Wicca

— Так, значит, вы правда помирились? — все еще с ноткой сомнения интересуется Тэхен, идущий по правую руку от Чимина вдоль длинного коридора замка. — Даже если бы я хотел солгать, мое лицо и тело выдают правду, — самодовольно усмехается омега, гордым взмахом головы убирая спавшую на глаза челку, и поправляет длинную лямку от сумки на плече. — Оно и видно: кожа засияла сразу, зубы заблестели, губы, как у наевшегося кота, до ушей растянулись в улыбке, — выгибает бровь Юнги, что идет по левую руку от белой ведьмы. — Детка, когда тебя трахает самый могущественный белый волк во всем королевстве, у тебя не только кожа будет сиять, у тебя ноги начнут подкашиваться только об одной мысли о нем, — хмыкает Чимин, искоса поглядывая на вампира, продолжая улыбаться и не давать огню любви в своих янтарных глазах угасать. — Наконец-то вернулся мой похотливый принц, а то сидел такой серый и тоскливый за своими книжками, — по коридору вместе с шагами разносится тихий хлопок лопнувшего воздушного шара, который Тэхен сделал из мятной жвачки. — И да, Намджун не самый могущественный. — Самый! — тут же перебивает друга Чимин, резко поворачивая до этого задранную голову в сторону Тэхена. — До состязания остались считанные месяцы, и он точно займет место своего отца. Дорогой, пойми, это не я ему нужен для победы, а он мне, — усмехается Пак, снова взмахивая волосами, возвращая голову в прямое положение, продолжая вышагивать по пустому коридору вместе с друзьями. — Но ему об этом ни слова, ясно?! — взмахивает пальцем в воздухе в сторону Тэхена, как бы предупреждая давящихся от смеха парней. — Пусть думает, что он мой щенок, который не проживет и дня без своего хозяина, — снова давит свою нахальную лыбу, сужая глаза, словно хитрая лисица. По пустому коридору разносится хриплый смех, смешиваемый со стуком каблуков челси, красующихся на стройных ногах Чимина, звона цепочек и глухого стука массивных подошв на почти одинаковых ботинках Юнги и Тэхена, которым приспичило покупать похожие модели, чтобы, видимо, давать понять окружающим таким забавным способом, что они друзья не разлей вода. И пока двое ведьм продолжают между собой словесную перепалку, один другому доказывая, что Намджун могущественен во всех местах, Юнги внезапно улавливает вампирским слухом какие-то крики и шум толпы далеко-далеко в конце коридора. Омега хмурит брови и пытается понять, откуда конкретно исходит шум, не сразу замечая между дальними колоннами и оконными рамами из камня массовое скопление народа на небольшом поле с короткой газонной травой, которое соединяет между собой корпусы академии. — Тихо, смотрите! — шикает на друзей Юнги, показывая куда-то наискось, где заканчивается коридор и виден выход на это самое поле. Чимин и Тэхен сначала смотрят на друга, а потом прослеживают за его взглядом, чтобы понять, о чем он говорит. — Что там происходит? — теперь и Ким хмурится, стараясь присмотреться и понять, чего это студенты столпились на улице. — Идемте, — инициативно приказывает Чимин, ускоряя шаг, чтобы скорее посмотреть, в чем же дело. Когда парни чуть ли не бегом преодолевают расстояние до арки, ведущей на поле, они все так же не могут рассмотреть, вокруг чего все столпились. Каждый из них пытается привстать на носочки, опираясь на чужие плечи, пока Чимину это не надоедает и он решает наглым образом растолкать высоких альф, чтобы протиснуться между ними в первые ряды. За ним, словно мышки, ныряют в толпу Тэхен с Юнги. И когда Чимин оказывается все ближе и ближе к первым рядам, он начинает видеть обрывки происходящего: единственное, что он понимает, это то, что кто-то устроил драку. Ему становится неинтересно, и он даже раздумывает повернуться и протискиваться к выходу, но в последний момент замечает знакомый кусочек татуировки на руке владельца, лица которого он еще не видит. Это ударяет по его сердцу, словно молотом по колоколу, разносящему неприятные волны по всему телу омеги. Чувство тревожности начинает покалывать в кончиках пальцев, а страх заставляет агрессивнее расталкивать окружающих, которые в конечном итоге по инерции выталкивают его на поле. Чимин едва удерживается на ногах и тут же столбенеет от увиденного. Перед ним лежит один из волков в человеческом обличии, лицо которого сильно изуродовано и заляпано кровью, он почти потерял сознание, совершая жалкие попытки оттолкнуть от себя набросившегося белого волка. Если бы это была обычная драка, Чимина здесь не было бы, но тот, кто делает это с беднягой, не кто иной, как Ким Намджун — объект обсуждения друзей минутами ранее. Чимин несколько секунд следит за тем, как расписанные татуировками руки безжалостно колотят лицо и грудь Элиота — волка из стаи. Омега видит эти синие глаза, наполненные животной злостью, горящие ярким голубым пламенем. Он слышит пугающий рык Намджуна, оскалившегося от ярости, стачивающего в порошок сжатые зубы. Первое, что волной окатывает Чимина, — это шок от увиденного. Никогда ранее он не видел ничего подобного в своем альфе, никогда не видел такой гнев внутри, расползающийся буквально по коже белой ведьмы. Глаза от страха наполняются слезами, а когда они скатываются по щекам парня, тот будто пробуждается и срывается к волку. — Намджун, перестань! — набрасывается на парня, что сидит на чужом теле, пытаясь оттащить его. Как и ожидалось, у Чимина это не получается: недостаточно физической силы, чтобы сдвинуть такую внушительную груду мышц, наполненных адреналином и горящим внутри гневом. Тэхен и Юнги почти следом за Чимином вырываются из толпы и попадают в точно такое же состояние шока, когда видят, как их друг вешается на спину Намджуна, который никак не может успокоиться и продолжает лупить по едва держащемуся в сознании Элиоту. Первым приходит в себя Юнги, который подобные картины в своей жизни наблюдал частенько, иногда даже на тренировках, когда вампиры что-нибудь не могли поделить, срываясь во время занятий друг на друге. Юноша подлетает к Намджуну и локтем отталкивает на пару метров заваливающегося от неожиданности волка, которого пытается удержать Чимин. Тэхен успевает среагировать, когда альфа, вновь игнорируя любимого на своей спине, совершает попытки подползти к врагу. Темная ведьма ослепляет Намджуна, вздрагивая и замирая вместе со всей шумящей вокруг толпой от протяжного рыка, от которого, кажется, даже птицы на вершинах лесных деревьев улетают прочь. Тэхена мало что действительно может испугать, он фанат риска, но сейчас омега правда боится, что Намджун накинется и на него тоже. — Верни мне зрение, Тэхен! — кричит на него разъяренный волк, рвущий упирающимися в газон руками стриженную траву. Двигаться на ощупь, слух и запах он явно побаивается, поэтому только смотрит куда-то перед собой, бегая горящими синевой глазами, по факту видя лишь темноту. — Тише, — на ухо шепчет Чимин, машет головой Тэхену, чтобы не смел подчиняться приказу Намджуна, и прижимается щекой к плечу своего альфы, поглаживая грудь, за которую пытается удержаться. — Его нужно в лазарет отнести, — Юнги осторожно осматривает разбитое лицо Элиота, боясь прикасаться к нему. Тэхен переводит испуганный взгляд с Намджуна на студента, лежащего на земле. Он быстро промаргивается, приходя в себя, и садится рядом с другом, легонько отталкивая его, чтобы заполучить больше места для осмотра. Ким поднимает руки над телом волка и медленно плывет ими по воздуху: одной — от подбородка ко лбу, второй — от шеи к паховой зоне, делая параллельно глубокие вдохи и выдохи, будто сканируя Элиота. Ему даже не мешает перешептывание столпившегося вокруг народа, он отлично концентрирует свою силу, не отвлекаясь на раздражители. Сейчас он применяет магию, подвластную белым ведьмам, многие из которых рождаются искусными лекарями. Иметь возможность хотя бы просто узнать уязвимые и больные места пациента — уже большой приобретенный дар для темной ведьмы, тогда как для белых — это заложенная природой способность. — У него сломана ключица, выбита челюсть и переломаны верхние ребра, — с тяжелым сердцем сообщает Тэхен, выдыхая, опуская руки на свои колени, упираясь в них. — Его в медицинский корпус нужно отнести. И как можно скорее, — сморщившись, омега поднимает глаза на изуродованное лицо Элиота. — Какого хера… — слышится чей-то тихий голос, на который Юнги сразу реагирует, поднимая голову. Хосок, пробравшись между любопытными учениками, оказывается таким же прибитым к земле шоком, который испытали омеги. Он всего одно занятие не виделся с Намджуном и собирался встретиться с ним на общей тренировке, совсем не ожидая, что друг успеет без его ведома устроить драку. — Помоги нам, — Юнги не понимает: он сейчас просит своей интонацией или приказывает альфе. — Я сам не знаю, что произошло, — машет головой, будто отвечая на эти вопросы в глазах напротив. Хосок больше не пытается и слова сказать, осторожно присаживаясь на одно колено рядом с почти бездыханным телом волка их стаи, и на пару с Юнги совершает попытки осторожно приподнять Элиота, да так, чтобы не тревожить его раны и не сделать своими необдуманными действиями только хуже. Тэхен в это время, видя, как парням тяжело контролировать свои движения, подскакивает и отходит подальше, дабы не мешать. Его внимание неожиданно привлекает толпа, которая продолжает просто стоять и пялиться на происходящее. И если сначала омега даже не замечал их всех, то теперь, когда он слышит щелчки камер, видит, как кто-то держит телефоны перед собой или, еще хуже, тычет ими в участников события, это тут же выводит ведьму из себя. Ким оборачивается и замечает в глазах Чимина страх, стыд и мольбу о помощи, о защите. Видит, как друг, словно запуганный крольчонок, боится сейчас всех этих существ, которые давят своими взглядами, перешептыванием, мыслями и даже энергетикой. Он все пытается Намджуна укрыть от этих любопытных глаз, прекрасно понимая, что у него не получается, чувствуя эту липкую и доводящую до истерики безысходность, желание провалиться сквозь землю, сбежать далеко-далеко с любимым, от всех проблем, которые разом навалились на их головы. — Если он сдохнет, вы все будете виноваты в том, что вовремя не оказали ему помощь, — рычит Тэхен на толпу, оглядывая ее по кругу. — А те, кто снимает, сам себе подписывает приговор! — омега на мгновение перестает крутиться, цепляясь взглядом за какого-то вампира, взмахом руки заставляя телефон из рук студента вылететь и упасть на газон у носков ботинок. — Помоги им, или я засуну этот сраный телефон в твою узкую задницу! — вспыхивает ведьма, не давая хлестким порывом ветра жертве из толпы нагнуться и поднять свой гаджет. Вампир все же со второй попытки быстрым движением хватает свой телефон, убирая его подальше, с испугом подбегая к Юнги и Хосоку, пытаясь помочь им с раненым волком. К ним присоединяется еще несколько парней, на которых Тэхен бросает предупредительные взгляды, как бы давая понять, что он ведь не шутит и правда засунет в их задницы все, что попадется под руку, если продолжат тупо смотреть и бездействовать. — Остальные пошли прочь! — кричит Тэхен, вызывая сильный поток ветра, который волной хлещет по коже любопытных студентов, вынуждая их с обидой на лицах от прерванного веселья расступиться, пропуская юношей, несущих на руках Элиота. Тело парня совсем не тяжелое, несколько студентов, имеющих сверхсилу, уж точно справятся. Тут дело только в том, что его верхнюю часть туловища нужно держать в горизонтальном положении, чтобы не тревожить переломы, чтобы ребра не повредили внутренние органы, оттого задача усложняется. Тэхен проверяет, аккуратно ли руки парней держат Элиота, ни на что ли не давят, не вредят ли ему; дотрагивается до сонной артерии, чтобы удостовериться, что волк еще жив, и образует пространство, расталкивая руками последних зевак, чтобы студенты могли пройти через арку в коридор. Ким убеждается, что больше им ничего не мешает пройти и быстро возвращается обратно на поляну, подлетая к Чимину. — Ты справишься? — уточняет темная ведьма у друга, аккуратно поглаживая напряженную спину. Он переводит взгляд на Намджуна, ощущая нутром наконец наступившее спокойствие его внутреннего зверя. Чимин только кивает, продолжая обнимать своего любимого, поглаживая его грудь. Последнее, что делает Тэхен, перед тем как убежать за Юнги и Хосоком, это снимает с Намджуна чары, оставляя Чимина с надеждой, что они правда смогут добраться до спальни волка и привести его в порядок самостоятельно. — Давай поднимемся, — осторожно просит Чимин, придерживая любимого за плечи, помогая ему встать на ноги. Омега ни на секунду не выпускает Намджуна, прижимает его к себе, едва ли замечая тяжесть чужого тела. У волка руки трясутся, больше не сжаты в кулаки. Он все рассматривает их и словно не может поверить в происходящее. Злость поутихла где-то внутри, осталось чувство усталости, потерянности и легкого страха. Адреналин после себя оставил лишь выжженное поле внутри альфы. Нет ни облегчения после содеянного, ни сожаления, ни тем более какой-то удовлетворенности, о которой мечтал Намджун. Он даже Чимина рядом не чувствует все еще, находясь в каком-то изоляционном вакууме. Волк и боли-то не чувствует, когда тупо рассматривает разбитые костяшки своих рук, за которые хватается белая ведьма и прижимает к груди парня, лишь бы не смотрел на свою и чужую кровь Чимин второй рукой придерживает Кима за плечи и думает только об одном: как защитить теперь любимого. Драка — это не то, что пройдет бесследно и безнаказанно. Они и так под пристальным наблюдением после выходки с побегом, а тут неизвестно, как отреагирует Мари и — что еще хуже — как отреагирует Аудульв. Дело в том, что Аудульв из тех волков, которые не приемлют жалкие потасовки с целью выпустить гнев или доказать свое превосходство. Он разделяет позицию Мари в том, что насилие может применяться только в самых крайних случаях. И если бы Намджун был обычным волком из его стаи, то, скорее всего, все обошлось бы очередным наказанием, но так уж вышло, что Намджун его сын, а с детьми, тем более со своим первенцем, он всегда был и остается строгим, но справедливым отцом и правителем. В первую очередь, Намджун для него будущий вожак и воин, который не смеет опускаться до подобного. А Чимин, который видел эту строгость в отношениях между любимым и их вторым правителем, теперь боится, что не сможет его уберечь от гнева отца. Боится, что Намджуна изгонят, если Элиот не выживет. Омега никогда не сможет вот так просто отпустить, за ним ведь пойдет. И вряд ли Изгои встретят их обоих с распростертыми объятиями, зная, что они дети двух правителей королевства. — Чимин? — омегу вырывает из мыслей голос опоздавшего брата, который как-то потерянно смотрит на расходящуюся по коридорам толпу, подходя к белой ведьме и с удивлением глядя на Намджуна, который сейчас похож на выжатый лимон с кровью на белой тренировочной футболке и руках. — Не сейчас, — отмахивается от Хенджина, продолжая тянуть Намджуна в сторону своего жилого корпуса. — Но, Чимин, что произошло? Что с Намджуном? — не отстает братец, увязываясь за старшим хвостом. — Я видел, как несли Элиота… — Не сейчас, Хенджин! — вновь повторяет омега, но уже повышая голос с ноткой какого-то раздраженного рычания. И это срабатывает: брат аж вздрагивает и остается стоять где-то позади, оставляя с миллионом вопросов в голове Чимина, который крайне редко повышает на него голос и еще реже смотрит вот с такой смесью гнева, прячущей за собой искренний страх.

