🌙✨🩸
Нет покоя на сердце у Хенджина. Весь ужин он то и дело вертится на месте, крутится, выглядывает из-за сидящих на длинных скамьях студентов, высматривает кого-то. Даже получает пару раз замечание от Чимина и вопросы, почему омега так себя ведет. Хенджин все отмахивается, либо заверяя, что все в порядке, либо вовсе молча и покорно опуская голову в некоем стеснении, пока брат не перестанет на него глядеть и ждать ответов. Все из-за одного вампира, которого мальчик не видит в большом зале. Кажется, он уже раз пятнадцать посмотрел в сторону столов с преподавателями, в два раза больше обвел взглядом весь зал и присутствующих, мысленно посчитав, сколько на ужин пришло вампиров вместе с волками, ведьм и магов. Сколько из них имеют светлые оттенки волос, а сколько темные. Сколько из них учится в младших классах, в средних и в старшей школе. А его так и не нашел. Вспомнил имена всех, по кому скользили его глаза, но одно конкретное имя в голове так и не отметилось зеленой галочкой, потому что его здесь просто нет. Ким Сокджин почему-то отсутствует на ужине. Это очень странно, потому что вампир ни один прием пищи за эти месяцы не пропустил. Мог задержаться, мог раньше всех уйти, но всегда приходил. Он ведь военный, для них дисциплина важна во всем. И Хенджин уверен, что мужчина просто так не пропустил бы ужин, он не первый день за предметом своего воздыхания наблюдает. Что-то здесь явно не так. — Ты успокоишься, в конце концов? — не выдерживает Чимин, резко повышая голос, привлекая внимание сидящих рядом обеспокоенных студентов, переводя взгляд с Тэхена, с которым до этого вел беседу, на брата. Хенджин вздрагивает, и его голова тут же поворачивается к белой ведьме, а глаза становятся совсем как у испуганного оленёнка. — У тебя шило в заднице? Ты будешь сегодня сидеть спокойно и ужинать? — Успокойся, — удивленно усмехается Тэхен, кладя на плечо друга руку. — Я не хочу есть, — тихонько признается Хенджин, отодвигая от себя тарелку, полную еды, которую ему наложил Чимин. — Ты заболел? Или снова на диеты свои подсел? — щурится Пак, недовольно поджимая губы. — Нет-нет, — слегка машет дрожащими ладонями, добавляя еще и голову, полностью отрицая слова брата. — Я просто не в настроении. И забыл еще кое-что в комнате. — Что ты забыл? — хмурится Чимин, продолжая допытывать. — Свой телефон, — после долгих раздумий, наконец отзывается Хенджин. — Я схожу за ним, — как-то отстраненно отвечает, резко вскакивая с места, хватая тот самый смартфон, который якобы оставил, позабыв, видимо, еще и о лжи, сказанной секундами ранее. Вид его настолько растерянный сейчас, неудивительно, что мысли, слова и даже действия путаются между собой. — Ну сходи, — задумчиво тянет брат, опуская глаза на телефон в руках брата, прослеживая за ним до самого выхода из большого зала, пока Хенджин чуть ли не бежит прочь, как будто куда-то опаздывая, сталкиваясь с явно озлобленным Чонгуком в проходе, который даже не обращает на него внимания. — Телефон он забыл, — недовольно хмыкает Чимин, складывая руки на груди, отказываясь теперь есть свой ужин. — С каких пор он стал лгать мне? — Может, с тех самых, когда ты начал вот так на него давить? — Тэхен выгибает бровь, глядя на друга как на дурака. — Он в последнее время стал летать в облаках. Мне это не нравится, мы с папой меньше стали проводить с ним время, так он сразу теряться в пространстве начал. Ему что, нужен постоянный контроль и внимание, чтобы он был собой? — так бурно возмущается Чимин, тяжело вздыхая. — Ты рассуждаешь как мой отец, — встревает до этого тихо поглощающий свою еду и листающий ленту социальных сетей Юнги. — Не оскорбляй меня, — пихает в плечо смеющегося вампира, который на мгновение затихает, когда поднимает глаза и смотрит на проходящего мимо, хмурящегося и явно разъяренного Чонгука. Омега тут же опускает голову, когда встречается с ним взглядами, не выдавая себя и свой секрет о том, что ранее он подслушивал их разговор с братом. — Заглядываешься на Чонгука? — тут же подначивает Чимин, который сегодня будто все замечает. Удивительно, как у него еще его длинный нос не сломался — во все залезть им успел. — Что? — непонимающе смотрит на него Юнги, краем глаза замечая, как Тэхен тут же поднял голову от услышанного вопроса, отвлекшись от своего телефона. — Нет, — коротко отмахивается омега, морща нос. Вампиры — это явно не те существа, которые его привлекают. Слишком много для него агрессии в них. Потому Ким тут же с заметным спокойствием опускает глаза в телефон, пытаясь спрятать улыбку, исподлобья поглядывая на отдаляющегося Чонгука, что садится на свое привычное место с компанией друзей. — Надо узнать, что с Хенджином, — озвучивает свои мысли Чимин, глядя куда-то в пустоту перед собой. И пока Чимин обсуждает своего брата с друзьями, Хенджин скитается по одиноким и темным коридорам, наблюдая за луной в окнах, так тяжко вздыхая. Ему бы только узнать: как там Джин, в порядке ли он, может, уехал на какое-то задание, вот и не пришел? А вдруг заболел? Вдруг ему плохо, вдруг он совсем один? Омеге аж дурно становится от таких мыслей. И спросить-то не у кого, с Чонгуком он даже не знаком, чтобы задавать такие вопросы. Да и что он ответит, если Чон начнет задаваться вопросами о том, зачем маленькому принцу нужен взрослый мужчина, преподаватель, вампир, занимающий один из высоких постов в королевской армии. Юноша и так уже наплел больше положенного самому Джину, не удержав язык за зубами от страха. Не хватало, чтобы об этом узнал вообще весь мир, и тем более папа с Чимином. Несдобровать тогда парнишке. Потому-то Хенджин будет держать это все в тайне. Да, ему нравится Сокджин. Да, это неправильно, и ему уже один раз сказали простым языком забыть вампира. Не думать о нем, не следить, не ходить по пятам и тем более не искать. Но что он может с собой поделать, если его молоденькое, совсем еще хрупкое и невинное сердце просит не запирать все чувства на замок, умоляет дать им расцвести и вырываться из груди. И именно это самое сердце приводит его к тому, о ком мечтает холодными осенними днями и тоскливыми, мрачными ночами. У Хенджина аж дыхание перехватывает, когда он оказывается стоящим в арке, ведущей в сад, глядя на светлый затылок, который безошибочно узнает. Он не видит Джина, лишь часть шеи и голову, выглядывающую из-за высоких кустов и спинки скамьи, на которой сидит альфа. И первое, что тут же приходит в затуманенный разум — вампир голоден. Он ведь не ходил на ужин, вряд ли брал порцию крови. Хотя омега не может этого знать, но почему-то одновременно и сердце, и мозг кричат ему отправляться на кухню и принести хоть что-нибудь. Что это? Забота или же желание найти повод для очередной встречи? Пожалуй, и то, и другое. Хенджин, не привлекая внимания и не поднимая шума, старается как можно скорее развернуться и пойти в сторону кухни академии, надеясь, что Сокджин будет еще сидеть там, когда омега вернется. Ему бы только успеть, для него это такой хороший шанс попробовать снова начать разговор с альфой. Да даже хотя бы просто увидеться и убедиться, что с мужчиной все в порядке. Вот только почему-то вопрос о том, почему же Джин сидит в саду один, пропустив ужин, не приходит ему в голову. Наверное, Хенджин просто не хочет думать о плохом, не хочет допускать мысль о том, что альфа может чувствовать себя нехорошо, раз даже прием пищи пропустил. — Ужин уже закончился? — забегая на кухню, омега видит, как помощники заносят большие подносы и трехуровневые подставки для блюд с едой. — Да, принц, все студенты и преподаватели уже разошлись по комнатам, — объясняет один из поваров, принимающий блюда, командуя, куда их ставить. — Вам все понравилось? — Ужин был чудесным, — скромно признается Хенджин, поджимая губы, ведь он на самом деле почти ничего не съел. А еще потому, что не знает, как бы попросить дополнительной еды, ведь ее дают только в часы приема пищи. — Могу ли я получить немного еды для своего друга? — Хенджин-а, ты же знаешь, не положено, — вздыхает главный повар, который хорошо знаком со всеми королевскими семьями, а потому относится с любовью и добротой к принцам. — Но мой друг не смог прийти на ужин, он нехорошо себя чувствует, — у омеги зрачки так и блестят, руки складываются в замок и прижимаются к груди, а сам он быстро подходит к повару, глядя ему прямо в глаза, упрашивая, словно щеночек. — Феликс приболел? — хмурится мужчина. — Нет… — теряется на мгновение Хенджин. — Не Феликс, с ним все в порядке. Другой мой друг. — Если ты был на ужине, я не могу дать тебе еще еды. Пусть друг придет и сам возьмет, — объясняет уставший за целый день работы шеф-повар. — Он не может прийти, у него голова кружится… и слабость… — теряется Хенджин, быстро придумывая оправдания. Не побежит же он за Джином обратно и не потащит насильно сюда. Тот его десять раз пошлет и снова пригрозит не лезть к нему. А так омега сразу с едой придет, уменьшив шансы на отказ. — Господи, что же такое с твоим другом? — удивляется мужчина, упирая одну руку в бок, а вторую кладет на грудь. — Может, его к врачу лучше отвести? — Нет-нет, ему становится лучше, но он хочет поесть, — отрицательно машет головой, закусывая губу. — Ладно, жди, — отступает повар, уходя куда-то между кухонными тумбами. Он берет чистую металлическую тарелку, складывая туда щипцами пару куриных ножек в хрустящей панировке, треугольный сэндвич с ветчиной, сыром и дольками помидоров, накрывая все это небольшим клошем. Несет эту тарелку Хенджину и пальцем показывает, что это еще не все. Мужчина, снова шоркая тапочками, плетется по кухне и открывает большие стеклянные холодильники, на полках которых стоят разные угощения для полдников: коробочки с соками, батончиками, пирожными, йогуртами. Он берет пару маленьких коробочек с соком, хлопая дверцей, снова идет к ждущему омеге, отдавая холодные напитки. Мальчик запищал бы от радости да повис бы на чужой шее в знак благодарности, вот только забитые руки этого не позволяют. Он искренне счастлив и уже тысячу раз в голове сказал слово «спасибо», а на деле получилось лишь широко улыбнуться, просиять своими еще детскими глазенками, растопив сердце уставшего после долгого дня мужчины, и скорее направиться к выходу, чтобы покормить того, о ком сердце трепещет каждый раз, когда Хенджин думает о нем. Омега старается выбирать те коридоры, по которым обычно немного людей ходит, чтобы ни с кем не встретиться и не показывать, что у него есть еда. Не то чтобы дети голодают здесь и у них может вызвать зависть продукты в руках парня, напротив, во время приемов пищи столы ломятся от еды, к которой любой желающий имеет безграничный доступ. Но вне этого времени, чтобы дети не таскали куски, не портили желудки и аппетит, еда недоступна. Оттого и могут начаться возмущения, жалобы и обвинения повара, который и так на свою голову поступился правилами ради такого очаровательного и добродушного принца, как Хенджин. И мальчик ни в коем случае не хочет подставлять мужчину. В любом случае юноша добегает до сада довольно быстро, несмотря на полностью забитые руки, которые прижимают тарелку к груди, а сверху вторая ладонь придерживает две маленькие коробочки с апельсиновым соком. В сам сад выходить не спешит, потому что, когда снова видит знакомый светлый затылок, теряется и боится подойти. Он боится, что альфа разозлится снова, накричит, пошлет к черту, снова пригрозит папой. Боится, что Джин подумает, будто омега лишь глупый мальчишка, бегающий за ним, как какой-то не совсем здоровый фанат. Ну да, глупый мальчишка, но он ничего плохого в себе не несет, кроме как заполняющей его с каждым днем приятной влюбленности, что заставляет Хенджина при виде и мысли, что вампир, который вдруг стал небезразличен, остался без ужина, сидит тут в холоде, голоде и одиночестве. Только это причина тому, что маленький принц решился на такой смелый и заботливый поступок. Да, именно смелый, потому что если кому-то было бы легко снова подойти к тому, кто уже однажды его отверг, то Хенджину, который в принципе случайно ляпнул про свои чувства, до жути страшно, его аж всего трясет, пока он проходит через арку, делая первые шаги к скамье альфы. И по мере приближения к Сокджину, белая ведьма замечает часть туловища мужчины, что скрывается за ночной мглой и тенями, не освещающимися фонарями. Вампир с чем-то там копошится, омега все пытается разглядеть, что же он там делает, звеня какими-то бутыльками, стоящими рядом на скамье. Хенджин даже на секунду останавливается, почти подойдя к альфе, наблюдая за его действиями. Пока видно лишь часть спины и здоровое плечо, шею и часть уха — все остальное скрывается в темени. И принц так долго стоит и смотрит, что даже не сразу замечает, как вампир замер, подняв голову, выпрямившись. Он медленно и осторожно поворачивает голову, чтобы незваный гость не увидел разодранной части лица, но так, чтобы сам Сокджин смог понять, кто именно пришел. — Чего тебе? — огрызается альфа, чувствуя знакомый аромат парня, перекрываемый отвратительным запахом собственной крови, от которой уже аж подташнивать начинает — эти металлические ноты так болезненно начинают врезаться в рецепторы. — Я… — теряется вздрогнувший юноша, крепче к себе прижимая гостинцы. — Тебя не было на ужине… — А ты что, следишь за мной? — тут же перебивает его вампир, у которого в голосе нервная издевка слышится. Сокджин снова отворачивается и продолжает с чем-то копаться, не позволяя омеге ничего увидеть. — Я… Нет! Что ты! — и смеется то ли от испуга, то ли от стеснения. — Просто случайно заметил, — старается выкрутиться из этой неловкости, делая неуверенный шаг к мужчине. — Не подходи! — рявкает Сокджин, тут же пригвождая собственным голосом омегу к уличной плитке. — Я принес тебе поесть, — тихонько объясняется принц, а глаза то и дело начинают блестеть от скапливающейся влаги, губы мучают зубы, кусающие тонкую кожу. Руками он все пытается прижать к себе еду, вздрагивая от проносящегося ветра: он-то стоит в одной рубашке и тонкой вязаной кофте поверх нее. — Уходи, — уже более спокойно просит альфа. — Хорошо… — Хенджин умоляет себя сейчас не всхлипнуть. — Я только… — задерживает дыхание как раз для того, чтобы альфа ничего лишнего не услышал. — Оставлю рядышком, ладно? — и снова порывается сделать шаг. — Мне ничего не нужно, иди, — с последними остатками терпения заявляет Сокджин, сгорбившийся над второй половиной скамьи, постоянно трогая себя и шипя, все еще не давая Хенджину ничего разглядеть. — Тебе нужно поесть, нельзя пропускать ужин, — проявляет малую настойчивость омега, все же не слушаясь вампира, подходя ближе к скамье, ставя на нее тарелку, прикрытую клошем, и оставляя пару коробок с соком рядом. Он так медленно это делает, давая возможность своей голове и шее заглянуть за спину альфы, словно какой-то жираф, чтобы подсмотреть, что все же тот там так долго и тайно делает. — Я по-хорошему попросил тебя оставить меня! — взрывается Джин, когда чувствует, как юноша старается выяснить, что с альфой. Ким аж вскакивает со скамьи, поворачиваясь к парню, прижимая левую ладонь к плечу, истекающему кровью, что бежит струйками вниз к локтю и пальцам, капая на серую плитку. — Разве я не предупреждал тебя не ходить за мной?! — продолжает рычать, позабыв о том, что половина его лица сейчас выглядит как сплошное кровавое мясо, не замечая, как от этого пугается Хенджин, совершенно не ожидавший узреть подобное. Мальчик аж спотыкается, когда пятится назад, выставляя трясущиеся руки вперед, как бы создавая расстояние между ним и этим чудовищем. Он громко ахает, открывая рот, а глаза его округляются как две черные монеты, сверкающие отражением фонарных огоньков. И, возможно, если бы Сокджин показался осторожно и неспешно, без этого утробного рыка, без агрессии, пылающей в одном, не пострадавшем глазу, то ведьма, быть может, испугалась бы не так сильно, как сейчас. Возможно, если бы Ким не источал этот напор нескрываемой враждебности, Хенджин бы не подумал, что перед ним точно монстр какой-то стоит, а не его желанный сердцу альфа. — Что… — губы не хотят даже шевелиться: то ли от холода, то ли от ужаса. Омега чувствует легкое щекотание вдоль нижнего века. Картинка перед глазами становится все более расплывчатой, и вместо высокого, израненного альфы, Хенджин видит лишь черно-бордовый силуэт. — Что с тобой произошло? — шепчет так тихо. Сомнительно, что Сокджин, не будь он вампиром, смог бы услышать его сейчас. — Это так важно? — мужчина вспоминает о своем не самом презентабельном виде, опуская голову и снова разворачиваясь, присаживаясь на скамью, занимая прежнюю позу. — Сколько раз мне нужно просить тебя уйти? — непонятно: это мысли вслух, или он правда сейчас обращается к омеге, потому что звучит его голос совсем неслышно и устало, похоже, будто он говорит сам с собой. А Хенджин сглатывает тяжелый ком страха и боли от увиденного, шмыгает носом, прикрывая глаза, чтобы дать слезам либо впитаться, либо убраться прочь по румяным от ночного холода щекам. Он глубоко вдыхает осенний воздух, до краев заполняя легкие кислородом, отчего его грудь аж высоко-высоко вздымается, задерживает дыхание, слыша, как собственное сердце отбивает не совсем привычный ритм, раскрывая волнение юноши, а затем выдыхает так тяжело и долго, что Джин прекрасно все это слышит. Мальчик борется со своим страхом, чувством стеснения, открывает глаза и смотрит четко на широкую спину Сокджина. Он делает один шаг, другой, ступает тихо и мягко, с пятки на носок, оказываясь прямо рядом с альфой. На мгновение ведьма замирает и дышит прерывисто, ощущая это нарастающее напряжение вампира, все движения которого становятся резкими, агрессивными. Хенджин даже вздрагивает от того, как от злости Джин со всей дури протыкает кожу на плече иглой, нервно вырывая нить, тихо рыча сквозь сжатые зубы. Тогда омега понимает, что нужно выбирать: либо развернуться и уйти, не раздражая своим присутствием возбужденного мужчину, либо решительно взять все в свои руки. Мальчик не из смелых, он знает, что близкие по-доброму называют его дрожащим зайчиком, который всего боится, не дерзит, не смеет перечить старшим, всегда голову опускает, когда виноват, плачет и извиняется, потому что так воспитан. Но сейчас он будто становится чуточку смелее, будто та самая детская любовь, распускающаяся в его груди, придает малую каплю уверенности. Не может он бросить вампира в таком состоянии, всю ночь будет ворочаться и не уснет, если просто покинет сад. Хенджин обходит скамью и садится на корточки перед коленями Джина, что поднимает голову, на секунду отвлекаясь от зашивания раны, которую периодически поливает перекисью и промачивает ватками. Альфа ничего ему не говорит, не злится, на его побитом лице возможно высмотреть лишь удивление. Но как только он замечает поднимающуюся в воздухе руку омеги, что тянется к его больной части лица, мужчина тут же дергается и злобно смотрит на чужую ладонь, хмуря брови. — Я помогу, — кратко, но неуверенно объясняет Хенджин, глядя на альфу такими щенячьими глазами, что тот не может устоять и не довериться. Ведьма осторожно прикасается к щеке мужчины, сдерживает рефлекторное желание сморщиться от горячих, пульсирующих и запекшихся вязкой кровью ран, прикрывает глаза и снова набирает в грудь воздуха. Сокджин хочет отстраниться, потому что прикосновение причиняет ему боль, он ощущает, как разбитая кожа начинает пощипывать от проникающих бактерий с чужих неидеально чистых рук. Но как только он предпринимает попытки сделать это, его щеку болезненно сжимают, заставляя сидеть смирно и не дергаться. Он не знает, что ведьма делает. Кажется, будто Хенджин мстит мужчине за грубость, нарочно причиняя боль, пока альфа не начинает слышать шепот с едва различимыми словами. Омега что-то говорит себе под нос на пракельтском, через приоткрытые губы выдыхая горячий воздух. И все сомнения Джина в тот же миг сменяются самым натуральным шоком, когда он чувствует, как кожа неприятно стягивается, а раны закрываются, соединяя внутренние ткани между собой. Мужчина