Скандал

Пока Малфой планировал, где можно провести вечер, страшась, что опустошив запасы мэнора в одиночку, может просто сойти с ума, Поттер отменял бронь в ресторане. Он планировал предложение Джинни с того момента, как она оставила карьеру ловца и вернулась к нему после очередного сезона. Сразу после войны они провели несколько непростых месяцев вместе, а потом его любовь упорхнула на сборы. Отношения на расстоянии были для них лучшим выходом, потому что вместе они — ещё юные, дети по сути, — уживались с трудом. Ему нелогично не хотелось быть ещё одним Уизли, он хотел быть любимым парнем для Джинни, но жизнь самостоятельную они оба даже не рассматривали, а жить в Норе с Молли… В общем, тогда на целых четыре года они ограничивались общением во время отпусков довольно успешного ловца Гарпий и довольно перспективного аврора. Но два года назад Джинн неожиданно вернулась после сезона и осталась. Ни в одном из её писем она не писала, что тяготится их разлукой так сильно, что хочет оставить карьеру. Но факт был налицо. Она сказала Гарри то, что он всегда мечтал услышать. Что она тоскует по нему. Что она хочет семью. Что она нуждается в нём и хочет быть рядом. Этого оказалось достаточно, чтобы проигнорировать пересохшие губы, обычно говорящие о чём-то очень нехорошем. У них не всё было хорошо, как, наверное, у каждой пары. Они ссорились, мирились, строили планы на будущее, но каждый раз, когда Гарри был уже готов к тому самому вопросу, что-то шло не так. Ранение. Или рейд. Или ссора. Спустя почти ровно два года, как Джиневра вернулась в Лондон, Поттер уже четыре раза хотел сделать её честной женщиной, и теперь настал пятый. Она только закончила свой отдых на французском побережье, где провела чуть больше месяца после очередной ссоры из-за очередного пустяка. Так долго она обычно не злилась, и Гарри понимал, что не может больше так опрометчиво себя вести. Он всё же уже не юнец. Как только они пересеклись в Норе, куда Джинни аппарировала вместо их дома на Гриммо, Гарри заказал столик. Забрал из хранилища Гринготтс ожерелье и готовился стать счастливейшим из мужчин. Но теперь, зная, что не сможет воплотить их общую мечту о большой семье, полной не только любви, но и детского смеха, Поттер не готов был связывать Джинни такими обязательствами, как помолвка и брак. Только если она будет знать, на что соглашается. Освободив последние два часа рабочего времени, он попросил невесту встретить его дома, чтобы поговорить. Гарри продумывал эту беседу долго, несколько часов потратив на дополнительное исследование своего состояния здоровья, пытаясь предугадать, что именно придётся объяснять любимой. Что никакое зелье, никакие чары и лекарства не смогут сделать его отцом. И что он любит её достаточно сильно, чтобы отпустить, зная, что не имеет права просить её о подобной жертве. Однако Джинни встретила его счастливой улыбкой, сияющими глазами и… Сообщила ему, что он станет папой Гарри… И на его убитый комментарий, что он бесплоден, первой её реакцией было не удивление, не стыд и не вина. А вопрос: «Но как ты узнал?» А дальше Гарри узнал о себе, своей жизни и своей невесте очень много нового. Да такого, что остаток вечера ему пришлось коротать в баре с сомнительной репутацией, под обороткой, выбалтывая о своей жизни первому встречному. Было бы иронией судьбы, если бы этот первый встречный оказался Малфоем, но нет. Им оказался кто-то другой. Малфой сидел чуть дальше, выхватывая только кусочки из чужой исповеди. Настоящей же иронией было то, что Драко Поттера узнал. Не только его слезливую историю о своём желании быть отцом семейства и невозможности это получить. Поворот головы. Пальцы у лба, где обычно под чёлкой скрывается шрам. Динамика речи. Интонации. Всё это, скорее всего, изменилось со школы, но осталось неуловимо знакомым, когда на него обрушилась жестокая правда жизни и уже четвёртый стакан Будславского односолодового. Даже взгляд был очень знакомым. Это был первый раз после войны, когда Драко так смотрел на Поттера. В смысле, рассматривал. После суда было как-то не до Героя. Своих дел хватало. А тут. Дважды за день