Пропащие

      В тот вечер Корн исчез со всеми вещами, оставив после себя только вмятину в матрасе. Одни утверждали, что он сам попросился на лечение, другие — что его увели силой. Помощь и пригляд не помешали бы ему, но беспокойство не покидало Вёха. Сначала семью разделили надвое, потом ещё надвое, теперь Змеёныш и вовсе один среди чужих. К тому же, успел наломать дров. Как бы не взыграло уязвлённое самолюбие дежурного… Впрочем, совсем бросить спать было тоже плохим решением. Возможно, после милых рассказов о приключениях артистов паренёк понял, что Вёх — не агрессивная сволочь по натуре, просто вынужден был припугнуть вовремя.       «Знаешь, приятель, — нашёптывал Наг, пока Змеёныш переодевался перед сном, — мы с тобой далеко не каждый день вслух угрожаем ближнему смертью, так что стоит быть начеку. А то захотят отыграться, пока мы смотрим сны — и амба. К верхнему ярусу подобраться незамеченным сложнее, чем к нижнему. Заползай-ка ты туда».       Наг замечательно разбирался в гадостях, таящихся в головах у других, и сам походил на клубок самых чёрных, отвратительных мыслей. Вёх отпинывал его из раза в раз подальше, но назад тот прикатывался ещё мерзее и толще. И с ним плохо, и без него никак… у Нага имелось чутьё на проблемы, которого у Вёха с роду не водилось. В этот раз стоило засунуть разногласия подальше и послушать совета. Короткий подскок на лесенке — и Вёх оказался в постели.       Лёжа там и рассматривая металлический бортик кровати, он вспомнил, как ему совсем недавно пришлось запугивать Джиму. Щёки тут же запылали. Вот перед ней было страшно стыдно. У синички и так хватало проблем из-за отца, да ещё и ввязалась в поиски пропавшей девочки. Имя Вёх, конечно, забыл. И ведь Джиму ждёт, скорее всего, просто кучка костей, но это её не смущает. Что-то гонит её плетью из дома, из безопасности в то самое место, где вдруг не стало такой же девушки. Ах, если бы можно было рассказать всё Корну! Он же совсем не знает, какая она. Что синичка жива, и что он зря страдает.       В спальне было уже совсем тихо, все уснули. Змеёныш тоже настроился на сон, пускай чуткий, но вдруг стал различать ритмичный звон. Сначала еле слышный, а затем уже чёткий и переливистый. И это было самое странное, что только может коснуться ушей в пропитанном рыбой, варёным луком и прелой одеждой приюте фанатиков — звук умелой игры на гитаре. Прислушавшись, Вёх понял, что гитара-то не акустическая. Кто-то или слушал музыку на механическом проигрывателе, или бренчал сам, но верилось в такое совсем слабо.       Вёх вылез из-под одеяла. Бесшумно подкрался к двери, чтобы удостовериться и понял: он не ошибся, гитара играла всё гуще и смелее с каждой минутой.       Двери запирать в приюте запрещалось. Очень кстати для ночной вылазки! Оказавшись в коридоре, Змеёныш понял, что звуки доносятся со стороны часовни и, кто бы там ни развлекался, он едва ли будет против компании ценителя такой музыки.       Минутная пробежка по улице — уже рядом приоткрытая дверь деревянной часовни. Вёх дёрнул ручку, проскользнул внутрь. На него рухнула непроглядная темнота и запах трухлявого дерева. Проморгавшись, он разглядел в свете трёх свечей молодого мужчину, увлечённо дёргавшего струны. На полу свернулся провод от гитары. Вёх устроился у самой двери, чтобы не смутить и не испугать своим появлением. Он сразу понял, кто перед ним. Это был проповедник, который всё утро тошнил про любовь. Его звали, кажется, Элиас.       Руки игреца то выхватывал свет, то заслоняла тень. Иногда он прерывался на доли секунд и хватал колки, подстраивая. Маленькая плоская гитара удобно льнула к его боку. Тягучая и приятная мелодия разливалась под крышей часовни, затапливала её по стропила. Никак не ожидал Вёх именно здесь, наконец, послушать живую музыку, которой баловался в «Чертовнике» и к которой привык с детства. Особенно он любил не концерты, а всякие закулисные дела: репетиции, пробы, импровизации, из которых потом вырастали новые песни.       Прервавшись и отпустив последние звуки мелодии на свободу, проповедник вдруг поймал ритм и запел, наигрывая между куплетами:

Когда беда приходит и стучит в окно,

Я беру двустволку.

Когда дьявол засовы все поломал,

Прятаться без толку.

Если чёрной тенью солнце вдруг накроет,

Я заправлю порох

Создатель мне велит беречь

Слабых, бедных, хворых.