понимает, что только что вот этот мальчик, которому еще даже нет двадцати — возраст совершеннолетия в их мире, — применил такую сложную и не всем доступную магию, пожертвовав своими силами ради вампира. Хенджин открывает глаза и не удерживается на корточках, падая коленями на плитку, опираясь руками о бедро альфы, низко склоняя голову. Джин слышит, как шумно дышит юноша, впиваясь пальцами в чужую ногу, видит, как трясутся острые, приподнятые плечи. Ким здоровой рукой берет ладонь омеги и тянет вверх, чтобы тот не сидел на грязной и холодной земле, помогая полностью подняться и сесть рядышком на скамью. — Зачем ты жертвуешь собой ради меня? — хмуро, но не строго, как раньше, интересуется Джин. — Маленький принц не должен тратить свои силы на восстановление какого-то раба-солдата. — Не говори так, — тут же поднимает голову омега, с обидой смотря в глаза мужчины. — Папа говорит, что, если ведьма может, она обязана помогать своим подданным. — Ты слишком мал, чтобы растрачивать свою силу на таких, как я, — поджимает губы альфа, не зная, благодарить или дальше ругать. Он чувствует себя виноватым за то, что Хенджин теперь выглядит бледнее луны. — Но это ведь мои силы, значит, я волен решать сам, куда их направлять, — всегда тихий и покорный сын верховной сейчас заметно недоволен и дерзок, хоть и проскальзывают среди его слов легкие нотки неуверенности. Он тянет руки к окровавленной ладони альфы, аккуратно пытаясь отстранить ее от плеча. — Нужна мазь, — задумчиво тянет Хенджин, вздыхая от усталости после сложного заклинания. Он бы очень хотел вылечить и руку одним прикосновением, но отчасти Джин прав: нельзя жертвовать силами направо и налево, иначе с кровати не встанет ближайшую неделю от отсутствия энергии. — Но для начала зашить, — кивает сам себе, неспешно встает со скамьи и обходит мужчину, чтобы за его спиной забрать все ватки, перекись, нить и иглу, возвращаясь на место, удобно располагаясь и расставляя необходимый инвентарь перед собой. — Я сам справлюсь, — по правде, вампир сейчас говорит это как-то потерянно, потому что совсем не ожидал получить помощь, не ожидал, что этот омега, который боится даже собственной тени, не убежит плакать в свою комнату от грубости, злости и не самого привлекательного сейчас вида тела Сокджина. Поэтому его это «я сам!» звучит совсем по-детски, когда взрослые лишь кивают, позволяют ребенку сделать что-то самостоятельно, а сами стоят позади и держат руки наготове, чтобы, если что, помочь. Хенджин сейчас почти как эти взрослые. — Где же ты так умудрился пораниться? — «пораниться» явно слишком мягко сказано. Но омега не хочет сейчас давить на вампира, потому и выбирает самые простые и не дергающие за нервы слова. Он начинает лить на вату перекись, а потом вдруг замирает, поглядывает на руку альфы и решает вылить почти половину содержимого вокруг разрывов, чтобы продезинфицировать, не пугаясь очередного истошного рыка Сокджина, который обнажает зубы, а глаза его заливаются кровью от мучительной боли. Он смотрит на ведьму так, словно сейчас убьет, но Хенджину больше не страшно: перед ним пациент, которому срочно нужна помощь. И не важно, что этот пациент самую малость ему нравится. — Ты не отстанешь, да? — усмехаясь и загнанно дыша, размыкает зубы, чтобы не стереть их окончательно в порошок. — Ты в умирающем состоянии. Да, я не отстану, — огрызается омега, хмуря лоб. — Не утрируй, тут пару швов наложить, и буду как новенький. — Ну да, — закатывает глаза омега и проходится осторожно облаком ваты по уцелевшей коже, стараясь не задеть кровоточащее мясо. — Рассказывай, — юноша кидает ненужную, полностью мокрую розовую вату в сторону, разматывая медицинскую нить. — Ты, когда на своих уроках не выполняешь домашнее задание, что получаешь? — заходит издалека. — Я всегда выполняю домашнее задание, — недогадливо и обыденно отвечает мальчишка. — Не того спросил, — вздыхает альфа. — Короче, когда не делаешь задание, получаешь наказание — двойку. Я свое задание тоже не выполнил, вот и получил наказание. — Это наказание? — удивляется Хенджин, поднимая округлившиеся глаза на мужчину, указывая пальцем на разорванное плечо. — Во взрослом мире одними двойками уже не отделаешься, — смеется Ким, прерываясь на вой, когда омега протыкает кожу иглой, впиваясь пальцами и ногтями в дерево скамьи. — Тебе стоит поблагодарить Бога и Древних за то, что они наделили тебя магией, сделав правящей расой, — сбивчиво дышит вампир, ощущая сладковатый запах омеги, что почти прижимается к нему, пока зашивает рану. — Тебе не придется на себе испытать подобного, тем более раз ты принц, — это он говорит уже с какой-то явной издевкой, не ускользающей от внимания парня. Детей правящих лиц не очень-то жалуют среди других. Некоторые из них, как, например, Чимин и Намджун, любят задирать нос, потому подавляющее большинство остальных представителей королевских и министерских детей вынуждено вести себя тише воды ниже травы, а такие, как Хенджин, и вовсе порой становятся объектом насмешек. Никто не боится королевских детей, их главное не бить, а говорить можно хоть за спиной, хоть в лицо все что угодно, никто не докажет все равно, да и правители не станут заниматься разбирательствами подобных ситуаций. — А какое именно задание ты не выполнил? — поникает мальчик, не радуясь этим намекам на его статусную особенность. — Допустил Изгоев в леса, территориально принадлежащие академии. — И за это тебя так избили? — у омеги аж голос от неверия пропадает, срываясь на хрип. — Но кто? — Мой правитель, — коротко отрезает Джин, не желающий на самом-то деле говорить на эту тему. — Эйнар? — Хенджин от услышанного аж забывается и протыкает иглу в чужую плоть менее аккуратно, чем раньше, заставляя альфу прорычать и снова плеваться своими огненными сгустками звериной злобы, сконцентрировавшейся в алых глазах. — Разве это законно? — голос у мальчика таким жалким становится, а руки подрагивают, теряя уверенность в своих механически заученных действиях. — Я благодарен тебе за помощь и твое исцеление, но, пожалуйста, перестань задавать вопросы и даже не думай ныть мне о морали и правильности, — фразу мужчины не спасает даже слово «пожалуйста», потому что абсолютно точно оно звучит агрессивно, грубо и обидно для самого принца. — Мне и так сейчас тошно, — дергается вампир, из-за чего омега роняет иглу с нитью, заставляя их висеть на плече. Джин берет в собственные дрожащие от нервов и возбужденности руки, продолжая зашивать остатки раны уже самостоятельно. — Но это так ужасно. Одна из викканских добродетелей — человечность, — начинает Хенджин, не желая отодвигаться от альфы, даже несмотря на обиду. — В чем выражена человечность Эйнара, если он совершает такое? Чем он лучше людей? — Ты очень опасную тему сейчас развиваешь. Твой папа — наша верховная, но Эйнар и твой правитель тоже. Ты не смеешь критиковать его действия, — раздраженно напоминает он мальчишке, болезненно протыкая плоть полностью пропитавшейся нитью и иглой, по которой бегут алые струйки. — Да и разве люди сейчас — те, на кого нам стоит равняться? Они и сами уже позабыли, каково это — быть человечными, — тускло усмехается Сокджин, позволяя грустной улыбке остаться на его устах. — Нам все же забывать об этом не стоит, — тихонько отвечает омега, вздыхая от наблюдений за тем, как Джин сам себя пытается зашить. Хенджин спорить больше не пытается, замолкает, беря минутную паузу, а затем переключает свое внимание с альфы на шумящий фонтан. Он опускает глаза на свои испачканные в чужой крови ладони и коротким взмахом заставляет из воды подняться небольшой прозрачный, переливающийся уличным искусственным освещением шар, пальцами приманивая его к себе. Когда его руки оказываются в плену у воды, зависшей в воздухе, мальчишка вздрагивает от холода, скорее смывая с кожи алые разводы, окрашивая шар в розовые с красными переходами оттенки, не обращая внимания на то, как Джин завороженно следит за простой, но не менее удивительной магией. Омега вытаскивает ладони из водного шара, встряхивает ими всего раз и смахивает абсолютно всю влагу с кожи, а алую воду уводит в сторону и магическим давлением лопает над газоном. На этом его фокусы не заканчиваются, и он снова набирает ладонями шар из фонтана, но уже с чистой водой, заставляя его подлететь к тут же отстранившемуся вампиру. — Не бойся, — очаровательно смеется Хенджин, ближе пододвигаясь к мужчине. Юноша наклоняется к шару и что-то шепчет на пракельтском, едва касаясь губами воды. Он одной ладошкой черпает немного жидкости и вытаскивает ее из шара, выливая на зашитое плечо, замечая, как мужчина весь напрягается и вздрагивает. — Больно? — уточняет Пак. Вампир коротко машет головой, позволяя омеге продолжать. Хенджин еще несколько раз поливает измученную кожу альфы, наблюдая, как по руке струится розовая жидкость, впитывающаяся в разодранную футболку Джина и спортивные штаны. — А что ты там шептал? — хмурится альфа, чувствуя, как болезненные ощущения постепенно начинают притупляться. — Просил воду снять боль, — обыденно отвечает парень, поднимая взгляд на громко засмеявшегося Сокджина, выгибая бровь и не понимая такой реакции. — Вы — белые ведьмы — такие странные, вечно у вас в головах какая-то каша творится, еще и с природой разговариваете постоянно, — ухмыляется мужчина, не скрывая своего скептицизма. — Но именно мы умеем исцелять и держать природный баланс, не позволяя обрушивать на всех нас стихийные бедствия, — хмыкает Хенджин, беря немного чистой ваты, чтобы протереть очищенное, но влажное плечо Джина. Его папа не просто так ходит к Вековому древу и проводит часами возле него, погружаясь в медитации и отдавая часть своих сил. Не просто так разговаривает с лесным миром, что многие, не только Сокджин, считают странным и придурковатым занятием. Да, над белыми ведьмами и магами часто смеются из-за того, что они задумчивые, потерянные, чрезмерно мягкие для этого мира, слепо верящие в доброту и гармонию, но это совсем не значит, что они абсолютно глупые. Повелители белой магии знают, кто они и для чего в этом мире, как выглядят со стороны. И если им нужно что-то, даже если это будет выглядеть со стороны смешно, но позволит, например, забрать боль и вылечить любимого, они не побоятся быть забавными и чокнутыми в глазах окружающих. — Через несколько минут боль полностью уйдет, через час сойдут покраснения, я постараюсь как можно скорее приготовить для тебя мазь, чтобы все быстро срослось, — заканчивает обтирать бледную кожу вампира, откладывая влажную вату в сторону, отщипывая из рулона новую. Омега превращает маленькое облако в белое крохотное одеяло, прижимая его к зашитому плечу мужчины, затем тянется к бинту, щедро отматывая кусок, прикладывая его поверх белоснежного пуха и обматывая плечо, чтобы вата крепко держалась, впитывала остатки крови и не давала грязи и микробам подбираться к ранению. Закончив с перевязкой, Пак берет ладони альфы в свои и вместе с ним просовывает их во все так же висящий водный шар, заботливо смывая кровь и ворсинки ваты, прилипшие к рукам. — Ты и так много для меня сделал. Не стоит, само зарастет, — позволяет мальчишке хозяйничать со своими большими руками, заботливо стирая с них подушечками пальцев всю грязь. — Тебе нужно поесть, совсем бледный, — закончив с водными процедурами, Хенджин дует на ладони альфы, и все капли как по волшебству слетают прочь, а шар снова уводит в сторону, лопая над газоном с высокими кустами. — Я всегда бледный, если ты не обращал внимания, — смеется уставший за этот долгий вечер боли вампир. Хенджин лишь на это коротко улыбается, закатывая глаза, и тянется к стоящей на скамье, рядом с ними, прикрытой тарелке, убирая клош. Мальчишка протягивает посудину Киму, с надеждой глядя на него. — А крови там у тебя случайно не припасено? — морщится Сокджин, шутливо поглядывая за плечи омеги. Конечно, вампиры едят и простую пищу наравне со всеми остальными существами их мира, но порой, как сейчас, например, им нужна кровь, чтобы восстановить силы, зарядиться энергией. Как кофе или энергетики для людей, только действует кровь на вампиров в три раза мощнее. Хенджин лишь жалостливо сводит брови, опускает голову и ставит поднятую перед мужчиной тарелку себе на коленки, виновато машет головой в полном отрицании. Как-то он совсем не подумал о каком-нибудь небольшом пакетике донорской крови. Вот только, даже если бы он и догадался, никто не выдал бы ее. Кровь под строгой отчётностью, весьма ценный ресурс, добываемый чаще всего с людей. Для каждого вампира предусмотрен свой дневной лимит в академии, и естественно, никаким ведьмам даже из правящих семей никто не даст и каплю бордового «напитка». Оттого мальчик как-то совсем расстраивается, тяжело вздыхает и вдруг тянется к краешкам своих отросших светлых волос, убирая их в левую сторону, открывая жилы на шее, наклоняя голову в сторону, покорно ожидая. Сокджин хмурится, переводит внимательный взгляд с лица юноши, что прикрыл глаза, трепеща пушистыми ресницами от страха, на молочную шею, наблюдая, как жилы перекатываются сверху вниз от напряжения омеги и постоянных глотаний. Вампир слышит, как еще совсем детское, глупое и такое наивное сердечко ускоряет свой ритм, отчего кровь по венам бурлить начинает, вызывая у мужчины голодную слюну. Ким наклоняется к подставленной шее, опираясь одной рукой о плечо парня, кончиком носа ведя то вверх, то медленно опускаясь к ключицам, чувствуя, как мальчишка всем телом дрожит, дыхание совсем сбившееся, почти паническое. А альфа лишь вдыхает полной грудью сладкий, свежий запах с нотками цитрусов и чего-то цветочного. Слишком приторно для его рецепторов, отчего аж горло начинает раздирать. — Никогда, — шепчет Сокджин, касаясь губами напряженной кожи омеги, — не предлагай свою кровь, — он продолжает обнюхивать принца, делая долгие паузы. — Ни при каких условиях и никому. Даже третьему правителю. Ты слишком ценен, чтобы быть едой, — альфа замирает губами в опасной близости от теплой шеи юноши, глубоко вздыхая, опаляя горячим дыханием кожу. Хенджин весь столбенеет, распахивает глаза, продолжая рукой держать волосы, чтобы не падали на открытую шею. Он не сразу отмирает, слыша и чувствуя, как мужчина отстраняется. Боковым зрением он замечает, как Джин ещё долгих несколько секунд рассматривает его, и Хенджину даже кажется, будто альфа улыбается. Омега хмурится, не понимая, чего этот вампир снова давит лыбу, будто издеваясь и довольствуясь такой невинной и испуганной реакцией мальчишки, словно молодой газели, которую помиловал сытый лев. Вот только Сокджин далеко не сытый, он голоден настолько, что готов был досуха испить парня, но так не делается. Остановили его вовсе не законы, а мораль и совесть, остатки которой все ещё в нем живут. Негоже пользоваться таким доверчивым, да к тому же ещё и без ума влюбленным ребенком. Рано ему ещё знать, что такое боль, каково это — быть для кого-то едой. Хенджин слишком хрупкий, весь, вон, дрожит до сих пор, даже когда ему сказали, что можно расслабиться и не переживать. Он дважды за вечер готов был пожертвовать собой: один раз даже удалось, во второй раз Ким не смог бы уже себе простить подобного. Детей академии защищать надо, пылинки с них сдувать, а не набрасываться на их шеи и запястья, превращая в еду. Даже к донорам большее уважение проявляется. Ну и ещё одна причина для отказа альфы: ему очень не хотелось портить эту идеальную, светлую кожу, пахнущую такими сладкими, но не раздражающими духами и нотками геля для душа, его собственным запахом. Не хотелось, чтобы по этой лебединой шее текли грязные струи преступления Сокджина, не хотелось оставлять следы от зубов и превращать мальчика в жертву хищника. Ведь Хенджин такой красивый, особенно когда на его теперь побледневшие от холода щеки попадает золотистый свет фонарей, когда его ресницы оставляют тени под нижними веками, так дивно трепеща от напряжения юноши. Сокджин даже не замечает, что в какой-то момент начинает откровенно пялиться, думая о чем-то своем, продолжая как-то немного глуповато улыбаться, заставляя омегу заволноваться. — Сокджин, — тихонько обращается он к зависшему мужчине, держа на своих коленях ту самую тарелку, беря в руки со скамьи коробки с апельсиновым соком. — Поешь хотя бы такой еды, — и протягивает очнувшемуся альфе. Тот молча принимает, а опустившиеся глаза тут же загораются, когда видят куриные ножки в хрустящей панировке. Он без промедлений хватает одну из них, зубами вгрызаясь в сочное, но уже остывшее мясо, довольно жуя и с наслаждением вздыхая, закатывая глаза. Еда, пусть и обычная, — то, что ему сейчас очень нужно было. Он даже почти не вспоминает о случившемся, игнорируя стихающую боль в плече, присасываясь к тоненькой трубочке от сока, выпивая его залпом, сминая коробочку, кидая ее, словно в баскетбольное кольцо, в недалеко стоящее мусорное ведро. Мужчина так увлечен едой, с таким аппетитом поедает все, что ему принесли, что Хенджин просто надеется на то, что Джин не видит того, как омега со смущенной улыбкой глядит на него, сжимая ладошки между коленями, невинно поджимая плечи. Конечно парень доволен собой, ведь он хотя бы немного смог осчастливить того, кого его бескрайнее, недопустимо доброе сердце любит самыми теплыми и чистыми чувствами. Кажется, будто юноша и не знает, что такое корысть и лицемерие. Все, что он сегодня делал для мужчины, было только из самых светлых побуждений. Он и не думал ничего получить взамен. Просто хотелось, чтобы Ким не оставался голодным на ночь, а потом и вовсе хотелось спасти ему жизнь. Но предположение о том, что Сокджин не замечает, с каким любопытством и нежностью пялится на него мальчишка, абсолютно необоснованно. Мужчина замечает. Он чувствует всем телом, боковым зрением, как омега его разглядывает, как улыбается. Слышит, как парень то любовно вздыхает, то вовсе задерживает дыхание, закусывая нижнюю губу. Видит, как Хенджин старается не двигаться, чтобы не отвлекать вампира от ужина, да и чтобы тот не погнал его спать, ведь комендантский час уже совсем скоро пробьет на главном циферблате академии. Просто хочется глядеть на любимое существо, знать, что теперь он в порядке, сыт, счастлив и находится в безопасности. Для Хенджина это был самый главный приоритет на этот вечер.🌙✨🩸