судьба свела Малфоя с Поттером, и оба раза это были откровения на грани фола. Предаваться философским измышлениям было легко под туманом из выдержанного Огденского и общей трагичности ситуации. Надо же. Жизнь та ещё сука… Ни к кому она не милосердна по итогу, ни к Пожирателю, ни к Спасителю. Однако последняя фраза, которую уловило пьяное сознание, прежде чем Малфой решительно направился к камину, чтобы окончательно вырубиться всё же у себя дома, пусть и в непотребном виде на полу голубой гостиной, врезалась так сильно в его память, что утро следующего дня началось именно с неё: — Если бы нашёлся тот человек, что согласился бы на брак со мной без каких-то притязаний на моё положение, сердце и душу, согласился бы не глядя. Лишь бы не быть более мишенью для праздных сочувствующих и падких на деньги и славу… Но сам я не нужен никому… Не об этом ли вчера утром говорил Драко Панси? Неисповедимы пути предначертанного… Возможно, это было единственным общим между бывшими соперниками и врагами. И эту общность можно было попытаться использовать. В конце концов, терять Драко и правда нечего. Он смог бы смириться с разным. Но не с опекой отца. А если он не женится до своего двадцатичетырёхлетия, то магический контракт станет для него рабским ошейником. И тут дело даже не в том, что ему придётся жениться по выбору отца — Драко никогда не думал о браке по любви, ему придётся работать в его бизнесе, навсегда забыв о своей мечте. А та страсть, что поселилась в его сердце после войны, была единственным искренним порывом, который сделал его жизнь счастливой, когда он решился попробовать. И у него определённо был талант… В общем… Единственное, что его отец мог у него отнять, он отнял бы без сожаления, обязав его контрактом. А иначе… Люциус пообещал выжечь его из родового древа. А это… Это для таких, как Драко, — смерть. Стоит ли говорить, что выходные прошли для Малфоя под эгидой идеи. У него было не так много времени. И первое, чем он озаботился, это Пророк. Уизли незамедлительно связалась со Скитер, и только тот факт, что репортёр ценила своё время отдыха, дал Малфою шанс потратить немалое состояние, чтобы заткнуть Риту. Но ему удалось. Он был уверен, что шумиха, которая неизбежно вывела бы Поттера из себя, лишила бы его и без того мизерного шанса на положительный ответ. А так оставалось надеяться, что Поттер в своей обезоруживающей искренности пьяного угара говорил то, чего действительно желал. Выходные Поттера прошли под гимном самоанализа. И больше всего помогла фраза, брошенная Гермионой в тот день, когда друзья разругались без шанса на возврат. — Ты слишком нуждаешься в том, чтобы быть удобным этому миру, Гарри! И не видишь дальше собственного носа! Тоже мне, аврор! Так Поттер пришёл к выводу, что удобным быть более ни для кого не намерен. На самом деле выводов было много больше. Но этот сделал его счастливым на следующий же день. Когда вместо правильного и разумного ответа на приглашение Молли и Артура, чтобы разобраться во всём «в кругу семьи», он просто закрыл Гриммо ото всех и провёл это время с удовольствием. Гарри тосковал о своей любви, но понимал, что она погребена под реалиями искреннего негодования Джинни, её гадкими, унизительными обвинениями, её правдивыми признаниями о том, каково ей было быть его девушкой всё это время. Джиневра не была честной. Отважной. Любящей. И Герм снова оказалась права. «Тоже мне, аврор…» Воскресным вечером он отпраздновал свою свободу, мысленно установив надгробный камень на могиле своих отношений с Уизли, туда же похоронил и мечты о большой шумной семье. На этой же могиле он поклялся больше никогда не быть использованным без взаимной выгоды, перестать быть удобным и комфортным, наивным и слепым. Чувства к Уизли умерли и оказались там, под обломками его юношеской наивности, и были перенесены в ту же могилу. Разбитое сердце уже перестало кровоточить и болеть. Остался лишь железный привкус во рту и желание никогда больше не быть таким влюблённым идиотом. А ещё он решил прислушаться к финальному совету своей несостоявшейся невесты. Засунуть в задницу своё грёбаное благородство.