      И голос-то у него был замечательный, хорошо поставленный. Инкриз бы такое оценил.       Проповедник заметил, что не один, и сбился.       — О!..       — Играй, играй дальше, — Вёх замахал руками, — Я так, просто послушать пришёл.       — А я дальше не сочинил ещё… — Элиас забавно растерялся.       — Так ещё и песня твоя?       — Ну да, — проповедник кивнул, смущённо свесив нос, как будто был виноват.       — Ну ты даёшь!.. От чего гитара-то работает? Не слышно генератора.       — Зачем генератор? Ты что?! — Элиас хохотнул и указал куда-то в тёмный угол, на небольшую прямоугольную коробку, — Она работает через усилитель. Струны сами создают заряд. Лария никогда бы не смирился с генератором, у нас такое не держат.       Вёх скрестил руки на груди и пропел зловещим голосом:       — Это же музыка дья-а-а-авола!       — Дьявол ничего не создаёт. Только проблемы.       Большой разницы в возрасте у них с Вёхом, скорее всего, не было. Собранный и степенный Элиас просто смотрелся солиднее в своей белой рубашечке, застёгнутой на все пуговицы. Одетый в ту же униформу Вёх умудрялся выглядеть расхристанным гулякой с вечно помятыми от закатываний рукавами.       — Ещё немного посижу здесь и пойду, — вздохнул проповедник, — Мне просто стоит отдыхать иногда от… от женщин. Всё время им что-то надо. И не откажешь.       — А, да. У тебя же три жены, — произнёс Вёх, ни секунды не веря в нормальность такого образа жизни.       — И четыре дочки.       — С ума сойти! — Змеёныш хлопнул себя по лбу, — Когда ты всё успел?       — У нас рано взрослеют. Всё равно ведь в юности начинаешь творить разные непотребства. А тут сразу женился и получается, что живёшь без греха. С теми, кого полюбил, пока был наивный, чистый и юный.       — Но сразу дети, трудности…       — Нагуляться — это всё глупости. Дьявол всегда рядом. В твоей голове. Он тебе всегда будет диктовать, нашёптывать. Самое худшее.       Вёх смекнул, что с собственным дьяволом он, похоже, знаком лично и очень давно. Но тема эта его пугала. Особенно при трепещущих на сквозняке огоньках свечей и среди ночи, в тёмной часовне.       — Мне пересказали ваши истории, — усмехнулся Элиас, — Иногда я тоже мечтаю вот так всё бросить и уехать, куда глаза глядят. Выступать на площадях, играть музыку. Дарить улыбки. На проповедях всё время боишься что-то не то сказать. Или не так, как надо. А я бы хотел без «надо», от души.       — Бродячая жизнь — не сахар, — Змеёныш развёл руками, — Сильно не расстраивайся. Лично я иногда хочу наоборот побыть в покое и не катиться как камень с горы. Но придётся тогда завязать с цирком, а это вся моя жизнь. Я больше вообще ничего не умею.       — Вот тебе и свобода, — Элиас улыбнулся и горько хохотнул, — Сидим, друг другу жалуемся…       Для первого раза вполне хватало, Вёх решил не пропадать надолго и вернуться до того, как его хватятся.       Утро повторилось в точности, как предыдущее, за исключением страданий Корна. Впрочем, скорее всего, он страдать и не прекращал. И только Лария знал, что с ним, но к кормчему с утра лучше было не приставать.       Вёх снова успел сквозануть на кухню во время общей молитвы и чуть не выдал себя, когда на секунду опоздал за стол. Фринни он в этот раз даже краем глаза не увидел. Оставалось только переглядываться с сёстрами. Ничего не мелькнуло ни в колючих глазках Ваксы, ни в рыбьем спокойном взгляде Тисы. Стало быть, без новостей.       В часовне они, наконец, смогли перекинуться парой слов, но ничего интересного Змеёныш так и не узнал. Задания им никакого не давали и можно было не пересказывать Ваксе белиберду. Элиас, видимо, отсыпался, а подменял его Лария Рав, так что на этот раз проповедь состояла из сплошного чтения Петера Галинга. Утомительного и несъедобного, как слежавшаяся холодная каша, к которой не дали ни компота, ни воды.       Вёху было невыносимо тошно от духоты, от монотонного чтения, от того, что снаружи щебетали птицы и гулял ветерок, заставляя скрипеть углами старую часовню. Он опустил голову и зажмурил глаза, чтобы представить себя снаружи, просто сидящим на этом диком плато и наблюдающим за облаками. Убежище галингов было самым надёжным местом, но платить за постой приходилось, будто бы, жизненной силой. Заменялась она словами, вещами, рутиной. Видимо это спасало тех, кто совсем лёг на дно, а прочих травило как сильное лекарство, если дать его здоровому.       