Субботнее утро. Солнечное, но уже давно не такое тёплое, как было летом. На дворе глубокая осень ведь. Листва почти опала, но кое-где ещё остались жёлтые да красные листья на тонких руках деревьев, не позволяющие жителям опуститься в окончательный траурный настрой до первых снегов и толстых шуб на ветках. Между ними едва теплые лучи все пытаются пробиться и согреть тех, до чьей кожи им все же удается дотронуться. Вот и Мари, сидя в своем кабинете на верхнем этаже министерства, иногда поглядывает на широкие окна и разносит по тихому помещению звуки вздохов, прикасаясь губами к краю чашечки, делая глоток чая, позволяя лёгкой улыбке зависнуть на губах, пока в голове гуляют мысли о государственных делах. И если с виду он кажется полностью расслабленным, отдыхающим, то внутри него копится множество переживаний, страхов, неуверенности в завтрашнем дне. Даже самые мудрые и великие правители боятся. Мари не исключение. И он уверен, что Лэйв чувствует то же самое, несмотря на свою самоуверенность. Ведь на них обоих висит большая ответственность за целые народы, за тысячи жизней, за безопасность и благополучие их мира. Каждый в этой части света ждёт решений именно от Мари, ведь он — верховная ведьма, обязанная защищать их, полностью отдавая себя не только министерству, подчинённым, но и лесу, у Векового древа, во благо своего народа. Поэтому даже это дивное солнце за окном, придающее настроение и какой-то надежды, полностью не вытаскивает Мари из темных дум, от которых с самого утра побаливают виски. Ему так хочется вернуться во времена, когда его ещё маленькие дети бегали по дому, пищали и хохотали, прыгали к нему на руки, называя своими детскими голосами «папочка», протягивая к нему крохотные ручки, чтобы мужчина обнял, поцеловал, погладил по белокурым волосам. Мари хочется вернуться во времена, когда они с бывшим мужем были счастливы, не знали горя, печалей, предательств. Ведь тот маг действительно любил омегу, не причинял вреда, не позволял себе доставлять любимому боль. Но престол и та власть, что за ним скрывается, меняют абсолютно все. И Мари никогда и никому не признается, но он правда иногда скучает по тому, кто предал его. Не по тому, в кого он сейчас превратился, а по прошлому. Ещё омега скучает по тому, кто многие годы после разрывающей боли предательства оберегал израненную душу мужчины, снова по кусочкам собирал, обещал вылечить, залюбить и никогда больше не давать пробовать Мари вкус измены. А потом и вовсе подарил новый маленький смысл жизни, ради которого верховная воспряла. Первый правитель пообещал в первую очередь самому себе, что больше не посмеет себя сломить, в тот же час отвергнув и того, кого любит до сих пор, кого видит каждый день, пряча взгляд, не в состоянии говорить наедине. Ему тяжело даже рабочие вопросы решать, когда видит того, кто по сей день готов исполнять свои обещания, не отказываясь от ранее данного слова. — Папочка, — слышит Мари, тут же выныривая из собственных мыслей и тоски, поворачивая голову ко входной двери, заставляя крутящийся стул развернуться в ту же сторону. — Извини, к тебе можно? — все так же негромко и неуверенно говорит Хенджин, голова которого торчит из-за двери, а тело все ещё прячется за ней. — Мой драгоценный, — ахает мужчина, ставит чашечку на блюдце и тут же встаёт со своего стула, скорее обходя рабочий стол и широкими шагами преодолевая расстояние до двери, протягивая руки к сыну. — Конечно можно, — он тянет ребенка в кабинет и помогает закрыть дверь, торопливо вовлекая в теплые, такие мягкие объятия, что Хенджин практически мурлычет, носом зарываясь в плечо папы, вдыхая лёгкий аромат свежести ткани широкой белоснежной рубашки родителя. Мари не любит едкие спиртные парфюмы, предпочитая ненавязчивые масла, которые иногда готовит сам, когда есть время. Поэтому от него всегда его природный запах исходит, вместе со сладкими маслами цитрусов и пряностей, щекоча кончик носа едва уловимыми нотками. От мужчины пахнет гелем для душа, шампунем, порошком, который использует для стирки. А ещё пахнет молоком, выпечкой, домашней кухней. Хенджин будто не в министерство зашёл, где все такие строгие, в выглаженных костюмах, в коридорах витает запах дорогих духов. Сюда не пускают просто так, это мальчишке повезло, что его знают почти все здесь. Он будто вернулся в их загородный дом посреди леса, с кучей охраны, но от этого не становящийся каким-то неродным и навязчивым. Дом там, где его папа и брат. — Как я по тебе соскучился, жизнь моя, — щебечет Мари, не желая выпускать мальчика из объятий, продолжая гладить ладонью по золотым волосам. — Дом без вас совсем опустел, — руки омеги плотнее сжимаются на теле сына. — Мне так одиноко и тоскливо без вас, — вздыхает мужчина, продолжая гладить то затылок юноши, то спину, прислушиваясь к его мурлыканью. — Папочка, мне тоже плохо без тебя, — скулит Хенджин, прижимаясь ближе к родителю. Они с Чимином оба привязаны к Мари, но, пожалуй, у младшего братца необходимость быть рядом с папой выше. Он и правда его послушный, преданный сын. — Ну, — тянет ведьма, отстраняя от себя мальчика, только чтобы посмотреть ему в глаза и обнять ладонями лицо ребенка, — не нужно грустить. Ты всегда можешь приезжать ко мне сюда, даже если я занят. — У нас всю неделю занятия, а на выходных нас загружают внеклассной деятельностью, так что только сегодня удалось выбраться, — надувает красивые губы, смотря на папу совсем как маленькое дитя, у которого отобрали конфету. — Главное, что теперь ты здесь, — отмахивается Мари, целует ребенка в щеку и берёт за руку, ведя к дивану, заботливо усаживая на него. Он скорее идёт к своему столу, чтобы забрать с него поднос и перенести его на журнальный столик, садясь рядышком с Хенджином. Старшая ведьма заботливо ставит чашку к парню и наливает чай из небольшого чайничка, забирая с подноса свой напиток. — Расскажи, как у тебя дела? Все ли хорошо на учебе? Как там Чимин? — Все хорошо, папочка, — с теплой улыбкой на устах признается Хенджин. Хотя, вообще-то, не все так хорошо, как он об этом говорит. Как раз причина его визита в этом и заключается. — С Чимином редко пересекаемся, он постоянно занят: либо с друзьями, либо закрывается в комнате, либо уходит в лес. На меня у него нет времени. — Мой ангел, — вздыхает Мари, делая глоток чуть остывшего чая, ставя чашку обратно на блюдце, отставляя его на журнальный столик, — не вини его. Ты ведь сам знаешь, что впереди у него очень важное событие. Он готовится. А если тебе нужна будет помощь в чем-то, так ты не бойся, обращайся сразу к директорам или кураторам, они передадут мне все твои пожелания, и я постараюсь все решить для тебя, — солнечно улыбается мужчина, любовно прикасаясь теплой ладонью к щеке сына, на что тот ненадолго прикрывает глаза и льнет ближе, чувствуя, как от эластичной возрастной кожи пахнет свежестью крема. — Не нужно, папа, — он мягко берет чужую руку в свои ладони, кладя ее на собственные бедра, подушечками пальцев делая лёгкий массаж тыльной стороне. — Я со всем справлюсь сам, не переживай, — на самом деле он знает, что несамостоятельный, но при этом молчаливый омега. Ему часто нужна помощь и покровительство старших, потому что к этому его приучили за много лет, но сам никогда не просит помощи, боясь навязаться. Вот и сейчас он не хочет нагружать папу всякой ерундой, ведь Мари не просто его родитель, он правитель трёх земель и четвертой, не признающей его своей верховной, на его плечах очень много ответственности и государственных задач. — Ты у меня стал таким взрослым. Пожалуйста, любимый мой, не взрослей так быстро, — жалобно тянет Мари, ближе подсаживаясь к сыну, приобнимая его за плечо. — Я не успел насладиться твоим детством, — вздыхает омега. И ведь это правда. С Чимином до определенного момента Мари проводил очень много времени, пока у него был надёжный, как он тогда считал, заместитель. Омега мог себе позволить быть обычным папой, который по утрам готовил завтрак своей семье, занимался сыном, находил и пробовал все новые и новые хобби, а в течение дня, как бы между делом, выходил на связь со своими приближенными, узнавая о том, что происходит с государством, чего хочет народ. Потом все изменилось: Чимин потерял заботливого родителя, а народ трёх земель — надёжного правителя. Долго он был затворником, лежал под грузом депрессии и невыносимой боли, пока его не начали вытаскивать и вдыхать в него энергию и свет. Пока в его жизни не появился Хенджин. Тогда совсем ненадолго он вернулся к своей счастливой, беззаботной жизни, вернулся к своим детям, но готовился очень скоро вернуться и на пост верховной, которая больше не заставит свой народ опускаться в омут неизвестности и страха. Тогда ему снова предлагали возложить все обязанности уже на того, кто ухаживал за Мари. Но тот был непреклонен. Все его доверие было истрачено, потому он понял одно: теперь есть он, его дети и народ. И если Мари пытался совмещать две свои жизни, то Чимин получал все же чуть больше внимания как возможный наследник престола. Любили, конечно, все равно больше Хенджина, как самого младшего, очаровательного, послушного и вечно бегающего хвостиком за Мари, который дитя из своих рук не выпускал даже в министерстве. Хенджин, в отличие от Чимина, практически вырос на заседаниях совета. — Папа, — вдруг начинает юноша, явно чем-то озабоченный, что выдает его хмурость на лице, — я приехал к тебе с одной просьбой. — Говори, — уверенно кивает мужчина, наклоняясь к журнальному столу, чтобы взять свою чашку, сделав пару глотков, продолжая внимательно глядеть на сына. — Ты, наверное, знаешь, кто такой Ким Сокджин. — Я знаю каждого в своем государстве, — хмыкает Мари, — а тем более Сокджина. — На днях… — не знает, как подступиться к этой теме. — Я видел его всего в крови, он был сильно ранен: половина лица разодрана, а на плече были порваны ткани, глубокая рана, — парень опускает голову, начиная теребить свои светлые джинсы в области коленей. — Я подошёл спросить, что же с ним случилось. Папочка, мне было так больно на него смотреть, — омега поднимает голову и смотрит заслезившимися глазами прямо на обеспокоенного родителя. — Он стонал от боли, потерял много крови, пропустил ужин. Мне едва удалось для него принести хоть что-то поесть. — Где же он такие ранения мог получить? Может, Эйнар отправлял его на какое-то задание, — задумывается Мари, теперь смотря куда-то в сторону. — Сокджин сказал мне, что это было наказание Эйнара. Правитель избил его, — Хенджин почти до крови кусает свои губы, лишь бы не заплакать от того, что в голове воспоминаниями проигрывается увиденное. — Он сказал… — все же всхлипывает мальчик, тут же скорее опуская голову, чувствуя, как по носу стекает одинокая слеза, падающая на джинсы, оставляющая темный круглый след. — Тише, солнышко, не плачь, — Мари снова обнимает сына, но на этот раз крепче, насильно укладывая чужую голову себе на плечо, поглаживая по волосам. — Папочка, Эйнар наказывает вампиров, он избивает их за ошибки. Сокджин сказал, что он заслужил все это, что не уберёг нашу семью, пустил Изгоев на наши земли, — из Хенджина выливается весь этот поток переживаний, а слезы только усиливаются, заставляя мальчишку давиться этой истерикой, всхлипывая и подрагивая всем телом. — Дорогой, ты уверен, что все так и было? Безосновательно обвинять правителя — чревато серьезными последствиями и для тебя, и для Сокджина, — Мари поднимает со своего плеча сына, чтобы заглянуть в его покрасневшие глаза. — Нет, Джин не винил правителя! — тут же машет головой, желая оградить любимого от беды. — Но он сказал мне все, как было, и я верю ему. — Все, успокойся, — терпеливо просит омега, заботливо стирая с румяных щек солёную влагу. — Я поговорю с Эйнаром, хорошо? — Хенджин лишь кивает, всхлипывая, стараясь больше не плакать. — Ты лучше расскажи мне, откуда знаешь Сокджина? Вы близки? — в какой-то задиристой улыбке расплывается Мари, ласково оглаживая порозовевшее лицо ребенка, убирая со лба длинные пряди за уши. — Нет-нет, я просто увидел его в таком состоянии, не мог пройти мимо и решил помочь, — конечно же, он не станет говорить о своих чувствах ко взрослому мужчине, тем более к вампиру, папа не одобрит, и Хенджин это отлично понимает. Белым ведьмам не стоит с вампирами вступать в союзы, до добра это обычно не доводит. Есть, конечно, свои исключения, но омега точно под них не попадает. — Хорошо. Тебе не стоит общаться с такими взрослыми парнями, — без строгости, но уверенно заявляет родитель. — Однако я очень горжусь тем, что ты помог своему подданному. Так и должны поступать дети королевских семей, а особенно белые ведьмы, — Мари притягивает к себе юношу, чтобы оставить на его прохладных от высохших слез щеках мягкий поцелуй. Хенджин в то же мгновение угасать начинает. То, что им гордятся, это приятно, но это то, к чему он привык. Его никогда не ругали, поводов для разочарования он тоже не давал. Грусть его заключается немного в другом. Он прямо чувствует на собственном примере, каково это, когда надежда медленно угасает. Надежда на то, что папа хоть как-то поддержит его общение с Джином. Конечно, тут даже о общении тяжело говорить, когда они с альфой пересекались пару раз, один из которых был с угрозами. Просто, наверное, омега рассчитывал на то, что папа скажет что-то приятное, обнадеживающее о союзах вампиров и белых ведьм. Никто никому не запрещает этим расам обручаться, но все знают, что чаще всего такие союзы провальные и несут за собой насилие и конфликты внутри семьи. Даже у темных ведьм или магов и волков не столько проблем возникает. А Мари, успокоив, посплетничав с сыном о последних школьных новостях, о Чимине, отправляет его обратно в академию, обещая поговорить с Эйнаром. Его лицо меняется сразу же с улыбки на пугающий холод, как только за Хенджином закрывается дверь. Во-первых, его совершенно не радует то, что он услышал от юноши об Эйнаре. Верховной совсем не хочется снова сталкиваться лбами с главным вампиром их королевства, не хочется вмешиваться в его работу, но в данном случае он просто не может поступить иначе. Не вправе он игнорировать такие жалобы, когда его подданных обижает представитель власти. Это уже слишком. Конечно, Мари не будет устраивать скандалы, потому что мало ли что Хенджин мог увидеть и услышать, мало ли как мог воспринять информацию. Но поговорить первый правитель со своим коллегой должен. А во-вторых, он очень недоволен тем, что увидел в глазах своего сына. Мари прожил больше ста шестидесяти лет на этой планете, он совершенно не глупый, сам дважды влюблялся. Он знает, как выглядит тот, кому небезразличен объект разговора. И мужчина взволнован. Ему было достаточно услышать то, с каким явным беспокойством объяснялся сын. Это было не то беспокойство, которое человечностью называют. Это было именно так, как переживают влюбленные: болезненно, с готовностью жертвовать собой, восстановить справедливость и даже явиться к верховной с такими обвинениями. Теперь Мари в некоем ступоре. Мешать сыну вот так просто он не может — он ведь не тиран, доминировать над своими детьми никогда не стремился, но переживать не перестанет. Хенджин ещё слишком мал, чтобы вступать в какие-то серьезные отношения, — тем более со взрослым мужчиной из королевской армии. А тем более с вампиром. И тем более с тем, кто безжалостно разорвал на куски собственного отца и имеет на счету с десяток убитых Изгоев. Мари просто не может позволить себе подпустить своего младшего сына к такому существу, но и вмешиваться ему очень не хотелось бы.🌙✨🩸
— До меня дошли слухи, мой дорогой друг, — начинает Мари, удобно расположившись в своем рабочем кресле, — что ты избиваешь подданных. — До тебя дошли слухи, и ты сразу же в них поверил? — усмехается Эйнар, которого совершенно не пугают такие заявления. Он лишь откидывается на спинку кресла за столом переговоров и взглядом пытается вывернуть душу верховной. — Мне сказали, что ты избил Ким Сокджина, военного из королевской армии за то, что он не уследил за границами и подпустил Изгоев к академии. — Клевета, — чуть ли не пропевает вампир, не сводя своих темных глаз с лица тушующегося омеги. — У тебя есть доказательства? — Нет, но я склонен верить своему источнику. Ведь ты способен на это. — Способен — это не значит, что я таким занимаюсь, — пожимает плечами мужчина, переводя свой взгляд на стол, незаинтересованно смахивая с него невидимые пылинки. — Тогда почему Сокджин оказался израненным? — не выдерживает Мари такого поведения коллеги и уже почти рычит, впиваясь ногтями в подлокотники своего кресла, подаваясь слегка вперёд. — Ты видел его? — вновь поднимает голову и вздергивает бровь, заставляя омегу своим надменным взглядом растеряться. — Нет, но… — Осторожно, Мари, — перебивает вампир, — думай, кого ты обвиняешь в подобном. Ты наша верховная, ты обладаешь абсолютной властью, но не думай, что тебя, если сочтут нужным, не свергнут. Мне достаточно собрать совет и поднять вопрос о твоей компетентности, если ты продолжишь вести этот разговор, — Эйнар прекрасно видит, как по коже омеги бегут мурашки и выступает холодный пот. — Ты этого правда хочешь? Хочешь, чтобы меня не было на посту? — у него аж голос подрагивает, горло пересыхает, а глаза внезапно слезиться начинают. Слышать подобное от друга и по совместительству подданного, коллеги — очень больно. — Нет, не хочу, — вздыхает вампир, переставая смотреть на омегу так, будто хочет на месте придушить, наконец смягчаясь. — Ты все эти годы хорошо справляешься со своими обязанностями, но твоя наивность и чрезмерная доброта играют с тобой злую шутку. — Я против насилия! Что в этом плохого?! — срывается Мари, закусывая губу, откидывается обратно на спинку кресла, поворачивает голову к окнам, не желая показывать своих слез и в принципе смотреть на мужчину. — Я тебе уже говорил, — вздыхая, Эйнар поднимается с кресла, опираясь на свою трость, неспешно идёт к верховной. — Твоя политика полной дипломатии — это хорошо, она уберегает многих из нас и сдерживает ненужные и глупые войны, — останавливаясь рядом с омегой, он аккуратно дотрагивается холодными пальцами до подбородка Мари, мягко поворачивая голову и заставляя ее чуть приподняться. — Но не все получается в этом мире решать дипломатией. Когда под стенами министерства будут стоять Изгои с горящими вилами, твои мольбы о разговорах и дипломатии будут уже бессмысленными, — он мягко гладит кожу щек подушечками пальцев, становясь удивительно ласковым. Мари так редко видит такого Эйнара. Раз в сто лет, пожалуй. — Причем здесь Изгои? — хрипит ведьма, тяжело сглатывая, все ещё смотря на третьего правителя снизу вверх. — Речь о том, что мне жалуются. И жалуются на тебя. Я знаю, как ты избиваешь своего сына. И ты знаешь, как тяжело мне не влезать в ваши семейные проблемы. Мы столько раз из-за этого ругались с тобой. — Потому что мой сын никого не касается, кроме меня, — безапелляционно заявляет мужчина, убирая руку с подбородка омеги. — Но подданных я не позволю трогать. Есть другие способы наказывать. Лишил бы его зарплаты, отстранил от службы. Да что угодно, Эйнар! — Меньше верь слухам и больше требуй доказательств. Это в твоих же интересах, — хмыкает вампир, вздергивая подбородок, снова так надменно глядя на омегу. — Я хочу верить, что ты этого не делал. И хочу, чтобы ты никогда и не думал так делать, даже если невиновен, — Мари хватает руку мужчины, обнимая ее собственными ладонями, с такой мольбой смотря на коллегу. — Даже если? — усмехается Эйнар и поднимает вторую руку, чтобы взглянуть на часы. — Я не хочу продолжать этот разговор, меня ждут. — Эйнар! — не отпускает его ведьма, когда мужчина пытается вытащить ладонь. — Я тебя услышал. И уверяю: я ничего не делал с Сокджином, — закатывает глаза вампир, снова дотрагивается до щеки Мари, быстро, но с долей нежности поглаживая ее, чтобы тот успокоился. Верховная все же отпускает Эйнара не вправе больше его задерживать. Он провожает коллегу печальным взглядом и остаётся наедине со своими сомнениями. Когда-то Эйнар был действительно прекрасным другом: жертвенным, преданным, даже влюбленным в своего первого правителя. Но женитьба на папе Юнги сильно изменила его, а особенно когда тот сбежал к Изгоям, когда маленький наследник только-только родился. Сейчас правитель вампиров по-настоящему жесток, холоден, беспощаден и обозлен на весь мир. Он больше не уступает, больше не доверяет, стоит на своем. Его взгляд наполнился ненавистью и мраком. Но Мари продолжает верить, что где-то там все ещё живёт тот юноша, который на коронации сиял детской улыбкой и втайне дарил верховной самые очаровательные подарки. Жаль, что омега так наивен, если все ещё верит в не проданную и не пропитанную ядом душу вампира.🌙✨🩸