🌙✨🩸

Чимин решает, что дотянуть Намджуна до их с Тэхеном комнаты гораздо ближе и проще, чем тащить альфу до гостевого корпуса, который в этом году отдали вампирам и волкам, — лишнее внимание, лишние свидетели. Потому через считанные минуты они уже вваливаются в общежитие, и первым делом ведьма толкает Кима на свою постель, заставляя того упасть на локти. Омега упирает руки в боки, делает несколько глубоких вдохов и выдохов, смотря на уставшего после драки парня, как на огромную проблему — в прямом и переносном смысле, — которую ему еще придется решить. Чимин начинает суетиться, беря со своего рабочего стола, заваленного учебниками, старыми и пыльными библиотечными книгами вперемешку со своими кольцами, серьгами, раскиданными тюбиками косметических средств и кремов, пустую деревянную чашу, в которой обычно перемалывает сухие травы для зельеварения, кидая короткий завистливый взгляд на ухоженный и чистый стол Тэхена, у которого и учебников-то особо нет никаких. Юноша, прижимая чашу к груди, подлетает к их шкафу с одеждой и полотенцами, пытаясь найти хотя бы одно небольшое и чистое, закидывает его на плечо, срываясь к подоконнику, на котором скопилось великое множество бутыльков с зельями и мазями, пытаясь найти какую-нибудь подходящую под случай. Он вспоминает, что у Тэхена были хорошие лечебные мази, которые он делал не так давно, начиная устраивать беспорядок в его части комнаты, чтобы найти нужные баночки, игнорируя мысль о том, что друг превратит его в пепельный уголек, когда увидит тот бардак, что устроил Чимин в его вещах. Сейчас все это ему не важно, он паникует и постоянно отвлекается на тяжелое дыхание волка, хмуро следящего за его беготней по комнате. — Сядь прямо, — приказывает омега Намджуну, скидывая все собранные вещи в виде полотенца, чаши, пары пластиковых баночек и звенящих непонятного цвета настоек в стеклянных бутылках на свою постель, плюхаясь на нее следом. Чимин хватает волка за запястья, заставляя держать их над деревянной чашей. Белая ведьма шустро развязывает нить на одной из бутылок с бесцветной жидкостью, зубами откупоривает корковую пробку и щедро поливает изуродованные кровавые костяшки Намджуна, игнорируя протяжный скулеж. — Не рыпайся, щенок, — почти беззлобно шутит омега, не давая волку выдернуть свои руки. Ким не смотрит на происходящее, лишь чувствует, как что-то холодное стекает по его коже прямо в чашу. По ощущениям ему кажется, словно его руки сжигает какая-то кислота, заставляющая сжимать их в кулаки до белых пятен. — Как драться, так ты первый, а как раны латать, так тебе больно, а? — Чимин зол. На его губах поблескивает нервная и крайне недовольная улыбка, все его действия сейчас резкие и не щадящие. Он не просил очередных проблем на их головы, но его мнения не спросили, Намджун поступил не советуясь. — Сука, — шипит Ким, когда белая ведьма по второму кругу продолжает поливать его костяшки шипящей и пузырящейся на ранах жидкостью. — Я или ситуация? — усмехается Пак, продолжая держать руки волка ровно над чашей, расположенной между его ног, расставленных по внутренним сторонам бедер Намджуна. — И ты, и ситуация, — рычит альфа, вздыхая с каким-то явным облегчением, когда на костяшки опускают мягкое, теплое полотенце, а Чимин тянет его за руки ближе к себе. — Язык тебе оторвать, что ли? — хватает одной свободной, но мокрой рукой за скулы волка, выдыхая в его губы, которые тот уже выпячивает для поцелуя, но ведьма одаривает лишь хлесткой пощечиной и отталкивает от себя, снимая полотенце, осторожно вытирая лишнюю жидкость вокруг ран. — Ты злишься, — хмыкает Намджун, совсем не обижаясь на резкость своего омеги. Чимин вообще редко бывает мягким и нежным с ним, только в особенные моменты собственной любвеобильности. А сейчас явно не такой момент. — Нет, мне весело, — нервно пожимает плечами, откидывая полотенце с розовыми от крови пятнами в сторону, начиная копаться в баночках и выискивать подходящую мазь. На Намджуна глаза не поднимает, чувствуя, как что-то внутри достигает какой-то нехорошей грани его эмоционального предела. Боится, что если посмотрит в синие глаза, то переключится с плохого полицейского на плаксивого и дрожащего от страха за любимого. — И ты боишься, — хрипло тянет волк, разглядывая красивые черты лица любимой ведьмы. — Я не просил тебя уродовать ему лицо и доводить до смерти, — шипит Чимин, резко поднимая голову, одной рукой сжимая открытую баночку, а другой хватаясь за чужое запястье, неосознанно впиваясь короткими ногтями в кожу. — А я и не дрессированная псина, чтобы давать мне команду «фас», — Намджун прокручивает рукой так, чтобы вынудить Чимина отпустить, перехватывая руки ведьмы пальцами, притягивая непозволительно близко и настолько неожиданно, что омега почти падает на грудь волка, коленями упираясь в матрас своей постели, зажимая между ними деревянную чашу, чтобы из нее ничего не пролилось. — Кто тебе такое сказал? — можно было бы сказать, что между ними застрял какой-то неожиданно интимный момент, ведь их губы почти слились в поцелуе, остается буквально пара сантиметров. Но Чимин лишь как-то напряженно выдыхает, и непонятно: он шутит, устал или все еще продолжает бояться за Намджуна. — Моя проблема лишь в том, — шепчет омега в пухлые губы напротив, — что я плохой хозяин, и тебя нужно было лучше воспитывать, щенок. — Ты и правда невыносимая сука, — нервно дергает уголками губ в подобии улыбки и хватает омегу за лицо обеими ладонями с ободранными костяшками, с которых кое-где даже кожа свисает, вовлекая Чимина в настойчивый, принужденный поцелуй, заставляя извиваться и мычать. — Тише, — вынужденно прекращая из-за острых зубов ведьмы, Намджун приобнимает за спину юношу, второй рукой отставляя чашу между ними куда-то на пол, утягивая ведьму для крепких объятий. — Выпусти, — бубнит куда-то в плечо, совершая слабые попытки выбраться, чувствуя, как ткань рубашки на спине начинает промокать от влажных рук альфы. — А то что? Еще раз меня укусишь? — надменно усмехается Ким, приподнимая подбородок практически лежащего на его груди омеги, заставляя смотреть в синие глаза. — Тебе нечего бояться, — лицо волка становится серьезным. — Я рядом, и я буду рядом всегда. — Намджун, если Элиот умрет, тебя изгонят, — голос у Чимина подрагивает, а в глазах все же скапливается влага. Тело его как-то вмиг обмякать начинает, ближе к сильному торсу волка прижимаясь, находя родное тепло в нем. — Не изгонят. И он не умрет: слишком живучая тварь, — будто бы пытаясь успокоить зверя, поднявшего голову на услышанном имени, смотрит только на ведьму, с восхищением в волчьих глазах проводя пальцами по точеным чертам лица, обводя подбородок, надавливая большим пальцем на нижнюю губу Чимина. — Зачем ты к нему полез? — Он шантажировал твоего брата обнаженными фотографиями, использовал тебя, осквернил твою репутацию и разрушил наши с тобой отношения, — скрипя зубами, перечисляет Намджун, с трудом совершая ровные выдохи. — Он отделался малой кровью. — Мы все с ним уже решили, зачем было возобновлять этот конфликт? — Вы, может, и решили, а передо мной у него долг был не закрыт, — хмыкает Намджун, подтягивает Чимина выше, чтобы снова поцеловать, когда омега не удерживается от вопроса: — И что, тебе стало легче? Легко на душе, когда знаешь, что с минуты на минуту на тебя обрушится отцовская кара? — Чимин не дает себя поцеловать, мягко выпутывается из чужих объятий и возвращает свое внимание баночкам да микстуркам. А Намджун в этих вопросах слышит явное огорчение и беспокойство. — Да, мне легче, — отрезает альфа, хмуря лоб, послушно подставляя руки под холодную, но приятную по текстуре мазь бледно-зеленого цвета с не самым приятным запахом водорослей. — Вы, волки, такие идиоты высокомерные. Вам обязательно нужно разбить пару морд, чтобы успокоиться, — слыша тихое шипение, Чимин старается аккуратнее размазывать пальцами толстый слой мази, чтобы не касаться кровоточащих ран. — Нет, мы просто не любим, когда трогают то, что принадлежит нам, — пугающе басит Намджун, заставляя омегу на мгновение отвлечься и с настороженностью взглянуть на него, быстро пряча смущенный взгляд. Чимин совсем не против таких намеков на то, кому он принадлежит, он, вот, например, вообще открыто говорит, чей он хозяин. Но эта драка все равно никаким образом не радует его, а все еще заставляет переживать. Чимин заканчивает покрывать тыльную сторону ладоней альфы слоями прохладной и густой мази, обрабатывая кое-где и разбитые пальцы, а затем, найдя в своей маленькой аптечке, собранной из дома наспех и чисто для галочки, клубочек ваты и моток бинтов, формируя две маленьких тонких подушечки, аккуратно прикладывает к пораненным рукам, надежно забинтовывая. Напоследок белая ведьма берет обе руки и прикасается к каждой губами, что-то нашептывая. — После тренировки снимешь, помоешь руки, и будет у тебя кожа мягкая, как попка младенца, — шлепает по плечу альфу, собирает баночки с кровати и поднимает чашу с розовой водой. — Стой, а почему ты просто не использовал магию и не восстановил мне руки? — хмурит лоб Намджун, на пробу сжимая пальцы, чтобы проверить, насколько ему удобно, поднимается с постели и следит за убирающим все по местам омегой. — Потому что было бы слишком просто избавлять тебя от мук за такой идиотский поступок, — хмыкает в ответ, хватает свою учебную сумку с пуфика и открывает дверь, пропуская альфу. — Ну и мне нужно экономить энергию сейчас, я как раз на занятие по управлению стихиями шел, — закрывает за ними дверь на ключ. — А тут ты со своей дракой! — наигранно-возмущенно повышает голос, поворачиваясь к волку, театрально взмахивая руками. — Наказываешь меня? — хмыкает Намджун, собственнически притягивая омегу за талию ближе к себе. — Твой отец сделает это лучше меня. Будем молиться, что с Элиотом все будет в порядке, — без намека на шутку, с искренним беспокойством закусывает губу Чимин, отводя задумчивый взгляд куда-то в сторону, совершенно не перенимая сейчас этот игривый настрой волка. — Не понял, — отодвигает от себя Чимина. — Нашел, за кого молиться, — закатывает глаза и идет по коридору на выход из корпуса общежития. Нет, Чимин не беспокоится за Элиота, ему было бы вообще плевать на него, в какой-то степени омега даже считает, что по заслугам ему прилетело. Но сейчас здоровье этого волка напрямую влияет на судьбу Намджуна и размер его наказания. Только это важно белой ведьме, остальное его не волнует. И пусть его волк как хочет воспринимает слова про молитвы, они обращены даже не столько к придурку Элиоту, сколько к самому Намджуну. И как это бывает в лучших традициях у тех самых парочек, которых ничто не может разлучить, Намджун и Чимин не удерживаются от того, чтобы на перекрестке коридоров академии на прощанье крепко обняться и оставить после себя этот след долгого, глубокого и даже в какой-то степени интимного поцелуя на губах. Омега просит любимого писать, если руки будут болеть и кровоточить, обещает в таком случае уйти ради него с занятия и залечить собственной магией. Просит писать, если вдруг будут какие-то известия от директоров, и умоляет о встрече сразу после тренировки. Чимину сейчас очень хочется укрыть Кима у себя в спальне и никого туда не впускать, чтобы оттянуть момент наказания. На все беспокойства альфа лишь нежно улыбается, прижимает к себе и поглаживает так успокаивающе, обещая, что все будет хорошо. Чимин верит, ему больше ничего не остается.

🌙✨🩸

— Мы обработали его раны, использовали наши силы, чтобы помочь его переломам срастись, но это пока не дало результатов. Молодой волк не приходит в сознание, — сообщает омега средних лет тонким, едва слышимым голосом, опустив понуро голову и прижав свои руки в замке к груди, сминая врачебный халат. Поднять взгляда не смеет, чувствуя жар чужого гнева собственной кожей и давление величественной ауры. В палате сохраняется гробовая тишина, у больничной койки, находящейся в самом конце общей палаты, стоит высокий мужчина в светло-бежевом костюме, под пиджаком которого виднеется ворот черной однотонной рубашки. Врач белая ведьма шелохнуться боится рядом с ним, выйдя чуть вперед, вынужден стоять пугающе близко ко второму правителю королевства четырех земель, оставив позади себя двух мед-братьев, что заметно трясутся и держат голову как можно ниже, чтобы белый волк не видел их лиц. Аудульв вовсе не издевается над ними, не наказывает молчанием. Он всего лишь пытается совладать со своим бушующим зверем, который хочет разорвать любого, кто попадется под руку, альфа пытается сдержать его внутри себя и договориться с ним. Смотрит на Элиота пристально, взглядом очерчивает распускающиеся ало-фиолетовые синяки на скулах, под глазами, эти страшные отеки на подбородке, думает об одном: рука у его сына тяжелая. И эту же руку Аудульву хочется отгрызть. А лучше все же голову, которую тот совсем потерял, раз докатился до такого. Результат безумия собственного сына правитель видит перед своими глазами, не скоро забудет. Не то чтобы его пугают сами раны, переломы и эти синяки. Он по молодости и оторванных голов, и ползущих за своими конечностями Изгоев видел. Не удивишь, не заставишь скривиться, не изнеженный он в этом смысле. Аудульв зол. Посреди рабочего дня, во время собрания с высокоуважаемыми персонами, в кабинет врывается его худощавый секретарь, бежит через все помещение, опустившееся в резкую тишину с навострившими уши присутствующими, этот шепот альфы, который испуганно передает Аудульву просьбу директора академии в срочном порядке явиться в их учебное заведение. Тот стыд, красными пятнами поднимающийся по шее к подбородку и заострившимся скулам, который тщательно пытался скрыть мужчина, бегая растерянным взглядом по представителям совета. Его вызвали в школу из-за поведения сына. Все это сразу поняли, уловили каждое слово секретаря: шепот от волков и вампиров не скроет абсолютно ничего. Аудульв зол, потому что его — второго правителя четырех земель, правую руку и главного защитника верховной ведьмы позорно потребовали явиться в школу, потому что сын устроил драку. Он справляется с многотысячной стаей. При виде Его Величества подданные низко склоняют головы и молятся не стать жертвами белого волка — сильнейшего из ныне живущих существ. Его уважают, перед ним встают на колени и плачут о милости. Аудульв — высокоуважаемый представитель власти, который не может справиться с каким-то принцем? Тем самым, который обычно его не позорит. На Намджуна смотрят в министерстве с восхищением, которое выказывают Аудульву и его методам воспитания. Второй правитель — тот самый пример идеального существа: он строг, но в его сердце есть место для доброты и сострадания. Он умен, мудр, верен короне и своей верховной. Он верен своему государству и народу, который доверяет его правлению, надеется на него. Он богат, успешен, силен, его уважают, им восхищаются, его боятся и его же ненавидят за все вышеперечисленное. Именно поэтому он, скрипя зубами, попросил совет перенести их собрание на другой день, потребовал приготовить ему машину, сидя в которой, думал лишь об одном: либо он со скандалом уволит директора академии ведьм и магов, который посмел требовать его скорейшего прибытия, как какого-то послушного пса; либо он оторвет голову Намджуну за такие подставы. Увольнения не случилось, Аудульв первым делом как гром среди ясного неба появился в просторном кабинете директора, который был напуган не меньше, чем вот эти трясущиеся целители в лазарете. Он все лепетал, умолял простить его за такую срочность. Волк выслушал поток директорской истерики молча, но не без угнетающей угрюмости на лице. Затем так же молча покинул кабинет, на попытку директора увязаться за ним, лишь утробно рыкнул, чтобы тот даже думать забыл рыпаться, затем в сопровождении своей охраны и секретаря направился сюда, в лазарет. — Вы сделали недостаточно, — наконец холодно отрезает Аудульв, смотря на Элиота с некоторым безразличием. Не он ему интересен сейчас. — Простите, — чуть ли не пищит главный целитель, так и не поднимая головы, срываясь на последних звуках на шепот. — Сообщите моему секретарю сразу же, как только студент очнется, — сквозит все тем же ледяным спокойствием в голосе, которого по-настоящему боится из присутствующих тот самый секретарь, стоящий невдалеке, как знающий своего босса и его характер. Он мысленно молится сейчас за благополучие Намджуна, надеясь, что у того будет весомый аргумент своим действиям. Тишину общей палаты нарушает лишь стук каблуков лакированных туфель Аудульва, направляющегося широкими шагами к выходу, едва не бегущего за ним секретаря, держащего в руках пальто своего начальника и тоненький портфель с документами. И где-то там, у постели Элиота, слышатся облегченные выдохи белых ведьм, провожающих испуганным взглядом второго правителя. Аудульв отправляет своего помощника за Намджуном и Хосоком, требует охрану подождать за пределами совещательной комнаты, которую так любезно ему предоставил директор академии, и остается ждать виновных, придумывая им наказание и пытаясь успокоить себя, чтобы не переборщить с эмоциями и отеческими воспитательными мерами. По крайней мере, пусть эта комната не такая большая, темная из-за наставленных вдоль стен шкафов с какими-то старыми книгами и письменами, которые явно никто не разбирал уже очень давно, зато вид отсюда из окон с витражными небольшими рисунками по краям открывается довольно успокаивающий: на лесные просторы, переливающиеся серебром осенних туч озера вдалеке и самое главное, тренирующиеся там, внизу, волки, среди которых наверняка и его сын, правда, с высоты нескольких десятков метров его не видать. Секретарю не составляет труда найти парней. Неуверенно подойдя к тренеру волков, он так же скромно прошептал ему на ухо о ситуации, как сделал это часами ранее в кабинете Аудульва, и уже через считанные секунды перед ним стояли два высоких альфы, явно уставших и запыхавшихся на тренировке, с плеч и шеи которых стекали капли пота, впитывающиеся в спортивные футболки. И если Намджун при виде отцовского секретаря держится спокойно: он совершенно не удивлен такому скорому донесению последних новостей. То Хосок свое недовольство дает понять сразу. — Ну спасибо, брат, — шипит Чон, следуя за отцовским секретарем, понимая, что ему тоже сейчас влетит, как телохранителю и помощнику старшего сына вожака. Этакий нянька Намджуна. В совещательной комнате тихо, мрачно и холодно, но юношам об этом некогда думать, потому что все их внимание отдается только фигуре отца, стоящего у больших окон, спиной к зашедшим. — Выйди, — без объяснений понятно, к кому обращается правитель, дожидаясь, когда секретарь закроет дверь с той стороны. В комнате повисает давящая тишина, Аудульв не спешит разворачиваться к сыновьям, все еще давая себе возможность совладать с мыслями и эмоциями. В нем помимо злости скопилось еще и разочарование, некоторая обида на Намджуна за то, что он решился на такое. Конечно, молодой альфа, как и его отец, всегда был тем, кому тяжело контролировать вспышки агрессии — это типично для всех волков, однако он всегда старался ее подавлять, не влезать в открытые конфликты, не враждовать, зная, до чего это может довести. И, наверное, Аудульв сейчас расстроен, что годы тренировок и воспитания так резко пошли насмарку. Ему очень интересно узнать причину того, что заставило взвешенного и обычно спокойного Намджуна дойти до рукоприкладства. — Вы оба сегодня разочаровали меня, — в хриплом после долгого молчания голосе второго правителя слышится искренность сказанного. А когда он разворачивается, парни видят смесь злости и боли в глазах напротив. — Я доверял вам обоим, вы уже взрослые, осознанные волки. По крайней мере, мне так казалось, — грустно усмехается Аудульв, складывая руки на груди. Он уже успел снять пиджак ранее и кинуть его на одну из спинок кресел, закатав рукава черной рубашки до локтей: родиться волком — значит постоянно чувствовать жар собственного тела, поэтому они и живут в самом холодном регионе четырех земель, чувствуя себя там максимально комфортно. — Но сегодня вы действительно меня удивили, я никогда подумать не мог, что вы можете проявить такую безответственность и дикость, — он не пытается унизить юношей или оскорбить, лишь делится собственными чувствами. — Особенно ты, — до этого смотрящий только на Хосока Аудульв переводит взгляд на своего наследника, чувствуя, как щемит где-то в отцовском сердце. Именно поэтому он смотрел только на младшенького: в нем гораздо меньше вины, гораздо меньше боли для мужчины. — Отец, прошу, прости нас, — не выдерживает Хосок, кажется, ощущающий вину больше, чем сам Намджун. Альфа срывается с места, преодолевая расстояние в несколько шагов, останавливаясь возле правителя, низко опуская голову. Он протягивает две ладони вперед в ожидающем жесте, говоря о своей покорности. Аудульв мягко улыбается, ожидав, что раскаиваться из этих двоих первым начнет Хосок: он всегда был послушным и тихим ребенком, который стремился учиться у своего приемного, но лучшего отца всему, что тот давал. Правитель подает правую ладонь в руки сына, позволяя тому так трепетно ее взять обеими протянутыми руками и оставить на ней долгий поцелуй, затем прижать ее ко лбу в искреннем раскаянии и просьбе подарить прощение. Жест старый, редко среди их современного общества применяемый. Так просят у правителей милость или выказывают благодарность сейчас только близкие, приближение и прикосновения которых королям приятны и допустимы. Но вот Намджуна этот жест не впечатляет, а скорее раздражает, отчего он аж не удерживается и закатывает глаза, складывая руки на груди. Нет, к Хосоку и его умению признавать вину, искреннему раскаянию здесь относятся с уважением, просто принц понимает, что отец может начать их сейчас сравнивать и интересоваться, почему же альфа не следует примеру брата и не извиняется. — Ты должен беречь Намджуна, быть его советником и сдерживающей силой. Я не просто так доверил его именно тебе, — Аудульв ладонь не отбирает, позволяет сыну все так же прижиматься к тыльной ее части лбом. — Ты должен быть рядом с ним, быть верным другом, помощником и стеной, которая его прикроет. Ты ведь давал мне обещание, — голос у мужчины ровный, он не ругает, не слышатся в голосе те ноты разочарования, что были минутами ранее — это заставляет Хосока быть более спокойным. — Я прощаю тебя, но в первый и последний раз, — мужчина высвобождает руку, поднимает пальцами чужой подбородок, заставляя сына смотреть в глаза. — Я больше не подведу тебя, отец, — твердо заявляет альфа, слыша позади звонкое цоканье языком. — А ты, — кивает в сторону своего наследника правитель, отпуская Хосока, позволяя остаться стоять рядом и повернуться к Намджуну лицом, — ничего не хочешь мне сказать? Может, последовать примеру брата? — Мне не за что извиняться. Я не раскаиваюсь, не считаю, что виновен, — расслабленное лицо Аудульва на этих славах заметно вытягивается, бровь поднимается, а в глазах наливается очередная порция темной злости. Он не верит своим ушам. В помещении на несколько секунд повисает тишина, которую вновь пытается прервать Хосок. — Отец, мы оба просим у тебя прощения… — альфа порывается снова взять мужчину за руку, как-то отчаянно пытаясь исправить ситуацию, явно нервничая из-за поведения Намджуна. — Хосок, — перебивает его Аудульв, не дает себя взять за руку, а лишь поднимает ее в предупреждающем жесте, — ты его советник и телохранитель, а не нянька, которая должна ему задницу подтирать. Он сам будет отвечать за свои поступки, — юноша понятливо кивает и отступает, переводя на Намджуна умоляющий взгляд. — И сам будет передо мной извиняться, — чуть ли не рычит, скрипя зубами, все еще слыша в голове звон сказанных принцем слов. — И не подумаю, — не отступает Намджун, заставляя уже Хосока удивиться и округлить глаза. — Вы оба до состязания исключаетесь из моего совета, это ваше наказание. В министерство больше ни ногой, — Аудульв правда старается держаться и говорить спокойно, умоляет себя раздать наказание сыновьям да поскорее уйти, чтобы не устраивать с Намджуном ругань, не разводить здесь никаких скандалов. — Ты не можешь, — усмехается принц. — Я будущий вожак стаи. — Следи за языком, юноша, — вскипает правитель, делая пару несдержанных шагов вперед, предупреждающе поднимая палец, тыкая им в сторону Намджуна. — Перед тобой стоит не только твой отец, но и действующий вожак стаи, второй правитель нашего королевства. Не будь ты моим сыном, я бы уже отправил тебя под суд за такие слова. И раз уж на то пошло, я будущий старейшина, и так или иначе, ты все еще будешь мне подчиняться, даже если займешь мое место. — Зато у меня будет больше власти, чем сейчас. — Ты сейчас развиваешь опасную тему для разговора, Намджун, — уже чуть более спокойно напоминает Аудульв. — И все равно ты не можешь выгнать меня из совета. Я белый волк, второй в своем роде из ныне живущих, ты обязан проявлять ко мне уважение, как к уникальному существу, — продолжает этот спор молодой альфа, словно и не желая отступать, все еще стоя со сложенными на груди руками. Но в какой-то момент, когда видит эту расплывающуюся улыбку на лице отца, а затем слышит хриплый смех, уверенность напористого Намджуна вдруг начинает трещать по швам, а лоб — хмуриться. — Сейчас эти слова играют против тебя, сын мой, — по-отечески улыбается, подходя еще ближе к наследному принцу. — Ты не белый волк, раз опускаешься до поведения дворняжек, — Аудульв очень не хотел этого говорить, Намджун сам его вынудил быть грубее в своих выражениях. И это действует катализатором для юноши, который заметно начинает краснеть, синие глаза будто снова загораются неподдельной яростью, пугая только Хосока сейчас: он ведь только что пообещал отцу сдерживать брата, и уже не уверен, что справится. — Этот волк, — намеренно избегает имен, — издевался над моим братом, шантажировал его и унижал! — кричит Намджун, подлетая к отцу, испепеляя его языками синего пламени в своих глазах. Аудульв при слове «брат» сразу же хмурится и наклоняет голову в задумчивости, глазами показывая несколько раз куда-то в сторону, как бы намекая на Хосока. Молодой альфа сдержанно машет головой в отрицательном жесте, слыша заработавшие шестеренки в голове отца. — Хосок, наш с тобой разговор окончен, ты услышал мою волю, получил мое прощение. Теперь оставь нас, — осторожно просит правитель, поворачивая голову куда-то вбок, ожидая, когда Чон, поклонившись, с явными вопросами на лице, покинет совещательную комнату. — Слушаю. — Тебе лучше не знать, поверь. Ты… будешь в бешенстве, — успокаивается Намджун, чувствуя, что теперь может говорить без намеков. — Просто передай его папочке, что если он не может воспитывать своего ребенка и следить за тем, что он вытворяет, то это сделает наша семья. — Не называй его так, — хмурится Аудульв, кидая короткий взгляд на сына, задумчиво начиная расхаживать по комнате. — Я не шучу. Не может он, не можешь ты — я буду заботиться о своем младшем брате. — Лучше не лезь в это. Я просил тебя только за ним приглядывать, но не вмешиваться, — замирает белый волк, теперь пристально смотрит на Намджуна, который видит эти заметно занервничавшие глаза. — Ты знаешь правила. — К черту их, почему ты должен это терпеть? — возмущается юный альфа, искренне негодуя. — Закрыли тему, Намджун, — строго отрезает Аудульв. Он разминает переносицу большим и указательным пальцами, задумчиво глядя в пол. — Ты не должен был лезть в драку, я все еще осуждаю твой поступок и никогда его не приму, но теперь хотя бы понимаю, что спровоцировало тебя. Однако ты все еще исключен из совета, — хмыкает правитель, вновь поднимая на сына взгляд. — Это даже не моя прихоть, меня бы все равно вынудили принять такое решение. Мы даже еще не знаем, что будет с Элиотом. Ты понимаешь вообще, какие последствия могут быть, если он не оклемается? — вопрос, естественно, риторический — Намджун не думал, Намджун просто хотел справедливой мести. — И я все еще не считаю себя виновным, что бы ты мне ни говорил, — пожимает плечами альфа. — Упрямец, — громко вздыхает Аудульв, смотря на сына уже не так злобно, как минутами ранее, а скорее с какой-то усталостью и родительской любовью. — Чимин, полагаю, уже знает о твоем поведении, — будто только сейчас замечает, после всех этих более насущных и эмоционально затратных вопросов, белые бинты на руках своего ребенка. — Ага, — тянет последний звук, с какой-то нежностью рассматривая ладони и трогая пальцами красивые маленькие бантики, которые завязал Чимин. — Трясся, как маленький кролик, за меня. Боялся, что меня изгонят. — Это возможно, — не отрицает Аудульв. Таковы у них правила. — Ладно, ступай на занятия, — с усталым вздохом машет рукой, отпуская сына, напоследок, когда тот почти дотронулся до ручки двери, вспоминая: — Ах, да, чуть не забыл, что тебе назначат дополнительные часы работ в конюшне поверх вашего с Чимином наказания, — и искренне улыбается. — Я не верю, что мы с Чимином закончим проебываться на этом, поэтому советую придумать что-нибудь еще, потому что такими темпами у лошадок будут блестеть стойла, а они сами будут срать розовыми кренделями, потому что питаться будут сверх нормы и только лучшими кормами, — тянет вовсе не искреннюю улыбку до ушей. — Мерзость, — кривит лицо, не оценив шутку сына. — И не забудь передать Хосоку, чтобы внес тебя в списки дозорных. — Ты отправляешь меня в дозор в качестве наказания? — выгибает бровь Намджун, получая в ответ короткий кивок. — Я просил тебя пустить меня в дозор с шестнадцати лет, ты же понимаешь, что это не наказание для меня? — его лицо все еще выдает искреннее негодование. — Это метод терапии, тебе надо прийти в себя под многочасовую лесную тишину и скучное времяпрепровождение. А то в тебе слишком много энергии, а мозг слишком многое позволяет твоему языку, — Намджун на слова отца лишь закатывает глаза и усмехается, покидая наконец совещательную комнату. — Было подозрительно тихо, — встречает старшего брата стоящий напротив двери Хосок, отталкивающийся от колонны. — Вы даже не покусали друг друга? — Он понимает, что читать мне нотации уже поздновато. Сам готовил из меня с ранних лет достойного преемника, вот и получил несносного и упрямого волка со своим мнением на любую тему. — И наглого, — добавляет Чон. — Меня чуть инфаркт на двадцать втором году жизни не хватил. Ты заставил меня охуеть так, как я еще в жизни не охуевал, — и беззлобно толкает кулаком в плечо залившегося смехом Намджуна. — И да, ты же не хочешь сказать, что Чимин твой брат? — заставляет друга стать серьезным, медленно прогоняя улыбку с лица. — Пожалуйста, скажи мне, что у вас нет никакого инцеста, — морщит нос и хмурит лоб, складывая ладони в молебном жесте. — Нет, я, конечно, понимаю, что у нас течет животная кровь, а некоторым из них обычно плевать на семейные узы, но не до такой же степени, Чон Хосок, — не стесняется искреннего отвращения Намджун, ступая прочь от совещательной комнаты. — А если серьезно, я не хочу об этом говорить. Это не моя тайна, не мне ее и рассказывать, — вдруг останавливается, когда замечает, что друг за ним не идет, все еще требуя ответа на вопрос. — Блять, — вздыхает альфа, — нет, Чимин мне не брат, успокойся! — всплескивает руками, наблюдая, с каким восторгом отмирает альфа. — Славно! Тогда можете продолжать трахаться, кролики! — подходит к Киму, похлопывая по плечу, и идет радостно по коридору. — Спасибо, друг, нам жизненно необходимо было твое одобрение, — хмыкает белый волк, догоняя хохочущего Чона.