Когда Вёх решился снова открыть глаза, он понял, что держит Ваксу за руку. Не просто держит, а переплёл пальцы и стоит себе, о жизни думает. А её рука не болтается безвольно. Она едва ощутимо сжимает, и чувствуется каждая тонкая, тёплая косточка. Может, Вакса тоже понимала, что слабеет. А может, ей стало страшно от одиночества в толпе чужих.       «Вот теперь всё так, как должно быть, — сказал голос разума, — Может, вы уже никогда не станете ближе, чем сейчас».       Голос разума почему-то принадлежал Джиме. Да, она бы сказала именно так. Вдруг захотелось, чтобы скучнейшая проповедь не кончалась никогда.       На обратном пути из часовни к Вёху подошла молодая женщина в выцветшей косынке и спросила:       — Поможешь мне унести корзины с вещами?       Он легко согласился, хотелось разбавить рутину. Женщина повела его к восточной стене приюта, где прямо в камень были вбиты деревянные столбы с бельевыми верёвками. Вещи сохли быстро, тяжёлые корзины не успевали относить, и те столпились на сухом песке.       Вёх кинул взгляд в сторону прислонённых к стене корыт и засёк там кое-что безмерно ценное. Огромную ржавую бочку с водой, полную до краёв, подмигивавшую ему солнечными бликами. А стирка-то была окончена. Значит, вода впрок. Где только взяли её?..       Он решился попросить у женщины воды, но та отказала наотрез:       — Это для белья!       — Но нас самих надо постирать, потом уже бельё, иначе весь труд ваш насмарку, понимаете?       — Это для вещей, — мотала она головой, как будто не зная других слов.       Если уж Фринни не смогла уговорить, то никто не уговорит.              Сокровище не выходило из головы до самых вечерних занятий. Завладеть им надо было по-хитрому, снова улизнуть. Причём, стоило вытянуть и прочих, кроме родителей. До второго этажа Вёх бы не добрался никак.       Смыть с себя налипшую пыль, оттереть шею и лицо — всё, о чём он мечтал, а прочие мысли покрылись жирной серой плёнкой.              На вечерних занятиях снова читали, причём вслух и по очереди. Вёх всегда удивлялся тем, кто не мог нормально декламировать. Читать умели почти все, говорить тоже, за чем же дело стало? Медленно, по слогам, будто шагая по болоту некоторые еле озвучивали один абзац, а потом выдыхали всей грудью и безвольно растекались, обалдев от сброшенного напряжения. Когда очередь дошла до него, он проделал всё как учил Инкриз, и Галинг зазвучал совершенно по-новому. Как кто-то искренний, простой и прозревший до мозга костей. Лария Рав долго не просил его остановиться. Потом за дело взялась Тиса, и у неё вышло ничуть не хуже.       Что там чтение! Когда-то Тиса даже пела. Фринни накручивала ей кудряшки, наряжала в платье с воланами, рисовала милое личико, а Инкриз выносил её на сцену и ставил, затем делал вид, что заводит огромным ключом. Она исполняла милую песенку, после чего, оставаясь на ногах, туловищем падала вперёд, будто кончился завод. Простой, эффектный номер всегда нравился детишкам. Потом у неё выросла грудь, и из кукол её уволили.       Когда Тиса закончила, кормчий вдруг спросил:       — Что вы думаете о прочитанном?       Циркачи переглянулись. Вёх и Вакса ответили одновременно:       — Своеобразно.       — Бредово.       Чтобы не сердить Ларию, Змеёныш миролюбиво оправдался:       — Я больше историческое люблю.       — Нет-нет, продолжайте мысль! — подначивал Лария. — Что вы можете сказать об авторе? Только честно!       «Чего ты, чёрт побери, добиваешься? — не мог понять Вёх. — Ваксу вот-вот прорвёт, не остановишь».       — Что он… ну-у-у… выдумывает или…       — Шизик, — закончил за неё кормчий, перестав моргать. — Правда? Ну, шизик же! Записной!       Насельники приюта уставились на него, не смея пикнуть. Лария, видимо, хотел их рассмешить, но никто не смеялся.       — Вот видите, до чего вы не готовы к истине? Она вам кажется безумием. Однако же, ребята, вам не помешает взять пример с наших циркачей. Они сказали правду, невзирая на лица. А теперь расскажи нам, Вёх, какие книги ты любишь читать?       «Чтобы вы их обхаяли, — смекнул Змеёныш. — Да на здоровье!»       — Про всякие древние завоевания. Про воинов из северной страны. Я всё думаю: если они могли столько сделать сами, своими руками, столько выдержать, значит и мы тоже можем. И их проблемы с нашими не сравнить! Жили без законов, сами судили друг друга, выбирали себе королей.       — У-у-у! Беста — не кровь, это жизненный путь свободных! — тихо поддразнила Вакса.       — Да ну тебя, нет! — скривился Змеёныш, — Вообще нет, и не про то речь…       Кормчий сдержанно покивал:       — Нам, разумным существам, пришлось наделать ошибок, прежде чем мы прозрели. Слава Демиургу за всё! Когда-то, не зная истинной веры, мы были даже ближе душой к нему, чем сейчас. Высоколобые мечтатели возомнили, что они могут построить будущее, опираясь только на свою жадность и свой эгоизм. Ни идеи, ни морали. Мы рождены искупать грехи. Вопрос лишь в том, как много и как скоро. Я обещаю вам ребята, что помогу преуспеть в этом. Но только лучшим из вас. Лучшим!       Перед уходом Вёх подошёл к кормчему спросить, где Корн и что с ним. Тот, неспеша обдумав ответ, скупо выдал:       — Он в хороших руках. Но в плохом состоянии. Поправится. Как-нибудь я отведу вас в лазарет, эта экскурсия станет вам уроком на всю жизнь. Позже, не сейчас.       Лёжа в спальне на месте брата, Змеёныш обрастал всё большим беспокойством. У галингов лечение может оказаться таким, какое и шаманам не снилось. Строгость, боль, религия и всё прочее. Лишь бы назад Корн вернулся не спятившим на всю голову. Мёртвых закапывают, больных лечат, а с сумасшедшими что делать — не понятно.       В эту ночь проповедник не играл, снаружи только трещали насекомые. Нужно было снова осторожно выскользнуть, чтобы позвать девчонок, которых Вёх забыл после занятия предупредить о своей авантюре с бочкой воды. Он полежал без движения, стараясь не уснуть и уловить самый тёмный час между закатом и рассветом. Когда солнце совсем скрылось, он тихо слез со своего яруса и прошмыгнул в коридор. Предстояло очень осторожно открыть дверь в спальню девочек.       Он медленно потянул ручку, но ничего не получилось. Потянул чуть сильнее, и дверь едва заметно выгнулась. Заперто?       — То есть, вам можно, а нам нельзя, да? Лария — мужик, он к вам не ввалится и не узнает секретик про замок. Логично.       Не стучать же было среди ночи. Вёх решил выйти наружу — глянуть, получится ли добраться до окна. Он завернул за угол и обнаружил, что можно взобраться на козырёк подвала, затем пройти по карнизу. Благо, лазал и цеплялся он как кошка, совершенно не боясь высоты. Падение, в случае чего, окажется пустяковым, первый этаж всё-таки. Карниз совсем не проржавел и вполне достойно держал его скромный вес. Змеёныш осторожно заглянул в окно, как только добрался. Ему повезло: Вакса расположилась совсем близко от него и не спала. Она сразу заметила движение и, к его радости, села на кровати, приглядываясь. Вёх подозвал её ближе. Встав на подоконник, она открыла форточку и прошептала:       — Ты куда полез?       — Тису позови. Выбирайтесь ко мне, покажу кое-что.       — Тиса на рыбочистке.       — Какого хрена ночью?       — Говорит, руки чешутся поделать дела. Там она видится с Фринни.       — Тогда ты вылезай.       Вакса спорить и расспрашивать не стала. Оглянулась, затем подпрыгнула и свесилась из форточки. Перевернувшись лицом вверх, схватилась за раму и смогла спустить ноги вниз, после чего они оба спрыгнули с карниза на утоптанную дорожку.       Змеёныш повёл Ваксу за собой, соображая по пути, что такого поворота он не ожидал. Не думал, что они останутся совсем наедине именно сейчас. Как назло, он порядочно устал и едва ли был готов ко всяким сложным разговорам. Может, и не нужно их вовсе? Но тогда опять его будет душить неопределённость.       Увидев бак, до краёв полный чистой воды, Вакса сразу оживилась.       — Наконец-то! Долбаные святоши со своими запретами…       Как только она скинула с себя ветхую ночную одежонку, просто запрыгнула в воду через бортик.       — Что ты творишь, ненормальная?! — Вёх подавился смешком.       — Да пошли они все! Ох, счастье-то какое!       Пришлось повторить её дурацкую выходку. Из бака выплеснулась ещё одна порция драгоценной воды. Ничего, прачки решат, что испарилась за ночь. Вёх скрылся под водой целиком, затем вынырнул и оттёр лицо руками. Кожа будто сразу задышала и ощутила ночной ветерок.       Они не захватили с собой ни мыла, ни даже песка и плескались, пытаясь смыть хотя бы пыль. Вакса снова принялась как тогда, в тот ливень на Свалке, оттирать Змеёныша, он ответил тем же самым, пытаясь ничего лишнего не задеть.       — Какая разница между тобой и мной?       Это явно не было какой-то шуточкой, и Вёх поостерёгся отвечать, только глянул удивлённо.       — Какая? А? — Вакса не унималась.       Чёрт… они даже роста были одинакового из-за её длинных ног. Тот же цвет волос, те же привычки, словечки и забавы.       — Большая. Только я не совсем понимаю, о чём ты.       — В ту ночь ты хотел пойти к Амьеро вместо меня. Какая разница для нас? Для родителей?       Похоже было, что вопрос для Ваксы стоял все эти дни ребром.       — Да я всякое повидал. Не хотел, чтобы и с тобой тоже обращались плохо.       — А с тобой, значит, можно сколько угодно, раз уже было? Ты считаешь, я могу вот так тебя отдать им?       — А тебе, значит, не всё равно? — поддразнил Вёх, лопаясь внутри от удовольствия.       Из-под тёмных влажных волос, падавших Ваксе на лицо, его пронизывал незнакомый взгляд. Потеплевший, но какой-то горестный, будто она боялась насмешки.       — Сдурел? И после танцев на ферме тебе ещё не понятно ничего? Или ты настолько зазнался, что даже своих готов динамить, а? У тебя ближе никого нет, а ты…       — А что там было-то? Мы столько вылакали…       — Настойку пили.       — Да помню, а дальше-то…       — Дальше стояли за толстым деревом.       Память вдруг провернула фокус со скорлупками и открыла ту, в которой Вёх никак не ожидал найти горошину. Змеящиеся корни дерева, влажная трава… представив себе их, он сразу всё вспомнил.       — Вот же я дурной идиот…       Это случилось после шуточки про глотку. К утру поцелуй забылся.       — Я тебя не динамил, Вакса! Я забыл тогда вообще всё после выступления! — Вёх дрожал и задыхался, сам себя ненавидя за то, как дурацки смутился в самый ответственный момент.       Выходит, всё тогда и решилось.              Поцелуй надо было вернуть. Теперь уже на трезвую голову, не украдкой, никуда не торопясь. Может, Вакса и хотела кинуть ещё пару злых словечек, но не успела.                    Несколько минут они не могли друг от друга оторваться, а её ладошки гуляли где-то у Вёха на плечах, на спине, спускались ниже, накрывали лопатки. Невесомая в воде, Вакса обхватила его бедрами и скрестила ноги. Дело шло к тому, чем пока лучше было не заниматься, тем более в этой ржавой хреновине. Мир за пределами бочки мирно горел и мягко рушился, небо смешалось с землёй, рассыпалось осколками, всё это плавилось и утекало в небытие. Растворялось как кусок сахара в горячей воде. Буря в голове вот-вот развязала бы язык для ненужных, сопливых признаний, Вёх едва успел прикусить его. Дал бы себе пощёчину, но не хотел выглядеть психом. Вместо этого он отвлёкся:       — Интересно, что раньше в этой бочке хранили? — Змеёныш посмотрел на поверхность воды, с которой сверкали звёзды.       — Какие-нибудь химикаты.       — Значит, скоро сдохнем.       — Оно и к лучшему, — Вакса меланхолично свесила руки за бортик, — Сколько можно над нами издеваться? Трахать нас, освистывать, швырять в нас мусор, теперь ещё и в тюрьму хотят посадить.       — Ладно тебе. О нас позаботились незнакомые люди. Приютили, выучили, кормили кучу лет.       — Ага. Рвали нам жилы, заставляли садиться в шпагат, выступать, чтобы на нас все глазели. Опасные трюки, огонь…       Вечно она всё видела вот так. Мрачно, но так правдиво, что и спорить не хотелось. Вёх вздохнул и подкинул печали:       — Инкриз частенько говорил, что артистов никто не трогает, мы всегда будем в безопасности. Ну да, конечно… мы столько всего ему так и не сказали! А я сразу понял, что тогда ты соврала. Утром, когда вернулась от Амьеро. Извини, наверное, не надо сейчас про это…       Вакса только пожала плечами.       — Долго рассказывать. Немного побыла тобой. Мне потом захотелось себя отскрести. До крови, вот, тереть мочалкой, но отскрести. И тебя заодно.       — Хм. Давай отсюда вылезем, как будто всё так и работает? Как будто ничего ни с кем и не было. Как будто родились заново, не знали никаких проблем и не впутаемся больше.       Вакса грустно ухмыльнулась.       — А что? Давай сотворим чудо.       Она расцепила ноги, встала на дно и, зачерпнув воды, стала отмывать Вёху шею. Целомудрия им хватило на минуту или вроде того, дальше они принялись тискать друг друга без великой цели. Слишком внезапно всё закрутилось, да и не так, как Змеёныш хотел бы. Стоило сначала обсудить много важного.       — Болтяра! — хохотнула Вакса, хулиганившая под водой обеими руками.       — Сто раз видела же.       — Не таким, как сейчас.       — Вакса, надо нам кое-какие моменты обкашлять… Ну, чтоб понимать друг друга… Только их отпусти, пожалуйста, а то разговор неискренним выйдет, — Вёх осторожно убрал одну её руку, — и вот его отпусти, пожалуйста, — убрал вторую, — Теперь нормально.       По глазам резанул блик от фонаря. Кто-то шарил во дворе и быстро приближался. Поздно было бежать, и Вёх с Ваксой одновременно выдумали самый рисковый выход из положения: задержав дыхание, ушли под воду. Сколько выдержали, они находились там, но вскоре вынырнули с шумом и хрипами прямо в кружок света.       Фонарь находился в руках у того самого дежурного. А в стороне от него стоял Лария Рав. Кормчий ничего не говорил, и это свирепое молчание выглядело жутко. Он медленно снял очки. На довольной харе дежурного расплылась гадкая улыбочка. Пялился, небось, сидя в засаде, а когда напялился вдоволь, позвал…       Своего отца.       Да. Без сомнений. Копия тонкого носа Ларии была старательно отшлифована, прежде чем её приделали к лицу паренька. Да и морщинки у рта уже обозначились такие же. Вёх заметил это, только разглядев их рядом друг с другом.       — Вы не так поняли… — начал он оправдываться.       — У нас за это закапывают в землю живьём. Другим в назидание. Чтобы вы знали, — проговорил соглядатай, смакуя свою месть.       — Сейчас всё объясню! Вы не о том подумали, наверное.       — Вы вдвоём голые ночью в бочке. Какие могут быть варианты? — поинтересовался Лария, — Марш в дом!       Им дали несколько секунд одеться и погнали в тот же кабинет, где произошёл самый первый разговор с кормчим. Тот неспеша сел за стол, растёр лицо ладонями, глубоко вдохнул и выдохнул.       — Ладно, хорошо. Давно это происходит между вами?       — Мы от разных отцов и матери у нас тоже разные, — тряс головой Змеёныш, — Вам Инкриз разве не говорил?       Наконец-то взгляд Ларии оживился.       — Нет. М-гм. Если вы не лжёте — а это мы сейчас выясним, — то вопросов к вашему поведению уже меньше.       — Нет-нет-нет, не надо! — заныл Вёх, — только не говорите Инкризу! Он не знает, мы бы сами сказали… Пожалуйста! Что надо сделать, чтобы он ничего не узнал?       Вакса вдруг вскочила на ноги и от души врезала Змеёнышу кулаком в плечо. Спиной он впечатался в стол, стоявший сзади.       — Почему?! Почему у вас с Инкризом вообще никакой гордости нет?! Вы оба — тряпки. Не хочу, чтобы обо мне то же самое думали и о Тисе!       — А она права, — заметил кормчий, показав на Ваксу сложенными очками, — Только вот отсутствие гордости — не недостаток, даже наоборот.       — Ни хрена себе не недостаток! — вскрикнула она, — Тут улыбнулся, там подмазался… Ничтожества!       — Сдаётся мне, что вы все живы только благодаря самой негордой части вашего семейства. Благодаря их смирению и рассудку. Очень удобно наесться и выспаться в безопасности, а потом обвинять в малодушии того, кто тебе её обеспечил.       — Мы бы справились и так, — рыкнула Вакса.       — Не уверен.       — Можете привести сюда родителей. Плевать. Мы и сами уже взрослые.       Лария Рав поручил сыну, крутившемуся рядом, разбудить их. Через несколько минут Инкриз и Фринни оказались на пороге, и Вёх снова захотел провалиться сквозь землю. Он боялся поднять глаза и так бы не смог ни слова проронить, если бы не Инкриз.       Первым, что сказал отец, было:       — Вы только гляньте! Шикарнейшая вещь!       На нём болтался невообразимо растянутый полосатый костюм с короткими штанинами и облезлыми пуговицами. Инкриз хвастливо щелкнул лямками на плечах, отчего Змеёныш не смог сдержать нервный хохот.       — Где ты это взял?       — Этот милейший человек, этот… одарил нас! — он замахал руками в сторону Ларии.       Кормчий не стал дальше наблюдать комедию и удалился за дверь.       — А что, собственно, случилось? — Инкриз присел на стул, — Только не говорите, что Корн не один…       — Нет, тут другая новость, — оборвала Вакса.       Фринни прикрыла глаза, выдыхая. Она-то весёлой вовсе не была.       — Мы забрались в бочку с водой для стирки… — начал Вёх.       — И всё?       — Вдвоём. Голые.       Инкриз напустил строгости, но такое никогда у него не выходило как надо. Глаза всё равно улыбались.       — Ребята, ну как малые дети, в самом деле. Что с вами обоими?!       