День сегодня особенно хороший для Хенджина. Он все выходные провел в классе зельеварения, готовя ту самую мазь, которую обещал дать Джину. Она просто обязана помочь мужчине скорее выздороветь, потому что самый главный компонент, который положил туда омега, — собственную любовь. Каждый цветок, травинку, эликсир и масло, которое он туда добавлял, было отправлено с мысленными пожеланиями, чтобы мазь получилась даже лучше, чем он мог бы сделать. И самое главное — то, как он упаковал лекарство. Аккуратно наполнил невысокую, помещающуюся в ладонь стеклянную баночку болотного цвета мазью, больше похожей на приятный крем, но с кусочками различных растений. Закрывает ёмкость корковая пробка, перевязанная нежно-сиреневой атласной лентой. И вот сегодня в солнечный, но прохладный, как и все осенние дни, понедельник Хенджин, отсидев первые два урока, отпросившись и уйдя с последнего на пару минут раньше, чтобы непременно успеть на заканчивающуюся тренировку вампиров, почти бежит по коридорам академии. Он постоянно поправляет лямку рюкзака, спадающую с плеча, крепко прижимая баночку к своей груди, и как только подбегает ближе к уличному стадиону с футбольным полем, начинает выглядывать из колонн коридора, пытаясь уже сейчас найти Сокджина. Омега вылетает из арки и несётся прямо к полю, только в последний момент вспоминая, что не стоит вот так врываться, когда слышит строгий голос мужчины, который заканчивает тренировку в явном отсутствии настроения, отчитывая студентов. Хенджин встаёт рядом с первым рядом трибун, опираясь на них бедром, ожидая, когда альфа обратит на него внимание. И конечно, когда вокруг все в черных тренировочных одеждах, трудно не заметить мальчишку, чей образ сильно отличается от остальных: темные школьные брюки с белыми кедами, белоснежная блузка и розовая вязаная кофта на пуговицах вместо пиджака от формы. Сокджин смотрит на парня в то же мгновение, когда отпускает студентов на перерыв. И ведьма поклясться готова, что ничего хорошего в этом взгляде не видно. Хенджину вовсе кажется, будто мужчина, посмотрев в его сторону хмурым взглядом, сменил его на гневный. Когда студенты один за другим берут свои телефоны, бутылки с водой, оставленные на трибунах, направляясь в академию, Хенджин несмело направляется к Джину, все так же прижимая банку к груди, ступая так аккуратно, будто подкрадывается. Конечно, вампир его слышит и чувствует. Этим сладким запахом несёт за километр, так что не уловить его просто невозможно. Сам альфа стоит у раскладного деревянного стола, на котором разложены тренировочные ножи, колы, сюрикены, возвращая весь инвентарь в специальные чемоданчики и кейсы. Хенджин, возможно, этого ещё не замечает, не ощущает на себе, но каждое движение альфы пропитано сильнейшим напряжением. Внутри него будто воду разлили и кинули оголённые провода, что все вокруг искрится и хочет уничтожить любого, кто сунет хотя бы кончик ногтя. Да ещё и руки не слушаются, — одна вовсе из-за травмы и перевязки под спортивной кофтой не даёт комфортно двигаться, иногда подергивая, отчего вампир шипит, хватаясь за руку. — Сокджин, — обращается голосом, как у какого-то ягненка: такой же детский, дрожащий и неуверенный, — я принес тебе мазь, — омега вздрагивает, когда альфа захлопывает один из небольших чемоданчиков, лежащий на других, уже упакованных. — Наноси в течение дня, и уже завтра даже шрама не будет, — коротко улыбается, смотря такими блестящими глазами на Кима. Тот лишь молчит, а потом резко поворачивает голову в сторону юноши, глядя на него совсем как хищник, который сейчас обязательно набросится и выпотрошит ягненка. У Сокджина взгляд совсем недобрый, соколиный, а зрачки наливаются бордовым цветом, что топит омегу в страхе. Хенджин даже не успевает среагировать, когда здоровой рукой альфа хватает его за запястье, притягивает сначала к себе, а потом, толкнув к столу поясницей, прижимает так яростно, что ведьма почти роняет баночку в своих ладонях, в последний момент прижимая ее ещё крепче к себе. Глаза у парня расширяются, не могут перестать смотреть прямо на альфу, что пробирается внутрь и сжигает там все, оставляя лишь вонь от гари. — Кто тебя просил лезть в мои дела? — рычит тихо, но весьма пугающе, почти соприкасаясь лбами с омегой. — Как в твою голову пришла мысль пойти к верховной и рассказать о случившемся? — Джин продолжает держать парня за запястье, прижимая его к груди омеги. — Я хотел всего лишь помочь тебе… сделать как лучше, — заикаясь, объясняется ведьма, у которой в нижних веках уже подступают слезы. — Сделать как лучше? — скалится Ким, приближаясь ещё на сантиметр к лицу мальчика. — Поздравляю, ты чуть не подписал мне смертный приговор. — Эйнар опять сделал что-то с тобой? — обеспокоенно спрашивает юноша, а у самого уже катится слеза по правой щеке. Он не понимает, где провинился, ведь все его намерения были чистыми и светлыми. Ему только хотелось, чтобы Джин был в безопасности и не знал боли. — Тебя это больше не должно волновать, — надавливает на запястье, прижатое к груди омеги, заставляя его впечататься в стол ещё сильнее. — Мне больно знать, что тебя калечат, — опускает голову, не в силах больше смотреть на мужчину, ощущая, как кожу щек щекочут настойчивые слезы горечи. — Ты забываешь, с кем говоришь, — Сокджин отпускает чужую руку, но только лишь для того, чтобы насильно поднять подбородок парня и заставить его смотреть прямо в глаза вампира. — Я не беспомощный белый маг, мне не нужно подтирать зад и носиться вокруг меня, — выплёвывает ядовитые заявления, разрезая ими грудь омеги, пробираясь прямо в самую душу. — Я убийца, на моем счету не один десяток жизней. Я видел смерть, боль, предательство. Слышал крики и мольбы своих жертв, перед тем как разорвать их. — Не надо, — шепчет Хенджин, которому все ещё не позволяют эти костлявые пальцы вокруг его подбородка и скул снова опустить голову и спрятаться. Все, что он может сейчас, это закрыть глаза, чувствуя кожей мокрые ресницы, и пытаться дышать через открытые, влажные от солёной воды губы. — Не говори так. — Это правда, которую ты должен усвоить. Меня не надо оберегать, — помогать тем более. Я ведь предупреждал тебя: не суй свой нос в мою жизнь, не следи за мной. Тебе повезло, что ты принц, иначе я бы сделал тебе больнее, чем сейчас, — он будто нарочно сжимает пальцы, выуживая из Хенджина стон боли, заставляя жалобно свести брови. Сокджин выпускает мальчишку, отходит на пару коротких шагов, наблюдая за тем, как омега неуверенно открывает заплаканные глаза. Хенджин видит перед собой очень злого, но сдерживающего себя вампира, не зная, что внутри мужчины борется желание дотронуться до этой щеки и бережно смахнуть покатившуюся слезу, за которой невольно следит взглядом. Омеге кажется, что он слышит скрежет чужих сомкнутых зубов, понимая, как сильно вывел альфу из себя. Но он даже не догадывается, что часть этой злости Джин испытывает к самому себе. Отчего-то ему вдруг становится так противно от самого себя. Перед ним стоит ещё совсем ребенок, у которого каждый раз блестят глаза, когда он смотрит на вампира. Эти же глаза не угасают даже тогда, когда альфа бросается обидными словами. Но не сейчас. Ведь в эту секунду в светлом взгляде напротив отражается лишь боль и обида, покрытая солёной влагой, вызванной поведением Сокджина. Ему хочется извиниться, поблагодарить за заботу даже после того, как утром его вызвал к себе Эйнар и снова угрожал. К счастью, в этот раз обошлось без рукоприкладства. Потому что никто, кроме папы и брата, ничего подобного для альфы не делал. Никто так безвозмездно не помогал ему, не окружал лаской и теплом. Джин правда хотел бы извиниться, но нельзя, иначе все это затянется, иначе это даст Хенджину какую-то надежду, иначе тот от вампира не отстанет и продолжит верить в то, что запрещено. Не может Ким принять чужую любовь, не может он прикасаться к ребенку, не может позволить себе чувства к принцу. Внутри него и чувств-то никаких нет, — лишь благодарность за помощь в очень нужный момент. Джин верит, что его так просто не растопить, ведь долг и запреты сильнее, чем влюбленность Хенджина в него. Сокджин отводит взгляд от юноши, несколько раз моргает и берёт чемоданчики с тренировочным оружием со стола, желая поскорее отсюда уйти. Пусть Хенджин плачет, пусть в нем разрушится эта вера. Так надо. Вампир пытался без этого все уладить, попросил не кружиться вокруг него, — омега не послушал, решил испачкать себя в болоте крови и боли, которое вокруг Сокджина многие годы смрад разносит. И когда альфа уже направляется в сторону академии, его хватают за свободное запястье, крепко-крепко удерживая. — Не вынуждай меня, Хенджин, — закатывает глаза мужчина, оборачиваясь. Тот лишь хмурится, его слезы все ещё текут по щекам, а одна рука, что до этого прижимала к себе баночку с мазью, теперь протянута вперёд. — Возьми, — говорит почти строго, опуская глаза с лица альфы, которого видеть сейчас нет сил, и смотрит только на лекарство в своей руке, с каждой секундой промедления Джина становясь раздражительнее. Альфа, несколько помедлив, борясь с неуверенностью в том, следует ли брать, все же забирает баночку, освобождая омегу от внутренних терзаний. Джин много плохого уже сделал, но он не может не взять эту мазь в такой очаровательной упаковке, понимая, что юноша потратил свои силы, время, ресурсы, только чтобы помочь. Ким жесток, но именно сейчас ему бы хотелось сбавить обороты своей злости, в том числе и на мальчика тоже. Потому, забрав ценный подарок, сделанный со всей душой и детской любовью, вампир скорее уходит, прекрасно слыша этот сдерживаемый до момента расставания плач, который теперь потрошит остатки души и черного сердца альфы. Ноющая в груди месть Вселенной ощущается Сокджином.🌙✨🩸
Намджун получил четкий приказ: не спускать глаз с наследника. По правде, ему не очень понравилось это. Следить за Чимином — скучно, нелепо и быстро надоедает. Да и непросто это. Омега ведь не человек, у него нет вампирского слуха и волчьего чутья, но все же он способен сразу уловить, следят за ним или нет. Благо Намджун не глупец, он знает своего бывшего с головы до пят: его мысли, может предугадать поступки, границы, которые не стоит переступать, если не хочет, чтобы Чимин его заметил и устроил большой скандал. А ведь парень может, не поздоровится им обоим тогда, опять сцепятся друг с другом, опять будут подводить все к драке и ставить своих родителей и близких в неудобное положение. Потому Ким держится на расстоянии, для отведения подозрений всегда окружён друзьями, которые ведут с ним беседы, не доходящие до его слуха и сознания, потому что все, чем он занят — это наблюдением за Чимином. Волк ловит каждый взгляд, каждый вздох, каждый взмах ресниц, считает, сколько раз омега облизал свои накрашенные блеском губы, пока читал какую-то книгу в перерыве между парами. Да, пожалуй, единственное, что удивляет Намджуна, — это книжки в руках Чимина, потому что всегда в этих руках были либо дорогие телефоны, с которыми он не расставался, либо брендовые сумки. А теперь юноша таскается везде с какими-то обшарпанными изданиями явно не новых книг. Намджуну не нравится следить за Чимином, потому что это отнимает время и не даёт возможность заниматься своими делами, не даёт побыть дольше на внеурочных тренировках, после заката побегать в лесу да поохотиться ради забавы на каких-нибудь мелких животных. Теперь каждый раз, когда он заканчивает плановые занятия или выходит с пар, приходится бежать в сторону кабинетов, откуда должен выходить Чимин. И каждый раз, когда он видит рядом с омегой его друзей, а видит он их почти всегда, волк держится, чтобы не взвыть, потому что эти парни вечно сплетничают, обсуждают такие темы, которые Намджун предпочел бы не слышать. Ему, конечно, приятно, что бывший иногда заводит речь о том, какой Ким в постели и сколько сантиметров его член, но это не то, что он считает нужным знать. А ещё Намджуну не нравится следить за Чимином по причине: сходит с ума. Любовь никуда не ушла, она все ещё полыхает в груди северного волка огромным синим пламенем, с каждым днём, при виде своего омеги, сжигающим его сердце и душу по кусочкам. Это похоже на пытку — видеть любовь всей его жизни, ведьму, с которой прошло целое детство, первое признание в любви, первый поцелуй, первый секс, и не иметь возможности быть по-настоящему рядом, обнимать его, дотрагиваться пальцами до этих бархатных румяных щек омеги. Не иметь возможности прикасаться своими губами до губ, что выглядят сочнее любого персика. У Намджуна волк внутри с ума сходит, скулит от непонимания, почему они не могут быть вместе, почему хищник не может лежать клубком у своего повелителя, у своей выбранной Вселенной белой ведьмы. А Ким и договориться не может со своим зверем, тяжело объяснить внутреннюю обиду, которая с каждым днём норовит исчезнуть. Намджун и его гордость не даёт ей никуда уйти, держится за нее, не смеет позволить себе простить Чимина. Оттого и страдает. Сердце волка любви жаждет, своего омегу в лапах держать желает, а ему все не дают, на цепи держат и голодом морят. Пожалуй, это самая главная причина для нежелания альфы следить за наследником. Видеть его так часто — какая-то изощрённая пытка для его волчьей выдержки. Неделю Намджун следил за Чимином. Неделя скуки и одновременно внутренней агонии сопровождала его. Однако сегодня все изменилось, когда омега, вместо того чтобы отправиться с друзьями в город, как и всегда в субботний день, почему-то оставляет Тэхена и Юнги, уходя в свою комнату после утренних занятий. Ким долго ждёт его в гостиной общежития ведьм и магов, прячется за колонной, листая какую-то взятую с полки высоких шкафов книжку, даже не зная, о чем она. И когда Чимин выходит из своей комнаты, облачившись в черный теплый спортивный костюм и кожаную куртку поверх худи, а на плечо закинул такой же темный большой рюкзак, Намджуна начинают съедать сомнения, он чувствует запах чего-то очень плохого. Омега озирается по сторонам и спускается по лестнице холла общежития, уже не обращая внимания на то, как наверху, у перил, стоит его верный хвост, ожидающий, когда принц достаточно отдалился, чтобы было безопасно продолжить за ним слежку. Намджун спускается за ним неспешно, по углам останавливается, чтобы за поворотом посмотреть, насколько далеко находится Чимин. По коридорам старается идти тихо и незаметно, ведь людей в это время не так много. Все утренние занятия закончились, некоторые пошли на прогулку, кто-то уехал в города, а кто-то и вовсе заперся в своих комнатах. Омега тоже не ведёт себя глупо, старается особо не оборачиваться, не вести себя так, будто он что-то замышляет. Единственный раз, когда он все же решает оглядеться, когда выходит на задний двор академии, куда обычно привозят всех студентов на машинах и где обычно проводят фестивали, игры и соревнования. Обычно через этот двор, напоминающий бескрайнее поле, студенты уходят в лес. Это же делает и Чимин, когда, убедившись, что его никто не видит, ускоряет шаг и ускользает за ворота, скорее скрываясь в темном лесу. Слежка Намджуна прекращается как раз возле главных ворот академии, когда он видит, как омега уходит в лес. Этого ему достаточно, чтобы понять, где будет находиться принц. Дальше все сделает уже белый волк. По лесу Чимин идёт с явным беспокойством. С момента, как он столкнулся с Изгоями, прошло не так много времени, после того случая он был в лесу всего раз, и то ходил к Вековому древу, чтобы помедитировать и успокоиться. Но сегодня он снова решает уйти вглубь, чтобы никто так просто не мог наткнуться на него, особенно ведьмы и маги, которые обычно если и ходят в лес, то только по протоптанным местам, к древу и водопадам. Чимин же выбирает в этот раз дикую местность, находящуюся почти на границе территории академии. Он скидывает рюкзак с плеча и присаживается на корточки, чтобы расстегнуть его и достать оттуда плед, который расстилает на небольшой полянке, укрытой деревьями и их длинными голыми ветвями. Чимин занимает удобную позу лотоса и подтягивает к себе рюкзак, доставая оттуда толстую книгу. Она не похожа на все предыдущие хотя бы потому, что ее страницы из старой бумаги, а корешок изрядно потрепался. Однако дело даже не в этом, сама книга опоясана широким железом, а в части блока страниц висит большой, проржавевший замок. Омега наклоняется к нему и что-то шепчет, снимая сначала магическую защиту, а затем достает ключ и щелкает замком, заставляя его упасть на плед. Книгу Чимин ставит на подставку в виде нескольких других сложенных книг и блокнотов для личных записей, оставляя один рядом с собой, доставая пару карандашей. Почти сразу юноша принимается листать страницы, делая это максимально аккуратно, придерживая каждую страницу второй ладонью, иногда делая какие-то короткие записи в своем блокноте, останавливаясь на разделах с зельями и магическими заклинаниями. Дело в том, что книга эта была написана рукой Древних. Одно из первых изданий, имеющих всего пару копий, находящихся под замком в министерстве. И было бы логичнее запереть подлинный оригинал, а не отдавать его в руки мальчишки, но так уж сложилось, что академия была первым построенным руками Древних и их детей замком, в котором они жили столетиями, и только их потомки стали отстраивать ближайшие земли, обживая их, создавая целые города. Потому вся библиотека, что находится в академии, хранит в себе только оригинальные труды предков. Территория академии и близлежащие к ней земли считаются самыми защищёнными: магическими и военными силами. Потому, когда разнеслась весть, что Изгои смогли проникнуть именно сюда, все стояли на ушах. Они смогли обойти одни из самых сильных заклинаний и сотню военных на границах четырех сторон света, потому ощущение безопасности и в других регионах теперь ставится под вопрос. Потому Чимин то и дело оглядывается по сторонам, пока изучает древнюю магию. Он бы сделал это и в универе, но проблема в том, что никто не должен видеть книгу в его руках, ее дал лично Мари, потребовав у библиотекаря. Сама рукопись доступна только правителям и некоторым преподавателям темных сил, потому многие начнут задаваться вопросом, если увидят ее в руках принца, да ещё и белой ведьмы, которая не должна изучать такую сложную и древнюю темную магию. По правде, Чимин не удержался и все же показал книгу Тэхену, который после комендантского часа в их запертой комнате почитал пару страниц. Честен ли тот факт, что Чимин имеет доступ к той магии, которая недосягаема для остальных? Определенно, нет. Но ни Мари, ни Чимин не стали бы отрицать желание второго занять трон. Каждый родитель и их ребенок-выпускник делают все, чтобы подготовиться к предстоящему состязанию. Никто не запрещает старшему поколению готовить младшее, никто не препятствует доступу ко всей основной литературе и записям предков, кроме самых древних. Древняя магия никому не должна быть доступна. Чимин изучает ее не для того, чтобы использовать, а для того, чтобы понять, как работают врождённые темные силы в нем, как их контролировать и не давать подавлять белую ведьму. Чимин, собрав пару дров, сложив их в небольшой костер недалеко от места, где он разложился, ставит на горящую конструкцию маленький котелок, помещающийся в человеческую ладонь, который достает из рюкзака. Воду приходится набрать из ближайшей скудной речушки, текущей между камней. Он выкладывает из рюкзака завязанные платки и мешочки, в которых спрятаны различные ингредиенты. Вытягивает небольшую тонкую сумку, больше похожую на чехол для инструментов, в каждом отсеке которой закреплены узкие колбы с настоями, что заткнуты корковыми пробками и для надёжности перевязаны крупной нитью. Чимин все листает страницу за страницей, пока его взгляд не останавливается на древнем природном заклинании. Рядом с текстом на пракельтском красуются какие-то символы, которых он ранее не видел ни в одном учебнике, не совсем понятные ему. Из всего, что он смог понять, так это то, что магия воссоздает туман. Да не простой, а, судя по рисункам завянувшего цветка у края страницы, ядовитый туман. Омега долго не решается, все глядит на текст, пальцами по нему водит, лоб хмурит да губы от неуверенности кусает. А потом все же набирает в лёгкие побольше воздуха, выпрямляется и выдыхает, соглашаясь на риск. Ведь если он не сможет проконтролировать это заклинание, кто знает, сколько растений вокруг погибнет. Кто знает, не пострадает ли сам Чимин. Принц упирается коленями в плед, перенося весь свой вес на них, поднимает глаза на костер, решая, что никакие зелья готовить в этот раз он все же не будет, потому слегка дует на поднятую вверх ладонь, направленную пальцами в сторону котелка, в котором закипает речная вода, и огонь тут же гаснет, больше не согревая парня, а жидкость заставляет утихомириться. Юноша снова опускает голову, пробегается по тексту ещё раз перед тем, как закрыть глаза и расставить руки в стороны, согнув их в локтях. По тихому лесу, что таит в себе лишь вой ветра да редкие стуки птиц по деревьям и прогуливающихся между стволов где-то далеко-далеко