🌙✨🩸

Аудульв в академии надолго не задерживается: после того как его эмоции поутихли, а мысли собрались в кучу, образовав адекватные черты, и, раздав наказания, он возвращается к директору и беседует о том, как вообще идет подготовка волков в академии, все ли они успевают, каковы результаты, кто по баллам сейчас лидирует. И, конечно, первым в списке мог бы быть Намджун, если бы его не оштрафовали и не спустили в самый низ с самого верха. Как говорится: как быстро взлетел, так же быстро и упал, правда, по глупости своей. Аудульва не может это не бесить, естественно. Сами баллы — лишь цифры, не имеющие никакого веса, за исключением того, что теперь его сын последний будет вытягивать шар с распределением команд: нападения или защиты. А ведь это очень важно, команда нападения обычно в чуть большем плюсе, не факт, что под конец останутся в нее места. И неким бонусом для отличившихся лидеров в списках вампиров, магов и волков является возможность выбрать самостоятельно, а не путем жеребьевки, что дает некоторую фору. Получив достаточно информации, чтобы в дальнейшем обмозговать ее, Аудульв спускается с верхних этажей замка в сопровождении своего секретаря, который постоянно что-то бубнит ему на ухо, сообщая о встречах, напоминая о делах, закидывая рабочими вопросами, на которые белый волк успевает отвечать, параллельно ведя с кем-то текстовый диалог и проверяя присланные на почту документы. По обеим от него сторонам на расстоянии вытянутой руки сопровождают по коридорам академии двое вышибал-охранников, в строгих костюмах, с наушниками, рациями, пистолетами с серебряными пулями и колом за пазухой, спрятанным под пиджаком, — все максимально типично и пафосно. — Реши этот вопрос сам, — рявкает на секретаря Аудульв, хмуро глядя в телефон, широкими шагами преодолевая коридор за коридором. — И прекрати, наконец, жужжать у меня над ухом, достал, — раздраженно выдыхает горячий воздух, бегло отвлекаясь на сад, который мелькает между колоннами по левую от него сторону. Аудульв резко останавливается, на что его охрана и секретарь даже не сразу успевают среагировать, пройдя чуть вперед и только потом остановившись, оборачиваясь в явном непонимании. Альфа по-настоящему застыл, словно каменная статуя. Широкая грудь, обтянутая черной рубашкой, что всегда от глубокого волчьего дыхания сильно вздымается, теперь становится абсолютно неподвижной. Глаза смотрят ровно в одну точку, в них эмоции самым медленным образом начинают формироваться: от удивления до явной уверенности в чем-то, от приятного трепета до детской радости, от страха до боли. Белый волк будто какую-то отвлекающую игрушку увидел, которая действует на него лучше любого гипноза. — Господин? — осторожно пытается растормошить секретарь, окликая правителя. Альфа плавно, как будто даже нехотя, переводит на помощника взгляд, резко наполнившийся привычным холодом. — Идите в машину, — следует единственный приказ, после которого второй правитель со звуком щелчка блокирует горящий все это время экран телефона с открытым рабочим диалогом, убирая гаджет куда-то в карман. Аудульв оставляет своих подчиненных в темном коридоре, в который почти не попадает полуденный блеск серебристых туч, и выходит через каменную арку в тот самый сад, смотря прямо на светловолосую макушку. На одной из скамеек сидит юная ведьма, опустившая глаза в книгу, страницы которой время от времени покачиваются от порывов холодного осеннего ветра, а пальцы омеги пытаются то ловить страницы, то собственные пряди волос убирать с лица. Волку кажется, будто он не видел его целую вечность, ощущая внутри такое семейное тепло, затапливающее кровавым океаном боли. Это то самое чувство, когда кто-то любимый и дорогой сердцу находится так близко, но в силу некоторых обстоятельств и запретов становится полностью недосягаемым. Когда ты хочешь шагнуть ближе к нему, прикоснуться, но знаешь, что тебе нельзя, не позволено. И все же Аудульв, прося тысячу раз прощения, нарушает многолетний запрет. — Не холодно сидеть в такую погоду? — если бы его слышал сейчас секретарь, то явно бы удивился такому до приятного покалывания кончиков пальцев мягкостью разливающемуся бархатному голосу. Юноша вздрагивает, поворачивает голову назад, поблескивая испуганными, еще совсем детскими глазами. — Ох, господин, — Хенджин спешно закрывает книжку, откладывает ее на скамью и подскакивает, прослеживая взглядом за Аудульвом, обходящим высокие, ухоженные кусты, оказываясь прямо перед омегой. — Вы напугали меня, — робко улыбается, низко-низко кланяясь, протягивая дрожащие ладошки к руке волка, чтобы поцеловать ее в приветственном жесте. — Я совсем этого не хотел, — мягко объясняется мужчина, руку не дает, а только подходит к парню ближе и самым осторожным образом, будто перед ним нечто очень ценное, дотрагивается до плеч Хенджина, укутанных в вязаную кофту, помогая выпрямиться. — Не нужно всего этого, — и улыбается так по-отечески, что ведьма чувствует, как щеки заливаются румянцем смущения. — Пожалуйста, — показывает одной рукой на скамью, второй, переместившейся на чужие лопатки, нетребовательно подталкивает обратно к скамье, приглашая снова присесть. Хенджин не сопротивляется, робко садится и, чтобы освободить место, берет со второй части скамьи свою книгу, перекладывая на колени, вцепляясь в ее верхнюю часть пальцами, поджимает плечи и упирается носочками в уличную плитку, из-за чего коленки сводятся вместе и приподнимаются. Аудульв садится рядышком, но явно старается держать дистанцию, больше не прикасаясь к юноше, дабы не смущать. Повисает какая-то неловкая тишина, омега закусывает губу, опускает голову вниз, рассматривая плитку, которой выложены дорожки в саду, чувствуя внимательный взгляд сильного и давящего своей аурой существа рядом. С таким взрослым и опытным волком любому станет тяжело находиться так близко и так долго, не отвлекаясь на разговор. — Я давно тебя не видел. Как ты поживаешь? — прерывает затяжную паузу правитель. — Все хорошо! — коротко, но резче, чем ему хотелось, отвечает Хенджин, нервно и широко улыбаясь, поднимая взгляд на мужчину. — Нравится учеба? Проблем не возникает? — если бы омега не так нервничал, как сейчас, то, возможно, он бы заметил этот блеск в глазах напротив. Может показаться, что это все какие-то базовые вопросы, лишь бы поддержать беседу, но задаются они с такой интонацией искреннего интереса. И быть может, какого-то искусственного продления времяпрепровождения. — Мне все здесь очень нравится, — закусывает губу юноша, вновь опуская взгляд, не в состоянии смотреть дольше трех секунд на альфу. — Я много интересного изучаю и многому учусь, но иногда скучаю по семье, — притихает, заметно для волка взгрустнув. — Уверяю тебя, твоя семья по тебе тоже очень скучает, — Хенджин прислушивается к этой фразе, как-то неосознанно хмурясь. Кажется, будто сказана она неоднозначно, что вынуждает его осторожно посмотреть на мужчину, который все так же по-доброму улыбается ему. — Я о том, — Аудульв несколько раз подряд моргает, хмурит лоб и первый раз за их разговор отводит глаза в сторону скульптуры русалки, стоящей в фонтане перед ними, — что твой папа думает о тебе. Говорю как родитель шестерых детей, — омега вдруг улыбается, вспоминая Намджуна и Хосока. И пусть второй не родной сын Аудульва, а был усыновлен уже достаточно взрослым, у окружающих не возникает вопросов и запинок при определении его статуса в семье Ким. Ведьме вспоминаются и озорные близняшки, учащиеся сейчас в средних классах, вечно шумные и ссорящиеся друг с другом, но всегда такие милые. Хенджин вспоминает единственного омегу-волка в их семье, у которого в этом году первый год обучения в академии. И, конечно же, он помнит самого красивого ребенка, которого когда-либо видел. Их с мистером Кимом младшенький волчонок, которому в этом году исполняется четыре года. Хенджину вдруг так тепло становится от воспоминаний последнего Рождества, когда семья господина Кима гостила у них на праздники, дом ни на секунду не утихал, и атмосфера праздника была такой особенной, не похожей на другие года празднования. Аудульв прекрасно ладит со своими детьми и мужем, пусть с последним у них не горит пламя любви, что заставляет юную ведьму немного взгрустнуть. Так уж вышло, что их брак был истинно традиционным — договорным. Семьи обоих волков еще в позапрошлом веке договорились о том, что их дети обручатся, дабы продолжить род. И это помогло, но только Намджуну, который благодаря генам обоих родителей заимел больший шанс родиться белым волком: вторым из ныне живущих, десятым во всей истории существования их расы. Это, между делом говоря, и спонсирует его редкие, но меткие задирания носа, правда, до Чимина и его выросшей короны на голове ему далеко. — Вот бы папа организовал в этом году такое же Рождество, как в прошлом, — вздыхает с улыбкой на устах Хенджин, глядя глазами, наполненными детским блеском, на мужчину. — Я и моя семья чувствовали себя рядом с вами в тепле и безопасности, — не скупится поделиться некоторыми чувствами с юношей. Все же не чужие друг другу. — И, говоря о безопасности, — он берет со всей имеющейся осторожностью ладонь омеги, обнимая ее обеими руками, удивляясь тому, какая она холодная. — Да ты замерз! — отступает от первоначальной мысли, которую хотел сказать, подрывается с места, стягивая с себя пиджак и скорее накидывая на плечи крайне смущенного таким жестом мальчика. — У волков горячая кровь, я не ощущаю ноябрьского холода, но ты-то чего молчишь? — сокрушается, словно родитель. — Мне нравится прохлада, я люблю бывать на улице в любую погоду, но особенно в такую, — пожимает плечами ведьма, руками натягивая плотнее чужой пиджак, улавливая от него стойкий запах дорогого парфюма — такого, который прям в нос бьет, но не спиртом, а чем-то таким мускусным, приятно обволакивающим горло, слегка сдавливая своим теплом. — Ты, главное, не заболей, — Аудульв тянет руку к упавшим на лицо длинным прядям юноши, чтобы убрать их за ухо, но в последнюю секунду одергивает себя и просто хлопает по плечу, нежно поглаживая его. — Мне, наверное, стоит потом переехать в Лакдорм, — тихонько смеется ведьма, поднимая взгляд на мужчину, замечая, как густые брови того сводятся вместе в каком-то явном недовольстве. — Не спеши, тебе стоит это обсудить с твоим папой, — хрипит альфа, прокашливаясь. — Вы бы дали мне разрешение поселиться на ваших землях? — Я даю разрешение на это всем, кто не вампир, — с короткой улыбкой решает перевести тему, слыша этот звонкий смех ребенка, который явно оценил шутку. — А если бы я вышел замуж за вампира и захотел переехать на земли волков? Что тогда? — Тебе не стоит с ними связываться, — снова заметно становится серьезным, а голос понижается, делаясь более холодным, почти таким, который он использует, когда разговаривает с кем-то посторонним. — Вампиры не созданы для белых ведьм, они опасны и могут причинить тебе вред. — Но ведь и волки тоже могут… — потухает Хенджин, низко опуская голову вместе с плечами, что будто сильнее него расстроились. — Мы вообще, можно сказать, беззащитны против вас всех. — Это неправда. У белых ведьм и магов как минимум есть огромная власть над разумом волков. Вы способны подчинять нас. — Я не стану использовать это, — хмурит лоб юноша, возвращая свои руки к лежащей на коленях книге, ноготком нервно играя с ее краями. — Слышал, у тебя были проблемы с Элиотом, — после повисшей на несколько секунд паузы, голос Аудульва для Хенджина звучит как гром, особенно при упоминании этого имени. Омега вздрагивает резче, чем хотелось бы, поднимает голову, испуганно глядя на волка. — Вы поэтому приехали в академию? Из-за драки Намджуна с ним? Вы все знаете, да? — у мальчика глаза вдруг начинают слезиться, мешая ему четко видеть окружение и фигуру рядом с собой. — Намджун не стал вдаваться в подробности, но я догадываюсь, что там у вас произошло, — не первый день на планете живет все-таки, может понять, что может происходить между не самыми порядочными альфами и их омегами, особенно такими юными и доверчивыми. — Пожалуйста, не говорите папе, я не хочу его расстраивать, — Хенджин хватается за руку волка обеими ладонями, полностью разворачиваясь к мужчине, упираясь острыми коленками в его бедро. — Не скажу, если пообещаешь мне быть ближе к Намджуну. Он тебе почти как брат, ты всегда можешь обращаться к нему за помощью, он не откажет тебе, — кладет вторую руку поверх ладоней мальчика, согревая их в некоем коконе. — Я понимаю твое нежелание говорить кому-то из взрослых о проблемах, но и не нужно самостоятельно со всем справляться, рядом с тобой есть близкие, которые могут помочь. — Я не хотел его обременять, — тихо признается омега, позволяя себе положить голову на плечо мужчины, тем самым заставляя того почти незаметно вздрогнуть, округлить глаза и замереть. Аудульв как-то скованно дотягивается одной из рук до макушки ведьмы, чтобы нежно погладить его, успокаивая. — Вы теперь накажете Намджуна, да? — слегка приподнимается, чтобы посмотреть на волка. — Уже наказал, — едва заметно приподнимает уголки губ, подмечая эти снова заслезившиеся глаза, что на грани юношеского потока рыданий. — Однако тебе не нужно переживать, — словно пытается успокоить, пока мальчик окончательно не заплакал. — Он взрослый волк, который умеет отвечать за свои поступки. — Но Элиот до сих пор не пришел в себя… — Хенджин поднимается окончательно с чужого плеча, нехотя немного отодвигаясь, вспоминая, что перед ним, в первую очередь, король, вожак стаи. — Что тогда будет с Намджуном? — Нам сейчас остается только помолиться за них обоих, — Аудульв поднимается со скамьи и требовательным взглядом будто приказывает взять его за руку. — Думаю, ты достаточно подышал свежим воздухом. Идем, я провожу тебя до комнаты, — он не против прогулок, а скорее против того, чтобы Хенджин, сидя в тонких школьных брюках да рубашке, поверх которой не особенно спасающий от холода вязаный кардиган надет, мерз и провоцировал ненужную простуду. До комнаты они доходят неспешным шагом, не держась за руки, не касаясь друг друга, дабы не плодить беспочвенные сплетни встретившихся в коридорах студентов и преподавателей. Хенджин больше не расстраивается, лишь шмыгает иногда носом то ли от холода, то ли от подавленного плача. Рассказывает мужчине о том, как интересно в академии преподают, о том, что он нового изучил в этом семестре, восторженно делится своими успехами и мечтами. Кажется, впервые кому-то признается в том, что хочет стать целителем и считает, что у него есть все задатки для этого. Аудульв поддерживает его, напоминая, что омега волен выбрать любую профессию в дальнейшем, какое бы предназначение природой ему ни было выбрано. О друзьях рассказывает сдержанно, говорит в основном о Феликсе как о близком друге. О том, что таит его сердце, не ведает мужчине, вспоминая те глаза, с которыми белый волк смотрел на него минутами ранее, когда услышал о вампирах. Парню вообще кажется, что никто не поддержит его чувства к Сокджину. Оно и неудивительно: сердце мальчишки выбрало слишком уж жестокое существо во всем королевстве, ему бы кого-то более мягкого, нежного и доброго, как он сам. — Благодарю Вас, — останавливаясь у комнаты, Хенджин снимает с себя пиджак и передает его альфе. — Учись прилежно, не забывай отдыхать, хорошо питаться и просто наслаждайся студенчеством, — с таким хорошо различимым теплом молвит волк, что юноша вновь смущается, опуская голову и пряча румянец. — Если будут какие-то проблемы, не забывай, что у тебя все еще есть брат, папа, мой сын и… я, — на удивление неуверенно говорит последнее слово, что не ускользает от внимания Хенджина. Второй правитель и неуверенность — вещи такие несовместимые, что, естественно, может вызвать искреннее негодование. — Вы многое делаете для моей семьи, спасибо Вам, — омега только тянется к мужчине, чтобы обнять, как любил делать дома, в окружении близких и без посторонних глаз, на что Аудульв ожидаемо не отвечает, лишь осторожно берет Хенджина за руку, мягко пожимая ее. Они прощаются обменом добрых улыбок и нежных взглядов, Аудульв первым разрывает этот контакт, коротко кивает и снова привычными для себя широкими шагами со стучащими на строгих туфлях маленькими каблуками покидает корпус общежития. Все, что он чувствует сейчас, — это трепет от встречи, волны разливающейся теплой любви внутри и ноющую где-то на задворках совесть, которая скрипящим голосом напоминает о данных Аудульвом обещаниях, нарушенных одной лишь встречей. Ему хочется наплевать, не слушать, закрыть уши, но это сильнее него. Он давал обещания не просто существу, а тому, кого до конца своей жизни будет любить и уважать, перед кем никогда не побрезгует встать на колени, признаваться в своих чувствах, хвататься за стройные ноги и отчаянно рыдать, умоляя пощадить и не делать ему так больно. Единственный, перед кем Аудульв может быть жалким, а не тем, кого все боятся и перед кем низко склоняют головы. Но именно перед тем самым существом он становится настоящим, с огромной душой, с волчьим сердцем, пылающим жаром истинной любви.

