Крылатый

Бодрый голос Пятницы раздаётся в тот момент, когда Тони переступает порог башни: — Добро пожаловать домой. — Спасибо, детка. Я скучал. — Взаимно, босс. Вообще-то они уже виделись (слышались? общались?): Тони затребовал часы с внедрённой туда Пятницей и свой рабочий планшет, как только его перевели из реанимации в обычную палату. В которой он, кстати, провалялся ещё четыре дня ради спокойствия Пеппер. И — возможно, но не факт — ради собственной безопасности, потому что Роуди молча сверлил его своим дай-мне-повод-и-я-тебя-вырублю взглядом, стоило заикнуться о выписке. Тони уступил, ведь не в каждой битве удаётся обзавестись таким колоритным набором травм и вдобавок пережить клиническую смерть. О последнем он узнал уже со слов врача, потому что память сбоила: всё, что случилось после сражения, казалось расплывчатым пятном. И кажется до сих пор. Порой появляются обрывки, призраки чьих-то голосов, но непонятно, что было на самом деле, а что привиделось. — Команда на вызове? — спрашивает Тони, заруливая в кухню. Он открывает холодильник и окидывает полки рассеянным взглядом. — Да, босс. Столкновение с думботами в Буффало. Вывести на экран? — Они справляются? — На данный момент шансы одержать победу семьдесят на тридцать. — Окей, тогда не выводи. Свет начинает мигать, следом раздаётся писк: холодильник жалуется на неуважение к его труду. Тони закрывает дверцу, так ничего и не взяв, оборачивается к столу и почти сразу натыкается на небольшой пластиковый контейнер, доверху наполненный клубникой. Не то чтобы он ярый фанат ягод или фруктов (симпатии ограничиваются тем, что из винограда можно получить коньяк, а из яблок — кальвадос), но сейчас хочется съесть всё разом. — Босс, смею напомнить о щадящей диете, рекомендованной вашим врачом. Тони отмахивается, засовывая клубнику в рот, придерживая её за зелёный хвостик. — Хотя бы помойте, — укоряет Пятница. — Так вкуснее. Напоминает детство: те редкие моменты, когда удавалось прошмыгнуть в сад, чтобы обчистить грядки с клубникой, пока Джарвис не заметил пропажу неугомонного пятилетнего ребёнка и не бросился на задний двор, чтобы поймать его с поличным — измазанного сладким соком, который с подбородка уже стёк на футболку, шорты и чёрные от земли колени. Славное было время. — Мытьё фруктов не сказывается на их вкусе, босс. — Разве клубника не ягода? — Это многоорешек. У ягод семена находятся внутри, а не снаружи. Но ботаническое название плода никак не влияет на количество бактерий, которые легко обнаружить при отсутствии обработки. Тони облизывает пальцы, испачканные соком, и жмурится от удовольствия. — Язва. — Учусь у мастера, — отвечает Пятница. В её голосе слышится ирония вперемешку с усталостью: даже искусственному интеллекту может надоесть его несговорчивость. Вообще-то нет, не может. Но ему нравится так думать. — Он снова выделывается? — раздаётся со стороны входа. Джеймс упирается плечом в дверной косяк. Его грудь плотно замотана бинтами — точно такими же, как у самого Тони. Сейчас они, правда, скрыты под тонкой рубашкой, которую Пеппер (вместе с брюками и прочей ерундой) привезла в больницу, потому что поддоспешник во время операции пришлось разрезать и выбросить, а другой одежды у него не было. — Босс в своём репертуаре, сержант, — отвечает Пятница. От Тони не ускользает фривольность её обращения. Джеймс цокает и качает головой, но в серых глазах горят смешинки. — Ты ведь вышлешь мне рекомендации его врача, верно? — Уже загрузила на ваш планшет. — Спасибо, детка. Тони, до этого молча офигевающий, теперь и вовсе пялится то на Джеймса, то на... Джеймса, потому что Пятница бестелесна и уж точно не водится на потолке. — Как ты её назвал? — Детка, — отвечает тот после секундной заминки. — Мне… не стоило? Дело даже не в их внезапной дружбе (хотя это тоже удивляет), дело в самом слове. Оно кажется таким знакомым — интонация, тембр голоса. Тони почти уверен, что никогда не слышал его от Джеймса, но в памяти всплывают странные обрывки: не то крик, не то шёпот… Откуда? — Всё нормально, — бормочет он, а потом впивается взглядом в лицо напротив. Кажется или не кажется? Кажется или… — Эй, Величество, а ты, случайно, не заглядывал ко мне, пока я валялся в отрубе на больничной койке? Джеймс смотрит куда-то в сторону и поджимает губы, но прежде, чем Тони успевает сделать выводы, произносит: — Нет. Я хотел, но крылья… Это