животных этих земель, разносится мелодичный голос. Губы Чимина начинают шевелиться, выговаривая слова не просто на древнем языке. Это не просто пракельтский, который везде используется ведьмами и магами, на котором ведутся все записи в учебниках, по которым учатся студенты. Это мертвый язык. Чимин видел его всего несколько раз за всю жизнь, эта книга почти полностью написана на нем. И он бы ни слова не понял, если бы Кристер не научил его базовым словам и символам, которые чем-то схожи с более современной символикой их языков. И пока Чимин без остановки повторяет какую-то белиберду, как кто-то подумал бы, с таким чувством выговаривая каждое слово, то повышая тон голоса, то снова понижая его, вокруг медленно, но верно начинают образовываться сгустки, окрашивающие воздух в белые оттенки. Пак чувствует почти сразу изменения, не останавливаясь в повторении заклинания снова и снова, пока небольшой участок земли, окружающий квадрат пледа, на котором он сидит, не окрасится полностью в белый однородный туман. И когда Чимин затихает, открывая глаза, но продолжая удерживать руки в раскрытом положении, он плавно начинает водить из стороны в сторону левую ладонь, замечая, как туман по эту сторону от него следует за рукой. Он пробует неспешно сжать пальцы в кулак до тех пор, пока не видит, как трава под покрывалом белого тумана начинает увядать, а на кончиках травинок появляются черные следы, отмирающие и падающие к корням. Омега тут же пугается этому и разжимает кулак, спасая ещё не успевшую растительность подчиниться заклинанию. Со стороны может показаться, что у него все так легко и непринужденно получается. Но внутри него кипит вулкан, в котором смешивается огромная концентрация, забивающая все мышцы и нервы от напряжения. Страх, что давит на неровно вздымающуюся грудь. А на лице выступает пот, что обдувается противным холодным ветром, которому не удается охладить краснеющую, горячую кожу парня. Ему стоит огромных усилий не дать туману расползтись дальше по лесу, а подчиняться только своей ведьме, насильно удерживающей строго на небольшом участке земли вокруг Чимина. Древняя магия оттого и считается опасной: она не любит подчиняться. Одно неверное движение, и сбежит из-под слабой руки не умеющего удержать власть над ней. И начнет тогда хозяйничать сама, устраивать хаос на земле. Потому такая магия не должна попадать в руки плохих существ, не должна становиться оружием их грязных целей. И пока Пак даёт себе возможность прочувствовать всю тяжесть древней магии на собственном теле, заставляя вены на руках выступать от напряжения, будто он не что-то невесомое контролирует, а держит самую настоящую штангу в своих руках, парень даже и не слышит, не чувствует нутром, не позволяет запаху добраться до его ноздрей спрятавшегося за небольшой каменной скалой между деревьев величественного в своих размерах белого волка. Намджун ожидал увидеть все что угодно: молящегося духам бывшего, курящего травку или принимающего наркотики, бегающего на свидания с каким-нибудь волком из их стаи. Но не это. Альфа совсем не ожидал застать своего любимого посреди леса, с которого сходит десять потов, вокруг плывет туман, уничтожающий траву, кусты, грибы, мох и даже корни деревьев. Он не ожидал увидеть любимого с запрещённой книгой в обнимку, не ожидал услышать язык, которого никогда ранее не слышал. Сейчас все это выглядит для него как нечто очень подозрительное, пугающее. Особенно после случившегося не так давно. Намджун поверил Чимину и его словам о встрече с Изгоями. Однако то, что он видит, заставляет его на мгновение усомниться. Снова туман. Он был и в тот день, когда Изгои проникли на их территории, когда позорно сбежали. У Кима волчьи глаза, полыхающие синим пламенем, расширяются от неверия в собственные предположения. Он не хочет поддаваться мыслям и страхам, не хочет думать о том, что Чимин тайком ходит в лес, чтобы делать что-то незаконное. Возможно, встречаться с Изгоями? Возможно, готовить какой-то заговор? Иначе зачем он призывает древнюю магию из книги, которая обычно находится под замком и на цепях библиотечных полок? Почему именно здесь? Даже если тренируется, то почему не в академии под присмотром? Зачем убегать и прятаться? Что это за туман? Что если этим туманом Чимин сам и призвал Короля Изгоев? У Намджуна волчье сердце биться так быстро начинает, а дыхание становится все более шумным и неритмичным. Он чувствует себя сейчас самым настоящим, загнанным в угол зверем. Страх о том, что следом из этого тумана появится кто-то из их врагов. Страх увидеть, как Чимин будет вести с ними диалог, о чем-то договариваться, плести интриги за спиной трёх правителей. Намджун, кажется, никогда так сильно не боялся увидеть то, что заставит его разбиться о жестокую реальность, в которой его любовь, его смысл жизни, тот, за кого в любую секунду он готов был умереть, готов всю жизнь лежать у ног своей ведьмы, быть верным рабом и подчиняться любым приказам, станет в его глазах предателем. Нет, Ким умоляет богов и Древних защитить его, не дать узнать, не дать страхам и предположениям оказаться правдой. Умоляет не заставлять себя проходить через тот Ад, который проходят многие жители их земель. Ад, где их любимые предают и уходят добровольно в лапы врага. Ад, в котором он будет вариться всю жизнь, если увидит сейчас кого-то из Изгоев. Именно поэтому Намджун не выдерживает. Это выше его сил. Ждать он не намерен, хочет помешать любой ценой, не допустить ни каких-либо встреч, ни тем более подозрительных заклинаний средь леса в полном одиночестве. Что бы Чимин ни делал, альфа не может вот так просто стоять на месте и позволять страхам овладевать им. Чимин отвлекается от магии, теряя контроль всего на мгновение, когда слышит хруст веток и глухой, едва слышный звук ударов о стволы деревьев, как будто кто-то трётся о них боком. Юноша, не опуская рук, чтобы не дать магии ускользнуть, пытается высмотреть из-за деревьев источник этих звуков, но разглядеть из-за белого тумана, смазывающего весь обзор, совсем не получается. Видны лишь силуэты стволов да кустов, находящихся за светлой дымкой. Однако по мере приближения и усиления звуков, брови и лоб Чимина все больше и больше начинают хмуриться, а следом и вовсе кожа разглаживается. Правда, глаза округляются так, что грозятся выпасть из орбит. Все дело в том, что силуэт, который приблизился почти вплотную к туману, стал прекрасно различим, а эти горящие синим огнем глаза Чимин узнает из миллиардов других. Они одни единственные на планете, принадлежащие самому любимому существу, но совершенно не вовремя явившемуся сюда. Силуэт по ту сторону тумана выглядит более различимым, чем раньше, однако не настолько, чтобы принц мог четко видеть, как морда северного волка искажается в явном животном гневе, что заставляет зверя обнажить клыки. Большие и мощные лапы останавливаются прямо в нескольких сантиметрах от туманного купола, что покрывает Чимина и место, где он сидит. Когти волка медленно начинают вырастать и впиваться во влажную землю, разрыхляя ее. Намджуна сейчас, кажется, ничто не остановит от того, чтобы наброситься на омегу и потребовать объяснений, особенно какой-то там туман. Потому он решается сделать первый шаг и попытаться пройти, когда отскакивает назад, рыча так пугающе, одновременно с испуганным вскриком Чимина. — Подожди, не ходи сюда! — забыв о том, что обе его конечности должны удерживать туман, одной рукой он рефлекторно тянется к Намджуну, сбрасывая с магии и собственного запястья невидимые оковы, что связывали древние силы, из-за чего туман медленно начинает расползаться дальше по лесу, подбираясь к разозленному зверю, у которого теперь на лапе виднеется красный след от неглубокого пореза, нанесенного ядовитым туманом. — Черт, — шипит омега, понимая, что туман больше его не желает слушаться после попыток снова овладеть им. Чимин тут же кидается на книгу, чтобы скорее найти, как отменить заклинание, нервно листая страницу за страницей, поглядывая на все ещё плывущий к раздражённому волку туман. Намджун глядит то на парня, то на белоснежный мягкий дым, снова отскакивая от него и ударяясь боком о толстый ствол дерева, громко рыча, как бы подталкивая Чимина ускорить поиски решения. Но омега, уверенный, что магия четко будет подчиняться ему и исчезнет так же, как появилась, не предусмотрел «план Б». Не ожидал он, что придется искать заклинание-противодействие в книге, что написана на мертвом языке, которого Чимин почти не знает. Спасение приходит самым настоящим чудом, но которому приходится довериться, когда Пак, ориентируясь по непонятным каракулям Древних вокруг текстов заклинаний и объяснений к ним, выискивает какой-то текст, по смыслу подходящий тому, что ему нужно. Чимин под нос себе старается прочесть хотя бы раз заклинание, ломая язык и запинаясь через каждое слово, понимая, что времени у него тормозить больше нет, ведь туман почти добрался до загнанного волка и уже испортил корни нескольких деревьев. Мари узнает об этом — здравого рассудка омегу лишит своими нравоучениями и наказаниями. Чимин поднимает голову, отрываясь от книги, и громко произносит заклинание с явным акцентом, но вроде правильно, раз туман начинает сначала чернеть, затем искриться и метать молнии то в стволы деревьев, то в прыгающего как заяц Намджуна, пытающегося избежать ранений, то в Чимина, который прижимая голову, ложится на плед грудью. Не сразу он решается поглядеть на результаты своей работы, это его вынуждает сделать полная тишина и тяжёлое дыхание стоящего невдалеке волка. Ведьма медленно выпрямляется, открывая рот от шока и понимания, что его ждёт серьезное наказание, когда видит почерневшие кусты, сожженную землю, траву и пострадавшие стволы, на которых остались смуглые следы от туманного яда. — Это все ты виноват, — тихо говорит Чимин, рукой прикрывая рот, ведя взглядом по результатам дел своих, чувствуя, как слезы скапливаются в нижних веках. — Что ты здесь делаешь? Кто просил тебя мешать мне? — чуть ли не всхлипывает омега, шатаясь, поднимается на ноги, обходя плед, направляясь в сторону отмирающего после случившегося волка. — Не смей! — рычит так громко, что Чимин не уверен, что это только в его голове прозвучало через их особенный канал связи. — Даже не думай обвинять меня, сука! — Намджун выпрямляется из боевой позы, готовящейся к атаке, и неспешно, неуверенно шагает в сторону омеги. — Какого черта ты увязался за мной?! — кричит так внезапно, что бедные птицы с голых верхних веток деревьев прочь улетают, а зайцы, наверное, по своим домикам прячутся. Кричит он не от вида Намджуна здесь, а от боли, что любимый снова гадкие слова выплёвывает. Альфа на вопрос не отвечает, продолжая идти к стоящему посреди леса Чимину, который высоко задирает нос, хмурит лоб, а глаза, кажется, пылают юношеской яростью похлеще, чем у волка. Ким замечает, как кулаки омеги медленно сжимаются по мере его приближения, а сам чувствует, как собственный гнев вновь к нему возвращается. Его величественно поднятая голова плавно опускается, лопатки заостряются, а клыки снова обнажаются, но на этот раз по ним обильно течет слюна, что собирается длинным волчьим языком, размазывающим по морде и черному носу. Чимин на мгновение тушуется, его злоба начинает остывать, позволяя напряжению и лёгкому страху сменять себя. Он не понимает, чего это Намджун вдруг снова сгибается в некоем подобии скорого нападения. Напугать так хочет? Он ведь не набросится на ведьму? Да и зачем ему это делать? Не посмеет причинить вред белой ведьме, тем более принцу. Так он себя убеждает до последней секунды, до последнего шага мощных волчьих лап, что когтями оставляют короткие следы на земле. Намджун в волчьей шкуре в высоту чуть больше двух метров, широкий, массивный, с длинным телом и лапами, что толще человеческих ног. Теперь он возвышается над Чимином, чей рост, даже когда альфа в человеческом обличии, всегда сильно недотягивает до Кима. Маленький принц всегда выглядит словно крошка на фоне Намджуна, а сейчас так и вообще придавливается величием по-королевски держащего себя животного. Придавлен этими горящими синими глазами, напоминающими два светящихся сапфира, что загораются каждый раз, когда волк возбуждён, зол или голоден. Кажется, сейчас в Намджуне смешались все эти чувства разом. — Предатель! — рычит волк, заставляя омегу отшатнуться назад от услышанного. — О чем ты говоришь? Неужели… — у Чимина глаза округляются, превращаясь в две больших бусины, не веря собственным мыслям. Он оглядывается по сторонам, напоминая себе, что они совсем одни, посреди леса, далеко от академии. — Нет, Намджун… — шепчет омега, делая пару шагов назад. — Ты же не станешь мстить мне за измену тут? — нервно усмехается, дёргая уголки губ в подобии улыбки. — Ты же не станешь делать мне больно здесь, где никто не сможет нас разнять и помочь мне? — у него скапливается влага в глазах, а ноги все продолжают отступать от приближающегося волка. — Я сожру тебя не за это! — снова рычит и дёргается чуть вперед, запугивая юношу, клацая зубами. — Чем ты тут занимался? Кого призывал? Изгоев? Ты теперь им служишь? Предал своего папу, брата. И снова предал меня, — Намджун шаг не сбавляет, приближается ровно на столько же, на сколько отдаляется Чимин. — Что за херню ты несёшь?! — от напряжённости момента вспыхивает ведьма, прикрикивая на альфу. — Каких ещё Изгоев? — Тогда что ты делал? — будто загоняет в угол этим вопросом, заставляя Чимина остановиться как вкопанного на месте. — Я… — а омега и не знает, как объяснить. Говорить все как есть, о том, что он всю жизнь был не только белой, но и темной ведьмой, он не может. Когда-то к Намджуну было беспрекословное доверие. Однако теперь будто все изменилось. Ким отдалился от него, чужим притворяется. Да и тайна эта государственного масштаба, он бы и друзьям никогда не признался, если бы те не поймали его в самый эмоционально неподходящий момент, что он просто не смог сдержаться. — Я просто практиковался в магии, это преступление? — жалобно сводит брови, поставленный в неудобное положение. У него ком в горле встает только от мысли, что раньше первым делом любую тайну, любую сплетню он бежал рассказывать тихонько Намджуну. Не друзьям, нет. Ким был для него верным другом, сильным братом, вечной любовью. Все еще остается. Чимину хотелось бы в это верить. Оттого и тяжело — не иметь возможности сказать правду, скрываться, молчать. Лгать тому, кому за эти годы солгал однажды — этим летом. Намджун для омеги целый мир. А теперь словно чужак перед ним, оскалившийся. — В какой магии ты практиковался? — скептически продолжает наседать на омегу, все наступая и наступая на него, в конце концов заставляя Чимина врезаться спиной в дерево, руками ухватившись за дерево позади себя, как за спасение. — Я, может, не маг, но и не идиот, чтобы не знать, что это за книга. — Намджун, пожалуйста, — загнанно дышит омега, царапая ногтями кору, а у самого в глазах влаги скопилось столько, что едва различается силуэт животного, нависающего над ним. Ему просто нечего сказать. Или же сказать хочется так много, а нельзя. Намджун не станет слушать, не поверит. Ведь альфа будто другим стал, не тот, кого Чимин любит. Не такого холодного. Ким всегда был горяч своим нравом, настойчив, вспыльчив, но не в отношении омеги. Они могли спорить, ругаться, но никогда не доходило до гневно палящего огня, который уничтожал их медленно и мучительно. Намджун старался уступать, через свой характер переступал, потому что Чимин чуть младше, глупее, настырнее. Белая ведьма никогда не отступалась, это делал всегда ее любящий волк. Но теперь все изменилось, между ними стена, возведенная из обид прошедших месяцев, склеенная липким чувством предательства. Чимин больше не в силах это терпеть, не может устоять под напором волка, а причинить ему вред больше рука не поднимется. Омега так сильно устал за это время, он хочет домой: туда, где было счастье с любимым, в те времена, когда Намджун крепко его обнимал и давал абсолютное чувство спокойствия и понимания, что вот она, настоящая защита, не сломить ее ничем. Дома у омеги нет, его изгнали, заставили скитаться в мире, где больше нет других домов, есть один единственный — в объятиях северного волка с, как море, яркими синими глазами. Глазами, что смотрят без любви как будто. Глазами, что отражают борьбу с собственными чувствами и внутренним зверем, умоляющим не совершать ошибку. Ошибку, которую Чимин предпочитает не дать совершить альфе самостоятельно, когда, отлипнув от дерева, он срывается в сторону, уносясь прочь со всех ног, бросив все свои вещи на поляне. Все это больше не имеет для него значения. Больно так, что уже просто нет сил терпеть, чего-то ждать, смотреть на существо, что дороже всех на свете когда-то было. На своего верного волка, что ополчился против него, предателем зовет, разорвать грозится, обвиняет в небылицах. Вот до чего их многолетняя дружба, любовь и преданность докатились. Чимин бежит так быстро, что у него складывается ощущение, что ноги начинают уже по воздуху парить, ускоряя его. Картины вокруг сменяются с такой скоростью, что подташнивать начинает от размытости, от этих однотипных, мрачных деревьев, раздевшихся к зиме. Сердце грохочет так, что парень вот-вот оглохнет от него, кровь бурлит как сумасшедшая, грозясь поджарить ведьму изнутри. Все органы будто к горлу подскакивают, сдавливая его, желая выпрыгнуть. Еще немного, и его точно вырвет всеми внутренностями, потому что это напряжение, эту многомесячную боль, дурацкую обиду, созданную им самим, уже невозможно носить в себе. Благо спасает одно — прыгнувший на его спину волк, сбивший его с ног, пригвождающий к холодной, мокрой земле. Спасает, потому что Чимину уже хочется быть растерзанным любимым, нежели проходить через все круги этого выбранного по собственному желанию Ада. Когда волк большой и сильной лапой небрежно разворачивает омегу к себе лицом, то видит и, еще хуже, слышит этот отчаянный плач. Самый настоящий плач ребенка и одновременно любящего омеги. Ребенка, что потерял защиту, оставшись в полном одиночестве, брошенный, почти истерзанный, покинутый. Омеги, что страдает по любимому так, словно хоронит его. И ведь все верно. Он правда почти хоронит: свое сердце, жизнь и любовь. В этом крике, что больше нет сил держать в себе, в этих последующих рыданиях, что он пытается скрыть в локте, размазывая по плотной ткани черной толстовки свои слезы. Слезы, что он прячет от нависающего над ним волка. Свою слабость хочет утаить, вот только не сегодня и не сейчас. Лимит на сдерживание исчерпан, теперь это бушующий водопад боли. — Умоляю! — сквозь рыдания кричит Чимин. — Забери мою боль, я больше не могу! Сдаюсь! Я больше не хочу в это играть! — говорит так, словно самый настоящий ребенок, которого заманили в жестокую, совершенно не веселую игру. Игру в жизнь и отношения. — Забрать твою боль? — рычит волк, приближаясь к заплаканному, красному лицу парня. — Твою боль забрать?! — повторяет, будто не веря своим ушам. Боль и страдания тут не только у Чимина. Намджун не верил. Не мог поверить в происходящее, когда летом услышал о том, что сделал Чимин. Бился в истерике, миллион вопросов задавал Вселенной, почему она с ним так шутит, зачем нагло врет. А потом услышал от омеги, эти самые губы сказали, с которых заставлял срываться первые стоны, эти самые губы, которые он целовал впервые, сминал холодными ночами, поджигал жаркими вечерами. Эти губы объявили приговор, кинув в реальность. Реальность, в которой эти губы поцеловал кто-то другой. Реальность, где клятва, сорвавшаяся с этих же губ, оказалась фальшью. Слова о вечной любви и верности, оставившие след на красивых полных губах, в тот же миг потеряли всю ценность. Словом ведь и убить можно. Намджун умер тогда, когда Чимин подтвердил грязный слух. Намджун умирал снова и снова, каждый день, каждый час и каждую секунду своего с того момента ставшего жалким существования. Волк не хотел верить, умолял, как сейчас умоляет Чимин, сказать, что все