Баллада о царицынском муже и корсарской жене

В августе, наполненном теплотой и сладкой праздностью, по сложившейся семейной традиции они были поглощены духом аристократического дворянского лета в неспешном и сладостном уединении и после обеда во время полуденной прогулки терялись в бесконечности удовских полей. Зоя не сводила с Николая глаз, но тот был так поглощен насущными вопросами инженерии, что не заметил ее наблюдающего взгляда. Ей же лучше: пусть он не думает, что за годы, проведенные вместе, она до того обросла сантиментами, что разглядывала его, как влюбленная без памяти девица. Хотя, справедливости ради, так оно и было. Зоя смотрела на широкие линии покатых плеч, за которыми так любила прятаться керамзинская ребятня; на усыпавшие переносицу веснушки, похожие на капельки меда – после возвращения из моря их всегда становилось больше; на густые брови лицедея, который мог оживить их самой незатейливой гримасой. И пусть ребячливость в красивых чертах давно уже обратилась в надменное лукавство, вот-вот да и показался на миг кончик языка, тянущийся к носу, пока узловатые пальцы марали бумагу цифрами и линиями, точно двигались по неслышной команде. – Любуешься мной, а, Назяленская? – вдруг заговорил он, не отрываясь от чертежей. Вместо этого повернул их под другим углом, с минуту поразглядывал, довольно хмыкнул и снова занялся делом. – Не осуждаю, я красивый. А новые моросеи, вот увидишь, станут моим величайшим изобретением, за которое тебе, женушка, впору выдать мне медаль. Устроим праздник великих выдумок, всех пригласим – пусть покажут прелестные заводные игрушки и станки с ручным управлением. – А гвоздем программы станет дивное озерное представление? – полюбопытствовала Зоя. – Оно самое. Но, признаться, выбор между ним и десертной композиций размером с купол Малого дворца дался мне нелегко. – Ты повторяешься, – сказала она, припомнив, как однажды Николай самолично заронил зерно сомнения в действие моросеев. Казалось, это было в другой жизни, когда все, что заботило Зою, было будущее Равки и ее гришей. Когда она была генералом, а не королевой. Когда казалось, что сам Санкт-Илья в цепях быстрее сойдет в своем святом обличье с икон и спляшет в песках Неморя, чем златовласый любимец народа пожелает драконью плебейку и ей принесет клятву любви и верности. Николай оторвался от чертежей и наклонился к ней, фатовато улыбаясь. Зоя знала это его выражение: он замышлял что-то грандиозное или грандиозно опрометчивое – поди разбери – и сам собой был донельзя доволен. – Нет, в этот раз все удастся. Керчийцы, каэльцы, шуханцы – все захотят к нам в союзники, а нам только и останется, что упрямо топнуть ножкой, малость попривередничать и денек-другой подождать, когда вместо одной козы нам предложат две, а потом и все стадо. Зоя прищурилась: – Подозрительно похоже на тактику мошенника и вора. – Бизнесмена, – поправил Николай. – Когда тебе предложат стеклянную подделку, скажи, что другие дают фианит, но не соглашайся, даже если цену удвоят, потому что к чему тебе парочка славных имитаций, когда ты можешь получить безупречный бриллиант? – Или не торгуйся за то, что по праву твое, – фыркнула Зоя. – Ну, любовь моя, за последние годы мы, безусловно, преуспели, но сомневаюсь, что Равке уже впору играть роль требовательной дамы. Но кавалеров на крючок мы обязательно подцепим – изобретательностью, чувством юмора и превосходными манерами, – отозвался он и упрятал начальные эскизы между страниц своего дневника, который всюду носил с собой, как иные носят чудотворные иконы и костяные обереги, и в который то и дело что-то записывал с видом не то ученого мужа, не то прославленного летописца. Рукава его рубахи были наспех закатаны до локтей, в левой мочке золотилась сережка, на пальцах красовалось не меньше дюжины чудных колец, а кожа давным-давно обратилась в доспехи южного солнца, утратив навечно бледность северян. И пусть двигался Николай с грацией царского сына, в эту минуту он походил скорее на плутоватого мореплавателя, пленявшего своей диковинной иностранностью. На суше он был уже с неделю, а от него все еще пахло морем и заграничными специями. Будто прочитав ее мысли, Николай вдруг сказал: – Как только вернемся в столицу, снова приму вид благородного вельможи самой высокой и чистой пробы, а пока, если не возражаешь, желаю еще немного побесчинствовать, – он проказливо подмигнул и стянул через голову рубаху, обнажая крепкое тело. На шее болтался вышитый лазурной нитью оберег с моряцким святым – сердечный подарок капитана Гафы, который Николай снял и отложил в сторону, любовно пригладив тесемку. В ответ на его слова Зоя изогнула бровь: – И что бы это значило? – Когда я сказал, что с удовской дачи ничего не разглядеть, я, само собой, имел в виду возможность щеголять по угодьям в чем матушка родила и быть уверенным, что ни одна живая душа тебя за это не осудит. Мы здесь одни на три версты, а то и на все четыре, а кикиморы так и манят в свой дивный пруд. Отсюда, надо полагать, их безмятежная дача с бесконечным обеденным столом, просторной верандой и застекленным сливовым садом в самом деле казалась пятном размером с игольное ушко, а заново отстроенная костлявая мельница по другую сторону пруда и вовсе виделась кукольной. Казалось, только в свитом полевой песней гнезде посреди шепчущихся братьев-колосьев, где любили Зоя и Николай полакомиться спелыми сливами и помолчать, они оставались наедине с миром и друг с другом. – Не составишь мне компанию, Зоя? – он уже разобрался с брюками, и против воли Зоя залюбовалась им, представшим перед ней во всей несокрытой наготе, томящимся под блаженным солнцем. Теперь его движения были ленивые, разомлевшие, как после горячего медового вина, и он ничуть не возражал, когда Зоя мягко толкнула его на спину и умостилась сверху. – Может быть, и составлю, – отозвалась она, позволяя ему освободить от сорочечных одежд и ее. Теплый ветер усладил нежной лаской ключицы и груди, но куда слаще было, когда Николай взглянул на нее, как в день их свадьбы, впервые увидев ее в подвенечном платье, богато вышитом серебром, с собранными в косы густыми кудрями, увенчанными короной с кружевной фатой. – До чего ты у меня красавица, – сказал он сейчас. – Будто бы я и без тебя этого не знаю, – отмахнулась Зоя, но Николай, конечно, понимал, что его комплименты она не променяла бы ни на что другое, как ведал и то, почему ее гибкое подтянутое тело в последние месяцы вдруг округлилось. Может, с недавних пор Зоя и стала пуще прежнего налегать на вишню в шоколаде, особенно по ночам, но тайна, которую они с Николаем делили вдвоем, была отнюдь не в этом. Он поцеловал Зоин живот, когда наполнил ее с заботливой неторопливостью, поддерживая за поясницу. И пусть командование было в ее руках, Зоя позволила себе минуту покоя, насыщаясь родной тяжестью, пока губы Николая продолжали свою медленную ласку. С ним одним всегда было хорошо до безобразия.