляд, наблюдая за сыном. Не найдя иного исхода в голове, долгое время наблюдала за ним — по-прежнему размышляла о разумности своих поступков в последнее время. В конце концов, робко потянулась к нему, а тот безропотно принял матушку в свои объятия, удивляясь её нерешительности. Когда пересохшие от волнения губы накрыли его губы, отчаянно терзая, сдерживать себя сил вовсе не осталось: по щеке Валиде Султан скатилась одинокая слеза. Не первый, но от того не менее долгожданный поцелуй соединил грешные души, утонувшие в омуте порочности с головой. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Пусть был он горестный, неловкий, наполненный болью, но всё же — был. Хоть и не устранивший возможные разногласия, но сближающий две родственные души, которые были на грани окончательного разлада. Почувствовав солёный привкус во рту, падишах нехотя приоткрыл глаза. Веки её были прикрыты и то ли от удовольствия, то ли от тяжести падающих слезинок подрагивали ресницы. Он крепче обнял её, заботливо поглаживая ладонью по спине, пытаясь одновременно успокоить и забрать всю боль. Кёсем Султан заскользила руками по его плечам, позволила себе обнять его в ответ. Словно ничего не существовало сейчас, кроме них. Не важно, что дождь начинал усиливаться, и не страшно, если вдруг кто-то увидел. Хоть и неразумно то совсем, но кто запретит, если чувства самые искренние?***
Задумчиво вглядываясь в небо, Гевхерхан слушала Силахтара Агу, правда, никак не могла понять, зачем нужно было идти в сад в такой час да и в такую погоду. — Говоришь, что таков был приказ брата-повелителя? — Валиде Султан поделилась со мной, — хранитель покоев склонил голову, когда султанша настороженно взглянула на него. — Ты прав, мы не можем этого допустить… — и то одного только «мы» он отвёл глаза в сторону, старательно скрывая улыбку, благо, было достаточно темно для такой вольности. — Потому требовалось придти сюда? Валиде наверняка не желала, чтобы кто-то знал о таком, оттого ты позвал меня сюда, верно? Силахтар крепче сжал руки за спиной, мысленно проклиная себя за то, что не может сдержаться: почувствовал, как кровь стремится к лицу, а позднее, дабы убедиться в этом, как бы невзначай коснулся ладонью своей щеки, спускаясь к шее, и был раздосадован такой реакцией своего организма. Он долго отрицал те чувства, ведь их быть не должно, в конце концов — сдался в их плен. Постоянные разговоры Гевхерхан Султан о её покойном ныне муже ещё больше убеждали агу: для неё он — хороший друг, не более, просто хороший друг, которому можно довериться. И он молчал лишь потому, что знал: признание лишит его всего, даже того доверия. Только молчать совсем не оставалось сил. Она хотела было что-то спросить, ведь и сама заметила его странное, в последнее время, поведение. Только в силу того, что шла чуть быстрее хранителя покоев, раньше дошла до конца протяжённой аллеи роз и заметила два смутно знакомых силуэта не так уж и далеко отсюда. Поначалу её возмутило такое зрелище: происходящее, ввиду неоднозначно малого расстояния между людьми, было очевидно, да и кто смеет в дворцовом саду так бесстыдно..? Зрение, спустя несколько мгновений, распознало в силуэте мужчины падишаха, и Гевхерхан спокойно выдохнула, решив, что пора уже уйти, чтобы не попасть в неловкое положение. Однако вскоре спокойствие то исчезло в никуда: беззвучно сверкнула молния, на мгновение осветив происходящее. То красное платье было ей слишком знакомо… Силахтар Ага лишь отошёл чуть дальше, желая убедить султаншу, что должна была вот-вот развернуться, будто только подоспел за ней и не видел того позора.***
Колёса кареты стучали в такт сердцу, и Кёсем Султан невесело улыбнулась — попыталась улыбнуться. Но едва дрогнувшие уголки губ безжалостно вскрыли совсем свежие раны. Она устало запрокинула голову, желая надышаться. Пасмурное утро встречало слёзы, лившиеся против воли по щекам Валиде Султан, слабым светом, и она приметила, что лучше бы не отпускала самую верную хатун, прислуживающую ей, в другую карету, что тоже направлялась в Бурсу, ведь так бы смогла держать себя в руках. Однако теперь султанша безвольна от боли, нахлынувшей на неё недавно: ей нельзя было так беспечно себя вести, нельзя было тонуть в его объятиях, а уж тем более целовать его; она позволила себе слишком много, нарушила давний обет о том, что ни единая живая душа не узнает о её чувствах. И теперь с позором бежала от него, ведь боялась той взаимности. Сознание в тревоге грозилось погаснуть, потому она отчаянно пыталась успокоиться, только каждая улыбка, старательно натягиваемая ею, с треском разбивалась о новый поток слёз. Лишь резкий, совсем неаккуратный поворот вынудил госпожу если не успокоиться, то вытереть слёзы. Кёсем Султан не могла предположить, что будет дальше, просто-напросто не видела такого будущего. Да и возможно ли это? Нет, очевидно, невозможно, тем более в стенах Топкапы. Ещё сильнее нагоняли печаль мысли о том, что и вернуть ничего не получится. Не получится просто забыть, как и изжить те греховные чувства. Сложнее было только разобраться в себе самой: она по-прежнему не могла понять, в какой именно момент заболела ими; обнаружила в себе то внезапно и при не очень хороших событиях. Тогда Мурад стал отдаляться от неё, а в глазах его ей виделась ненависть (которой, конечно же, не было), и одним хмурым, как и она, вечером, женщина даже обратилась к лекарше, думая, будто те мысли мог вызвать жар. Однако жара не было. Невозможные догадки навестили голову неделей позже, и Валиде Султан поспешила произнести молитву, полагая, что душой её завладел Шайтан. Пламя утихло после того, как однажды падишах, смотря на неё с большой виной, просил прощения стоя на коленях, отчего султанша смутилась и, сказав, что его вины ни в чём нет, поспешила попросить его подняться и не глупить. А позднее не уследила момент, в который совсем перестала смущаться своих чувств — очевидно, приняла их. Но даже не думала о признании, всегда старательно себя контролировала, не переходила границы. И сейчас она нуждалась во времени, дабы разобраться хотя бы в себе, ведь не знала, что теперь со всем этим делать, как унять щемящую боль в груди. Ветры Бурсы встречали Кёсем Султан холодным безразличием.