могло поднять шумиху. Вот оно что. Он просто чувствует себя виноватым — отбой паранойе. Правда, она слушаться особо не привыкла, а потому не исчезает, но сворачивается клубочком, как решивший подремать кот, готовый проснуться от любого шороха. — Брось, всё нормально. Просто показалось, что я слы… — Тони обрывает себя на полуслове, стараясь поглубже заткнуть вопящую интуицию, пришедшую на смену паранойе (иногда они так похожи — не отличить). Он прикидывает, не поднять ли тему, которая не давала покоя все эти дни, но, посчитав момент неудачным, отмахивается: — Неважно. Лучше расскажи, что я пропустил. С каких пор ты косплеишь мумию? Он указывает взглядом на забинтованную грудь, но Джеймс качает головой: — Погоди. Я должен кое-что тебе сказать. Комок нервов в животе скручивается в гордиев узел, но Тони лишь пожимает плечами: — Валяй. — В нашу последнюю встречу я вёл себя как настоящая задница, — Джеймс хмыкает, потирая шею. Вау, кто бы мог подумать: бывший бруклинский сердцеед умеет смущаться. — Эти заморочки с крыльями… Но я всё равно не должен был срываться на команде. Прости, что так вышло. «Ты чуть не поцеловал меня, — думает Тони, внимательно изучая его лицо. — Ты чуть не поцеловал меня, а я чуть тебе не ответил. И сейчас мы притворимся, будто этого не было, да?» Момент всё ещё не кажется подходящим, но слова жалят кончик языка, готовые вот-вот сорваться с губ. «Рано, — уговаривает он сам себя. — Пока слишком рано». — Дело только в крыльях? — спрашивает в итоге Тони, скрестив руки на груди, чтобы дрожь пальцев не была заметна. — Да. — Джеймс смотрит расслабленно и спокойно: — Больше не повторится. «Как и тема с поцелуем», — понимает Тони. Блеск. Супер. Дайте два. Он криво усмехается, подхватывает ещё одну ягоду (или не ягоду, но сейчас не до ботанических дискуссий) и отправляет её в рот. — Когда успел подружиться с Пятницей? — Не знаю. Не следил за этим, само как-то вышло. Тони хмыкает: напоминает их с Джеймсом общение и недоумевающего Стива, которого это самое общение обошло стороной. — Окей. Что случилось с твоей спиной? Или с крыльями. — Тебе не кажется, что моя очередь задавать вопросы? — уголки губ поднимаются в подобии улыбки, которая не отражается в серых глазах. — Как ты себя чувствуешь? — Лучше, чем полагается человеку с моими травмами. Спасибо примочкам из Ваканды, которыми обзавёлся ЩИТ. Хоть где-то манера Фьюри совать нос в чужие дела пригодилась. — Тони расстёгивает пуговицы рубашки. Джеймс тут же переключается на его пальцы и внимательно следит за каждым движением. — Теперь мы с тобой можем создать бойз-бэнд. За отодвинутой полой виднеются бинты, плотно обтягивающие грудь и скрывающие кучу швов. Хорошо хотя бы, что эти нити не надо снимать: сами рассосутся. — Твоя очередь рассказывать. Джеймс поднимает задумчивый взгляд (Тони предпочёл бы, чтобы там был хоть какой-то намёк на физический интерес, но видок у него сейчас и впрямь так себе), а потом говорит: — Стало хуже. Кровь, сукровица, раны не торопятся зарастать, так что… бинты и перевязки. Дай докторам волю, и они обмажут меня своей чудо-мазью с головы до пят. — Откуда взялись повреждения? — Без понятия. Тони вглядывается в лицо напротив, но оно остаётся до обидного спокойным. В пору бы вспомнить, что Зимний Солдат был обучен искусству лжи на таком уровне, что с легкостью обходил любой полиграф, и Джеймс наверняка перенял этот чудный, полезный навык. Так что пялиться на него можно сколько угодно — он просто будет пялиться в ответ. Есть ли смысл спрашивать? — Окей, — говорит Тони, понимая, что диалог зашёл в тупик. — Будешь кофе? Пальцы уже давят кнопку кофемашины, когда Джеймс щурится: — Тебе разве можно? — Конечно. — Пятница? — Запрещены кофейные напитки любой крепости, алкоголь, кефир, свежевыжатые соки и лимонады, — отзывается та, сдавая Тони с потрохами. — Рекомендовано пить воду, чёрный чай и натуральные кисели. Джеймс подходит к кофемашине и теснит Тони плечом до тех пор, пока он не теряет свою детку из виду. Остаётся радоваться (или огорчаться), что ткань рубашки мешает прикосновению кожи к коже. Или перьев к коже. — Мне не нужна нянька, Холодное Сердце. — О, ещё как нужна, — Джеймс усмехается. — И раз уж мы оба на больничном и заняться особо нечем… Тони отходит к столу, не в силах переносить его голос так близко. И глаза. И однобокую улыбку. Сейчас это просто… слишком. — Будешь усложнять