это игра, виртуальная реальность, страшный сон, из которого он все не может выбраться. Умолял их богов забрать всю боль, вернуть того Чимина, что клялся никогда и ни с кем, ни при каких условиях. Умолял вернуть то время, когда омега засыпал на его груди летними рассветами, а Намджун все смотрел в окно и молился о вечности этих моментов. Вечность не наступила, потому что его белая ведьма умерла, а он остался гореть между смертью и жизнью. И в сентябре, когда все они снова вернулись в академию, а волкам и вампирам предстояло в этом году объединиться с магами и ведьмами, Намджуну пришлось несладко с первого же дня. С него будто адские языки пламени кожу сдирали каждый раз, когда он видел Чимина. Для него омега раскололся надвое. Его ведьма: светлая, чистая, верная, любимая белым северным волком, живущим внутри альфы. И существо, резко ставшее грязным, опороченным, со следами на красивом теле. Ким смотрел на омегу и просто не мог поверить, что его парня трогал кто-то другой. Что Чимин сам мог позволить этому свершиться. Боль и личный Ад Намджуна был именно в этом осознании: Пак выбрал кого-то другого, возможно, полюбил кого-то другого. Годы их любви и дружбы превратились в прах за одну лишь секунду. И прах этот пришлось им обоим развеивать мучительно долгие месяцы. — Какую боль я должен забрать? — чуть сбавляет обороты своего гнева, нагибаясь ближе к плачущему лицу Чимина. Тот весь дрожит, пытается спрятаться от страшной морды зверя, от этого противного, горячего дыхания и обнаженных клыков. — Моя любовь к тебе сдерживала меня от того, чтобы не разорвать тебя, — Намджун ставит поверх лежащей руки у головы омеги свою лапу и выпускает когти, что тут же протыкают толстовку и впиваются в тонкую кожу, вырывая протяжный крик из груди ведьмы. — А теперь, кроме меня, ты еще и государство предал, собственную семью кинул. — Неправда! — визжит Чимин, когда когти проникают глубже под кожу, чудом не повреждая еще и вены. — Я никого не предавал! И тебя тоже! — последнее вырывается из него настолько громко, что это должны были услышать жители всех четырёх земель, протянувшихся на сотни километров. — Я лгал тебе, — тяжело дышит омега, с трудом поворачивая голову в сторону, чтобы взглянуть на руку, которую к земле пригвоздил белый волк. — Все было ложью, — срывается на жалкий, такой тихий скулеж, закрывая глаза, отчего мокрые ресницы начинают слипаться. Он облизывает соленые губы и горячо выдыхает. — Мне пришлось сказать всем и тебе в том числе, что я спал с Элиотом. Только Юнги и Тэхен знают правду, — когда Пак вновь открывает заплаканные глаза, то видит, как, сузившиеся синие, горящие пламенем глаза резко округляются, становясь какими-то обиженными, потерянными, словно у маленького волчонка. — Опять врешь? — то ли надеется получить положительный ответ, ведь к боли он привык и из этого состояния будет сложно возвращаться обратно. То ли питает надежду получить отрицательный ответ, ведь все еще живет в нем луч их прошлого, который хотелось бы вернуть. Намджун осторожно вытягивает когти из руки омеги, пятится чуть назад, позволяя парню принять сидячее положение и прижать истекающую кровью руку к груди. — Я больше не могу слышать обвинения в том, в чем я не виноват. Больше не могу быть без тебя, — шепчет Чимин, подбирая колени тоже к груди. А Намджун молчит, снова пятится, пока не врезается в дерево позади. — Мне пришлось согласиться на этот слух, чтобы защитить Хенджина. Мой брат — наивный дурак, который вечно доверяет окружающим, — бурчит юноша, потирая руку, которую перевязать не мешало бы. — Ты, наверное, не знал, но они с Элиотом встречались какое-то время. Ничего серьезного, интрижка на пару месяцев, которая закончилась ловушкой для моего брата. Эта сволочь начала выманивать голые фотки Хенджина, шантажируя тем, что бросит его, если не пришлет. А ты же знаешь, какой у меня брат, — шмыгает носом и неуверенно поднимает голову, чтобы взглянуть на Намджуна. Тот все еще стоит как вкопанный, ошалевший от услышанного, с вздыбившейся шерстью. — Это были первые его отношения, он привязался к Элиоту и боялся потерять его. Внутри волка новый пожар разгорается. Теперь уже не из-за Чимина и даже не из-за Хенджина. Если первого он любит, несмотря на то, что произошло между ними, то второй его самое настоящее сокровище, ребенок, которого он ценой своей жизни готов защищать, весь мир положить за него способен. Именно поэтому он чувствует гнев, да такой сильный, такой страшный, способный весь этот лес превратить в пепелище. — Элиот оказался редкостной скотиной. Он не любил Хенджина, тот нужен был ему только ради того, чтобы ко мне подобраться. Эл обещал фотографии моего брата разослать всем нашим друзьям, одногруппникам и даже папе, — влажные от слез глаза бегают в поисках какой-нибудь успокаивающей точки, но от воспоминаний той глупейшей, подростковой ситуации ему становится только хуже. Все это вылилось в настоящую катастрофу для них с Намджуном. — Мне пришлось вмешаться. Я пообещал Элиоту сделать все, чего он только захочет, дать столько денег, сколько ему нужно, изготовить любое зелье, которое смог бы. Но ему нужен был только я. Вернее, мое тело, — Чимин утирает рукавом толстовки нос, вздыхая. — Мне пришлось на коленях молить его выбрать что-то другое. Лучше уж смерть, чем предательство… — закусывает губу, только чтобы вновь не разрыдаться. — Он даже на камеру этот позор записал, но не стал, наверное, никому показывать, ведь иначе это бы доказывало, что он шантажировал и меня, и Хенджина, — грустно усмехается, снова шмыгая и морща свой красный нос. — Мы сошлись на том, что я дам ему круглую сумму и позволю всем сказать, что мы спали. Но, Намджун, — резко поднимает голову, а затем неуверенно переносит вес на колени, встает на четвереньки, игнорируя боль в пораненной руке, ползет к волку, поднимаясь с ладоней, чтобы схватиться за морду несопротивляющегося животного, упираясь лбом между его глаз, в которых потерянность и нестерпимая боль отражается. Боль эта от потери стольких месяцев, от едких слов, что они сказали друг другу за это время. — Я никогда и ни с кем не спал кроме тебя. Никогда, — шепчет, прикрывая глаза, обнимая большую волчью морду. — Если бы это случилось, то я бы просто не смог жить в настоящем чувстве предательства. Намджун, если бы я правда тебе изменил, меня бы уже не было в живых. Я бы давно сбросился со скалы. Навсегда принадлежу лишь тебе одному, — из-под ресниц ползет непрошенная слеза, пробегающая по румяной щеке, впитывающаяся в мокрую лесную почву. Что Намджун чувствует сейчас? Целый водоворот внутри него образовывается. Там и радость, и облегчение, и боль набирает новые обороты от всего, что было за эти месяцы. Разочарование, гнев тоже рядом. Ему хочется скулить, невыносимо распирает изнутри. Какое-то ничтожество разрушило их отношения, какой-то твари удалось рассорить их до такой степени, что теперь они стоят здесь: один на коленях слезно признается, прижимаясь лбом к волчьей голове, игнорируя физическую и моральную боль, пачкаясь в грязи, а второй слушает все это, пока животное сердце делает кульбиты, пока зверь внутри него протяжно лает и болезненно рычит из-за слов любимого. Ему бы сейчас хотелось принять человеческий облик, упасть рядом с Чимином и взять его в охапку, больше никогда не отпуская. Вот только все эти чувства внутри него не дают сосредоточиться, шкала внутри растет с геометрической прогрессией, подводя волка к эмоциональному обрыву, запирая в шкуре. — Моя вина лишь в том, что я выбрал брата, а не наши с тобой отношения. Только представь, что было бы, если бы его опорочили. Он ведь принц, такой позор остался бы с ним на всю жизнь. Он очень ранимый ребенок, ему тяжело было бы справиться со всем этим давлением общества, — Чимин продолжает гладить Намджуна по голове, вдоль закрытой челюсти по короткой в этом месте шерстке. — Мне не привыкать слышать о себе грязь, но ему я не мог позволить к такому привыкнуть. — Почему ты мне ничего не сказал? — альфа слегка бодается головой, чтобы оттолкнуть от себя омегу и взглянуть на него. Чимин садится на пятки, складывая руки на своих бедрах, вновь шмыгая носом. — Чтобы ты сорвался на Элиоте? — грустно усмехается юноша. — Хотя ему все равно теперь не жить. — Не хочу слышать его имя, — рычит Ким и прослеживает за взглядом омеги. Тот опускает голову и слегка поднимает рукав толстовки, начиная шипеть от боли. Ниже вен образовалась пара глубоких дыр от когтей, из которых мелкими струйками сочится алая кровь. Чимин боится даже к ней притрагиваться, ведь его собственные ладони все в грязи. Потому в дело вступает волк, чья голова медленно опускается, отталкивая омегу так, чтобы не сгибался над своей рукой и дал возможность помочь. Волк высовывает свой длинный язык, слизывая почти всю кровь, оставляя вокруг кожи сгустки прозрачной слизкой слюны. Он повторяет это действие несколько раз, пока кровь не замедляется, переставая постоянно струиться и капать на одежду омеги, пропитывать лесную землю. Парень болезненно закусывает губу от того, как раны щипать начинают, а следом, не прикладывая ладонь к кровавым дырам, оставляя ее парящей, неспешно сжимает в кулак, заставляя все раны срастись. На лице юноши появляется слабая, явно уставшая улыбка после всех этих эмоциональных качелей. Он поднимает голову и встречается взглядом с волчьим. Кажется, он уже и забыл, что именно эти синие глаза могут смотреть на него вот так: с нежностью, с бесконечной любовью, одновременно виновато и с глубокой болью. Взгляд Намджуна другой: не злобный, не презирающий, не надменный больше. Потому что волк верит словам любимого, его внутренний зверь давно пытался ему об этом сказать, все выл и выл, умоляя прислушаться к собственной интуиции. Ну не мог Чимин так с ним поступить. Намджун осторожно опускается сначала на задние лапы, а следом и на передние, которые складывает на бедра все так же сидящего на мокрой земле омеги. Голова волка ложится на передние лапы, а звуки, что он начинает издавать, заставляют сердце Чимина сжаться и тихонько засмеяться. Принц откидывается назад, опираясь на одну ладонь, а вторую кладет на большую и тяжелую голову зверя, похожего сейчас на виноватого пса, поскуливающего так, будто сделал какую-то шалость. Пушистый, массивный хвост начинает подниматься, а затем опускаться на землю с таким глухим ударом, повторяя так несколько раз, отчего Чимин начинает сиять. Это его Намджун. Вот такой: сидящий у его ног, смотрящий влюбленными глазами, в которых не морской шторм теперь отражается, а штиль ночного океана. Там любовь и преданность плещется, извинения и сожаления. Ким не удерживается и резко поднимает голову, на пробу проходится шершавым языком под подбородком омеги, оставляя на нем капли белой слюны. Чимин на это лишь морщится, фырчит и отталкивает от себя волка. Правда, настойчивость альфы берет верх, и он продолжает лизать лицо любимого, оставляя мокрые следы вокруг шеи, по линии челюсти, у ушей, на щеках, заставляя парня активнее отпираться и избегать этого не самого приятного акта животной любви. — Намджун, перестань! — все, что успевает вскрикнуть Чимин, когда пупырчатый волчий язык облизывает самые губы, вызывая этим стон протеста. С каждым разом омега все дальше и дальше пытается отодвинуться от зверя, в конце концов падая на спину, стараясь прикрыть лицо руками. — У тебя из пасти воняет! — похныкивает юноша. Волк словно с цепи сорвался. На животном все эти облизывания сводятся к человеческим поцелуям. Он не мог обнять и поцеловать любимого полгода. Все эти месяцы он мучился от невозможности прикоснуться к тому, к кому всегда был словно приклеен. Их часто называли неразлучными голубками за то, что они и правда почти никогда не могли оторваться друг от друга. Они оба любят телесный контакт, оба очень тактильные, особенно друг с другом. Поэтому для них обоих было мучением не прикасаться. Правда, Чимин терпеть не может вот такого рода проявления любви, потому что это слишком по-животному, отвратительно и мерзко для него. Ведь теперь все его лицо, волосы, шея и даже ворот толстовки в волчьей слюне, воняющей убитой добычей, на которую они обычно охотятся. И пока Чимин сопротивляется, он даже не сразу замечает, что вес на его теле становится менее тяжелым, не сразу ощущает изменения в прикосновениях, запахах. Все это становится приятнее, шерсть больше не лезет в лицо, а животные поцелуи перерастают в человеческие. Теперь не жар волчьего меха его согревает, а человеческая кожа, полыхающая, как и всегда, огнем. Он даже глаза открыть не успевает, когда его вовлекают в поцелуй. Очень настойчивый, горячий, менее влажный, чем гуляющий по лицу омеги волчий язык секундами ранее. Поцелуй настолько знакомый, что у Чимина невольно одинокая слеза стекает с левого глаза по виску, впитываясь в его светлые волосы. Он так сильно скучал, так жаждал снова прикоснуться к Намджуну, снова почувствовать его тело, его дыхание и запах так близко. Мечтал вновь оказаться в этих сильных руках, что теперь сжимают одно его плечо, а вторая ладонь гладит волосы и лоб. — Черт, ты… — давится воздухом омега, прерывая поцелуй, когда собственными руками начинает гулять по спине и груди Намджуна, невольно опустившись к низу. — Оделся бы… — бубнит себе под нос, отворачивая голову, слыша хриплый смех в самое ухо. — А ты чего-то там не видел? — ухмыляется альфа, встает с парня и подает ему руку, помогая тоже подняться. — На улице не жарко, знаешь ли. Заболеешь, — складывает руки на груди, бесстыдно разглядывая абсолютно обнаженное тело молодого волка. Чимин не стесняется при виде такого Намджуна. Они выросли вместе, видели друг друга в таких постыдных ситуациях, что голые тела друг друга — это лишь вершина айсберга. В какой-то степени омега даже доволен снова лицезреть такую красоту. Ведь Ким хорошо сложен, видно, что тренируется не только в обличии волка, но и активно занимается в залах. Но самое приятное для Чимина из всего, что связано с наружностью его любимого, — это татуировки. Их на коже у альфы бесчисленное множество. Татуировка волка на предплечье, нескольких ланей чуть выше, что держат в своих маленьких рожках полумесяц, ловец снов на плече, надписи на пракельтском вокруг запястий, змеи на шее, языческая вариация солнца на левой груди, на котором изображены висячие тоненькие цепочки. К ним наискось тянутся веточки дерева, что расположилось под правой грудью парня. Того самого дерева, что растет посреди их бескрайнего леса — Вековое древо. На нем распустились самые дивные, райские цветы, а у корней лежат опавшие лепестки. Бедра увиты викканской символикой, надписями о божествах, Древних, духах леса. На левой щиколотке даже набит крохотный столбец на пракельтском языке — это заклинание-оберег от зла и недугов, который написал для него Чимин, придав чернилам под кожей магический эффект. Изображения напитаны магией, потому что каждое было сделано в присутствии омеги, они вместе ходили на каждый сеанс тату. Каждую из них освящал Чимин и накладывал оберегающие послания. Ведь все это не просто картинки, тело волка действительно похоже на магическую книгу, с, на первый взгляд, эстетическими изображениями для тех, кто не знает, что все это значит. Чимин и Намджун постарались найти самые древние заклинания, викканские и языческие изображения, чтобы подавляющее большинство не смогло понять, что значат они на самом деле. Пусть парни еще молоды, но они истинно верующие и преданные викканской церкви. В их королевстве даже среди Изгоев нет атеистов. Они не могут не верить в то, что движет их силами, что продолжает охранять и поддерживать их мир. Не могут не верить собственной магии и влиянию покойных Древних, викканских богов и лесных языческих духов. Особенно когда их родители и деды видели злость высших сил за проступки и грехи. — Я скучал, — после долгой паузы и любовных гляделок, первым отмирает Намджун, ступающий босыми ногами по мокрой земле, подбираясь ближе к парню. Он прижимает омегу за поясницу к себе, разглядывая дивное фарфоровое лицо смущающейся ведьмы. — Поразительно, что какое-то жалкое, мерзкое создание смогло рассорить нас. Нас! — повторяет с поразительностью в голосе. — Мы самая крепкая пара во всех четырех землях, никто не привязан к своей половинке так, как мы друг к другу. Я думал, наша любовь правда закончилась, думал, ты правда предал меня. И я очень долго не мог поверить в это, но ты ведь сам потом мне сказал, собственными губами, — наклоняется ближе к тем самым губам, что горячо любимыми не переставали быть даже после их ссоры, оставляя на них долгий, но не глубокий поцелуй. — Зато мы можем быть спокойны, ведь настоящее горе не сможет посягнуть на наши с тобой отношения. Единственная достойная причина, что станет нашим с тобой концом — смерть, — последнее, что едва шепчет Чимин, перед тем как резко подняться на носки, схватить голову альфы и притянуть для настойчивого, весьма грубого поцелуя, наполненного отчаянием, жаждой и страстью. Ни для кого не секрет, что они оба страшные, на грани ненормальности собственники. Зная, что никто ни к кому не уйдет, всегда ревновали так, что окружающие видели уничтожающий пожар в их глазах. Никто не смел подойти ближе к Чимину, чем это мог позволить Намджун. Никто не смел даже взглянуть на Намджуна, пока Чимин не позволит, иначе без сочувствия по-настоящему выжжет глаза смельчаку. Потому каждый раз, когда они сплетались мокрыми языками, когда делили один воздух на двоих, это было похоже на поедание душ друг друга, которыми они обменивались через любой тактильный контакт. А сейчас такой день: конец голодания, конец всем ссорам, обидам. Все, что было, теперь сгорает в огне их любви, проглатывается в этом поцелуе, в котором каждый из них не намерен уступать. Когда Чимин кусает, Намджун рычит и напирает с удвоенной силой. Когда омега жадно царапает обнаженную спину, альфа его от себя отталкивает только для того, чтобы тот прилип к одному из деревьев как загнанная жертва, на которую Ким вновь и вновь нападает. Когда Чимин стонет, зубами оттягивает язык своего парня, расплываясь в хитрой улыбке, устраивая мучительные игры, Намджун подхватывает его под ягодицами и отдирает от дерева только для того, чтобы вновь припечатать его вполсилы. Намджун отпускает неинтересные пока губы, вспоминая, что больше, чем сминать их, он любил вгрызаться в шею омеги, оставляя на ней явные следы, которых не скрыть потом, да и Чимин не особо пытался. Когда альфа опускается к тонкой коже, ведьма голову в сторону наклоняет, давая больший простор, пальцами вцепляясь в белоснежные волосы любимого, болезненно оттягивая их. Волк вроде в человечьем обличии сейчас, но омеге кажется, будто это все тот же ненасытный, сильный, большой зверь, вновь прижимающий его, не дающий даже маленькую возможность сбежать. Не то чтобы Чимин горел желанием сейчас куда-то убегать, наоборот, все его мысли только об одном: лишь бы этот момент никогда не заканчивался, лишь бы Намджун впивался полными губами в его шею, крепкими руками держал небольшое тело юноши, рычал на ухо, испускал личные феромоны, от которых омега каждый раз болезненно закатывает глаза, жалко поскуливает, умоляя быть рядом, не отпускать ни на секунду. — Нам пора в академию, — с явной скорбью признает Намджун. Из них самый ответственный всегда был именно он. — Нет, — жалобно стонет Чимин, хватаясь за плечи волка, предпринимая жалкие попытки прижать его ближе к себе, вернуть его губы на свою шею. — Надо возвращаться, нас ведь потеряют, — объясняет альфа, одной рукой все еще придерживая любимого, а второй заботливо убирает светлые пряди парня с глаз за ухо. — Плевать мне на них всех. Я хочу побыть с тобой. Мы столько месяцев были порознь, для меня это была целая вечность, — можно было бы сказать, что все эти слова Чимина звучат как каприз, произнесенный еще и таким писклявым голоском. Вот только вновь начинающие бежать по щекам слезы говорят о том, что принц вполне серьезно и искренне говорит, не желая собственными словами манипулировать. Сейчас