Баллада о царицынском муже и корсарской жене

Зоины волосы пахли луговыми травами. Лишь тень того, что Николай ощущал, зарываясь носом в черное торнадо блестящих локонов там, во дворце, в опустевшем зале военного совета, но все равно запах был сладкий, будоражащий и умиротворяющий, навевающий на мысль о замысловатом, в меру просторном доме с гостиной для встреч дружеского литературного общества и потускневшими зеркалами из ракушек. Не выпуская Зою из объятий, Николай расколол раковину жемчужницы. Выудил оттуда симпатичную голубоватую бусину, с минуту поиграл ей в лунном свете и легко, будто сам был ювелир или ловец жемчуга, нанизал на бамбуковую нить, богатую крошечными ракушками с самого морского дна и другими нарядными жемчужинами, одна прелестней другой. Зоя подглядывала за ним одним глазком, будто бы нехотя, но Николай знал, что зрелище ее завораживало. А здесь и правда было, чему подивиться: драгоценным красотам обточенных приливами раковин и изогнутых, как позвонки дракона, розовых кораллов. Жемчужинам такой глубокой, чистой голубизны, каких по обе стороны экватора не сыщешь больше нигде. И коли об этом заговорили, он, капитан, и сам был не дурнее морской раковины. А проиграть в этом благолепном деле не стыдился разве что своей прелестнице-супруге, какую воспевал, как всякий муж, по его исключительно скромному мнению, должен воспевать свою жену. – Скажи-ка мне вот что: и не утомительно тебе свое превосходительство целыми днями нахваливать? – поглумилась Зоя, а прелестный пальчик тем временем все продолжал кружить по его колену, как по бальной зале. Николай, не бросая своего занятия, чуть наклонился и зашептал, вторя сочиненной на языке ароматов цветочной песни, не смолкающей в смоляном чертоге-наутилусе: – Беспритязательность нам не к лицу, Зоя. Неяркость, ограниченность. Отец отыскал меня в жемчужнице, мать звала своим сокровищем. А ты, Зоя, пришла в этот мир с великой бурей, королева штормов, погибель королей и отрада всех морей, – нашептывал Николай, вплетая жемчужную нить Зое в волосы, укладывая ее по подобию алмазного венца, диковинной диадемы властительницы затерянных Черепашьих островов. Зоя извернулась в его объятиях, глянула из-под бури спутанных черных кудрей. – Святые угодники, чтоб меня! Я знала, что ты безнадежный романтик. Да, боги, это каждый дурак знает. Но не до такой же степени! Так нельзя, Николай. Это тебя погубит. Николай и бровью не повел. Странствующие мореплаватели и революционеры все были романтики. – А ты, Назяленская, не сводишь глаз с черепашьего гнезда. Кстати, таинство рождения так таинством и осталось. Наши подопечные уже как с четверть часа борются за место под луной. Зоя отпрянула. Ответ, видимо, нашелся в его глазах. – Ты знал и не сказал мне? – рассердилась она. – Вовсе нет. Я не знал, всего лишь предположил. И оказался прав. Вот же они, шевелят ластами навстречу большому плаванию. Зоя вскочила на ноги, быстрая, как мысль. Полупрозрачная рубашка, которую она обычно носила под кафтаном, в свете налитой соком плодородия луны казалась второй кожей, повторяла все движения тела. Кудри обняли плечи, как воды гавани обнимают вернувшиеся домой корабли. – Их было пятьдесят, – отчеканила Зоя холодным тоном, но голос все равно дрогнул. Николай шагнул ближе, так что их плечи соприкоснулись. – А теперь меньше на пять? На шесть? – На шесть. – Вижу. Ну, чего стоим, давай искать наших проказников. – Под ноги гляди! – наказала вслед Зоя. Николай обходил берег справа от гнезда, Зоя – слева. Светало, горизонт чуть тронуло теплое васильковое свечение приближающегося рассвета, и теперь уже ясно было видно, как неуклюже ковыляли к вспененной границе прилива черепашата, как пробуждались, пересыпались, точно монеты, пески под клешнями гигантских крабов. Повсюду притаились хищники, выжидали, кружили в голубеющей высоте, да только ластолапым сорванцам потревожиться не успелось даже ради разнообразия. Воистину, не было зрелища более удивительного, чем Зоя Назяленская, защищающая черепашат, которым от роду не было и часа, от максим пищевой цепи. Порывом ветра она смела с черепашьего пути прыткого краба, который был точно Крыгин с его рыжей головой. Признаться, Николай даже пожалел беднягу и мысленно пожал тому клешню – против природы не попрешь, но спорить с госпожой Назяленской было бесполезно. Николай не спорил. Немногим позже он, как велела его дражайшая супруга, нетерпеливо, но ласково подтолкнул к искрящейся волне последнего малыша. Морские воды спрятали его в объятиях из нежной пены, приласкали, точно родная мать. Николай огляделся: тут и там еще поблескивал в воде светящийся планктон, прилив был неторопливый, похожий на дыхание земли. Бледнела полуночная синева в морских затонах, показались актинии, шевелящиеся в воде, как цветы на ветру, и мерцающие желеподобные медузы. На рассвете море было другим, по-другому дышалось, по-иному виделось. Ласковые токи толкались под пальцы и пятки, увлекали в подводное царство. Николай протянул руку, их с Зоей пальцы встретились. Теперь она шагнула к нему, полная грации, мягкая и плавная, как набегающая волна. Николай прижал ее к себе и поцеловал. Жемчужная нить чуть накренилась, коснулась лба, сильнее прежнего сделав Зою похожей на богиню. – Ну какова врушка! Все это время тайком удирала к черепашьему гнезду, а матросам говорила, что морское живье хорошо только в заливном на серебряном блюде. – И мало ли что я говорила, – отмахнулась Зоя, но, вытягивая голову, вглядывалась в море, где раз да и мелькал узорчатый панцирь черепашьего дитя. Штормовую синеву глаз красил искренний блеск, как свет маяка в безлунную ночь, зовущий моряка домой. Николай смотрел на нее, а она, как водилось, сразу почувствовала его взгляд. – Ну. Говори. Что бы ни собирался сказать, говори. – Разве что то, что ты, Зоя, станешь отличной матерью. На миг пролегла меж темных бровей дивная, по-человечески живая морщинка, но тут же исчезла. Если Зоя и удивилась его словам, то виду не подала. Вместо этого присела и зачерпнула ладонями морскую воду, поймала непоседу, который все никак не хотел уплывать, нежно коснулась ласточек и снова отпустила. Зоя думала о чем-то своем. Николай и не ждал, что она ответит, но тем утром кое-что попросил у прибывающего моря, не ведая о том, что они уже обладали этим. Даже не догадываясь.