🌙✨🩸

Хенджин не спит, прислушивается к ночной тишине замка. Где-то совсем рядышком теплое, едва слышное сопение Феликса — его соседа по комнате, — разбавляемое звуками сверчков, доносящихся с приоткрытого окна. Слышится редкий шелест ветра, что заставляет верхушки деревьев тереться друг о друга, кидая тени веток на стены их комнаты, что освещается полной серебристой луной, блестящей ярче тысячи звезд, рассыпанных на ночном небосводе. Омега сонно моргает, не в силах уснуть от навалившихся тревожных мыслей, отвлекаясь на редкий и внезапный лай собак, что живут в одном из двориков их академии. А где-то далеко-далеко разносится волчья песня, посвященная полнолунию. Часы на стене все тикают и тикают, отмеряют секунды, минуты, а Хенджин все не спит, зевает, когда смотрит на соседнюю кровать, где так сладко спит Феликс, но заразиться этим желанием поспать совсем не получается. Он вспоминает их встречу с Аудульвом. Из головы не может выбросить те чувства, что он испытывал рядом с ним. У ведьмы часто бывает это странное, ноющее, но едва различимое в обычной жизни ощущение пустоты. Он практически не обращает на нее внимания, давно свыкся, она лишь наполовину восполняется, когда рядом с ним его папа или брат, когда они ведут с ним беседы, дарят теплые объятия да просто молчаливо завтракают или обедают. Но сегодня он словно на одно только мгновение ощутил, как сосуд внутри него наполнился до краев. Словно встал на место последний пазл его чувств. Что-то странное, необъяснимое поведало ему сегодня сознание, и пропела душа, когда рядом оказался Аудульв. Их семья поддерживает тесный контакт с семьями правителей. В прошлом году на Рождество приехала не только семья Ким, но и Мин. Чимин с Хенджином были обеспокоены тем, что Эйнар тоже будет на празднике, ведь он вечно как рыцарь смерти: сеет вокруг себя туман тоски, горечи и жути. Однако праздник прошел отлично, Мари воодушевился и обещал подумать в этом году отметить точно так же — всем вместе. И Хенджин отчетливо помнит, что провел почти все время рядом с Аудульвом, его будто тянуло к нему, все игры, все зимние забавы разделил с детьми белого волка, лишь бы быть поближе к нему. И омега только сейчас вспоминает все детали того Рождества, соотносит свои чувства с тем, что испытывал тогда: трепет, разливающийся мягким и теплым морем, что пенится так щекотно, но до одури приятно внутри после каждой их встречи. Хенджин бы забеспокоился, если бы это была любовь, которую он испытывает к Сокджину, как к потенциальному, где-то на подсознании, партнеру. Но здесь совершенно не те чувства. Тоже любовь, но как будто бы другая. Сравнимая, быть может… с любовью к Мари, как к родителю. Да, наверное, это оно. Хенджину грустно становится от мыслей, что в Аудульве он видит родителя. Нет, он прекрасный мужчина, семьянин, любящий своих детей и умеющий их воспитывать так, чтобы не создавать в них кучу психологических травм. Омеге грустно не потому, что это конкретно второй правитель, а от того, что его сознание ищет второго родителя в ком-то. Он ведь никогда не знал своего отца, с обидой смотрел на тех детей, у которых они были, не понимая, почему же жизнь обделила его таким родным существом. Мари отличный папа, он восполняет любовь, дает воспитание, образование, искренне интересуется проблемами своего ребенка и всегда готов выслушать. В этом смысле Хенджин, можно сказать, закрывал потребность. Он не чувствует себя одиноким. Почти. Это одиночество откуда-то появляется после встреч с Аудульвом. Всю жизнь так было, сколько он себя помнит: каждый раз, когда Мари звал их поужинать вместе и Хенджин просто чувствовал присутствие мужчины, ему становилось так тепло на душе. Волк часто порывался с ним пообщаться или поиграть, но по каким-то причинам омега даже не помнит, что именно заставляло Аудульва каждый раз резко обрывать себя. А еще помнит, как Мари ругал альфу за подарки. Они были редкими, в основном на дни рождения, но самыми запоминающимися для маленького мальчика, правда, папа либо их отбирал и куда-то прятал, либо просил не играть с подаренными игрушками, не носить украшения, которые волк делал самостоятельно. А когда повзрослел, так Мари и вовсе все отправил за границы их земель, к людям в центры нуждающихся и детские приюты, аргументировав это тем, что Хенджин слишком взрослый, чтобы играть в игрушки, а украшения стали маленькими и слишком детскими для уже взрослого юноши. Омега не обижался на папу, но и не понимал таких реакций. Обычно спокойный и взвешенный, Мари словно с цепи каждый раз срывался, когда Аудульв дарил подарки. Но юноша всегда чувствовал, как что-то внутри восполняется, когда второй правитель уделял ему время хотя бы на короткий разговор, просто интересовался делами, как, например, сегодня в саду. Хенджин не знает, почему у него такая тяга к волку и почему в нем он видит семью. Он лишь может предполагать, что это из-за близких отношений их семей, он практически рос с волчатами Кимов. Но опять-таки Мари сам позволял их семьям сближаться, дружить детям, но почему-то как только видел, что Аудульв оставался с Хенджином наедине или ближе, чем нужно, сразу же приходил в ярость и начинал нервничать, пытаясь разогнать их по разным углам. Ведьме не дают возможности спокойно побыть наедине со своими мыслями. Он слышит, как дверь в их комнату открывается, а в проходе появляется знакомый силуэт, на который падает лунный свет. Хенджин практически сразу поднимается с кровати, проверяя, не проснулся ли Феликс. — Я не разбудил тебя? — шепчет Чимин, прикрывающий за собой дверь и на цыпочках идущий к постели брата, бросая незаинтересованный взгляд на спящего соседа. — Нет, не могу уснуть, — так же шепотом отвечает омега и тянется к прикроватной тумбе, чтобы включить ночник. — Из-за драки Намджуна, да? — вздыхает Чимин, присаживаясь на край постели Хенджина. Вообще-то, он всего несколько минут думал о Намджуне. Да, его заботило случившееся, заботило, что по каким-то странным обстоятельствам целью стал именно Элиот, и оба этих волка связаны с Хенджином напрямую. Но все его мысли были именно об Аудульве, о том, что омега ощущает рядом с мужчиной. Этот удивительный трепет, из-за которого у ведьмы слишком много вопросов возникает. А еще появляется желание выбрать удобный случай, набраться смелости и снова попробовать поговорить обо всех своих мыслях и переживаниях с папой. — Да, из-за драки, — почти правда, о ней он тоже немного думал. — Ты же понимаешь, почему Намджун подрался? — наклоняется ближе к брату, чтобы тот лучше мог слышать его шепот. Хенджин лишь коротко кивает, поблескивая своими невинными глазами. — После ужина я ходил в лазарет, чтобы узнать, в каком состоянии Элиот, — шепчет еще тише, с опаской поглядывая на мирно спящего Феликса, лежащего на соседней кровати, — и услышал разговор директора и целителя. Говорят, состояние Элиота ухудшается, он не приходит в себя, — его голос подрагивает, а глаза наливаются животным страхом, начиная слезиться. — Почему? Он же волк, у них есть способность к регенерации, — заламывает брови Хенджин, действительно начиная беспокоиться теперь. Не за Элиота, нет. За Намджуна. — Видимо, Намджун очень хорошо постарался, — Чимин закусывает нижнюю дрожащую губу, чувствует, как катится по щеке одинокая слеза, которую не удалось сдержать, и поворачивает голову в сторону, чтобы не показывать брату своего отчаяния. — Мне нужна твоя помощь, — стараясь незаметно шмыгнуть и утереть все следы влаги с лица, дает себе пару мгновений на то, чтобы удостовериться, что он снова не заплачет, поднимает уверенные глаза на брата. — Я хочу попробовать исцелить его всеми своими силами. Но в одиночку ничего не выйдет, этого будет недостаточно. Пожалуйста, помоги мне. Я знаю, что ты уже умеешь владеть даром исцеления, — он осторожно прикасается к ладони брата, сжимая ее так, словно хочет найти в ней такую необходимую сейчас помощь и поддержку. — Я согласен, — уверенно кивает юноша, снова смотрит на Феликса, проверяя, спит ли он, и поднимается с постели вслед за Чимином, хватая со спинки стула тонкий халат, надевая его поверх своей пижамы, и покидает их с соседом комнату. Чимин торопится, по коридорам идет быстро, но тихо, поглядывая за спину, проверяя, следует ли за ним Хенджин, постоянно подгоняя его. Они оба озираются по сторонам, чтобы не набрести на ночных сторожей. Отбой был еще несколько часов назад, в такое время максимум, куда можно выходить из спален, это в ванные и туалетные комнаты, которые находятся непосредственно в корпусах общежитий, по всей остальной части академии запрещено гулять. Чимину так вообще не стоит нарываться: и так они с Намджуном уже не в лучшем положении перед родителями. — Вы чего так долго? — за углом братья встречаются с недовольным Тэхеном и сонным Юнги, которые точно так же, как и белые ведьмы, стоят в халатах поверх своей спальной одежды и жмутся от прохлады каменных коридоров замка. — Хенджин медлительный, ты же знаешь, — объясняется Чимин, манерно закатывая глаза. — Эй! — звучит за спиной белой ведьмы детская обида. — Идемте! — шикает Тэхен, накладывает на них чары, чтобы сделать невидимыми для других, и следует к широкой лестнице, что ведет на вершину одной из башен, где расположен лазарет. В самом лазарете тихо и практически пусто, свет не горит, только редкие ночники у некоторых коек, да лучи полной луны освещают общую палату, в которой около пятидесяти больничных мест, правда, далеко не все из них сейчас заполнены. Сюда поступают лишь с серьезными травмами, в частности из-за неудачного дозора и встречи с Изгоями или жестокой тренировки, после чего требуется некоторое время провести на больничной постели под присмотром врачей и хорошенько восстановиться. В остальном у целителей достаточно мазей и настоек из трав, которые способны справиться даже с переломами всего за несколько часов, отравления и простуды прогнать прочь одной только противной на вкус и не более приятной на запах странной жидкостью. Самих врачей сейчас здесь нет, они дежурят в комнате отдыха, возвращаясь к пациентам раз в час, чтобы проверить состояние каждого: поправить подушку, заботливо укрыть, принести воды мучающимся от жажды и жары после препаратов. Но этой ночью будет неспокойно. За Элиотом приказано следить тщательнее, делать все, чтобы он очнулся, поэтому возле его постели медбратья шныряют гораздо чаще. Что усложняет задачу четырем ночным нарушителям, которым нужно проделать все очень быстро и не попасться дежурным. Парни осторожно проходят в палату, стараясь не хлопать за собой тяжелой дверью, придерживая ее. Они с опаской поглядывают на лежащих студентов, занимающих некоторые койки, проверяя, все ли из них спят. Кто-то тихонько, но не переставая, кряхтит от боли во сне, кто-то тяжело дышит, явно мучаясь от жара, а кому-то повезло чуть больше и они мирно посапывают, не реагируя на посторонние шумы крадущихся незваных гостей. Многие из пациентов, даже если и проснутся, особенно не обратят внимания на парней. Видно, что стонущим от боли студентам явно не до других сейчас. Единственная беда в том, что некоторые из них могут внезапно позвать на помощь дежурных врачей, не заботясь о том, что кто-то посторонний в палате. Именно поэтому юноши бегло проверяют каждого, чтобы удостовериться, что все точно спят. И когда Чимин замечает невдалеке ту самую кровать, на которую положили Элиота, он хватает Хенджина за запястье и несется с ним прямиком к больному, резко одергивая прикрывающую шторку, проникая в зону отдыха пациента. — Господи, — шепчет младший брат, рефлекторно касаясь кончиками пальцев собственных губ, тяжело вздыхая. Он еще не видел, в каком именно состоянии Элиот, не ожидал, что его лицо будет таким изуродованным, а грудная клетка почти не двигаться, словно и не дышит. — Нужно поторапливаться, давай, садись, — подгоняет его Чимин, надавливая на плечи и заставляя сесть на стоящий рядом с постелью стул для посетителей. А сам обходит кровать с другой стороны и присаживается у левой руки Элиота. — Мы с Юнги будем сторожить входы, как закончите — позовете, хорошо? — предупреждает тихим, но напряженным голосом Тэхен, случайно кидая беглый взгляд на волка, вздыхает и, получая кивок Чимина, зашторивает их, уходя прочь. — Не жалей сил. Мы с тобой все равно восстановимся, а вот у Намджуна могут быть проблемы, — Чимин поднимает глаза на брата, становясь абсолютно серьезным и сосредоточенным на деле. Он тянется к Хенджину, беря того за руку, крепко сжимая пальцы. Вторую ладонь Чимин поднимает над лицом Элиота, мотивируя младшего брата повторять за ним и сделать точно так же. Омеги прикрывают глаза и начинают нашептывать одновременно заклинания на пракельтском, которые больше напоминают древние молитвы богам. Они стараются делать это тихо, чтобы никого в палате не разбудить и не призвать на шум работников лазарета, но выговаривают каждое слово четко, дабы ничего не напутать и не сделать только хуже. В темном помещении начинает загораться белый свет, исходящий от их рук: он пульсирует, становится то ярче, то, наоборот, едва заметным. Визуально кажется, будто ведьмы правда через свои ладони отдают все силы телу Элиота, у которого грудная клетка под тонким больничным одеялом начинает тоже светиться, принимая чужие силы. Лицо волка медленно, но верно обретает более здоровые черты, магия снимает некоторую отечность, возвращая привычную линию подбородку, который весь был покрыт бордовыми пятнами из-за вывиха челюсти. Чимин чувствует скопление давления и опухоль в черепе, осторожно дотрагиваясь до лба Элиота, отдает свои последние силы, чтобы снять некоторую боль. Когда ведьмы заканчивают обряд исцеления настолько, насколько это было возможно с имеющимися травмами волка, белый свет, исходящий из угла, где находится постель Элиота, потухает, оставаясь в теле пациента, плотно там закрепляясь. Хенджин открывает глаза и упирается ладонями в койку, чтобы не свалиться от изнеможения на больного. Чимин же, отдавший больше сил, начинает заваливаться, но в последний момент хватается за изголовье, выдыхая горячий воздух на щеку Элиота. Он сонными глазами разглядывает волка, считывая хоть какие-то изменения, чтобы понять, не напрасно ли они сейчас трудились. — Вы закончили? — за шторкой появляется Тэхен, явно нервничающий. — Я увидел, как свет погас. — Позови Юнги, мы не дойдем до своих комнат, — хрипит Чимин, не поднимает взгляда на друга, просто не имея на это сил, все так же продолжая глядеть на Элиота. — Юнги, — шепчет чуть громче Тэхен, поворачиваясь в сторону двери, через которую они зашли в общую палату и за которой теперь стоит Юнги, охраняющий коридор. Темная ведьма даже моргнуть не успевает, как перед ним возникает вампир, пролетевший через всю палату так тихо, но поднявший после себя ветер, от которого все шторки у постелей пациентов начали колыхаться и шуршать. — Ты помоги Чимину, а я возьму на себя Хенджина, — раздает указания, получая кивок от друга. Чимин краем глаза замечает, как Тэхен спешно, но с некоторой осторожностью кладет руку Хенджина себе на шею, приподнимая его со стула за талию, позволяя опереться на себя. Темная ведьма крепко прижимает к себе юношу и осторожно ступает с ним в сторону выхода. Чимин провожает их усталым взглядом, уверенный, что друг позаботится о его брате и доведет до комнаты, пока он сам приводит дыхание в порядок и ощущает на своей спине холодную ладошку Юнги, намекающего, что пора уходить. — Секунду, — с трудом выпрямляется белая ведьма и поворачивает голову к прикроватной тумбе, замечая на ней личные вещи волка: часы, кольца, серьги, беспроводные наушники в кейсе и телефон. Чимин хватает чужой смартфон, надеясь, что он не заблокирован. — Что ты делаешь? Пошли! — шипит на него Юнги, заглядывающий через плечо друга, когда им обоим в глаза бьет яркий свет экрана, контрастирующий с теменью палаты. — Мне нужно удалить все фотографии Хенджина, — объясняет Чимин, не имеющий сил сейчас радоваться незаблокированному телефону. Он быстро нажимает на иконку галереи и пролистывает все фотографии до летних месяцев, конечно же, находя то, что искал. — Ну ты и сволочь! — злобно хмыкает омега, поглядывая на спящего Элиота. Чимин разглядывать фотографии не собирается, безжалостно и быстро ставит несколько галочек и удаляет к черту. — Все, идем! — настаивает Юнги, приобнимая друга за спину, начиная осторожно приподнимать. — Подожди, я не такой тупой, — отмахивается ведьма и заходит во все социальные сети, выискивая диалоги с Хенджином, удаляя и их тоже, ведь фотографии были отправлены именно через социальные сети, в них тоже могло что-то остаться, а так хотя бы не будет доступа к диалогам. Затем омега удаляет с телефона номер брата и для достоверности заходит в некоторые беседы волка, листая историю фотографий, не находя в них того, что искал. — Ты правда думаешь, что он не сохранил их куда-нибудь еще? — хмыкает вампир, когда Чимин озлобленно швыряет телефон на тумбу и с ненавистью в янтарных глазах пытается не задушить Элиота. — Ему же лучше после случившегося самому удалить копии, но я хотя бы попытался что-то сделать, — омега позволяет теперь со спокойной душой поднять себя с постели волка и увести на выход. Чимин еще не знает, что, когда они покидали границы мини-палаты Элиота, очерченные белыми шторками, волк уже не спал, провожая омег потерянным взглядом. Он слышал последние слова друзей, начиная вспоминать, что же в итоге произошло и почему он не в своей комнате, а лежит в лазарете.