Вакса запрокинула голову и выругалась.       — Ау, папаша! Мы были голые! В одной бочке! Ещё бы минута — и мы бы там начали трахаться как утки в корыте! Инкриз, да разуй ты глаза!       Вид у него от услышанного был такой, словно мешок с мукой приземлился на голову. Вёх впервые увидел, как Инкриз стремительно краснеет от самой шеи до первых морщинок на лбу.       — Этого я от вас совсем не ожидал.       — Да что ты говоришь! Я лет пять провстречалась с Корном, а ты не ожидал?!       — Вы не просто дружили, выходит?       Фринни улыбнулась слегка измученно. На мужа она смотрела с грустью. Видимо, она-то давно всё раскусила.       — Не переживайте, — сказала она, — Вы не сделали ничего плохого.       — Я так не хотел вас расстраивать… — Змеёныш повесил голову.       — Вёх, успокойся, — продолжала Фринни, — У нас замечательные дети, непривыкшие ходить грязными. Подумаешь, залезли в воду… Если бы вы друг друга ненавидели, было бы хуже. Страшнее за Корна, чем за вас. Как много мы, всё-таки, упустили!       Молчание повисло надолго. Инкриз потупился, потирая ладони о коленки, на которых топорщился идиотский костюм. Лучше бы он злился, лучше бы накричал, чем сидеть вот так, с потерянным видом. Наконец, он собрался и заговорил:       — Н-да. Как же наша главная сказка? Я теперь вспомнил, что мы ненастоящие супруги. А это не наши родные дети. Мы всё выдумали. Как бы глупо ни звучало.       — Вёх так на тебя похож! — Фринни прикрыла рот рукой, — Такого не родишь. Он даже подростком тебе никогда не перечил. Да и вообще, если бы он привёл к нам девчонку, то её положено считать дочерью. Всё идёт, как идёт. Судьба, рок, фатум.       — Я должен сказать что-то поучительное, а у меня в голове сушёные рыбьи хвосты шелестят.       — Поздно учить, милый мой       — Всё, наверно, к лучшему. Давайте только чаще думать головой и не расстраивать Ларию, он всё-таки…       — Я вовсе не расстроен, — отозвался тот из-за двери и вернулся в кабинет, — Вы свободны, я выяснил всё, что хотел.       Вёх улучил момент и сказал в полголоса:       — Плохо ты делаешь, Вакса.       — Тем, что говорю правду?       — Нет. Тем, как именно ты её говоришь и когда. У Инкриза тоже чувства есть, с ними как с бумажной лягушкой… скомкаешь, расправишь — уже не то. Выглядит хреново и не прыгает. Можно извиниться сто раз, но как раньше уже не будет.       — А теперь продолжим беседу, — обратился Лария, вернувшись за учительский стол, — Галинги всегда ценили стремление людей к любви. Если это не сиюминутный порыв, то я вынужден пойти вам навстречу.       — У нас всё серьёзно, — проговорил Вёх.       — Тогда я скоро обеспечу вам пару часов в день наедине. После того, как родители исправят ваши ошибки и начнут ежедневно наполнять ту самую бочку. Надеюсь, вы проявите ответную благодарность.       — Какую, если не секрет?       Лария чуть помолчал, привлекая внимание, и вкрадчиво заговорил:       — Я позаботился о том, чтобы вас уважали. Чтобы к вам прислушивались. В чём-то даже брали пример. Я жду, что в определённый момент вы искренне раскаетесь. В своём образе жизни, в своих мыслях относительно нашего священного писания. Видите ли, раскаявшийся грешник производит куда большее впечатление, чем просто благовоспитанный, ничем не запачканный верующий.       — Боюсь, искренне ну никак не выйдет, — отозвалась Вакса.       — Вы артисты, — на этот раз в голосе кормчего засквозил холодок, — Постарайтесь сделать так, чтобы поверил даже я. Потом вы прозреете, я всем сердцем верю, но не могу ждать слишком долго.       — Вот для чего вы устраивали всю эту клоунаду. Проверить наши таланты, — осторожно проговорил Вёх.       — Именно. Таланты. Вы прошли испытания. И можете быть полезны. Я даю вам возможность не остаться в долгу. Элиас — хороший проповедник, но он не видел, как живут города и природного обаяния у него не так много, как у вас.       Змеёныш не знал, что на это ответить, как и Вакса. Они задумчиво переглянулись. Идти на сделку и на обман совершенно не хотелось. Пока они мешкали, кормчий вынул из кармана фляжку, откуда-то из стола выудил две крошечных, как напёрстки, рюмки и наполнил.       — Ещё не хватало, чтобы вы простыли. Живо пейте.       Ночь, и правда, была нежаркой. Вёх подрагивал от воды, стекавший с мокрых волос на спину.       