все идет только от сердца. — Давай пойдем ко мне в лесной домик. — Но дотуда день идти пешком, а я без одежды, если ты не заметил, — хмурится Намджун, осторожно опуская ведьму на землю. — Если ты превратишься, то всего пара часов бегом. В домике есть одежда, я был там последний раз, когда мы с тобой еще не поссорились, — закусывает губу, хлопая ресницами, строя невинные и упрашивающие глаза. Намджун смотрит на него долго, всматривается в любимые черты, влюбленно улыбается ему, тяжело вздыхая. Он понимает абсолютно все последствия того, что они оба задумывают сейчас. Понимает, что наказания не избежать. Но это тот редкий случай, когда сын вожака, возможный будущий правитель волков готов пойти против всего мира, лишь бы быть сейчас рядом с любимым, с которым невыносимо долго был разлучен. Намджун готов на любое наказание, ему все это не важно. Важно только вот это создание: с чарующими своим блеском глазами, персиковыми полными губами, еще совсем юным лицом, молочной кожей и голосом, как у самых настоящих лесных нимф. Намджун отходит на несколько шагов от Чимина, а затем омега видит, как сначала медленно начинает прорастать шерсть на человеческом теле, и уже через несколько мгновений перед ведьмой вновь стоит ее любимый, величественный зверь, с идеально белой, словно снежные просторы Лакдорма, шерсткой, с синими океанами теперь уже доброты, смотрящих прямо на омегу и никуда более. Чимин подбегает к животному, счастливо кидаясь ему на шею, когда тот чуть опускает голову. Парень вдыхает лесной запах, застрявший в длинном, густом мехе, гладит его и даже повисает на шее зверя, когда тот нарочно поднимает голову, заставляя принца оторвать носки от земли. Они возвращаются на ту поляну, где ранее занимался Чимин. Он собирает все свои вещи в большой рюкзак, несколько раз проверяет, все ли на месте, особенно книга с заклинаниями, закидывает груз на плечи, осматривая округу. После него остались следы выжженной кое-где земли и растительности. Он не вправе вот так все оставлять, потому напоследок решает снова сесть на колени, упереться ладонями в землю и произнести несколько фраз на пракельтском, отдавая природе почти все свои силы как наказание за собственную безответственность. Намджун, что все это время ни на шаг не отходил, вовремя поспевает, подставляя собственную голову, когда омега начинает от истощения заваливаться, падая на волка. Тот полностью ложится рядышком, давая возможность омеге забраться на свою спину и удобно расположиться. Чимин расставляет ноги по бокам волка и опускается на живот, полностью ложась на позвоночник величественного создания. Омега собирает в две больших охапки шерсть волка, вцепляясь в нее как можно крепче, но так, чтобы и самому Намджуну не было больно. По началу, лежа щекой на спине волка, Чимин видел лишь очень быстро сменяющиеся друг за другом деревья, реки, водопады. Видел вдалеке горы, спрятанные за высокими деревьями, камнями да холмами. В лесу холодно, ветер от скорости бега животного охватывал омегу ледяными потоками. И только согревающая от прикосновений шерсть спасала его. Чимин даже видел бегающих друг за дружкой ланей, кроликов, убегающих прочь от несущегося на них гигантского волка. Омега видел, как лес живет, каждая живая душа занята своим делом, каждый лепесток волнуется от осеннего ветра. Все это принц наблюдал только первые полчаса, а потом усталость сдавила его веки и заставила провалиться в сон, пока верный волк, оберегающий отдых своей белой ведьмы, нес их прямиком в райское место. — Чимин, — негромко говорит альфа, повернув голову в сторону так, чтобы боковым зрением видеть спящего на его спине парня. — Просыпайся, любовь моя, — шелковый голос зверя, правда, не особенно-то помогает пробудить ведьму ото сна. — Мы добрались, — за спиной слышится сонное кряхтение. Чимин не спешит открывать глаза, подниматься тоже совсем не хочется. Намджун так его согрел, его мех стал для парня самой теплой, мягкой и просторной кроватью на эти два часа их путешествия. И все же омеге приходится встать, потянуться и зевнуть так сладко, что альфа и сам бы хотел поспать, перенимая эту сонливость своего любимого. Когда ведьма все же открывает глаза, перед взором оказывается двухэтажный, но совсем небольшой деревянный домик, сделанный под старину, с современными элементами. Это место — подарок Мари на совершеннолетие Чимина, ставший его личным пристанищем покоя, уюта и тепла. Сюда он приезжает всякий раз, когда ему хочется уединения, когда слишком грустно и одиноко. Единственный период, когда он совсем не посещал этот домик — ссора с Намджуном. Омега очень хотел вернуться сюда, побыть несколько дней вдали ото всех, но проблема в том, что это место хранит в себе десятки, если не сотни уже, воспоминаний с любимым. Если Пак и хотел уединиться, то делал это всегда только с Намджуном. Потому что волк для него не помеха, не тот, от кого хотелось бы спрятаться. Наоборот, он самая большая поддержка и источник восполнения ресурса, энергии и сил. В этом одиноко стоящем лесном домике было проведено столько прекрасных ночей, еще больше чудесных световых дней. Здесь они мечтали, любили, оберегали друг друга. Здесь они становились единым целым и напоминали себе, что вокруг них целый мир, но они создали свой собственный, в который не пускают ни единую душу. Намджун снова опускается на все четыре лапы, позволяя Чимину слезть. Тот лишь как завороженный плетется к домику, поднимаясь по двум деревянным ступеням на крыльцо, вдыхая полной грудью, — яркий запах древесины проникает прямиком в легкие, приятно обволакивая их. Пак останавливается перед двухметровой входной дверью, не решаясь дотянуться до висящего над ней ветряного колокольчика, который прячет небольшой запасной ключ не веревочке. Чимин оборачивается, чтобы попросить альфу скорее принять облик человека и помочь открыть, потому что самому как-то уж слишком волнительно, когда перед носом омеги возникает вновь обнаженная упругая грудь Намджуна. Ким без слов все делает за ведьму, открывает дверь нараспашку, пропуская любимого вперед. Весь дом пропитан свежестью, нотами благородных пород деревьев, из которых вырезаны колонны в доме, лестница на второй этаж, стены, двери, рамы окон. Само помещение довольно тусклое, здесь мало естественного света, однако все вокруг окунает в ощущение уюта. Перед парнями открывается вид на гостиную, по левую сторону которой стоит длинный диван с раскиданными после последнего раза на нем подушками и пледом. Рядом с ним — пара кресел по разным сторонам, а напротив дивана — камин из кирпичной кладки, труба которого тянется к самому потолку. По правую сторону гостиной стоят книжные шкафы, небольшой рабочий стол, расстелен белый пушистый ковер из искусственной шерсти. Гостиная отделена широкой аркой, за которой находится небольшая кухня с деревянным столом, шестью стульями, гарнитуром, с заставленными столами для готовки всякой техникой и принадлежностями. Здесь чисто, просторно, в этой комнате больше света за счет большего количества окон. С кухни ведет лестница наверх, а перед ней дверь в первую ванную комнату. Наверху же всего две комнаты — спальня и еще одна ванная, а вторую половину этажа занимает просторный балкон, на котором Чимин в летнее время любил загорать, заниматься йогой и пилатесом. — Нам обоим нужно в душ, — напоминает Намджун, закрывший за ними дверь и потянувшийся к плечам юноши, чтобы снять рюкзак и кинуть его куда-то в угол гостиной. — И постирать твою одежду. Ты изрядно повалялся в грязи, — смеется альфа, вырывая Чимина из трепетных мыслей о прекрасных временах, заставляя развернуться и хлестко шлепнуть ладонью по татуированной груди волка. Душ они принимают по очереди, потому что это все еще домик в лесу, а не пентхаус в центре одного из городов. Здесь все не так просто. Сначала Намджуну пришлось раздобыть себе одежды из старых собственных шмоток, что он оставил в гардеробной Чимина. Потом пришлось еще и дров наколоть, да побольше: для камина, отапливающего дом, и для печи, которая греет воду в бойлере. Электричество работает здесь на бензинном генераторе, потому еще и его пришлось залить, завести. Пока альфа копался со всей этой сложной системой дома, Чимин решил поискать хоть какие-то продукты, ведь время к ночи подходит. Правда, кроме мясных консервов, пока еще не пропавших, ничего другого и не удалось найти, ведь здесь никто не живет на постоянной основе. После ужина, когда дом стал чуть-чуть прогреваться, Чимин ускакал в душ первым, за ним и Намджун принял все водные процедуры. Выйдя из ванной на втором этаже, Ким отправился прямиком в спальню, найдя там распластавшегося на большой постели омегу, который явно ждал скорейшего возвращения любимого. Это можно прочесть по играющей на лице принца улыбке, по блестящим в тусклом освещении прикроватной лампы рыжеватого оттенка ведьмовским глазам. По тому, как омега ползет к изножью кровати, встает на колени и тянется к вороту махрового халата, начиная его спускать к плечам, открывая ключицы и шею. Намджун закрывает за собой дверь спальни, чтобы пожар, который они будут разводить этой ночью на постели, не распространился по всему дому и не сжег его. Он придерживает полотенце на своих тазовых костях, уверенно подходя к изголодавшемуся омеге. Его большие ладони тут же тянутся к красивому стройному телу: одна хватает за подбородок и слега болезненно сжимает его, заставляя Чимина тянуться выше, встречаясь с губами волка. А вторая ладонь ныряет под мышку, располагаясь между лопаток парня, надавливая на спину так, что тот вынужденно падает на широкое, влажное и разгоряченное после душа тело альфы. Чимин своего страстного голодания совсем не скрывает, упираясь ладонями в талию волка, чтобы окончательно не упасть, он очень скоро опускается ими ниже, наглым образом вцепляется в банное полотенце и резким движением срывает его с бедер альфы, желая вновь видеть пах и татуировки на ногах. Намджун в долгу не остается, лишь довольно хмыкает и рывком тянет ворот чужого халата ниже, заставляя ткань сползти к локтям и обнажить подтянутую грудь юноши. Пока горячие губы ведьмы жадно впиваются в грудь, пресс и кожу вокруг паха, помечая каждый сантиметр собственной слюной, оставляя розоватые следы от засосов, Ким вновь нападает на красивую, сильную шею Чимина, исследуя ее собственными губами, зубами царапая выпирающие жилы, оттягивая тонкую кожу, прислушиваясь к громким выдохам омеги. Волк хватает ведьму под ягодицами, позволяя обхватить свой торс ногами. Намджун, держа на весу Чимина, упирается коленом в постель, довольствуясь этими поцелуями, словно кошачьими ласками: такими короткими, теплыми, нежными и в какой-то мере скромными. Принца разрывает одновременно страсть и смущение из-за долгой разлуки, непривычности снова быть вместе, дотрагиваться друг до друга, ласкать и прижиматься к любимому. Омега так очаровательно поскуливает, повисая на шее и торсе парня, словно коала, пальцами пытаясь крепче ухватиться. А когда понимает, что начинает сползать, когда Ким ослабляет хватку, вскоре кидая на подушки, Чимин издает протяжное хныканье, оказываясь припечатанным к прохладным простыням, с взъерошенными светлыми прядями волос, почти полностью развязавшимся халатом, что уже не скрывает даже самые интимные места омеги. Чимин взглядом молит, руками тянется к волку, чтобы скорее вернул это тепло между ними, вновь оказался рядом, продолжил ласкать. Однако Намджун не спешит, наслаждается этим отчаянием в глазах напротив, наблюдает, как тело под ним извиваться начинает. И он бы вечность на такого омегу глядел, правда, тот всегда был непослушным, самостоятельным и капризным. Ким просто не может позволить юноше трогать собственное тело, не сегодня, потому сводит руки принца вместе и заводит их за голову, не удерживает, а лишь дает понять, чтобы они продолжали там и лежать, чтобы омега подчинялся без настойчивости и грубости. Ведь все, что видит альфа перед собой, этой ночью принадлежит лишь ему одному. Лишь северный волк имеет власть над телом, душой и сердцем своей белой ведьмы в часы царствования серебристого полумесяца на сине-черном небосводе. Пак натурально вздрагивает и даже протяжно пищит, когда нависающий над ним парень разводит его ноги и немедля, но осторожно прикасается к повлажневшему анусу, начавшему выделять естественную смазку. Чимин больше полугода ни с кем не спал, потому вся эта агония их только-только нарастающей страсти и бесконечной любви пронизывает его волнами удовольствия от всего лишь-то коротких и незначительных прикосновений. Будем честны, принц не то что не спал ни с кем, он даже себя и не трогал, не прикасался к кольцу мышц, не ублажал себя там. Пусть весь его образ для окружающих — это крепкий храм похоти, разврата, высокомерия и абсолютной уверенности, то для Намджуна он просто преданный, до одури чувствительный, нежный и моментами плаксивый мальчик. Только в их спальнях он становится полностью беззащитным, потому что защищаться-то и не от кого, стена тут же разрушается, ведь рядом он — любовь всей его жизни, самый главный смысл все еще оставаться на этой земле. Ни трон, ни богатства и власть, что пророчат ему все вокруг, не мотивирует его жить так, как мечтательная мысль о собственной семье с Намджуном. Доказывать, что Чимин плаксивый, не приходится, особенно когда в его тело проникает первый палец Кима. Омега ощущает это растяжение внутри, легкое чувство дискомфорта и наполненности. Постанывает каждый раз от того, как ноготь альфы будто нарочно задевает чувствительные стенки. Ведьма правда пытается отвлекаться на что-то кроме всего-навсего пальца Намджуна, но тот ситуацию совершенно не облегчает, когда второй ладонью начинает гулять по разгоряченному телу, сжимая то талию, то бедра, оставляя везде розоватые пятна от давления подушечек пальцев, опускаясь к истекающему члену, прежде отбрасывая в стороны концы ремешка халата, начиная ласкать твердый орган омеги. И когда Намджун вдоволь насыщает свои глаза этим зрелищем, где его любовь, его прекрасная, в эти минуты по-особенному очаровательная ведьма не скрывает своей жажды и слезно молит скорее заполнить всю его душу, тело, вновь стать светочем его жизни, тогда альфа решает вновь наклониться и поймать покатившуюся к виску слезинку собственными губами. Он размазывает влагу по всей щеке Чимина, зацеловывая каждый миллиметр бархатной кожи, опускаясь все ниже и ниже к требовательным, что-то постоянно и неразборчиво шепчущим губам, ловя их. Ким в этом поцелуе чувствует все: раскаяние, боль, подтверждение тому, что любимый правда скучал, раз даже руки, лежащие над головой, решил без разрешения на движения все же скрестить на шее волка. Комната наполняется протяжным, неожиданно сладким стоном омеги, когда Намджун добавляет еще один палец, начиная уже более настойчиво и уверенно повелевать над телом горящего в его руках парня. Чимин сам насаживается на фаланги, ерзает задницей по постели, метается как голодный зверек, которому по маленькому кусочку дают долгожданную пищу. Невыносимо все это терпеть, слишком медленно. Это похоже на какое-то издевательство. Он долго ждал, чтобы сейчас плавиться от мучительной истомы. Ему хочется всего и сразу, хочется грубо и мягко одновременно, быстро и тягуче медленно, страстно и равнодушно. Хотя последнее слово явно не про них. Чимин и Намджун просто не знают, что такое «равнодушно», когда дело касается их любви. Это просто невозможное, недопустимое что-то. Они не были равнодушными друг к другу, даже когда поссорились, даже когда месяцами ходили и глядели друг дружке в глаза с явной обидой и легким презрением. Даже тогда они не были равнодушными, потому что за всей этой вершиной айсберга покоилась многолетняя любовь, не заканчивающаяся под напором жестокой реальности. Чимин превращается уже так скоро в измученную куклу, что буквально повисает на руках волка, когда тот невысоко приподнимает его за спину, стягивает халат и отбрасывает за пределы кровати, укладывает безвольное существо обратно на простыни. Омега не понимает, в какой момент его анус начинает растягиваться. Он совершенно потерялся во всех этих нахлынувших смертельной волной лавы ощущениях, что не успевает морально подготовиться, вскрикивая так оглушающе, меняя этот болезненный крик на хриплый стон. Чувствует, как внутри начинает заполняться горячим и толстым членом альфы, руками снова прижимает его к себе, а сам смотрит только в потолок, устало моргая, наблюдая за этими плывущими кругами. — Я так виноват перед тобой, — слышит Чимин на ухо между поцелуями Намджуна, что он оставляет по линии челюсти омеги. И будто эта фраза заставляет его ненадолго вынырнуть из водоворота блаженных ощущений и чувств. — Что ты… — хрипит ведьма. — Что ты такое говоришь? — насильно оттягивает от своего лица альфу, чтобы взглянуть в его глаза. — Я говорил самые ужасные слова в твой адрес, опускался до оскорблений и унижений, до грубости к тебе, — Намджун, застрявший в этой теплой ловушке чужих ладоней, смотреть на любимого не решается, отводя в сторону взгляд. Ему стыдно. Да так стыдно, что хочется сгореть этой ночью в пожаре их любви и больше никогда не возрождаться. — Намджун, я, зная правду, говорил слова не лучше, — напоминает омега. — Я отвечал на твою агрессию, хотя сам же и виновен во всем. — Нет, не надо так, — Намджун переводит глаза с подушки прямо на Чимина, сверкая недовольными синими сапфирами. — Он ответит за все, — ему даже уточнять не нужно, о ком речь, даже имя его не хочется произносить, но омега понимает, о ком речь. — Я не хочу это обсуждать, пожалуйста, заставь нас обоих забыть обо всем этой ночью, — принц вновь тянет на себя волка, впиваясь в губы с новой порцией отчаяния и мольбы, позволяя паре слезинок скатиться по вискам и впитаться в блестящие пряди. И если поначалу Намджун вел себя не совсем уверенно, ощущалась его вина и будто мысли о незаслуженности того, что имеет. То чуть позже все это начало сходить на нет, особенно после того, как Чимин открыто давал понять, кому он принадлежит, кричал и стонал о своих чувствах, молил о большем, о том, чтобы секунды превращались в минуты, минуты в часы, а часы в вечность. Чтобы этот момент никогда не смел заканчиваться. Омега напоминал о том, что было полгода назад, о том, что они пережили вместе за эти годы, о том, какую любовь создали. Никакие оскорбления, сказанные под действием обид и чувства предательства, не способны разрушить то, что они воздвигли. И ни одно существо больше не встанет между ними. Вот о чем говорят прикосновения Чимина, его поцелуи, его взаимность на каждый толчок альфы. Их ночь началась со слез, с извинений, с аккуратности и плавности. Постель уже полыхала в огне, когда они только начали, но теперь этот огонь будто превратился в самый настоящий вселенский пожар, который не остановить. Потому что стадия напоминаний о принадлежности прошла, стадия зализывания ран тоже. Теперь началась та самая стадия, когда они не просто шепчут о том, что верны друг другу, теперь они буквально кричат о превосходстве друг над другом. Теперь толчки Намджуна стали грубее, быстрее, теперь нет тех нежных поцелуев, залечивающих раны, потому что и ран-то больше не осталось. Теперь волк рычит, закатывает от удовольствия глаза, вбивается в податливое тело, создавая звуки шлепков кожи, Чимина заставляет прервать свой монотонный стон на ритмичные вскрикивания, наслаждается этой ночью их жарким примирением, запахом своего омеги, который проник уже везде: в ноздри, в легкие, завязав сладостью всю грудную клетку, в самое сердце. Теперь Чимин навстречу бедра поднимает, чтобы альфе было удобнее его трахать, впивается ногтями в запястья рук своего парня, что крепко держат омегу за талию, насаживая на собственный пульсирующий внутри ведьмы член. Скулит так, будто у него течка, все требует еще и еще, грубее, быстрее, с нотками приятной боли. Собственное лицо превращается в очаровательное полотно из слез, капель пота, румянца на щеках. Губы то кусает, то закрывает и открывает, как рыбка, непонятно чего желающая. Чимину хочется одновременно сгореть как можно быстрее и не сгорать никогда, оставаясь в этом подвешенном состоянии между постоянно повышающимся напряжением и ожиданием скорейшей разрядки. Когда омега кончил себе на торс, Намджун еще даже близко не приблизился к собственному удовольствию. И мало того, что он не дает Чимину расслабиться и прийти в себя, так еще и неожиданно выходит из чувствительного нутра, переворачивает парня как тряпичную куклу, не имеющую возможности и сил сопротивляться, подтягивает за бедра к себе ближе и вновь резко и глубоко входит, вырывая из любимого очередной громкий крик блаженства, который был бы слышен всему району, если бы они находились сейчас где-нибудь в городе. Чимину лишь остается крепко держаться за простыни, подушки, одеяла: все, что попадется под руку, и молиться, что у него не откажут ноги, а позвоночник не рассыплется. Намджун с таким остервенением насаживает его на истекающий толстый член, попадающий по всем чувствительным точкам внутри омеги, что Чимин не успел прийти в себя после яркого оргазма, которым ему толком не дали насладиться. Альфа готов кончить только от этой идеальной линии и изгибов спины, подтянутого стройного тела принца, от того, как Чимин судорожно ищет, за что удержаться и не свалиться. Ким готов кончить лишь от того, как омега размазывает собственные слезы и слюни, стекающие с открытых полных, искусанных губ по простыням. Но что становится действительно последней каплей для его контроля оргазма, так это то, как омега одной рукой держится за постель, а вторую заводит за спину и на ощупь находит ягодицы Намджуна, ногтями впиваясь в кожу, надавливая на них. Чимин мог бы поклясться, что в эти минуты был готов расстаться с жизнью, потому что умереть в руках любимого, на пике повторного блаженства, — его личный извращенный Рай. У ведьмы даже глаза начинают ярче блестеть, янтарный оттенок загорается так же, как у волка вместе с протяжным и по-настоящему пугающим рыком переливаются сапфировые радужки. Все тело омеги содрогается, он все старается слезть с члена альфы, пальцами пытаясь оттолкнуть торс волка, но тот еще настойчивее и грубее вбивается, не давая Чимину никаких поблажек. По комнате разносятся писки и жалкие всхлипы, рычания и шипения, когда наконец оба достигают долгожданной разрядки. Когда Намджун кончает глубоко в парня, делая последний, особенно дикий толчок, на пару с омегой закатывая глаза.🌙✨🩸
