Баллада о царицынском муже и корсарской жене

В окрестностях Удовы снег стоял уже по колено, но большаки и дороги поменьше все изрезали полозья купеческих саней и утоптали крестьянские кони. Зато там, куда держал путь Николай, ведя под руку свою супругу, пушистое снежное манто укрывало земли лесного владыки, как укрывает плечи помазанника святого испещренная драгоценной крошкой царская мантия. Когда Николай был мальчишкой, то верил, что эта дорога ведет в самое сердце Кощеева царства, к заколдованной принцессе, превращенной в Жар-птицу чародеем-изгнанником. И томилась принцесса в ласточкиной башне, но не ждала спасения, а сбрасывала каждый день по перышку, надеясь, что одно из них окажется прочным, как закаленная сталь горного клинка, и острым, способным во взмахе рассечь златотканую ленту, коей подвязывала принцесса роскошные волосы. Таким-то пером и поразила бы она чародея в его черное сердце. Однако ж, на ее счастье, Николай всегда появлялся во владениях самозваного царя раньше и принцессе оказывал, так сказать, медвежью услугу. Но вовсе не собирался он на ней жениться, говорил смышленый не по годам принц своенравному шиповнику, который принимал за бесчувственную принцессу, не подумавшую и «спасибо» сказать за свое освобождение. Кому нужны упрямые девчонки и женитьбы, и наследники престола, и одно королевство, когда можно отправиться, куда душа пожелает, разузнать про песенную магию у морского народца из чертогов и обучиться искусству ковки у прославленных гномских кузнецов. Николай жаждал открытий, знаний, утерянных в затопленных храмах и сокрытых в толще многовекового льда. Он верил, что станет великим – изобретателем, мореплавателем, историком. Он вообще много во что верил – в русалок, в драконов, в настоящую любовь, в говорящий дверной молоток. Приятно было знать, что не все оказалось выдумкой. – Что это тебя так развеселило? – между тем поинтересовалась Зоя, когда Николай улыбнулся, а потом снова, вспоминая любознательного мальчишку, спорящего с деревьями по поводу женитьбы. Зоин нос уже раскраснелся от холода, и в толстой шубе, не скрывавшей выдающийся живот, она, его грациозная, его элегантная супруга, шла медленно, местами даже вразвалочку, и была оттого до невозможности очаровательной. Николай стиснул ее ладонь в рукавичке, покоящуюся на сгибе его локтя, и повел дальше по тропинке, которую знал как свои пять пальцев. – Вспомнил, как настырно отрицал институт брака, когда был столетия на три младше, чем этот лес, – хохотнул он. – Вот до чего доводит жизнь при дворе – уже в восемь ты готов дать обет безбрачия, лишь бы не становиться призовой лошадкой драгоценной матушки. К моему счастью, породистым жеребцом был мой покойный братец, храни святые его нежную душонку, а не я. Я-то всего-навсего родился красавцем. Во дворце поговаривали, что тетушка Людмила, завидев меня после рождения, объявила, что корону надобно передать мне, ведь люди любят красивых монархов, а наследный принц, то бишь мой дорогой братец, страшен, как бубонная чума. Воистину, удивительная она была женщина, моя тетушка Людмила. Зоя оглянулась на него: – Раз уж ты заговорил про женитьбу, самое время обсудить то, что обсуждать ты упорно отказываешься. – Нежелание обсуждать что бы то ни было в определенных обстоятельствах вовсе не означает отказ от обсуждения, – увиливал Николай. – Никак тебе это знакомо, Зоя? – А ты на меня стрелки не переводи. И сбавь шаг, я за тобой не поспеваю. Уж будь так добр, окажи эту скромную услугу своей глубоко беременной жене, – сказала она с нарастающим раздражением. Николай, опомнившись, притормозил, поднес к губам ее руку и в знак извинения поцеловал. И еще разок, уже для себя. – Знаю, знаю, наш многоуважаемый Совет пожелал выдать мою сестрицу за Вадика Демидова, дать ему парочку титулов к уже имеющимся, чтобы его, так сказать, приголубить, пресечь на корню мятежные мысли, если таковые вдруг, упаси святые, родятся в этой светлой головушке. Да только Демидову и без того страшно хорошо живется на крыгинское золото в своем сказочном поместьице, с чего бы, скажи на милость, ему мутить воду? Смутьянить, бунтовать против кормящей его матери? Нет, любовь моя, не осмелится наш маленький Ланцов на подобную дурость, и не потому, что слишком труслив, вовсе нет, а потому что знает цену милости царицы нашей Равки. Ланцовы всегда были жадными. Какая жалость – для них, разумеется, для моих любезных родственничков, – что я вырос среди них и тоже не люблю делиться. А сестра моя выйдет замуж за того, за кого пожелает, или и вовсе никого не возьмет в мужья. – Ты высказался? – Именно так – высказался, так что, полагаю, нет больше надобности возвращаться к этому досадному разговору. Он, Николай, пообещал Магнусу приглядывать за сестрой вовсе не для того, чтобы пригласить ее ко двору – заиметь, как считали министры, сильный, увесистый козырь, а потом разыграть с его помощью сомнительный марьяж. Не то чтобы Николай не осознавал необходимость, правительственную нужду в устроенном браке – как-никак, сам он, пусть в свое время и строил из себя этакого несговорчивого вредину, готов был сложить оружие и пойти под венец хоть с пуделем, одетым его дражайшей невестой, если бы этот союз помог укрепить позиции Равки, избежать войны. Только вот Николай был мужчиной эгоистичным. Отъявленным, закоренелым эгоистом, мечтавшим о кудрях цвета зрелой шелковицы, об осиной талии, стянутой пояском, который снова