Пойло оказалось страшно крепкой настойкой, точно самогонные головы, но вместо привкуса слепоты и скорой смерти она отдавала разнотравьем.       — Подумайте. Не спешите, — мерно кивал, прикрыв глаза, Лария, — Я прощу вам шалость. Но до того момента, как вы решите согласиться, извольте посидеть отдельно. Видеться вы не будете, еду вам принесут. На общие молитвы вы, как я понял, плевали с высокой колокольни. Что ж, дело наживное.       Настойка действовала отлично: Вёх сразу успокоился. Положить на этих галингов, в конце-то концов! Он проснётся с утра уже другим, с приятным воспоминанием и новой жизнью, в которой не было ни грязи, ни мучений.       — У вас скоро будет большой шанс доказать, что вы достойны жить среди нас. Особое, благое дело, — Лария покачивал фляжку, сам отпивая из неё, — Такого приют ещё не помнит.              Как и ожидалось, с утра Вёха не выпустили из спальни. Он оделся и сел в кровати, поджидая, что принесут завтрак. И действительно, принесли: дежурный оказался не очень-то доволен таким раскладом, а Змеёныш не преминул поиздеваться:       — Гарсон, у меня в каше нет масла! И подай-ка кофе с сахаром вместо этой жижи!              В середине дня вдруг зашёл Элиас, а Вёх и рад был его увидеть. Сразу спросил:       — Почему ты не на проповеди?       — Пока их будет вести Лария. Пора мастеру взяться за дело. Я принёс книгу…       Змеёныш, хоть и был благодарен, скривился.       — Очередное житие какого-нибудь Хлебальда Благовонного?       — Да нет, историческое.       — Ого!       — В библиотеке у нас много чего есть. Только вот мало кому оно интересно.       Некоторое время Змеёныш смотрел на обложку. Точнее, сквозь неё. Почему-то крупные буквы никак в слова не превращались.       — Бр-р-р. С утра себя странно чувствую. Перенервничал что ли… Как будто собой издалека управляю.       — Наверное, погода меняется, — Элиас отодвинул занавеску на окне и глянул во двор, — Вот-вот придёт осень. Хорошо, что вы здесь. Вместе перезимуем. Я буду музыку играть, ты мне поможешь сочинять песни.       — Если нас не выгонят.       — Нет, не выгонят, — он уверенно тряхнул головой, — Лария очень добр. Вы только слушайтесь его, всё во благо и на пользу нам.       — Он всё упоминает про какое-то большое благое дело. И хочет нас к нему подключить. Не знаешь, что он мог задумать?       Проповедник сомкнул губы и пожал плечами.       — Есть только догадки. Это точно связано с «Затмением».       — С фестивалем?       — Да. Возможно, мы приедем туда с миссией. Споём свои псалмы и духовные песни. Почему бы им не пустить нас на сцену? Они же сами хвастают, что принимают всех желающих.       Идея не блистала надёжностью, и Вёх сказал на это:       — О-хо-хо! Даже если пустят, вас быстро с неё погонят. Просто не станут слушать.       — Я, вроде бы, неплохо играю.       — Да, но там полно тех, кому вы не нравитесь.       — Можно подумать, они не едят хлеба с полей, которые возродили галинги. А теперь нам и спеть нельзя?       — Понимаешь, — Вёх наклонил к плечу голову, — просто никому не нравится, когда навязывают религию. На «Затмение» приезжают потрясти башкой и выпить. И сыграть стрёмную музыку, которую больше нигде не станут слушать. Вам там не место, вы слишком правильные.       — Да, понимаю. А ты там был?       — Никогда, только байки слышал от тех, кто был. Билеты дорогие.       — Я вот очень бы хотел. Но при нашей жизни туда не выбраться. Ладно, хорош, — Элиас замахал руками, — это просто мои рассуждения, в голову к кормчему я залезть не могу, а он пока не раскрывал нам свои планы.       — Может, он задумал, наоборот, сорвать фестиваль?       Проповедник задумался, но ненадолго.       — А в чём смысл? Как его сорвёшь? Они отъедут на своих самоходках на пару миль подальше и всё равно проведут его. Да и народу там собирается много, не дадут ничего сделать. Тащиться следом и делать гадости… это как-то позорно для галингов. А вот сказать хоть пару слов со сцены было бы очень полезно. Мы столько слушателей сами никогда не соберём.       «Если галингам нужна была сцена и публика, то как бы гвоздём программы не сделали профессионалов…» — подсказал Наг.       — Погоди-ка… Он же не хочет, чтобы мы… Чтобы мы все прямо со сцены раскаялись? Вся труппа… Там раньше выступал мой дядя, и могут быть знакомые… — Вёх нахмурился.       — Понятия не имею. Честно. Скажу, если узнаю что-то. И если мне не запретят раньше времени говорить.