🌙✨🩸

Мари одиноко. Он так не любит, когда начинается учебный год у его детей. Наверное, не любит даже больше, чем сами дети. Он не из тех родителей, которые хотят поскорее спихнуть «спиногрызов» и побыть в гордом, тихом одиночестве. Это приносит удовольствие, пожалуй, только первые пару недель. Но когда календарь отмерил вот уже три полных учебных месяца, а дом так и не наполнился семейным теплом и постоянными скандалами местной королевы драмы в лице Чимина, который либо с волками из их охраны любит ругаться и донимать их, либо жаловаться на Хенджина, либо вопить о том, какой Намджун нехороший и чрезмерно серьезный, якобы не повеселишься с ним. Мари скучает. У него ведь нет второй половинки, на свидания он тоже ни с кем не ходит, изредка они с Кристером устраивают дружеские посиделки, но у того ведь есть муж, не получается постоянно видеться. Он бы ездил к детям в академию, да вот только с работы получается освободиться уж очень поздно, в замке к этому времени наступает комендантский час. Потому-то он и радуется каждый раз, когда видит своих детей: радовался, когда Хенджин сам приехал к нему, радуется встречам на выходных, когда дети приезжают в Каритас за покупками, посидеть в каком-нибудь ресторанчике или повидаться с папой. Мари радовался даже тогда, когда пришлось ехать в академию из-за побега Чимина. Поначалу, когда он об этом узнал, радости было, конечно, крайне мало, но, когда сын стоял в его кабинете — живой и здоровый, — родительские чувства заиграли особенно сильно. Таков уж Мари, он быстро начинает скучать без своих сыновей, просто потому что у них те самые, считающиеся редкими, дружеские отношения. Они все эти годы были рядом, не было в их семье чужаков, только они втроем и та гармония их маленького мира, который они создали друг для друга. — Ваше Величество, — Мари выныривает из собственных грустных мыслей, вздрагивая, оборачивается и видит вдалеке стоящего волка из охраны его дома. Омега вопросительно смотрит на альфу, молчаливо ожидая узнать причину того, почему ведьму отрывают от ужина, или вернее сказать, одиночного наслаждения красным вином в пузатом бокале, ножка которого зажата между пальцев мужчины. — Господин Ким приехал, желает увидеть Вас, — и если до этого на лице верховной читалась усталость, а сам он давно распрощался с маской серьезного короля, который держится достойно перед своими подданными на протяжении целого дня, наконец желая побыть просто Мари, что спокойно ужинает после горячей ванны, позволяя лицу отдыхать от макияжа, а телу — от ненужной одежды, завязав на поясе тоненький шелковый халат до пола, то теперь мужчина заметно напрягается и хмурит лоб. — И почему ты заставляешь своего вожака ждать? — хмыкает омега, прижимаясь поясницей к кухонной тумбе. — Впустить, — отдает приказ, ленивым взмахом ладони отправляя волка прочь, а сам делает еще один глоток вина, смакуя виноградный вкус на своих губах. Ждать Аудульва пришлось совсем недолго, но все это время Мари не мог успокоить разбушевавшееся сердце, постоянно поглядывая на свой внешний вид: не самый удачный момент встречать гостей, уж слишком интимно выглядит, он ведь никого уже не собирался сегодня принимать и решать какие-то рабочие вопросы. Да и дело не только во внешнем виде. Дело в самом Аудульве, который, как только появляется в большой гостиной, встречается прямым взглядом с верховной, стоящей на кухне в ожидании. На мгновение первый этаж особняка погружается в звенящую тишину, омеге внезапно жарко становится от этого взгляда волчьих глаз. Ему хочется снять с себя даже этот тонкий халатик, который толком и не греет, но в данную секунду заставляет кожу гореть от контакта с тканью. Мари старается дышать спокойно и размеренно, не выдавая своего напряжения. — Извини, что так поздно и без предупреждения явился, — начинает Аудульв, медленно идущий по гостиной, снимающий с себя светлый пиджак и кидающий на диван так, словно он далеко не первый раз в этом доме. — Нам нужно поговорить, а ты избегаешь меня в министерстве, — криво улыбается волк, расстегивающий пару верхних пуговиц на своей черной рубашке, — в доме правда как будто поднимается градус от его присутствия. — Я собирался уже спать, — омега внимательного взгляда с мужчины не отводит, почти не моргает, тяжело сглатывая, когда Аудульв оказывается совсем близко — на расстоянии вытянутой руки. — Прости, что отвлекаю тебя от твоего гордого одиночества, — и кивает на бокал вина, прижатый к груди Мари, что тот сразу же отмирает, отставляет напиток в сторону и опирается ладонями о кухонную тумбу позади себя. — Если ты все о том же, то ты знаешь мой ответ: он все еще не изменился. Лучше расскажи, что там с твоим сыном, я слышал, что он подрался сегодня, — верховная явно старается расслабиться в присутствии волка, взмахом головы пытаясь убрать длинные пряди волос, что падают на лицо. — А ты знаешь, почему он подрался? — вкрадчиво интересуется альфа, подходя к омеге на шаг ближе, складывая руки в карманы своих светлых брюк. — Меня это мало волнует, он твой сын, тебе с ним и разбираться, — нервно облизывает пересохшие губы, ловя себя на том, что слишком долго смотрит на чужие. — Я все же должен отчитаться перед тобой: наказание он получил, другой студент был серьезно травмирован, но не критично, думаю, скоро придут хорошие известия, — буднично рассказывает волк, с тоном того самого сотрудника, который послушно делает устный отчет перед своим начальством. Но затем его расслабленность куда-то пропадает, брови опускаются, глаза становятся какими-то хищными, наполненными желанием, а губы растягиваются в улыбке. — Однако я хотел поговорить с тобой все же о нашем сыне, — Аудульв подходит непозволительно близко, прижимаясь к телу Мари так, что тому приходится наклоняться назад, дабы избежать контакта их лиц. Альфа расставляет по сторонам от бедер ведьмы руки, поймав его в некую ловушку. — О нашем? — выгибает бровь омега, ощущая, как тарабанит сердце в грудной клетке, сжимая легкие. — За что ты наказываешь меня, Мари? — понижает голос белый волк, носом начиная тереться о щеку верховной, принюхиваясь: запах от его тела исходит дивный, сладость геля для душа отчетливо слышится, а от ворота чужого халата исходит приятный аромат свежести порошка. — Аудульв, — выдыхает мужчина, хватается тонкими пальцами за твердые широкие плечи альфы, обтянутые в черную хлопковую ткань рубашки, запрокидывает голову назад, открывая тонкую шею. — Что плохого я тебе сделал, м? — ненастойчиво интересуется второй правитель, продолжая обводить носом и подключать губы к исследованию бархатной кожи. Одна его ладонь проникает к затылку ведьмы, сжимая корни струящихся по спине черных волос, а вторая, обводя спрятанный под халатом торс, грубо сжимает левую грудь, отчего волк рычит на ухо Мари, спускается к бедру омеги, резко поднимая его, прижимая к собственному тазу, заставляя ведьму упасть на локти. — Я любил тебя, заботился о тебе, был рядом, когда ты так нуждался, — шепчет Аудульв, вынуждая Мари немного развести ноги, прижимаясь к закрытой под тонкой тканью промежности. — Прошу тебя… — стонет омега, когда волк, после томительного вырисовывания узоров на лебединой шее, наконец целует ее, болезненно присасываясь, оставляя мокрые следы. — Не начинай это снова, — Аудульв только на секунду поднимает глаза, чтобы увидеть лицо мужчины, когда замечает, как тот заламывает брови, закусывает губу и сдерживает слезы. — Почему ты так настойчиво пытаешься оградить его от меня? — белый волк перемещает ладонь на шею, сдавливая ее, встряхивает верховную, как тряпичную куклу, заставляя смотреть на себя. — Ты относишься ко мне так, будто я враг тебе, — хмурит брови Аудульв, с болью пронизывая душу омеги. — Ты не доверяешь. Поломанный внутри, разбитый и закрывшийся от всего мира. — Перестань, — шепчет Мари, закрывает веки, лишь бы не смотреть правде в глаза, горящей в волчьих зрачках. Слезы все же вырываются из уголков, скатываясь по его впалым щекам, а тело обмякает, позволяя альфе полностью овладеть им. — Я хотел помочь тебе, но ты оттолкнул меня, — Аудульв, все так же сжимая тонкую шею массивными пальцами, тянет ведьму на себя, заставляя подняться с кухонной тумбы, разворачивая его спиной к себе, прижимаясь плотнее к чужому телу. Мари чувствует, как его тазовые кости болезненно упираются в край мебели, пока тело сгорает от волчьего жара в этой интимной, такой сладкой и запретной близости. — Ты по сей день наказываешь меня за любовь, — хрипит на ухо, осторожно укладывая голову ведьмы на свое плечо. Пока левая рука продолжает массировать горло постанывающей верховной, вторая ладонь бесстыдно стягивает с плеча Мари халат, заставляя его струиться вниз, повисая на локтях, которые Аудульв, отпустив бедную шею нежного создания, скрепляет вместе за спиной омеги, отчего того аж выгибает с болезненным хрипом. — Зачем ты приехал? — всхлипывает верховная, вжимаясь в горячее тело мужчины, рассматривая их отражение в черном от наступившего позднего вечера окне. — Зачем опять мучаешь нас? — дышит через раз, подставляя шею под поцелуи сухих губ, кожа которых легонько шкрябает его. Аудульв грозно смотрит на отражение Мари, встречаясь с ним взглядами, игнорирует вопрос, продолжая оттягивать тонкую кожу на шее губами, оставляя на ней розоватые пятна, кое-где царапая и надавливая своими клыками, явно сдерживаясь, чтобы не прокусить и не поставить метку. Его аж трясет, когда приходится отстраниться от измученной шеи ведьмы, пока не учудил лишнего. Все его внимание теперь сосредотачивается на эмоциях любимого, а свободная правая рука блуждает по обнаженной груди, спускаясь к плоскому животу, чередуя заботливые поглаживания с легким давлением. Он неспешно опускает ладонь к паху омеги, игнорируя привставший член, смещается к бедру, подцепляя край висящего шелкового халата, проникает под ткань, поднимаясь к ягодицам Мари, который заметно начинает нервничать. — Аудульв, — стонет протяжно, так сладко, но с неким сопротивлением, что дается ему с ощутимой тяжестью. Первый раз волк игнорирует этот протест, продолжая сжимать правую ягодицу мужчины, грубо оттягивая ее, ногтями поддевая влажноватый от естественной смазки омеги анус. Мари заходится в скулеже, заламывая брови, распахивает губы, выдыхая горячий воздух, взгляда так и не сводя с хмурого лица волка в отражении. Ладони у вожака горячие, обжигающие плоть ведьмы, подогревающие жажду страсти и близости. У верховной в глазах читается борьба дикого, естественного желания с сопротивлением, вызванным моральными принципами. Он то упирается тазом в столешницу, лишь бы быть подальше от твердого члена Аудульва, стягивающего ширинку классических брюк, то, наоборот, вжимается так, чтобы почувствовать наконец каждую клеточку волчьего тела. — Я так скучаю по тебе, — шепчет на ухо Аудульв, губами цепляя мочку ведьмы, играя с ней зубами, начиная тереться о стройное тело, с остервенением сжимая ягодицу омеги. — Ты не представляешь, как мне тяжело не смотреть на тебя щенячьим влюбленным взглядом, когда мы встречаемся в министерстве, — он делает один толчок на пробу, толкая Мари ближе к столешнице, отчего тот небольно ударяется косточками таза, выпуская испуганный вздох. — Как тяжело держать в себе чувства и не иметь возможности говорить о них тебе. — Пожалуйста! — вскрикивает Мари, когда альфа проникает двумя пальцами к анусу омеги, начиная его разминать круговыми движениями, подушечками надавливая на вход. Аудульв замирает, руку не убирает, а лишь смотрит на лицо любимого, ожидая, когда тот придет в себя от нахлынувших водопадом чувств. — Пожалуйста… — шепчет, облизывая пересохшие, полыхающие огнем жажды поцелуев губы. — Езжай домой, — он дышит рвано, с болью произносит эти отталкивающие слова, собираясь сказать то, что снова пройдется по душе волка тонким лезвием. — Тебя ждут супруг и маленький сын, — по его щеке вновь скатывается одинокая слеза, блестящая, словно алмаз, в отражении окон. — Езжай к семье, Аудульв. Волк не хочет верить своим ушам, но снова не удивлен. Мари делает это всегда: как только альфа признается ему в чувствах, не скупится на ласку, превращая тело омеги в послушный холст для создания картины истинной любви, тот начинает его отталкивать, напоминать о морали, напоминать о том, что не только Аудульву, но и его супругу выпала тяжелая ноша в виде многолетних страданий в браке, где они ни одной секунды не любили друг друга, но обязаны сохранять этот брак и семью. Аудульв выпускает омегу, понуро опускает голову и отходит на пару шагов назад, пока Мари неуверенно поворачивается к нему лицом, натягивая обратно на плечи свой халат, плотнее запахивая его, будто бы пытаясь скрыть возбужденное и покрасневшее тело от волка, туго завязывая пояс. — Я хочу видеться с сыном, — голос у волка раздраженный, он будто сдерживает гнев внутри себя, поднимая не предвещающий ничего хорошего взгляд на омегу. — Ты знаешь мой ответ… — Почему, Мари?! — перебивая верховную, приходит в бешенство Аудульв, наполненный сейчас чувством вины за свое поведение: за очередную измену. Он подлетает к ведьме, хватая ее за подбородок, но держится, чтобы не сдавить челюсть и не сделать любимому больно. — Что я тебе сделал? Не было ни секунды в моей жизни, чтобы я не хотел быть ближе к нему. Я всегда был готов стать ему отцом, заботиться о вас так же, как забочусь о своей семье. Тогда объясни мне: почему ты запрещаешь мне видеться с ним? — его глаза наполнены ярко переливающейся болью от несправедливости, которой он прожигает без страха смотрящего на него Мари, не сопротивляющегося и не отталкивающего от себя волка. — У тебя уже есть семья, с которой ты должен быть сейчас, — Аудульв слышит, как тяжело его любимому говорить эти слова. Мари давно принял реальность: они со вторым правителем никогда не будут вместе, потому что нельзя, потому что у мужчины уже и правда есть семья, есть муж, шестеро детей. Общество не поймет, не примет, осудит, если узнает. Проще все держать в секрете и быть друг от друга на дистанции, тем более не вмешивать сюда сыновей обоих королей. Другой вопрос, что иногда они все же не могут сдержать порывы своих чувств, иногда это становится сильнее них, любовь в их сердцах могущественнее, чем их жалкий самоконтроль и кричащий разум. Однажды их любовь была настолько сильна, что освятила ночь, когда был зачат их сын, став самым настоящим плодом любви двух могущественных существ. С тех самых пор Мари понял, что им нужно закончить порочную связь. Любовь — это прекрасное, светлое и невинное чувство, но не в их ситуации. Не когда они оба высокопоставленные персоны, на которых равняется все государство. Не когда у них обоих действительно есть уже семьи. Любовь в их ситуации лишь помеха — так считает Мари, но это совершенно не разделяет Аудульв. — Тебе повезло, что он родился ведьмой, а не волком. Ведь тогда ты бы не смел запрещать видеться с членом моей стаи, — усмехается альфа, выпуская оскорбленного этим заявлением и явно обидевшегося Мари. — Помни: я люблю и уважаю тебя… — Аудульв! — перебивает его омега, который будто бы боится, что их кто-то может услышать, когда волк говорит такое. — Нет, — предупреждающе поднимает ладонь, — ты не запретишь мне заявлять о своих чувствах. Я семнадцать лет терплю запреты только из большого уважения к тебе и к твоему выбору. Но мое терпение имеет свои границы, и с каждым отказом ты подходишь к ним все ближе и ближе. Он и мой сын тоже, — тычет себе в грудь, глаз не сводя с хмурого лица Мари, которого совсем не радуют такие заявления. — Я не собираюсь забирать его у тебя, мне лишь нужны встречи с ним, возможность быть для него отцом и другом. И не удивляйся, если в конце концов он все узнает от меня. — Ты не посмеешь, — рычит на него верховная, подходя ближе к волку, смотря снизу вверх на него. — Любовь к моим детям была и остается сильнее, чем к тем, кто этих детей родил, — криво улыбается Аудульв, ловя Мари за запястье, когда тот совершает попытку дать ему пощечину. Волк лишь притягивает любимого за руку ближе к себе, прижимая теплую ладонь к пояснице омеги. — Не ревнуй, старушка, ты в моем сердце живешь еще с позапрошлого века, — он наклоняется к лицу ведьмы, желая поцеловать его в губы на прощанье, но тот обиженно надувается, подставляя только щеку. Волк крепко обнимает его, запоминая этот сладкий запах до следующей их встречи, улавливая то, как он мерно дышит, расслабляясь в руках альфы, едва ли не повисая на них. Аудульв выпускает верховную из объятий, любовно вздыхает, оглаживая острый подбородок ведьмы, запоминая красоту дивного создания, с улыбкой направляясь к выходу, стараясь не обращать внимания на этот гадкий осадок где-то внутри: он снова не добился того, чего хотел; снова был отвергнут вместе со своими чувствами и снова был опущен в неприятное напоминание о том, что он изменщик, отчего вина со скрипом царапает его душу. Следующим вечером Мари снова ужинает в гордом одиночестве, до сих пор прокручивая их последнюю встречу с Аудульвом. Его сердце кровоточит, скучает не меньше, чем волк, просится к хозяину в руки, а ведьма все сопротивляется, не отдается, не разрешает своим чувствам хозяйничать. То и дело поглядывает на входную дверь, будто ожидая, что и сегодня, быть может, заглянет один незваный, но до покалывания в каждом сантиметре тела желанный гость. Омеге бы просто увидеть его, заглянуть в эти добрые, не скрывающие собственной любви глаза, которые так и норовят потопить выдержку Мари, и сдаться окончательно. Но кроме одного из волков, охраняющих его дом, на пороге гостиной больше никто не появляется. Ему передают внушительных размеров букет алых роз, который Мари даже не решается взять в руки, зная, что не удержит все равно, и посылку от какого-то анонимного отправителя. Охранник предлагает самостоятельно безопасно вскрыть запечатанную коробку, чтобы исключить вероятность Мари пострадать, если там что-то опасное. Однако омега, видя прикрепленное к стволам роз плотно запечатанное письмо, тут же вскрывает его, а узнав почерк, спешно отправляет охранника прочь, оставаясь наедине с красивым букетом и загадочным подарком от уже не такого загадочного отправителя. В письме лишь странное послание:

«Вчера я заметил, как сильно ты хотел, чтобы я взял тебя на каждой поверхности дома. Ты стал таким жаждущим, тебя никто не ласкает, так позволь этому скромному подарку вместо меня довести тебя до блаженства, любовь моя»

Мари аж давится воздухом от такой наглости Аудульва, спешно разрывает упаковочную бумагу, на его удачу не порезавшись ею, распахивает коробку и искренне радуется, что не стал доверять распаковку своему охраннику, ахая и прикрывая рот ладонью в легком шоке при виде сексуальной игрушки в форме мужского полового органа. Он тут же тянется к телефону, чтобы сообщить волку о том, что тот порядком обнаглел и это вовсе не смешно. Аудульв, все же отсмеявшись целым набором смайликов, попросил прощения, но оно явно было не искренним, так же как и обида Мари была лишь продиктована некоторой смущенностью. Перед сном мужчина не стал использовать свой новый подарок, убрав его как можно дальше, запрятав и письмо к стопке старых писем от любимого, чтобы дети случайно не нашли. Однако не смог удержаться и не приласкать себя самостоятельно, лежа на своей большой, холодной и отвратительно одинокой постели. Никогда еще он не чувствовал себя настолько одиноким, как этим вечером: его руки не такие теплые, как у Аудульва, не такие шершавые, не такие большие. На шее не чувствуются мягкие поцелуи, окрашивающие кожу в розоватые оттенки, он не ощущает эти до боли знакомые клыки, мечтая, чтобы они наконец впились в его плоть. Его прикосновения не такие грубоватые, какими бывают иногда у волка. Аудульв умеет играть с балансом грубости и нежности, подбирая так удачно нужные моменты в зависимости от накала страсти. Все это заставляет Мари скулить и тихонько плакать от боли, несправедливости, желания, чтобы любимый был рядом, чтобы просто обнял его и сказал, что все будет хорошо, что они вместе, что их сердцам больше не нужно жить порознь. Ему просто хочется без ругающейся на него совести провести хотя бы один день с Аудульвом. Не думать о том, кто они, в каком положении находятся. Хочется всего на день освободиться от всех этих мыслей, став кем-то другим, не обремененным обстоятельствами, где они вынуждены молчать о чувствах и стараться не переходить черту, все же срываясь иногда. Все, что ему остается — это ронять горькие слезы на собственные простыни, смотреть на эти кровавые розы, стоящие в высокой вазе на полу, и стонать любимое имя, думая о том, что хозяин этого имени, быть может, ласкает этой ночью другого омегу — не любимого, но законного.

