Баллада о царицынском муже и корсарской жене

Кабинет одного на редкость талантливого афериста теснился в большеротой постройке с выщелканными сквозняком зубами меж пары-тройки гнусных питейных и был гениально гадким или до гадкого гениальным – Николай никак не мог решить. Прозвали его Клепкой, и гость из заморской золотой столицы, бывший охочим до всего идейного, не мог не проникнуться страстью душевной, не сойти с ума от такой символики – клепки на бочке, Клепка в Бочке. А за полотно виртуоза Де Каппеля во всю натуральную величину он и вовсе продал бы тетушку Людмилу – до чего же гнусно, что той с десяток лет назад вздумалось помереть! – А вы, мистер Бреккер, как я погляжу, эстет. Удивлен, – Николай смахнул невидимые пылинки с антикварной рамы, повторяющей пейзажи за окном. Казалось, в этом месте укротили всю материю: переместили из эпохи в эпоху, заставили витражи из зеленого стекла и перетянутые мшистой парчой стулья преодолеть собственную суть. Бреккер смотрел на него не моргая, постукивая пальцами по набалдашнику трости – раз-два-три, раз-два-три, точно обучал двух недотеп танцу. А если он и видел ползущую следом за привлекательным господином крылатую тень, то ничем себя не выдал. Николай глянул в глазницу рябого зеркала, будто бы прихорашиваясь: сюртук цвета морской волны, синяя лента, выглядывающая из кармана, обвивающаяся вокруг пальца, как черные кудри любимой. Красивое лицо славного капитана. Сегодня никаких крыльев. – Крысы – удивительные существа, но, стало быть, влюбленный страдалец явился сюда не для того, чтобы узнать, что порой их можно отыскать и в собственной постели, – между тем отозвался Бреккер с пугающей сдержанностью. Николай даже замерз – такой холодный, такой невежливый прием оказывал ему этот негодяй с подлинником Де Каппеля. Он наклонился вперед, словно делился с ним секретом, и заговорщицки зашептал: – Если бы крысы нашлись в моей постели, то знали бы, что я делю ее с королевой Равки, мистер Бреккер. Очень некрасиво с твоей стороны не поздравить меня с моим последним личным достижением, – Николай подцепил носком чудного ботинка стул, развернул к себе, сел, подперев щеки руками. – Да я и сам не лучше! Верно, и ты, друг мой, не разочаровываешь – капитан Гафа до безобразия хороша. Только вот твоя морская раковина, чудится мне, не торопится возвращаться домой. Ай, подумал Николай. Нехорошо вышло, но таковы законы всякого дельца – либо ты, либо тебя. Если у смышленого поганца из Бочки и была слабость, то не короткая нога, не потные ручонки чужака, не гурьба детей за покерными столами в игорном доме и даже не прелестный купчик и сумасбродный стрелок, которого Николай все еще грезил перетянуть в команду «Волка волн» рассказами о летучих кораблях и жилетах из лимонного вельвета. Нет, слабостью Каза Бреккера была девчонка-капитан с обостренным чувством справедливости, запятнанными сурьмой ладонями и мягким изгибом темных губ. На мгновение дернулись желваки на бледном лице, точно выточенном из камня по подобию гальюнной фигуры, да только вот мальчишку Бреккера учила не та мать, что напитывает знаниями с заботой и лаской, а та, что пыльным ветром вьется между ног куртизанок и бросает игральные кости. Уголок его губ приподнялся почти элегантно, когда бессменный спутник капитана в воловьей коже шлепнулся на стол – бах! Вот он каков, блудный сын с сомнительной моралью и быстрым умом. Николай удивился разве что самую малость. Ему даже понравилось, что Бреккер его обокрал. Как лопоухого простофилю, как безыскусного дурочка, а не того, кто с малых лет разгадывает загадки, развязывает узлы и создает возможности. Никудышных противников Николаю всякий раз хотелось пожалеть и простить, уж такой он был человек. А вот с прохиндеями, с мастерами своего дела было интересно. Николай откинулся на стуле, вытянул вперед длинные ноги, которые в положении сидя всегда ему мешались – до того он был великан. – Скажи мне – только, чур, честно, обижаться не стану. Ведь хороши мои сочиненьица? – искренне полюбопытствовал он. – Говорили, пишу я с душой. Жаль только, королевские указы творческую жилку губят, но куда нам, трубадурам, до великих поэтов? Каз и бровью не повел, и прославленному авантюристу жуть как захотелось разгадать, что же мистера Бреккера доводило до ручки. Но принц-консорт явился сюда не за этим, и пусть носил он бирюзовый сюртук циркача и то и дело сдувал со лба кудри цвета переспелой хурмы, все равно оставался правой рукой равкианской королевы и обязался вести себя соответствующе. Николай выпрямился, когда разглядел в руках Бреккера конверт с драконьей печатью, и с печалью осознал, что сочинения его снова переплюнула мерзавка-политика. Или черноволосая чародейка, пахнущая черникой и луговыми травами – поди разбери. Николай втянул носом воздух, затосковал по утренним спорам и сладким губам. – Зачем драконьей святой понадобился хромой держатель малопримечательного игорного дома? – спросил Бреккер с преувеличенной скромностью, этакий деревенский простачок. – А ты что это, уверовал в святых? – Только в тех, которых могу оставить у себя в долгу. Николай ухмыльнулся. Было еще кое-что – он доверял Бреккеру. И Зоя ему доверяла. Поэтому демон, которого королева кормила с руки кровавыми зернышками граната и налитой соком черешней, был сейчас здесь – аки послушный мальчик. И Николай тоже, куда без него, дурака? – Сделать саму Зою Назяленскую своей должницей – недурно, а? – подмигнул он. – Дрюскели от зависти все локти бы искусали. Но я-то знаю, что вам, мистер Бреккер, она нравится. – Мне нравится все, что приносит выгоду. Николай снова подался вперед, запел соловьем: – Славно встретить бизнесмена! Каз сложил перед собой руки, словно что-то замышлял. Аферист авантюриста понял.