и снова виделся ему меж собственных пальцев, когда он тянул за него – раз, и змеится поясок по ковру, а налитые груди, проступающие под исподним, открываются жадному бунтарскому взору. Сколько раз, глядя на гравюрки претенденток, не знавших ни его, ни его вожделеющей и грезящей души, Николай видел одного только своего генерала, свою безжалостную гарпию, свою грозовую ведьмочку, ужасную упрямицу, которую любил, которую желал всем своим сердцем дурака и ничего с собой не мог поделать. Как знать, может, женись он еще тогда – на молоденькой керчийке с приданым поистине королевским, на покорной с виду, но своевольной по натуре фьерданке, – боготвори он ее и приглашай ко двору важных гостей, чтобы посмотрели, как сильна Равка, как растет наследник; случись все так, может, прямо сейчас Давид разрабатывал бы очередное хитроумное изобретение, чтобы его сын покрепче спал по ночам. Зоя, казалось, углядела в мыслях Николая горестную перемену. Она замерла, вынуждая остановиться и его, и заглянула ему в глаза – море, по которому так тосковал он зимой, всегда было рядом, только руку протяни. Николай коснулся Зоиной щеки, и она поцеловала его ладонь – мягко, нежно. Он мог быть эгоистом, мог быть сумасбродным мечтателем, обреченным на погибель, но разве не заслужил он того, за что сражался, о чем сочинял баллады, будучи юнцом, и что находил в радостном гомоне переполненного дома? Николай был повинен во многих грехах, но не в том, что любил и желал быть любимым, что не изменил себе и всей своей сути – рискованной, сентиментальной, проказливой, отдающей все в надежде получить хоть что-то. Осторожную улыбку, приглашение, секрет, который он пообещает сохранить и сдержит слово. – Наше правление будет долгим, Николай, – в конце концов сказала Зоя, и в ее голосе Николай уловил тихую печаль, на миг заглянул за завесу времени и увидел тяжесть возложенного на них – на нее – бремени, о котором они не говорили. – А кто наши союзники? Кто будет ими через двадцать лет? Через пятьдесят? Нина, надеющаяся на благосклонность принца-отказника? Милая Эри, любимая шуханцами до тех пор, пока живы те, кто знает ее, кто был на рынке или у храма тогда, в праздник драконьих лодок, когда она играла на хатууре? Или это был день зимнего солнцестояния? Может, в летописях найдется место для этого – для доброты, для музыки, а, может, никто и не узнает, за что так любил Шухан самую драгоценную из своих дочерей. Кому из министров, из советников и солдат мы может доверить прикрывать спину? А кому из гришей? Сегодня они верны нам, но будут ли хранить верность короне их дети? – Мы не узнаем этого, пока не придет время, – отозвался Николай и улыбнулся – улыбка, он знал, вышла горькой, как бы он ни старался Зою подбодрить. Всегда веселый, неунывающий. – Но что бы ни ждало нас в будущем, мы с тобой встретим это вместе. Обязательно со всем справимся – и с дюжиной детей, и с дворцовым переворотом, и с маловероятным, но все еще возможным всемирным заговором, к которому наша родная держава, к сожалению или к счастью, не преминет присоединиться. Вопрос о том, как долго Николай будет рядом, разумеется, не прозвучал – пусть он и был тем еще фигляром, даже на его дивные фокусы госпожа Смерть не купится. Может, разочек, только чтобы дать ему фору за старания и обаяние. – Дюжина детей? – только и сказала Зоя. – Шесть мальчиков, шесть девочек, а как подрастут, одних посадим за круглый стол на заседаниях Совета, других отправим руководить армиями, и никакого внутреннего раздрая, никаких придворных интриг, разве что, родись у нас близнецы, надобно не перепутать, кто генерал, а кто – министр торговли, а то так и до войны с Керчией недалеко… Зоя улыбнулась, и на душе у Николая сразу потеплело. Он приобнял ее – большего не позволял их маленький карапуз в своем огромном домишке, и они двинулись дальше, за пролесок, туда, где мальчишка, желающий стать пиратом, построил свой первый корабль. Николай хотел показать Зое остовы смехотворной конструкции, теперь, без самодельных парусов и с голыми заснеженными мачтами, напоминавшей перекинувшегося на спину жука, посетившего ведро белой краски. Николай думал, как однажды они вернутся сюда с детьми и отстроят корабль заново. – Есть кое-что получше двенадцати детей в нашем Совете, – ухмыльнулась Зоя, продолжая его игру. – Согласен. Даже стыдно, имея такое, без преувеличения, животворящее приспособление, прожить парочку столетий и осчастливить этот бренный мир всего дюжиной прекрасных людей. – Если найдешь способ самостоятельно привести их в этот мир – вперед, хоть сейчас начинай. А я пока разберусь с нашим принцем. – Почему уверена, что будет мальчик? – Суешь свой нос в женские тайны? Не боишься, что оторвут? Николай рассмеялся. – Боюсь. У меня на редкость выдающийся нос. А теперь скажи, что может быть лучше целого дворца наших маленьких двойничков? – Мы с тобой устроим обед – небольшой, в поместье тут, в Удове. Твоя сестра горы свернет, лишь бы увидеть королевича одной из первых. – И кого еще пригласим? – поинтересовался Николай, уже предвкушая эту чудовищную авантюру. – Стало быть, нелишним будет оказать честь самому преданному служителю короны и нашему теперешнему министру торговли. – Никак Крыгину? – поразился Николай. – Так вот что ты удумала! Помилуй, Зоя, вместо обеда Линнея слопает его. Зоя улыбнулась – точно так же она улыбалась, когда подыскивала ему невест, и сказала: – Значит, знатно попируем..