🌙✨🩸

День у Юнги сегодня напряженный. С утра общие занятия, на которых опять нужно слушать скучные лекции по истории государства. На них разбавляет тоску и сонливость от раннего подъема только болтовня Чимина и Тэхена, сидящих на самых верхних рядах большой аудитории так, чтобы их не было слышно и видно. Юнги их тоже почти не слушает: во-первых, он не отпустил еще это дикое желание поспать, а во-вторых, сквозь сон уже пробиваются тревожные мысли о предстоящей вечерней тренировке с Хосоком. Один только образ альфы, что встает у него словно перед глазами, противно скручивает желудок от волнения. А когда Чон еще и заходит в аудиторию, привлекая к себе внимание, извиняясь за опоздание, садясь рядом с Намджуном несколькими рядами ниже, сердце Юнги и вовсе делает кульбит, готовясь к решающему, последнему прыжку. И этот прыжок происходит ровно тогда, когда Хосок оборачивается и специально выискивает резко пробудившегося после его появления вампира, подмигивая ему. Сердце омеги прощается со своим хозяином изящным реверансом, падая прямо к самым пяткам от таких выходок. После скучных общих пар, ставших такими напряженными, Юнги прощается с друзьями, избегая Хосока, извивающейся змейкой обходит выходящих из аудитории студентов, убегая в раздевалку, чтобы переодеться для своей основной тренировки с вампирами, на которой его уже поджидает Сокджин с, как обычно, отсутствующим настроением, но присутствующим желанием выжать из своих подопечных все соки, в особенности из маленького бледного принца. Омега на тренировке старается сильно не перенапрягаться, зная, что после нее ему дадут ограниченное время на обед и потащат учиться набиванию шишек дальше. Правда, он надеется, что, в отличие от Сокджина, волк будет с ним помягче, отнесется с большим пониманием. Юнги хочется в это верить, ведь он все еще не рад перспективе с кем-то драться на состязании за эту чертову корону. Во время обеда Юнги садится по традиции со своими друзьями, а значит, и рядом с Хосоком, ведь Намджун — лучший друг и брат волка — помирился с Чимином, и они образуют все вместе маленькую компанию, которой приходится пересекаться. Правда, Тэхен все еще шипит на Чона, отказываясь с ним постоянно контактировать после прошлой их небольшой стычки прямо на этом же месте. А вот Юнги почему-то стесняется пересекаться взглядами с волком, делая вид, будто его вовсе не существует, с интересом разглядывая аппетитные блюда в своей тарелке, отвлекаясь на сообщения от все того же объекта и причины его смущения, в которых дается рекомендация не налегать на еду, чтобы не стало плохо на тренировке. В конечном итоге обеденный зал первым покидает именно волк, скидывая омеге перед уходом инструкции о том, где и через сколько они встречаются. Юнги порядком удивляется тому, что Хосок зовет его тренироваться в лес. Как-то это странно и пугающе. И дело не в том, что они мало знакомы, чтобы тащиться в лес, и что якобы альфа что-то плохое сделает с юношей. Нет, тут дело в том, что на стадионе, где они тренируются обычно, есть все необходимое: оружие, манекены, полоса препятствий, груши для битья, а еще рядом лазарет и врачи, которые оперативно смогут помочь. А в лесу что? Орущие вороны, пронизывающий до костей уже зимний ветер и опавшая листва почти со всех деревьев, кроме могущественных елей. Сейчас еще и пора туманов, там вообще мрачновато от голых стволов и кривых ветвей, ползущих над головами посетителей опустившегося во мрак леса. Впрочем, ладно, Юнги не привередливый, согласен и на такие условия, главное, чтобы был результат, а холод, тоскливые декорации и отдаленность от мирских благ не самое страшное. Омега не без настороженности подходит к Вековому древу, возле которого Хосок и назначил встречу, оглядываясь по сторонам, не наблюдая в зоне видимости своего нового тренера. Он хмурится, принюхивается и вслушивается в лесной гул, стараясь уловить посторонние, не вписывающиеся в естественный природный поток звуки. Когда он улавливает тихий, явно сдерживаемый стук, похожий на удары сердца, резко поднимает голову, и последнее, что он видит перед большим прыжком в сторону, это ухмылку Хосока и его летящую на вампира тушку, что прыгает с толстой ветки высокого древа. — Отлично, — с глухим ударом падает на обе ноги волк, улыбаясь застывшему в стойке готовности к нападению Юнги. — Легкая разминка для твоих инстинктов, — играет бровями, ведет себя полностью расслабленно, добиваясь этой же легкости в теле омеги, который медленно и неуверенно убирает кулаки, совершая ошибку, потому что уже в следующую секунду в него летит серебряный нож, задевающий лишь край рукава его теплой толстовки, а сам он успевает только в последнее мгновение увернуться, позволив лезвию воткнуться в кору дерева позади себя. — Ты… — вампир смотрит на свою левую руку, с осторожностью дотрагиваясь до продырявленной ткани. — Это была моя любимая толстовка, говнюк! — приходит в ярость Юнги, поднимая на волка бордовые глаза, переливающиеся кровавой ненавистью. — Во-первых, не стоит на тренировки надевать любимые или дорогие вещи. Странно, что мне вообще приходится объяснять такую очевидность, — театрально морщится Хосок, разводя руки в стороны. — А во-вторых, друг мой, — он резко становится серьезным и даже каким-то оскорбленным, предупреждающе грозя пальцем перед собой, делая несколько крадущихся шагов к Юнги, — проявляй уважение к тому, кто согласился помочь, кто тратит на тебя свободное время. Не можешь уследить за своим языком — так ты скажи, я тебе его подрежу, — язвит Хосок, расплываясь в улыбке, ослепляя недовольное лицо юноши своими волчьими клыками. — Ты испортил мою толстовку, — игнорируя все, что сказал Чон, чеканит каждое слово, чувствуя, как внутри него разгорается тот самый огонь, что был во время той их драки в лесу. — Поплачьте, мой сопливый принц, — дует губы Хосок, подходя ближе к омеге, довольствуясь этой злостью в чужих глазах, окрашивающей бледное тело вампира в розоватый оттенок, заставляя мертвую кровь внутри бурлить. Для Юнги язвительность альфы становится последней каплей. Он шипит, обнажая вампирские клыки, и молнией подлетает к Хосоку, намереваясь сделать первый удар, правда, к его неудаче, волк был готов к этому, он ждал, надеялся, что принц сорвется и нападет первым, поэтому реагирует сразу же. Чон концентрирует достаточное количество силы в своей ладони, толкая омегу прямо в грудную клетку так, что тот пролетает несколько метров, ударяясь спиной о толстый ствол ближайшего дерева. Альфа намеренно не бил кулаком, чтобы не доставить чрезмерную боль, его цель была лишь оттолкнуть и привести в чувства, через хриплый выдох из Юнги вытравить скопившийся яд злости внутри. Вампир ощущает, как горят его легкие от глухого удара-толчка, слышит этот противный хруст ребер и позвоночника, который совсем не мягко встретился с деревом. У Хосока получилось то, что он задумал: омега чуть легкие не выхаркнул, задышав с некоторым скрипом, хватаясь за грудь, сминая свою черную толстовку пальцами. Чон даже не дает прийти в себя, выжидает несколько секунд, когда от болевого шока у Юнги слегка заложит в ушах и начнет плыть картинка перед глазами, подходит вплотную, хватая того за шею, болезненно сдавливая пальцами жилы, отчего принц издает протяжный вой, впиваясь ногтями в руку улыбающегося самодовольного волка. Юнги закатывает глаза от переизбытка ощущений, слабо пытаясь сопротивляться и вырываться. Он и подумать не мог, что одним таким мощным толчком кто-то сможет его настолько серьезно дезориентировать. — Ну давай же! — радостно вскрикивает альфа, будто бы специально повышая голос и приближаясь ближе к ушам вампира, в которых и так слышится неприятный звон. — Покажи мне свою вечную ненависть ко всем в этом мире, свою силу, — перевозбужденно рычит Хосок. Юнги лишь совершает один удар по твердой груди волка, надеясь, что это хоть какую-то боль принесет ему и оттолкнет, но на деле выходит практически жалкое поглаживание. Альфа опускает удивленный взгляд на свой торс, начиная смеяться. — И это все? — скалится, продолжая прижимать омегу к дереву, сдавливая его шею. — Так ты собираешься защищать себя и своих близких? — улыбка Хосока становится какой-то более сочувствующей, нежели надменной. — Ваше Высочество, Вы маленький, жалкий принц, только и умеющий что жалобно скулить и бегать своими испуганными глазами жертвы по мне, — театрально вздыхает, будто бы сочувствуя. — Но вот тебе одна страшная тайна, — он приближается к лицу парня, который не оставляет попыток выбраться из крепких тисков, извиваясь как пойманная маленькая змейка, изредка шипящая на своего обидчика, — Изгои не сразу убивают омег. Они их насилуют, издеваются, обращаются как с грязным скотом, совершая самые страшные и отвратительные вещи, — едва ли не шепчет, одной рукой спускаясь к талии замершего Юнги, что выпучил бордовые глаза, заливающиеся самым настоящим страхом. — Вас пускают по кругу, трахают, пока вы не взвоете и не начнете молить прикончить вас поскорее, — Хосок пробирается под толстовку, сжимая кожу под ребрами, спускаясь к пояснице, с некоторой нежностью и неспешностью поглаживая ее. — А потом они с садистским наслаждением отрывают конечность за конечностью. За голову и сердце принимаются в самую последнюю очередь, чтобы вы как можно дольше оставались живыми. — Отпусти, — скулит Юнги, начиная ногтями вести вдоль руки волка, чтобы оставить хотя бы какой-то след от царапин. — Не трогай меня. — С тобой Изгои будут беспощадны, поверь мне. Ты принц и вампир, бесполезный, конечно, но они вампиров ценят, вас чаще оставляют в живых. Однако для армии ты им не сгодишься, поэтому твое тело точно будут подкладывать под всех этих чертовых тварей, — рычит Хосок, приближаясь непозволительно близко к лицу юноши, соприкасаясь с его лбом своим. — Поэтому я здесь, чтобы не дать тебе стать красивой куклой для их утех, не умереть и научить защищать любимых от смерти, — Чон отпускает шею омеги, давит на поясницу, чтобы прижать к себе, крепко обнимая, окончательно выбивая Юнги из колеи своими необъяснимыми действиями. Юноша только неуверенно тянет руки к широкой спине волка, чтобы ответить на объятия, когда тот снова резко и внезапно выпускает его, как самую настоящую тряпичную куклу, разворачивает спиной к себе и хватает за локти, впечатывая в дерево. Вампир уже собирается начать снова сопротивляться, но Хосок коленом давит на копчик омеги, настырно тянет за локти, вынуждая Юнги прогнуться в позвоночнике и услышать пугающий громкий хруст, крикнув от новой порции боли, которая очень быстро начала наслаждением разливаться по всей спине. Холодная кровь вновь забурлила, начав активно циркулировать по организму, ударив в мозг, что только что получил расслабление и облегчение, а заложенность в ушах мигом прошла. — Лучше? — Хосок мягко выпускает омегу, отходя на пару шагов назад, наблюдая, как Юнги от блаженства едва ли держится на трясущихся ногах, поворачиваясь к волку лицом. — Извини за то, что облапал тебя, у меня такие методы донесения информации. Не жди, что я буду твоей мягкой жилеткой, которая будет с фанатизмом кричать, какой ты молодец и что все у тебя получится. Я не психолог и не группа поддержки, а твой тренер. И тренер, которого самого растили убийцей, что в свои четырнадцать перебил всю семью за их измену государству и вовсе этим не гордится, а принимает как данность, — Хосок протягивает руку, в которую Юнги неуверенно вкладывает свою ладонь и снова оказывается прижатым к волку, что начинает осторожно и с явным знанием дела разминать шею омеги, обеими руками придерживая его голову. — И я тебя не запугиваю сейчас, я это делал минутами ранее, — хмыкает альфа, пальцами проминая жилы, на которые только что давил, доставляя ноющую боль юноше. — А лишь напоминаю, с кем ты имеешь дело. Так что если захочешь ныть, чтобы я сжалился над тобой, то лучше сразу распрощаемся и не будем тратить время друг друга, хорошо? Я обозначил уже, чего хочу для тебя. Другой вопрос: хочешь ли ты этого для себя? — Хочу, — резче, чем планировал, выпаливает Юнги, глядя горящими глазами на волка, чувствуя приятное расслабление и уходящую от легкого массажа горячих рук боль из всего тела. Его взгляд осторожно спускается с напряженного лица Чона к шее, на которой красуются черные, не совсем понятные вампиру изображения, начинающиеся от подбородка, но не заходящие на лицо, тянущиеся под короткий ворот водолазки альфы. Кажется, эти изображения переходят на плечи Хосока, потому что на правом открытом плече, на котором нет рукава, изображены животные: волк и мифическая змея, не совсем похожая на тех, что водятся в природе. Они словно борются друг с другом, поднимая вокруг себя бурю, создавая разрушения и огромные волны океана. От локтя к запястью у волка тянутся какие-то языческие символы солнца и кружащих вокруг него людей в пугающих масках каких-то духов. Юнги интересно посмотреть, что же изображено на второй руке, спрятанной под уходящим к пальцам рукавом нестандартного фасона водолазки. — Вот и славно, птенчик мой! — криво улыбается Хосок, заканчивает с шеей, не больно хлопает по щекам омеги, игриво чмокает в лоб, выпуская и тут же становясь серьезным. — Тогда за работу. Принеси нож, — командует стальным голосом без какой-либо тени веселья и забавы, требовательно протягивая руку. Юнги тут же подрывается с места и бежит к дереву, в котором застрял серебряный нож, продырявивший ему толстовку, вырывает его из ствола и послушным песиком приносит своему новому тренеру, с опаской вкладывая его в руки альфы. — Твой главный недостаток и одновременно преимущество, — Хосок, пару раз прокручивая между пальцами нож, тыкает острием в сторону Юнги, — в твоих эмоциях. Мне нравится твоя ярость, это сексуально, — подмигивает волк, усмехаясь тому, как принц очаровательно смущается. — Но мне не нравится, как быстро ты начинаешь паниковать в стрессовых ситуациях. Я чуть тебя приобнял, даже задницу твою не стал трогать и уж тем более лезть тебе в трусы, так ты сразу затрясся, как девственный осиновый лист в моих руках. А должен был дать по яйцам! — прикрикивает в явном недовольстве: ему предстоит хорошенько поработать с этим мальчишкой. — Без сожалений и со всей имеющейся у тебя силы! А силы у тебя дохуя, ты только ни черта ею пользоваться не умеешь! — Может, потому что я правда девственник? Для меня не типичны такие прикосновения, вот я и замер, — защищается с детской обидой, хмуря свои густые брови и надувая губы. — Бля, — хрипло тянет Хосок, закатывая глаза, с нервной скоростью начиная крутить нож между пальцев, — Ты только не вздумай ляпнуть такое своему врагу, который будет до тебя домогаться, потому что тогда он еще активнее будет хотеть поставить тебя раком, и применит всю силу, чтобы тебя вырубить. И не смотри на меня так, таков мир, и он жесток! — снова наигранно возмущается, пожимая плечами. — Короче, будем учить тебя направлять свою ярость в собственное тело и делать из тебя машину для убийств. А затем вырывать с корнями страх, чтобы ты не стоял как вкопанный, — заканчивая крутить ножом, он подкидывает его невысоко в воздухе, ловит за кончик острия и протягивает рукоятью Юнги. — Покажи все, что умеешь, попробуй навредить мне. Омега выпучивает глаза, не моргая, теперь уже боясь вообще лезть к этому чрезмерно активному, со странными идеями в черепушке волку. Он сглатывает ком в горле, вздыхает, потирает слегка вспотевшие ладошки о свои обтянутые спортивными леггинсами бедра, все же беря в руки чужое оружие. Парень рассматривает коротенький боевой нож, затем поднимает глаза на Хосока и думает, с какой бы стороны на него напасть. Юнги встает в боевую стойку, давая понять волку, что он готов начать. И все, что ему приходит в голову, это ударить базовым, вполне ожидаемым ударом сверху в область плеча с красивыми татуировками альфы, который блокируется слишком просто. Чон больно отталкивает ребром руки кулак с зажатым ножом, перехватывает запястье Юнги, выкручивает его так, что омега аж пищит, оказываясь с вывернутым локтем, прижатым спиной к Хосоку. — Плохо, — коротко бросает волк, небрежно отталкивая от себя спотыкающегося принца, что с обидой в глазах потирает руку, поворачиваясь снова лицом. — Еще раз, — и указывает подбородком на выпавший нож, лежащий возле его носка армейских ботинок. Юнги снова дует губы и наклоняется к чужим ногам, напрягаясь от такого близкого контакта, надеясь, что Хосок не ударит его коленом прямо по лицу. Он скорее хватает нож и делает поспешный шаг назад, снова занимая боевую стойку, теперь лучше обдумывая точку нападения. На этот раз Мин выбирает живот волка, понимая, что это место будет тоже легко заблокировать особенно такому умелому бойцу, как его новоиспеченный тренер. Но омеге кажется, если он будет действовать немного быстрее и увереннее, то шансы на то, что Хосок, возможно, зазевается и пропустит удар, видятся ему более отчетливо и реалистично. Принц снова нападает на Чона, получая на этот раз безжалостный, кажется, даже разозленный удар альфы по кулаку, из которого вылетает нож куда-то далеко в сторону, а сам волк испепеляет омегу недовольными янтарными глазами. — Вас чему-нибудь вообще учат на тренировках? — повышает голос, подходя ближе к испуганному, не ожидавшему такой реакции принцу. Юнги только несколько раз быстро-быстро кивает, сжимаясь от страха. — Тогда почему ты не знаешь ни одного достойного приема? И почему у тебя такие слабые руки? — Хосок сжимает плечи юноши, спускаясь ниже, пытаясь будто найти мышцы в них. — Встань в планку, — указывает на землю, отходя в сторону, ожидая, когда его команду выполнят. Юнги смотрит с сожалением на свою чистую, недавно купленную толстовку, вздыхает и делает то, что велят. Он встает на локти и выпрямляет ноги, упираясь носками кроссовок в землю. Его тело уже успело за сегодня немного устать на основной тренировке, поэтому он чувствует, как мышцы рук и бедра начинает потряхивать от напряжения, из-за чего омега боится, что долго не сможет простоять. — Задницу опусти, — спокойно комментирует волк, стоящий рядом с ним. Юнги пытается выровнять в более ровную планку свою позу, стараясь сделать то, что просят, чувствуя, как мышцы еще сильнее начали бить тревогу. — Я попросил встать в планку, а не раком, — язвит Хосок, надавливая омеге на поясницу. — Перестань, я упаду сейчас, — протестует Юнги, извиваясь, пытается скинуть чужую горячую ладошку со своей спины. — Что, прости? — Чон садится на корточки перед лицом омеги, хватая того за подбородок, болезненно сдавливая пальцами челюсть. — Ты в этой позе должен уметь часами стоять и не шевелиться. Вас же камнями называют за способность находиться в неподвижном состоянии по несколько дней подряд. Так чего ты мне тут ноешь, а? — небрежно отталкивает чужое лицо, поднимается и обходит его, перешагивая, начинает садиться ему на спину, как в седло. — Нет-нет-нет, не делай так! — пищит Юнги, ощущая, какой огромный вес начинает давить ему на тело. — Я правда упаду сейчас, — жалобно тянет, надеясь призвать к благоразумию Хосока. Правда, тот не слушает, а продолжает давить на спину, пальцами сжимая ребра юноши так, что вампиру кажется, что даже через толстовку у него на теле останутся синяки. — Черт! — ругается альфа, когда Мин действительно падает, оказываясь прижатым к земле всем телом. Хосок поднимается с него, протягивает руку, помогая встать. — Тебе тело надо прокачать, у тебя очень слабые мышцы, это никуда не годится, — задумчивым, с ноткой разочарования голосом объясняет волк, наблюдая, как Юнги отряхивается от грязи. — Сейчас я тратить время на это не собираюсь, но вот тебе задание: перед завтраком и парами просыпаешься пораньше и валишь на стадион бегать без применения вампирской скорости. Делаешь планку по часу, отжимания, приседания, подтягивания — вся вот эта хуйня тоже должна быть, ты понял? — принц коротко кивает, недовольно поджимая губы: он любит по утрам спать, а не «всей вот этой хуйней» заниматься. — Сейчас давай я покажу приемы, которые могут тебе помочь. Когда Хосок помогает Юнги занять правильную стойку и объясняет каждое действие, каждый их дальнейший шаг, поясняя, для чего делать тот или иной элемент, омега чувствует, как действительно начинает понимать, вникать и даже проявлять интерес. Волк становится более серьезным, не кидает шуток, не язвит, а погружается в рабочий процесс, больше не осуждая принца за какие-то недостатки. А когда юноша не понимает, Чон с некоторой тактичностью дотрагивается до частей тела вампира, чтобы помочь правильно поставить ногу, закрепить положение рук. — Не пользуйся одиночными атаками, их с большей вероятностью заблокируют. Научись делать целую серию, которая закончится, только когда ты достигнешь цели, ну, или когда тебя вырубят, — хмыкает Хосок, вставая напротив омеги. — Давай попробуем, — пальцами манит, побуждая Юнги начинать. Мин снова пробует ударить сверху, зажимая в кулаке нож, целясь прямиком в шею волка. Этот удар Хосок ожидаемо блокирует, но омега теперь знает, что на этом не стоит сдаваться, переходя в следующую атаку, кидая нож в свободную ладонь, целясь в правый бок альфы, снова попадая в блок, роняя оружие. Чон, удерживая левую руку принца сверху, хватается и за правую, поднимая ее, скрещивая запястья вампира над их головами. Омега вспоминает, что говорил его тренер минутами ранее, советуя не забывать о том, что у него есть стройные ноги, которыми тоже нужно работать. Мин коленом толкает парня, заставляя того отшатнуться и выпустить руки. Юнги замирает, не зная, что дальше делать. — Ну и чего ты стоишь? — приходит в себя Хосок, выпрямляясь, разводит руками. — У тебя была отличная возможность, чтобы снова начать серию атак, воспользовавшись моей дезориентированностью. Не стой и не жди, когда враг придет в себя и нападет, — подходит ближе к Юнги, наклоняясь к его ногам за ножом. — Я не знал, какую атаку сделать дальше, — честно признается вампир, закусывая губу от волнения, готовясь к очередным наездам Хосока. — Я понимаю, — вдруг смягчается совершенно неожиданно для юноши. — Сейчас у тебя в голове четко сидят мои команды. Я дал тебе несколько базовых приемов и научу еще многому, но ты должен понять, что на поле боя все настолько же непредсказуемо, как и в жизни. Нужно работать не только телом, но и головой. Научись анализировать происходящее вокруг себя, считывай эмоции противника и его намерения. Бой — это своеобразное искусство, у которого нет набора четких команд. Понимаешь, о чем я? — Да, я понял, — уверенно кивает вампир, слабо поднимая уголки губ, заражая своей улыбкой наставника. — На сегодня мы закончим, — поглядывая на наручные часы, заключает альфа. — Итак, подведи итоги сегодняшней тренировки. — Больше заниматься спортом и прокачивать свое тело, — вспоминая слова Хосока, начинает перечислять принц, слыша удовлетворительное мычание. — Научиться действовать по ситуации, не тупить и быть быстрее. — Отлично. Мне понравилась часть про «не тупить», хотя я тебе такого даже не говорил, — хохочет Хосок, смущая этим улыбающегося Юнги. — Мне в дозор через несколько часов заступать, в академию уже не пойду, хочу побыть здесь. Так что ты можешь быть свободен, — он не дожидается ответа, идет к Вековому древу, берет свой спрятанный у корней рюкзак, закидывая его на плечо. — А я могу… — неуверенно начинает Мин, одергивая себя. — Что ты собираешься тут делать? — для начала уточняет очень тихо, словно между ребенком, которому интересно, и взрослым, который понимает, что есть такое понятие, как тактичность. — Костер хотел развести и почитать, — с обыденностью в голосе отвечает Хосок, смотря на омегу с некоторой озадаченностью. — А можно с тобой? — пусть на лес и начал опускаться мрак ночной, но вспыхнувший румянец на щеках паренька он не скрывает от слова совсем. — Ну погнали, — хмыкает