Приятная тяжесть ложится на веки Чимина, когда в его янтарных глазах отражаются красивые языки пламени. На лице застыла довольная улыбка, так и кричащая о разливающемся внутри счастье. Они с Намджуном спустя час после того, как пришли в себя, привели более менее в порядок собственные тела, решили спуститься на первый этаж к теплу камина поближе, развалившись на диване. Альфа упирается спиной в подлокотник, а омега расположился на его торсе между разведенных сильных бедер волка. Они лежат абсолютно голые, дают телам возможность отдохнуть, мышцам расслабиться, а крови в сосудах растечься равномерно. На дом опустилась полнейшая тишина, прерываемая лишь любовными вздохами парней, треском поленьев в камине. За окном слышатся сверчки, волчий вой — музыка опустившейся на королевство ночи. Парни наслаждаются этим временем, впитывают каждую секунду, прислушиваются к каждому звуку, дыханию любимого, считывают каждое прикосновение, эти ленивые поглаживания, жар чужого тела. Запоминают эту ночь в самых мельчайших деталях, чтобы в последующие дни желать сюда вернуться — в это воспоминание. Чимин слышит за спиной громкий выдох, а потом чувствует запах дыма: Намджун расслабленно, в свое удовольствие тянет сигаретку, пока вторая его ладонь гуляет по плоскому животу омеги. Ведьма поднимает голову и тянется за скруткой, которую так любезно подносит к его губам альфа, наблюдая за ярче разгорающимся кончиком сигареты. Пак выдыхает едкий дым куда-то в потолок, после облизывая губы. — Вина бы, — хрипит омега, разглядывая стены, слыша утвердительное, ленивое мычание позади. — Хотя… — задумчиво тянет, поднимаясь с чужого торса. Чимин встает с дивана и направляется в сторону кухни под любопытный взгляд своего парня, что не сводит глаз с голой, подтянутой задницы принца. Омега скрывается за углом и издает звуки открывания шкафов, шум кастрюль, которые как-то явно небрежно переставляют с места на место. — Нашел! — довольно выбегает обратно в арку между гостиной и кухней, показывая Намджуну темно-зеленую стеклянную бутылку с бордовой жидкостью. — После моего дня рождения осталась, я припрятал ее до лучших времен, — сияет омега и убегает обратно, снова открывая шкафчики, но уже, кажется, выдвижные, рыская среди приборов, находя штопор. Намджун лишь усмехается на это и снова откидывается на подлокотник, продолжая лениво покуривать, стряхивая пепел в стеклянную пепельницу на полу у дивана. Ему вдруг так хорошо и спокойно становится на душе. Кажется, он не испытывал ничего похожего раньше. Внутри ощущение полной безопасности, гармонии, вечности. Нет переживаний, что это время закончится, наоборот, кажется, будто теперь их ждет бесконечность. Его внутренний зверь тоже затих: насытился всеми этими чувствами и уснул, зная, что теперь его не потревожат, ведь рядом белая ведьма, которой он будет служить до конца своих дней. Ведь эта самая белая ведьма, возвращающаяся с кухни, сияющая своей белоснежной широкой улыбкой, держащая в руках бутылку, теперь никогда его не покинет — он уверен. Есть вот стойкое ощущение того, что больше горя они не познают. Чимин плюхается обратно на бедра Намджуна, седлая его. Глядит хитро, губы облизывает, перед тем как присосаться к горлышку бутылки, жадно глотая обжигающее внутренности вино. Он полностью игнорирует или же специально делает так, что несколько капель оказывается мимо рта, стекающими по подбородку на его грудь. Отчего волк, наблюдающий за ним, хрипло усмехается, тушит сигарету, а затем отбирает бутылку из рук ведьмы, резко прижимая к себе за поясницу. Намджун делает пару коротких глотков, отставляет бутылку куда-то на пол и присасывается к левому соску омеги, слизывая остатки бордовой жидкости, вырывая из него тихий, но протяжный стон вперемешку с каким-то зловещим смехом. Чимин чувствует свое превосходство над волком, над его сердцем и душой. Он повиливает им, заставляет быть зависимым, трясущимся от жажды прикосновений и поцелуев. Правда, омега такой же зависимый и от Намджуна, такой же подчиняющийся его любви, отдающий в волчьи лапы ведьмовское сердце с инициалами своего хозяина. Чимин точно так же жаждет альфу, в волосы пальцы запускает, грубо сжимает их и не дает отстраняться от груди, ерзать начинает на бедрах, распаляя в них обоих новые волны возбуждения. — Я хочу дать клятву тебе, — внезапно почти шепчет Чимин сквозь свои стоны, откидывая голову от блаженства пухлых губ на собственной коже и чувствительных сосках. После этих слов Намджун вынужденно останавливается, отрывается от любимого тела и поднимает глаза к лицу омеги, хмуря лоб. — Ты о… — Да, — не дает Киму договорить, встречаясь с ним глазами. — Ты бы хотел обменяться клятвой со мной? — Да, — так же уверенно отвечает волк, взглядом так и крича о своих серьезных намерениях. Клятва — это не просто обещания, которые дают люди друг другу. В их мире это своеобразный ритуал, чаще всего проводимый между любящими существами. Однако клясться могут не только в вечной любви и преданности, но и выполнить какие-либо обязательства. Чимин же говорит конкретно о той самой клятве, которую приносят партнеры друг другу. Мало кто помнит об этом ритуале, ведь клятву не приносил уже никто более трехсот лет, о ней известно лишь из книжек по теории магии. Клятву не запрещено никому приносить, правда, на это никто не решается. Дело в том, что это не просто слова, которые можно нарушить и получить в наказание лишь чувство стыда в лучшем случае, если имеется совесть. Нет, здесь наказание — собственная жизнь. Предать — значит распрощаться с жизнью. Поэтому никто не спешит клясться друг другу в преданности, особенно когда в каждой второй семье оказываются предатели, уходящие к Изгоям, когда семьи раскалываются, дети остаются сиротами, а родители — обозленными на весь мир, теряющими своих супругов. Сейчас не то время, когда их народ беспрекословно верен, честен и порядочен. — Я хочу, чтобы меня забрала смерть, если когда-нибудь решусь по-настоящему предать тебя. Я хочу, чтобы меня забрала смерть, если ты погибнешь. Мне нет смысла жить без тебя на этой земле, — Чимин ласково обнимает лицо Намджуна, смотря на него с безграничной любовью в янтарных глазах. — Я хочу, чтобы меня забрала смерть, если не уберегу тебя. Не будет мне жизни, если твоя кровь будет на моих руках, — хрипит Намджун, а руки его только плотнее обвивают талию омеги, крепче к себе прижимая. — Я предлагаю заключить клятву после состязания. Ведь если кто-то из нас на нем… — слово «погибнет» вертится на языке, однако смелости произнести его не хватает. — Это будет не совсем справедливо, правда? — Никто не погибнет на состязании, не говори ерунды, — злится альфа, легонько шлепая омегу по ягодице. — Мы не знаем, что нас там ждет, не знаем, на что будут способны те, кто окажется в команде нападения. — Убийства во время состязаний запрещены, таких участников, если они дотянут до конца и не сдадутся, казнят, ты ведь знаешь. — Знаю, но меня гложут некоторые подозрения. Понимаешь, я чувствую, что что-то не так будет, — поджимает губы Чимин, тут же оказываясь в успокаивающих объятиях волка. — Все будет хорошо. Я буду рядом с тобой, мы пройдем состязание, взойдем на престол, обручимся и принесем клятву, — широкие ладони Намджуна успокаивающе поглаживают дрожащую спину омеги, а губы оставляют свой след то на плече принца, то на шее, медленно забирая все страхи Чимина.🌙✨🩸
Следующее утро у влюбленных начинается с обеда, потому что всю ночь они не могли оторваться друг от друга, все ласкались, занимались любовью, разговаривали обо всем. Чимин признался в том, что произошло в лесу, рассказал все до последнего слова, поделился тайной и переживаниями по поводу своей гибридности. Намджун слушал его долго и внимательно, не переставал гладить обнаженные плечи, успокаивать прикосновениями, все целовал да обнимал, заботливо гуляя ладонями по теплой коже. Особых вопросов не задавал, потому что было ясно, что Чимин и сам на многое ответов не знает. Омега рассказал и события последних месяцев: все самые свежие и не очень сплетни, они поговорили о друзьях, о родителях, о последних новинках фильмов и сериалов, обсудили книги, которые успели прочесть, поговорили и о будущем, о настоящем, снова извинялись, снова любили друг друга, снова сгорали в агонии их страсти, а потом снова говорили, говорили и еще раз говорили. Так и прошла их ночь, закончившаяся для них лишь ближе к крику первых петухов. Чимин проснулся позже, спустился на кухню, чтобы хоть что-то приготовить, правда, его сильно опередил Намджун, уже успевший поохотиться, поймать небольшого кролика, разделать на улице, чтобы трупный и мясной запах не пропитывал древесные стены, и даже начал его готовить. — Ну и вонища, — морщит сонный нос омега, подходит к любимому, чтобы обнять его, обвивая своими руками торса, а подбородок кладет на плечо, поднимаясь на носочки, чтобы заглянуть в сковороду. — Первый же и схомячишь все, — усмехается Намджун, лопаткой перемешивающий мясо. И пока омега приводил себя в порядок, принимал все водные процедуры, смывал теплой водой сонливость, усталость после вчерашней ночи, альфа успел доделать свое блюдо, накрыть на стол. Правда, обед у них больше выглядел как трапеза дикарей: одно лишь соленое и более менее пряное от имеющихся на полках специй мясо, никаких овощей и гарнира. Ну волку такое только по душе, они фанаты мяса да побольше. А вот Чимин не особенно-то был поначалу в восторге. Пока не попробовал первый кусочек нежнейшего филе, пропитанного натуральными соками, щедро поперченное и посоленное. Намджун всю ночь не отлипал от его сосков, все лизал и царапал их, выуживая из ведьмы стоны, так теперь снова начал мучать, но уже вкусовые сосочки. — Я сейчас кончу, — закатывает глаза Чимин, словно голодный зверь, нападая на горячее мясо под смех альфы. — Не подавись, главное, — довольно ест парень, наблюдая за красивым лицом омеги, что правда выглядит сейчас словно на пике удовольствия. Чимин не из тех, кто сидит на модных диетах, ведет супер здоровый образ жизни, поэтому его правда можно купить едой, какой бы она ни была — главное, чтобы было вкусно. — После обеда будем собираться и возвращаться в академию. Дольше оставаться нельзя. — Умеешь ты испортить мне день, — хмурит брови принц, обиженно накалывая следующий кусок мяса на вилку, отправляя его в рот. — Не переживай, трахать я тебя буду и в академии, — Чимин резко поднимает голову, прожигая волка огненным взглядом, взмахом руки отправляя в лицо смеющегося шутника лежащее на столе кухонное полотенце. Как Намджун и сказал, после обеда, приведя дом в порядок, собрав вещи, они отправились в путь. Чимин, правда, все то время, что они готовились к возвращению, ныл и прилипал к альфе с просьбами остаться еще на день, но волк был непреклонен, в конце концов выйдя из себя из-за этих капризов, строго приказал не приставать к нему. И принц не обижается, он понимает, что их и так накажут, но, если они будут оттягивать возвращение в академию, это наказание может стать еще хуже, чем сейчас. Прибыв в академию, как они и ожидали, их сразу же хватают солдаты королевской армии и ведут на самый верх одной из башен. Парни не сопротивляются, они понимают, что эти сутки происходило в королевстве, ведь пропало сразу два наследника, которых никто не видел и не слышал. Об их пропаже или, вернее сказать, побеге не знает только ленивый. Возможно, эта весть уже даже до Изгоев добралась. Чимина и Намджуна ведут прямиком в большой кабинет директора академии, где находятся уже все три правителя, прожигающих их ненавистными взглядами. Сейчас перед парнями не просто их родители, сейчас те, кто будет отчитывать их уже как безрассудных, безответственных наследников, граждан и студентов, которые обязаны подчиняться законам не только их государства, но и академии. — Где вы были? — рычит Мари, опираясь ладонями о рабочий стол директора, который стоит в стороне. Аудульв и Эйнар сидят в креслах у книжных стеллажей, не решаясь вмешиваться. — В лесном домике, — смело отвечает Чимин, отпихивающий от себя руки держащих его стражников, грозно смотря и на тех, кто держит Намджуна под локтями, головой приказывая им отступить. Те слушаются. — Ах, в лесном домике?! — истерично смеется Мари, разводя руки в стороны, переглядываясь со своими не разделяющими его веселье коллегами. — Ну да, мы с Намджуном мирились, — Чимину очень хотелось бы заменить слово «мирились» на «трахались», только чтобы позлить и повеселиться, но, кажется, ни Мари, ни директор, ни двое других правителей эту шутку не оценят. Не сейчас. — Я за вас с Намджуном очень рад! — кричит верховная, хлопая по столу ладонями, снова опираясь об него. — Пап, пожалуйста, назначь нам наказание и отпусти, мы с дороги устали, — закатывает глаза омега, будто бы специально раздражая родителя. — Твоей наглости нет предела! — взрывается Мари, отталкивается от стола и скорее обходит его, направляясь к Чимину. — Ты думаешь, отделаешься какими-нибудь внеучебными работами? Думаешь, походишь на дополнительные занятия, уберешь классы и будешь прощен? — снова нервно усмехается Мари, останавливаясь прямо перед сыном. — А разве нет? Ты придумал наказание строже? — Зачем ты нарываешься? — вдруг хмурится верховная, складывая руки на груди. — Потому что я счастлив, папочка! — радостно улыбается, хватая родителя за плечи, встряхивая его. — А еще потому, что я выхожу замуж за Намджуна! — Что? — у Мари аж глаза округляются, а взгляд перебирается с сына на альфу, стоящего рядом. — Я не делал тебе предложения еще, — усмехается Намджун, который в принципе так же спокоен, как и его любимый. Им правда не дадут каких-то ужасных наказаний. По сути, всевозможные Мари перечислил. — Мне и не нужно, я сам тебе его делаю, — хмыкает Чимин, поворачивая голову к волку, вздергивая подбородок. — Не бывать этому, — строго вмешивается Мари и возвращается к столу директора. — Я у тебя разрешения и не прошу, папочка, — усмехается омега, выводя этой нахальностью родителя. — Да и почему не бывать? Не вы ли хотели, чтобы Намджун был всегда рядом со мной? — глядит теперь не только на папу, но и на Аудульва. — Кто-то из вас его даже мне на хвост решил посадить, нянчиться со мной приказал. — Сначала состязание, а потом можешь делать что хочешь, — заметно успокаивается Мари, понимающий, что сын просто опять хочет поиграть на эмоциях. Верховная не позволит ему этого. — А может, я сейчас замуж хочу! — ерничает омега. — Успокойся уже и замолчи, — не выдерживает Намджун, закатывая глаза. — Мы приносим свои извинения, Ваше Величество, — волк низко кланяется и дергает Чимина за запястье, чтобы повторял за ним. — Мы совершили серьезную ошибку, ослушались и заставили вас всех переживать, — продолжает альфа, не отпуская Пака и не давая ему выгнуться обратно. — Встаньте, — приказывает верховная взмахом руки. — Я ожидал такого от своего сына, но не от тебя, Намджун. Ты сильно меня расстроил. — Все, что я могу, это лишь оправдываться своими чувствами к Чимину. Я не смог совладать с собой и не поддаться соблазну. — Да, Чимин может оказывать дурное влияние, — хмыкает Мари, наклоняет голову вбок, задумываясь. — В общем так, — начинает громко, — вы оба в течение следующего месяца будете раз в неделю помогать в конюшне академии и до конца учебного года работать, когда требуется, в библиотеке. Если бы у Чимина был не такой длинный язык, то я бы сократил тоже до месяца, а так, Намджун, будет причина для тебя лучше его воспитывать, — довольно улыбается, когда замечает на лице своего ребенка недовольство. Чимин любит лошадей, хорошо умеет ими управлять, но вот убирать за ними терпеть не может. — И еще одно, — поднимает палец вверх, не давая студентам говорить, — как и требуется по уставу академии, вы будете самыми последними тянуть оставшиеся бюллетени на состязании, — это наказание может показаться плевым, но проблема в том, что оно весьма опасно. Это значит, что тянуть свою команду: нападения или защиты, они будут теперь самыми последними, конечно, если за оставшиеся месяцы не найдется тех, кто провинится еще серьезнее, чем они. Мари поджимает губы и недовольно качает головой, встречаясь с Чимином взглядами. В положении младшего Пака самое последнее, что стоило делать — нарушать законы и устав, но верховная просто не может поступить иначе, особенно когда рядом директор и двое других правителей, один из которых обязательно потребовал бы справедливости. — Теперь можете идти, — взмахом руки требует студентов удалиться. Намджуна и Чимина проводят на выход из кабинета солдаты королевской армии, захлопывая за ними дверь. — Язык твой, а получаю нагоняй я, — бубнит под нос Намджун, позволяя Чимину притянуть себя для объятий. — Ну папа же сказал: теперь у тебя есть мотивация лучше меня воспитывать, — играет бровями омега, закусывая губу. — Выпороть бы тебя, — вздыхает альфа, оставляя долгий, но не глубокий поцелуй на персиковых губах парня. Пусть их и наказали, да так, что мало не показалось, им все равно настроение это не испортило. Ничто теперь не заставит их грустить, только смерти это подвластно. Ведь отныне они стали сильнее, увереннее. Даже последнее место в рейтинге не страшит их. Кому действительно стоит бояться — это остальным выпускникам. Ведь союз Намджуна и Чимина на состязании будет представлять огромную угрозу для всех, их будет тяжелее победить, ни у кого со своими партнерами нет такой связи и полного понимания, как у них, — это их главный козырь. Теперь они вместе против всего мира, огромная снежная лавина, несущаяся со скоростью света, которую не остановить.