альфа, машет в сторону тропинки, ведущей вглубь леса. Они доходят до какой-то маленькой, но безопасной для небольшого костра полянки, Хосок мигом собирает валяющиеся в округе ветки, иногда забираясь на деревья, чтобы доломать уже отмершие, и скидывает все на кучу, разжигая пламя с помощью зажигалки и прихваченной из рюкзака бумаги для розжига. Юнги даже не знает, чем помочь; альфа молчит все это время, будто находясь наедине со своими мыслями, портя красивое лицо нависшей хмуростью. Омега не понимает, чего это он увязался за своим тренером, пошел бы уже в академию, принял бы душ да лег отдыхать перед ужином, на котором столы будут ломиться разными яствами и отборной кровью, приготовленной специально для него. Просто ему вдруг захотелось ближе узнать Чона, попытаться нормально познакомиться да пообщаться. А то все предыдущие разы были наполнены только ссорами и язвительными шуточками, обижающими друг друга. А теперь, раз они будут какое-то время работать вместе, стоило бы узнать поближе. — Приглядишь за костром? — прерывает затянувшееся неловкое молчание, снимая с себя тонкую водолазку. Конечно, ни вампирам, ни волкам в такую погоду не холодно, но даже Юнги вздрагивает от ощущения прохлады, когда смотрит на голый торс. И он был прав: у Хосока правда на втором плече тянутся красивые татуировки, снова с какой-то языческой символикой, надписями на древних языках и едва понятные геометрические узоры, составляя единый композиционный рисунок. — А ты куда? — мнется на месте, думая присесть на землю, когда его за локоть хватает волк, останавливая. — Так как я не планирую возвращаться в академию, соответственно, и ужин пропущу. Надо бы сгонять, поймать какую-нибудь сочную тушку лани, — Хосок достает из рюкзака плед, расстилая его на поляне, приглашая омегу присесть на него. Юнги снова прячет лицо, чтобы не выдавать своих полыхающих щек. Он обращает внимание на спину волка, когда тот разворачивается и идет снова к своему рюкзаку, продолжая снимать тренировочные штаны с ремешками и карманами на бедрах. У Чона на лопатках набиты небольшие, тянущиеся к плечам и шее крылья, на подпаленных перьях которых разбросаны, словно утренняя роса, разноцветные драгоценные камни: рубины, алмазы, изумруды, сапфиры, которые так хорошо прорисованы, что на них даже есть блики сияния, подсвечивающиеся рыжим пламенем костра. — Короче, не скучай, я постараюсь быстро вернуться, — к принцу не разворачивается, дабы не смущать его своей наготой, с рычанием выгибается, зарастая слоями бурой шерсти, увеличиваясь в несколько раз, прыгая на тропу, ведущую в темный лес. Он напоследок поворачивает морду, блестит своими желтыми, как самый настоящий янтарь, глазами, проверяя Юнги, убегая вглубь леса. Юнги немного ежится, смотрит на разгорающийся костер, в котором ветки похрустывают, задумываясь о сегодняшней тренировке с Хосоком. Волк почти не отличается от Сокджина или вампиров, с которыми тренируется омега: такой же грубый будущий вояка, не особенно-то умеющий в нежность и ласку. Однако с ним принцу было действительно комфортно: альфа все это делает не потому, что надо, не потому, что ему такой приказ поступил, как Сокджину, например. А потому что он сам захотел, сам предложил, можно даже сказать, что настоял. У Хосока есть инициатива, от него не исходит раздражение к Юнги, как к какому-то мальчишке, которого повесили альфе на шею. Да, трудно. Да, работы предстоит много, а времени крайне мало у них, однако волк правда заинтересован в этих тренировках. И самое главное, он понимает и здраво оценивает всю ситуацию и риски, поэтому не пытается издеваться над омегой или заниматься им на отвяжись. У него есть задатки понимания и терпения. А ещё он действительно неплохо объясняет, Юнги нравится, он чувствует, как в его голове что-то осталось после сегодняшнего дня. Омегу тревожит кое-что другое: собственные чувства и, в частности, что конкретно сейчас он забыл здесь. Чтобы познакомиться с альфой? Наладить контакт? Или же дело в том, что Юнги стала вдруг интересна эта персона, которая сначала готова разорвать его на куски посреди леса, предварительно вылив весь запас токсичности на него, а потом решает сжалиться и помочь на тренировке, успокоить и поддержать в нужный момент, позаботившись ещё и о сохранности тела принца, отведя его в лазарет. К омеге проявили интерес и сочувствие, ему впервые, если не брать в расчет друзей, решили уделить внимание со стороны абсолютно незнакомого существа, впервые решили со всей искренностью помочь. Юнги всегда был ребенком, у которого формировалось надломленное доверие к окружающим из-за распавшейся семьи и абьюзивно настроенного к нему отца. С самого раннего детства к нему относились как к отбросу, как к причине, по которой якобы все разрушилось. Всю жизнь его не ценили, не любили и не желали им полноценно заниматься. И вот Хосок внезапно ворвался в его жизнь. Тот, кто не прошел мимо, заметил, что омега не умеет просить о помощи вслух, через рот, потому что его за это осуждал отец. Самостоятельно предложил помочь, облегчив Юнги жизнь, взяв на себя инициативу и некую ответственность. Именно все это парня больше всего пугает: его, оказывается, так легко к себе расположить. Не то чтобы Мин окончательно поплыл, поверил в то, что они с Хосоком будут лучшими друзьями, возьмутся за руки и будут петь песни о мире и любви. Нет, просто настороженность к волку начала спадать, а холодное сердце, покрытое толстым слоем вампирского камня, дало трещину — пока только маленькую, но даже ее Юнги сразу почувствовал сегодня, насторожившись. Омега дёргается, оказываясь резко вырванным из собственных дум непонятным хрустом веток со стороны темного леса, в котором не различаются порой даже некоторые стволы. Его глаза наливаются бордовой краской, а мозговые нейроны отдают команды Юнги начинать готовиться к чему-то опасному, что скрывает тьма. Однако очень скоро на свет выходит большой и грозный волк, коричнево-серого цвета с сияющими янтарями вместо глаз, чарующе переливающимися в свете огненных языков костра. Не будь Мин вампиром, замер бы от красоты волка, однако его сущность лишь напрягается, а взгляд опускается к громадной пасти с зубами размером как ребро человеческой ладони, с которых стекает алая кровь, впитывающаяся в шерсть, а между челюстями зажата шея тощей безрогой лани, с мертвенно закатанными ко лбу глазами. Принц слегка морщится, задерживая дыхание: металлический запах крови начинает бить ему прямо в ноздри, сдавливая грудную клетку в нетерпении, раззадоривая аппетит. И пусть он не является любителем животной крови, однако сейчас был бы совершенно не против ее полакать. Хосок ступает к омеге медленно, вышагивая массивными лапами, глухо топая и шелестя опавшей листвой. Юнги как-то рефлекторно отодвигается подальше, когда волк оказывается в опасной для вампирской сущности близости, убивая одним только хищным взглядом. Омега улавливает этот запах разыгравшегося аппетита и вкуса охоты у Чона, понимая, что это лишь инстинкты, умоляя своего паникующего внутри мертвеца успокоиться, обещая, что ему не о чем беспокоиться. Собственно, догадки Юнги очень быстро подтверждаются. Они с Хосоком не могут общаться мыслями, как это умеют белые ведьмы и маги с волками или вампиры с представителями темных сил. Вот им и приходится учиться считывать каждое действие друг друга, чтобы понять намерения. У Хосока они сейчас максимально просты: он осторожно опускает голову, укладывая тушу убитого животного на холодную землю у ног вампира, поднимая глаза на Юнги. Омега двигаться не спешит, пока не совсем понимая, чего от него хотят. Тогда альфа на пробу проводит длинным языком по следам крови на короткой шерстке лани, как бы показывая пример. Тогда принц понимает, и его сердце снова замирает: к нему вновь проявили заботу, о нем подумали. Юнги с настороженностью подползает к животному, наклоняясь к его шее, пальцами прощупывая более удобное место для укуса, глазами проверяя, правильно ли он все понял, поглядывая на отходящего, чтобы не мешать, Хосока, который с некоторой завороженностью и блеском в волчьих глазах рассматривает то, как омега с шипением выпускает клыки и впивается ими в добычу, с жадностью поедая такой необычный для него ужин. Волк вроде должен чувствовать отвращение от развернувшейся перед ним картины того, как «кровосос» таким мерзким, грязным для них способом питается, тем более его добычей. Природный зверь внутри него рычит, не понимая, почему хозяин делится своей едой с врагом, а Хосок лишь удивляется тому, какой Юнги красивый даже в этот момент. Принц — само очарование. Нельзя сказать, что он похож сейчас на безумного, трясущегося от голода, словно дикое животное, не умеющее себя контролировать. Напротив, мальчишка сдержан, пьет так смущённо, изредка поднимая блестящие, как у котенка, бордовые глаза на волка, пальцами так трепетно прикасаясь к туше, будто перед ним не уже мертвое создание, а живой человек, с которым нужно обходиться со всей аккуратностью. Хосоку приходится оторвать себя от зрелища, которое перед ним открылось, дабы не смущать юнца. Он неспешно обходит костер, чувствуя на себе косой взгляд омеги, который видит, как с другой стороны огня выходит уже не внушающих размеров животное, а обнаженный парень с покрывающими половину тела черными татуировками и редкими проблесками ярких красок. Юнги на несколько секунд отрывается от шеи лани, завороженно смотря на спину альфы: он все не может перестать разглядывать эти крылья, что очень уж красиво вырисованы на коже, а камни выглядят как настоящие, переливаясь в огненном пламени. Он облизывается, очищая края рта от вязкой крови, помогая тыльной стороной ладони. — Ты на кровь не налегай, ещё мясо будет, — натягивая на себя водолазку, Хосок неожиданно для омеги поворачивается, подлавливая его с этим взглядом, с которым обычно влюбчиво пялятся. Альфа усмехается, заставляя Юнги прийти в себя и смущённо опустить голову, отодвигаясь от туши. — Спасибо, — тихо благодарит за ужин, начиная мучить фаланги пальцев, похрустывая ими. Хосок на это не отвечает, лишь улыбается и подходит к парню, поднимая на руки мертвую лань. Чон достает из рюкзака небольшой тесак в чехле на завязках для разделки мяса, безжалостно, присаживаясь на корточки, отрубает голову своей добыче, что Юнги аж вздрагивает и отворачивает голову в сторону, предпочитая вглядываться в лесной мрак и вслушиваться в монотонный шум деревьев. Он улавливает вампирским слухом где-то вдалеке бушующий водопад, выравнивая вместе с его ритмом свое стучащее в груди сердце. И стучит оно не из-за того, что рядом с ним с чваканьем оставшейся крови и гулким стуком разделывают некогда живое существо, а из-за присутствия альфы, взгляд которого изредка ощущает на коже своей щеки юный принц. — Ты так подготовился, тесак взял, плед, розжиг, — подмечает Юнги, хрипло выговаривая слова, все так же не желая пока что смотреть на альфу. — Часто устраиваешь себе такие посиделки? — Почти всегда, когда мне заступать на службу и дозорить в ночь, — буднично отвечает ему Хосок, кажется, вовсе не запыхавшись от разделывания животного. — Я люблю лес, была бы моя воля — всю жизнь бы в нем прожил. — Тебе не нравится социум? — хмурит лоб Мин, все же поворачивая голову в сторону волка. — Не в этом дело. Мне нравится ходить на тусовки, пользоваться гаджетами, пить алкоголь, курить, трахаться, — усмехается на последнем слове, ожидаемо ловя очередную порцию едва различимого смущения в глазах омеги. — То есть я не из тех, кто любит отшельничество и презирает современный быт. Но и природа мне тоже очень нравится, она успокаивает и восстанавливает меня. Я люблю проводить время в шкуре волка. Просто сейчас, когда мы живём на территории ведьм, ближайший город — душный Каритас, а до Лакдорме и моей академии часы езды, я скучаю по дому и своим лесам. — Почему ты назвал Каритас душным? — смеётся Юнги, зацепившись за эти слова, случайно заражая альфу улыбкой. — Да потому что жарко у них, я заебался! — эмоционально возмущается Чон, стряпая такое обиженно-жалостливое лицо, что принц заходится новой волной смеха. — Нет, серьезно, сейчас декабрь, а мы с тобой почти раздетыми ходим и не мерзнем. Да сами ведьмы и маги не особенно-то кутаются, — машет куда-то в сторону, будто показывая на невидимых здесь объектов их обсуждения. — И влажность высокая у них тут, — продолжает бубнить, веселя этим наконец расслабляющегося от жара костра и приятной атмосферы Юнги. — Понимаю, мне тоже бывает жарко даже здесь, а мы ведь ближе к центру четырех земель сейчас находимся. — Вот я и хочу побыстрее свалить к нам на север. Я скучаю по нашим снежным горам, — едва ли не скулит, театрально надувая и вытягивая вперёд губы, вновь заставляя вампира хохотать. — Нет, ты был когда-нибудь в Лакдорме?! — Юнги только машет головой. Между волками и вампирами все еще есть эта пусть и не такая враждебная, как веками ранее, но неприязнь, поэтому не всех вампиров волки хотят пускать на свои территории, так же как и вампиры не спешат открывать свои ворота членам стаи. — Черт, ты должен приехать к нам, я бы тебе показал наши лучшие виды, которые открываются с вершин. Лакдорм — мой личный рай, — вздыхает Хосок, не напрягаясь продолжая разделывать тушку. — А ещё, — резко вспоминает что-то волк, тыкая тесаком в сторону Юнги, — в этой их академии ебанутые правила. Они предпочитают большую часть времени бывать в стенах замка, даже тренировки заставляют нас проводить на территории. Это такой бред, мы всегда занимались в наших лесах, в принципе почти все наше обучение проходило не за партами, — фыркает явным недовольством Чон. — У нас не совсем так. Мы и за книжками много сидим, и тренируемся много. Для нас лес не совсем наша стихия, поэтому мы предпочитаем закрытые пространства. — Теперь лес станет твоей стихией, ибо я не собираюсь заниматься в помещении, оно на меня давит, я люблю простор, — со всем актерским умением, взмахом головы убирает лезущие в глаза пряди, и тыльную сторону ладони, что не испачкана в крови животного, драматично прижимает ко лбу, вновь заставляя Юнги звонко рассмеяться. — Ты так сильно любишь свою жизнь, — вдруг делает вывод омега. — В каком смысле? — удивлённо хмыкает, почти заканчивая с мясом, начиная рыскать приготовленные ветки, на которые нанизывает куски, слегка промытые водой из бутылки, что тоже не забыл прихватить с собой, готовя их для жарки на костре. — Ну… — задумывается омега. — Ты явно рад тому, что родился волком. Будто ты ощущаешь себя действительно в своей шкуре. — Ну так да, а должно было быть как-то иначе? — все ещё улыбается, приподнимая одну бровь в непонимании, глядя на уже не такого веселого Юнги. — Ты никогда не фантазировал о том, какой была бы твоя жизнь, если бы ты родился кем-то другим? В другой семье, в другом мире. — А, я понял к чему ты, — кивает Хосок. — И даже не удивлен, что именно ты завел этот разговор, мой вечно недовольный своей жизнью мальчик, — совершенно беззлобно заявляет альфа. — Мой ответ лежит на поверхности. Я считаю, что люди и мы не фантазируем о других жизнях, если счастливы в своей. Зачем нам представлять что-то другое, если у нас уже все, чего мы хотим, есть? Я счастлив и доволен своей жизнью, меня не сломали даже мои кровные родители, которые полжизни меня избивали, а потом оказались вовсе предателями. Плевать, я все равно рад всему тому, что со мной происходит, и месту в жизни, в котором я сейчас нахожусь, — с лёгкой улыбкой на устах Хосок буднично продолжает нанизывать мясо на толстые ветки, расслабляя своим мелодичным голосом и вызывая доверие у собеседника. — Исключение: Каритас. Я никогда в нем не буду счастлив, пока они не закажут себе доставку нормальной зимы своими ахалай-махалай заклинаниями! — вновь шутливо возмущается, с наслаждением слушая этот взрывной громкий смех Юнги. — Ну а ты? — кивает головой в сторону омеги. — Хотел бы родиться кем-то другим? — Хотел бы, — опускает голову, натягивая рукава толстовки на пальцы. — Не знаю точно, кем именно. Меня не привлекает волчья жизнь так же, как и собственная. Ведьмы слишком всесильны, на них лежит большая ответственность. Поэтому, думаю, я бы хотел побывать в теле человека, — пожимает плечами юноша, закусывая губу, исподлобья поглядывая на Хосока, чтобы понять, начнет ли тот на него сейчас выплескивать недовольство и агрессию. Но Чон спокоен, слушает, не перебивая, занимаясь своими делами. — Люди беспомощны. Как думаешь, если бы тебе предложили переродиться, но оставить все свои воспоминания, ты бы смог ужиться в теле, которое очень быстро устает, а организм постоянно чего-то требует: еды, сна, отдыха, витаминов? — искренне интересуется альфа. — Это все необходимо и нам тоже. — Да, но ты ведь понимаешь, что древние вампиры и волки могли сутками не спать и даже не отдыхать? Мы привыкли все это делать из-за человеческого ритма наших магов и ведьм, ведь их организмы более человекоподобные, нежели наши. К тому же их магия отбирает много сил. Если мы захотим, то можем вернуть нашу способность к длительной выносливости, просто она нам не нужна, раз мы живём в одном мире с нашими создателями, — Хосок заканчивает с мясом, беря в охапку сразу все длинные ветви, которые служат ему сейчас шампурами, присыпает сверху солью из маленького, прихваченного с собой пакетика, отправляя мясо в костер, закрепляя ветки надёжным образом, чтобы было удобно вертеть их и не давать ужину подгорать. — Тем не менее, люди далеки от всего этого сверхъестественного, — Юнги завороженно следит за руками Хосока и тем, как пламя огня с голодным безумием начинает поглощать мясо, подрумянивая его. — Мы не сверхъестественные существа, — протестует Чон, придерживая края своеобразных шампуров. — Так только со стороны людей и их мира видится. Однако мы и наш мир вполне естественен. Все относительно, Юнги. Другой разговор, если ты хочешь быть человеком и жить среди них, а не здесь. — Именно так. Я бы хотел хотя бы на день оказаться в другой вселенной, почувствовать себя примитивным, слабым созданием, но таким же естественным и нормальным среди них, а не здесь, у нас. — Дело только в том, что ты считаешь себя ненормальным среди вампиров, среди нас всех? Ты нормален, Юнги. Для нас ты свой, естественный, — пожимает плечами Хосок, шмыгая носом и морщась от жара костра. — Таким меня видите вы, но это не значит, что я ощущаю себя нормальным. Наоборот, мне кажется, будто я не в своей тарелке, будто меня не должно здесь быть. Будто я проживаю чужую жизнь, — голос у принца совсем потухает, а по щеке катится одинокая слеза, которую тот старается как можно лучше спрятать, опустив голову, быстро стирая рукавом своей толстовки лишнюю влагу. Хосок поджимает губы, обращая внимание на омегу. Он проверяет, готова ли хотя бы одна ветка с кусками мяса, решая достать все же ее из костра. Альфа подходит к юноше, присаживаясь на его плед, протягивая такой необычный ужин в диких условиях. — Возможно, ты просто ещё не нашел себя. И это нормально, — Юнги смотрит в искренние и добрые глаза альфы, беря в руки ветку за негорячую часть. — Оно с кровью, думаю, тебе понравится. Но будь осторожен, горячее ведь, — Хосок подставляет под мясо руку, чтобы, если что, сок капал на нее, а не на одежду принца, вместе с омегой дуя на куски, дабы скорее остыли. Юнги немного смущается такой близости, ведь лицо волка совсем рядом, он даже чувствует на своей щеке лёгкий ветерок, который выдувает альфа на еду. Однако он не может не согласиться с тем, что ему до странного трепета в животе и покалывания в пальцах ног и рук приятна такая забота со стороны Хосока. А ещё он не может это скрыть, потому что щеки полыхают румянцем слишком очевидно, и отделаться тем, что это все проклятый костер чрезмерно распространяет свой жар, уже не получится. Впрочем, волк будто бы уже начал привыкать к тому, что этот мальчик на бо́льшую часть состоит из нежности и смущения, нежели из дерзости и агрессии. Просто Хосоку явили изначально не ту сторону. Сам напросился. А теперь ему позволяют увидеть и обратную сторону этого дивного по своей красоте создания, чья кожа такая бледная-бледная, необычная и редко встречаемая даже для вампиров. Весь Юнги только на первый взгляд кажется таким неотёсанным пацаном, на которого мимолётно взглянув, не скажешь, что он королевских кровей. Однако если всматриваться так же бесстыдно, как это сейчас делает Чон, то можно подметить, какой у омеги небольшой, но очаровательный нос, густые и изящные по своей природе брови. Но самое главное — губы: они действительно кукольные, такие манящие, что Хосок хотел бы однажды попробовать их на вкус. Просто узнать, настолько ли они мягкие и сочные, насколько выглядят. Чистый интерес. Не более того. — Ты правда съешь столько мяса? — заканчивая со своим ужином, обращается Юнги к уже отошедшему обратно Хосоку, что пошел проверять оставшееся мясо в костре. — Я слышу удивление в вопросе? Тут хоть бы наесться, — хмыкает альфа, слыша, как Юнги давится и прикрывает ладонью рот. — Что? Мне в дозор на сутки заступать, я поем только завтра, если спать не завалюсь сразу же. А тут, во-первых, самка, да ещё и тощая такая. Во-вторых, я волк, который хочет жрать, знаешь ли. — Ну ты и обжора, — смеётся омега, откладывая в сторону чистую, хорошенько обглоданную палку. — Отстань, я люблю мясо, ты не можешь меня за это осуждать, — он достает оставшиеся ветки, осматривая с явным восторгом румяные, шипящие куски. — Лучше скажи: ты наелся или ещё будешь? — и протягивает одну из палок, как бы предлагая, но Юнги машет головой, действительно уже наевшись до отвала. Пока Хосок ест, они почти не разговаривают. Юнги наслаждается на этот раз приятной для него тишиной, с какой-то нежностью, не замечающей за собой, разглядывая ужинающего волка. Мясо получилось действительно неплохим, просто солёным, без специй, но и этого достаточно, чтобы набить пузо. Мина подкупают все же не кулинарные навыки или их отсутствие у альфы, а несколько другие вещи: забота стоит в первых рядах. Омега все ещё удивлен, все ещё очарован и все ещё под впечатлением от поведения Хосока. Он даже не ожидал, что Чон будет с ним настолько обычным, простым и приветливым. Юнги думал, что они друг друга будут тихо ненавидеть даже на тренировках и все их общение будет топиться в мерзкой токсичности. Однако все вышло совсем-совсем по-другому. Отсюда и удивление у юного принца. После ужина Хосок ответственно сжег все несъедобные части от сегодняшней добычи, а кости закопал под одним из деревьев, чтобы не бросать вот так, посреди леса, не пугать случайно забредших сюда ведьм и магов. Они с омегой посидели у костра ещё около часа, обсудив грядущие тренировки да в целом ощущения после сегодняшнего дня, сделав вывод, что каждый получил удовольствие от совместной работы и желает продолжать эти занятия. В конце концов Хосок решил все же проводить Юнги до ворот академии, на что омега всю дорогу твердил, что он сможет постоять за себя в случае чего и его не надо защищать. Правда, альфа не из-за переживаний о безопасности решил проводить, а из-за внезапного осознания, что он не хочет расставаться с омегой, желая продлить минуты общения, с некоторой грустью возвращаясь потом в лес и следуя к месту, где они получают указания от своей дозорной группы. Всю ночь мысли Хосока были об одном милом мальчике, что способен покорить весь мир. Одного конкретного волка уже почти покорил: когда зверь внутри перестал рычать на вампира, а спокойно лег и засопел рядом с ним. Всю ночь мысли Юнги были об одном удивительном парне, что способен вызвать в омеге поднимающееся к небесам неугасаемое пламя восхищения. Он все ещё, подложив под щеку подушку, глядя на спящего после отбоя соседа по комнате, не мог поверить, что Хосок может быть таким заботливым, мирным, спокойным и в некоторой степени нежным.

🌙✨🩸

Тэхен заходит в кабинет одним из последних, когда до начала лекции остается пара минут. Первое, что его сразу же раздражает, — слепящий в глаза свет серебристых туч за большими многочисленными окнами вдоль одной из стен. Сегодня они занимаются не в громадной аудитории с амфитеатром, которая вмещает в себя всех учащихся этой академии, а лишь в менее просторном кабинете, правда, слишком уж светлом. Здесь, как и всегда во всех остальных учебных помещениях, по три ряда парт, в каждом из которых их около двадцати. Весь поток выпускников поместится, но все будут слишком уж близко друг к другу находиться, — это Тэхен больше всего не любит. Если и проводить общие пары, то только в большом зале с вместительными трибунами. Омега идёт вдоль рядов, незаинтересованно разглядывая уже занявших свои места студентов, но пока не настроенных заниматься, ведя шумные разговоры друг с другом, сидя на партах. Он пытается найти Юнги среди всего этого безобразного количества учащихся, ловя взглядом сидящего за одной из парт Чимина, что общается с Намджуном, подмигивая проходящему Тэхену, несильно шлепая его по заднице в дружеском жесте. Ким только хмыкает, оставляя надежду снова сидеть с омегой, который теперь вряд ли когда-нибудь отлипнет от своего «будущего мужа» — так он всем кричит с недавних пор. Темная ведьма продолжает выискивать своего второго друга, замечая его сидящим за последней партой крайнего к двери ряда, но у которой уже стоит Хосок. — Можно сесть с тобой? — спокойно интересуется альфа у Юнги, который уже хотел было согласиться, пока не увидел Тэхена. Однако темная ведьма, быстро сообразив, кивает другу, как бы призывая разрешить волку сесть рядом. Они уже выросли из того возраста, чтобы обижаться на друзей за то, что те садятся с кем-то другим. А Тэхен не глупый, он же видит, как сильно Юнги хочет, чтобы альфа был с ним рядом на этой паре. Так или иначе, для каждого из их троицы друзья имеют такой же вес и приоритет, как партнёры или потенциальные партнёры. Да-да, это Тэхен сейчас про Хосока так думает и не стесняется шутить при Юнги, получая бурю возмущения и детского отрицания, что все вовсе не так. Тэхен оборачивается, чтобы осмотреть кабинет и выцепить взглядом свободные места, напарываясь на сидящего за партой второго ряда, стоящей прямо на одном уровне с той, за которой теперь сидит Хосок с Юнги, ухмыляющегося Чон Чонгука, явно слышавшего разговор вампира и волка, догадавшегося, что бедную темную ведьму все бросили и теперь не с кем сесть. Но Ким на эту уловку не ведётся, закатывает глаза и решает вернуться в начало кабинета, чтобы обойти ряды и добраться до свободных первых парт у окон. — Стой-стой, пожалуйста, — тут же превращается в скулящего щеночка Чонгук, хватая омегу за запястье, жалобно сводя брови. — Садись рядом со мной, я для тебя место держал, — и кивает на соседний стул. — Отвали, а, — морщится, все ещё затаив обиду на этого паршивца, слишком жестоко подшутившего над омегой. — Ну брось, я ведь тысячу раз извинился, — не отпускает Чонгук чужую руку, слыша звонок и отвлекаясь на входящего в кабинет преподавателя, громко здоровающегося с присутствующими, как бы призывая всех занять свои места и приготовиться к лекции. — Черт, раздражаешь! — шикает на альфу, грубо шлепая по спинке его стула, призывая отодвинуться от стены и дать ему пройти к свободному месту. Чонгук расплывается в счастливой улыбке, являя взору весь ряд своих белоснежных зубов, от довольства ситуацией красуясь клыками, спешно отодвигаясь, чтобы пропустить Тэхена. Лекция оказывается, как и всегда, скучной, однако сегодня у Тэхена хотя бы есть интересное занятие: рассматривать за окнами их кабинета летящие, словно нежные пёрышки, хлопья первого снега, что медленно, но верно покрывают газоны белым налетом, так изящно контрастирующим с темно-зелёной травой. В классе стоит почти идеальная тишина, нарушаемая лишь мелодичным голосом преподавателя, который монотонно зачитывает лекционный материал, изредка отвечая на вопросы сидящих в первых рядах студентов, ведя с ними, возможно, даже интересные беседы. Тэхен в это не вникает особо. Историю становления государства почти все хорошо знают, потому что все их общество построено на некоторых традициях прошлого с изменениями на современный лад. Все заклинания из учебников и старинных книг, здания, которые они видят по сотню раз в году, — все это история. Да даже академия, в которой они сейчас находятся, является мощнейшим объектом истории, как одним из первых замков, построенным ещё руками Древних и их детей. — Чего загрустил? Не рад, что со мной сидишь? — шепчет Чонгук, отчего омега слегка вздрагивает, не ожидав, что прервут его мыслительный процесс. — Что? — морщится Тэхен, не сразу разобрав, что ему сказал альфа. — Да, я крайне опечален и раздосадован таким исходом событий, — и вновь отворачивает нос в сторону окон, подпирая подбородок ладошкой, подушечками пальцев постукивая по верхней губе. — Всего лишь одна пара, с тебя не убудет. Ты мог бы дать мне ещё один шанс, — довольно тянет Чонгук, ближе наклоняясь к Киму, когда тот поворачивается к нему лицом, с отвращением выгибает верхнюю контурную губу, несильно отпихивая от себя вампира. — Я тебе его уже дал, ты проебался, какие ко мне могут быть вопросы? — ложится щекой на свои сплетённые в замок руки, смотря на Чонгука, откинувшегося на спинку стула. — То был не шанс, а возможность совершить ошибку. Теперь мне нужен шанс на то, чтобы эту ошибку исправить, — растягивает губы в широкой улыбке, вынуждая омегу рефлекторно улыбнуться при виде этих милых, немного выбивающихся из образа альфа-самца больших кроличьих зубов. — Так вот как это теперь у нас называется? Возможность проебаться и возможность все исправить? — усмехается Тэхен, продолжая вести беседу как можно тише, чтобы не привлекать к ним внимание преподавателя. — Именно! — подмигивает Чон, щелкает пальцами негромко, указательным показывая на омегу. — Ну так что? Как насчёт шанса? — Как насчет того, чтобы извиниться? — выгибает бровь омега, продолжая лениво лежать на своих ладонях, покачиваясь на локтях, словно пытается убаюкать себя. — Я уже извинялся, — по-детски возмущается вампир, отлипая от спинки, наклоняясь к лицу Тэхена, делая жалобные глаза. — Мне на колени встать? — омега лишь утвердительно мычит, явно несерьезно соглашаясь, а скорее просто скучает и пытается развлечь себя этим бестолковым разговором, дабы не уснуть окончательно. — Ноги тебе ещё, может, поцеловать? — снова альфа слышит это угуканье и видит расплывающуюся улыбку довольной ведьмы. — Так, а если я тебе отсосу, то до какого уровня поднимусь? Друг? Парень? Муж? — Полегче, — смеётся Ким, вовремя себя останавливая, вспоминая, что они на паре. — Если хорошо отсосешь, то будешь моим фаворитом, а если мне не понравится, то я опущу тебя в моральное дерьмо. Ты готов к такому пари? — делает вид, будто плюет на ладошку, выставляя ее для рукопожатия. Но Чонгука такое совсем не устраивает, поэтому он обиженно хмурит брови и отталкивает от себя чужую руку, снова слыша тихий, хриплый смех. Чонгук принимается снова слушать лекцию преподавателя, обдумывая, кажется, с какой стороны в следующий раз зайти к этому вечно подшучивающему и недоступному омеге. А взгляд Тэхена тем временем падает на лежащую возле тетради альфы ручку золотого цвета с наконечником в виде большого черного пера из твердого пластика — такие всем выдают в академии. Ведьма хватает ее, принимаясь так усердно вырисовывать что-то на полях тетради Чона. Тот видит, что Ким что-то рисует, но не препятствует, спокойно ожидая, когда ему разрешат взглянуть. — Вот! — радостно, но все так же стараясь быть тише, заявляет ведьма, с довольством откладывая перо. — Тебе пять лет? — хмыкает Чонгук, рассматривая до деталей хорошо прорисованный мужской половой орган небольшого размера. — Не ценитель ты искусства, — цокает языком, закатывая глаза. — А, прости, не сразу понял, что это портрет твоего члена. Очень миленько! — язвит Чонгук, позволяя Тэхену забрать ручку себе и продолжить рисовать, но уже в своей тетради и на этот раз не члены. — Вот, видишь? А ты ещё отказываешься пари заключать. Тебе бы понравилось мое тело, даю слово, — самодовольно хмыкает омега, увлеченно ведя линии на бумаге, не отвлекаясь на то, как Чонгук принялся бесстыдно разглядывать его, благоговея от этой красоты неземной. У Кима карамельная кожа так дивно контрастирует со светлыми волосами, а многочисленный пирсинг в ушах, на губе и брови действительно очаровательно поблескивает. И даже этот темный макияж век, который так обожает делать парень, не портит нежный образ, делая в глазах Чонгука его самым настоящим искусством, — не тем, о котором говорил минутами ранее, не тем, что висит в мировых музеях, а тем, что создала сама природа, по-настоящему наградив омегу божественной красотой, от которой альфа не в состоянии глаз оторвать. Чону нравится, как спадают на глаза пряди волос ведьмы, как тот поправляет их постоянно, убирая за ухо, как, закусывая свои пухлые губы, часто облизывает их, надувая. Вампир отдал бы жизнь, чтобы прикоснуться к ним, попробовать на вкус, несильно прикусить и убедиться, настолько ли они упругие, какими кажутся. Но самое удивительное и чудесное то, как образ Тэхена прекрасно дополняется фоном: этими светлыми окнами, за которыми все так же падает снег, заставляя Чонгука думать, что перед ним самый настоящий зимний принц. — Я не сомневаюсь, — вздыхает альфа, запоздало отвечая Киму. Правда, не сомневается он не столько в теле омеги, сколько в том, что окончательно и бесповоротно провалился в своих нежных чувствах к этому парню, убеждаясь, что отступать он не собирается. Либо добьется Ким Тэхена, либо всю жизнь проведет один, — на какой-то иной вариант Чонгук больше не намерен соглашаться. Когда Тэхену надоедает разрисовывать свою тетрадь чужой ручкой, изобразив профиль какого-то выдуманного парня, часть головы которого представляет собой вьющиеся цветами и сочными плодами фруктов ветви, он откладывает перо в сторону и вдруг со вздохом, кладя на ладонь голову, разглядывает Чонгука. Вампир хмурится так мило, что-то там читает в горящем экране телефона, плавно листая текст. Ким ползет взглядом по плечам альфы, что обтянуты в белую свободную, не заправленную рубашку, под которой тянутся черные контуры и пятна, образующие какой-то совсем не видный ведьме рисунок, заканчиваясь у запястья Чонгука. Взгляд Тэхена останавливается именно на нем, замечая браслет, очень похожий на тот, что омега не снимает с того самого дня, как Чон втихаря надел его на омегу в лесу, своеобразно преподнеся его как подарок. Ким дотрагивается до висящей металлической капельки на своем браслете и протягивает ее к той, что висит на украшении Чонгука, удивляясь тому, как они магнитятся и образуют форму темно-серого сердца. — Очень мило, — хмыкает Тэхен, поднимая на вампира, что обратил на него внимание, полный безразличия взгляд. Чонгук опускает глаза вниз, наблюдая за их соединившимися браслетами, начиная тихонько хохотать. — Вот и я так подумал, когда решил их купить. Видишь, даже украшения считают, что между нами что-то есть. На любовь, вон, намекают, — заходится новой волной смеха, когда омега заметно краснеет, поджимает губы и отворачивается, принимаясь снова рисовать, вынужденно разъединяя их парные браслеты. Остаток пары они проводят в тишине, но такой приятной, когда людям комфортно находиться друг с другом, легко и непринужденно молчать, иногда поглядывая друг на дружку. И эти взгляды больше не наполнены похотью и флиртом. У Тэхена это скорее интерес, любопытство, удивление из-за того, что он видит в глазах Чонгука. У вампира там нескрываемое восхищение волнами расходится, поджигая водную гладь, четко и ярко давая понять: он влюблен, он покорен, он готов всего себя отдать этой восхитительной, пленительной ведьме, что начинает уже смущаться, когда на нее смотрят вот так. Ким отвлекается от поглядываний на Чонгука и своих зарождающихся тревожных мыслей только благодаря пришедшему на телефон уведомлению. Он сразу же тянется к нему, чтобы сделать вид полного поглощения и занятости, лишь бы отвлечься от этого доселе неизвестного ощущения горящих робостью щек. Тэхен ничего подобного не испытывал, всегда он был тем, кто смущает всех и вся, а не наоборот. И тут его смущают даже не чем-то грязным, пошлым и интимным, а вполне милым, настоящим чувством, которое можно было бы расценить как интимность, но слегка другого характера. На телефоне у Тэхена горит созданный только что чат с Чимином, Юнги, Хосоком и Намджуном. Омега хмурится, не понимая, чего это их любимая белая ведьма всех тут собрала, неужели они все же те самые банальные сладкие друзья из сериалов про колледж, которые всегда вместе, ещё и спят друг с другом. Ну почти спят: Юнги и Хосок на подходе. И да, Тэхен даже в голове у себя не перестает шутить на их счёт, после того как Мин рассказал им с Чимином о посиделках у костра. Однако все домыслы Кима очень быстро развеивает создатель беседы, предлагая всем вместе на следующих выходных поехать в Каритас и отметить приближающиеся праздники в их кругу: пошататься по магазинам, сходить на какой-нибудь фильм, вкусно и сытно поесть в их с омегами любимом ресторанчике. Намджуна и Хосока, правда, особо не спрашивают об их желаниях, решая все за них, предлагая либо согласиться, либо полететь прочь из чата с визгами трёх недовольных омег, которые могут создать шуточную драму из воздуха в буквальном смысле. Тэхен, пока друзья решают, куда бы пойти, согласный на любой движ, вдруг обращает внимание на чат, понимая, что его друзья будут с парами. Ну почти с парами. Да-да, Тэхен уже даже не отсчитывает дни, когда Хосок и Юнги признаются друг другу в любви и станут парочкой, он уже их считает таковыми. Однако омеге вдруг грустно становится, он совсем не хочет быть тем самым другом, который потащится как бы в своей компании, но над ними будет висеть розовое облако романтики, и только его одного оно будет обходить стороной. Он будет тем самым, который сидит на лавочке, пока друзья целуются. «Отстой!» — думается Тэхену, и его голова как-то сама поворачивается вправо, а глаза устремляются на ничего не подозревающего, спокойно себе сидящего в телефоне Чонгука. Ким бы пригласил его, но что-то как-то неловко все это. Да и этот дурак обязательно подумает, что ему дали шанс, не так воспримет ещё. Правда, Тэхен не то чтобы против дать шанс альфе. Чонгук вполне себе неплох: довольно дружелюбный, смешной, не скупится на комплименты, и что-то омеге подсказывает, что вампир ещё и заботливый, умеет ухаживать, умеет любить. Может быть, не совсем так, как это принято по нормам общества, но есть в альфе что-то такое, что заставляет Кима думать, что его новоиспеченный фанат достоин шанса. Вопрос в другом: хочет ли сам Тэхен все усложнять? У него сейчас два пути: пригласить альфу вместе с ними поехать в Каритас, тем самым дав жирный намек на то, что он согласен попробовать. Или же продолжать держать Чонгука на расстоянии в ожидании, когда же тот сдастся, опустит руки и отвернется от него, перестав добиваться. Ему вдруг вспоминаются слова Чона, которые были брошены сугубо в шутку, но сейчас почему-то возымели вес. Та самая фраза, когда альфа пошутил о том, что Тэхен, возможно, теряет свою судьбу, своего идеального мужчину и партнёра. И да, глупо думать, что вампир может быть тем самым, на которого сердце екнет однажды, запоёт весенней серенадой и больше никогда не замолчит, но все же… Студенты слышат звонок, который снимает с них оковы обязанности сидеть за партами, преподаватель пытается перекричать собирающих свои вещи обучающихся, что уже начали вести между собой громкие разговоры. В помещении начинается суета, стоит гул, вызывающий у Тэхена некоторую лёгкую панику. Он собирает свои вещи, поглядывая на Чонгука, который изредка в ответ поднимает глаза на него, тоже собираясь. И вот когда альфа, перекинувшись с омегой короткими прощальными улыбками, уже собирается уйти, то слышит неуверенное, но громкое: — Чонгук, — парень оборачивается, готовый выслушать Тэхена. — Ты бы не хотел поехать в Каритас на следующих выходных? — ведьма вдруг давится воздухом, закусывает губу и чувствует, как кровь к лицу приливает — Мы с друзьями хотели поехать, и, может быть… ты бы тоже… ну… — мнется, явно начиная раздражаться своей такой реакции на простое приглашение. — Да, я бы с радостью поехал, — Чонгук отвечает, на удивление, спокойно, с лёгкой улыбкой на устах и без намека на их привычное злорадство. — Оу! — выдыхает Тэхен, вздрагивая, не ожидав, что альфа будет таким обычным или, кажется, будто понимающим. Понимающим тот факт, что омеге тяжело переступить после всего, что было сказано и сделано. — Тогда я добавлю тебя к нам в беседу с информацией, хорошо? — он впервые с Чонгуком такой любезный, такой робкий, а не задирающий нос. Альфа лишь одобрительно кивает, вновь прощается, оставляя Кима, когда к тому подходят друзья, чтобы вместе пойти на обед. Тэхен ходит с полным удивлением в глазах ещё долгих несколько часов, не понимая, чего это вдруг он не смог удержать язык за зубами и все же предложил Чонгуку поехать с ними. Не верит пальцам, которые добавляют так легко контакт альфы в беседу. Не верит, что Чон не плюнул в него своими шуточками и не съязвил, а спокойно и с таким отличным пониманием Тэхена согласился. Ким вдруг чувствует радость за то, что ему не отказали, а вот так, без лишней мишуры, согласились. Может быть, омега все же подумает о шансе.