мне жизнь? — В ответ Джеймс пожимает плечами — «смотря как посмотреть», — и Тони хмыкает: — Стив попросил занять место сиделки, пока он на миссиях? Можешь передать ему: я… — Никто ни о чём не просил, — голос спокойный, почти неживой — таким сложно перебить, но он справляется. — Не стоит принимать нас за сиамских близнецов. Они снова смотрят друг на друга, и Тони приходится сжать губы в плотную линию, чтобы сдержаться. Он четыре дня пялился в хрестоматию Кёппела, сопоставляя факты, и теперь вопрос горчит на кончике языка — слишком обличительный и рискованный. А кто не рискует тот, как известно, не пьёт. Тони… очень даже пьёт. — Знаешь, — говорит он, присаживаясь на край стола и подхватывая лоток с клубникой, чтобы чем-то занять руки. Можно было сесть на стул, но не хочется смотреть на Джеймса снизу вверх (хотя всё равно так и выходит). — В больнице ЩИТа неимоверно скучно. — В любой больнице скучно. — Твоя правда. В общем, у меня была уйма времени, чтобы предаваться рефлексии, но я решил потратить его на кое-что другое. Джеймс хмурится и медленно обходит стол, словно начинает понимать, что добром разговор не кончится, и будет лучше, если между ними останется преграда. Из-за этого манёвра Тони приходится встать, чтобы не выгибать шею. — И чем же ты занимался? — Искал информацию о крылатых людях. Джеймс слабо усмехается, при этом оставаясь серьёзным и спокойным: — Можно подумать, ты раньше этого не делал. Сообразительный мальчик. — Так вот, — продолжает Тони, сощурившись, — я изучил одну неплохую книгу. — Милтона? Фамилия кажется знакомой. Возможно, это кто-то из малочисленных учёных, которые до сих пор не бросили строить теории о крылатых людях несмотря на их редкость (или благодаря ей). — Нет, Кёппела. Джеймс кивает: — Неплохая хрестоматия. У Милтона иногда слишком витиевато написано. — Ты читал обе, — говорит Тони как факт, и тот снова кивает. Наверное, нечему удивляться: любой, обзаведясь крыльями, полез бы искать информацию. Однако в интернете её просто тонны, и почти вся — полный бред. Спасибо Пятнице за сортировку и фильтры, потому что сам Тони не пробрался бы сквозь дебри выдумок. Во время больничного курорта он просмотрел интервью людей, утверждавших, у них есть эфирные крылья. Симптомы каждого были разными и неадекватными: от «я ощущаю тепло и защиту, будто со мной какой-то древний амулет» до «я чувствую, что могу забеременеть от своей истинной пары, когда та найдётся». Последнее, кстати, заявил сорокалетний бородатый мужик, и Тони завис на его словах настолько, что ещё раза три посмотрел один и тот же отрывок. Почти всё, что есть у масс-медиа, ненадёжно и полно нелепых домыслов. — Твоя пара не погибла, ведь так? — спрашивает он в лоб. — Иначе бы крылья уже исчезли. — Это может быть связано с сывороткой. — Или с тем, что ты врал. Повисает напряжённая тишина, пока они буравят друг друга взглядами. «Скажи мне правду», — мысленно просит Тони, чувствуя, как сердце скачет в самое горло. Он хочет казаться грозным и уверенным, но вместо этого ощущает смутную тоску и целое море тревоги. Когда пауза затягивается и превращается в тишину, Джеймс спрашивает: — Какая разница? Это никого из вас не касается. — Ты уверен? — сердце в горле начинает стучать ещё быстрее. Его слышно, наверное, в соседней комнате. Джеймс молчит, и Тони, мельком облизав пересохшие губы, уточняет: — Будь это кто-то из наших, ты бы сказал? Смотреть друг на друга почти невыносимо: в воздухе витает странное напряжение, чиркни спичкой — всё вспыхнет. — Мне бы не пришлось. — Джеймс сжимает пальцами край стола. — Ты видел, чтобы кто-нибудь, помимо меня, обзавёлся крыльями? — Нет, но Кёппел писал об этом. Он утверждал, что они появляются не сразу. — Верно, — Джеймс прерывает игру в гляделки и смотрит куда-то в сторону. Его голос становится тише: — От трёх дней до двух недель. Прошло больше. Вот, что он имеет в виду: прошло больше, но крылья ни у кого не появились. Будь его пара здесь, они бы знали. Они бы заметили. Тони чувствует, как в груди что-то ноет и болит. Он потирает костяшками реактор, но натыкается на бинты. Хочется содрать их к чёртовой матери, чтобы не давили с такой силой, не мешали дышать, не— Он надеялся. Возможно, позволял себе думать об этом примерно половину времени, которое провалялся на койке. Возможно, смаковал эти мысли куда дольше и тщательнее, чем следовало, а потому теперь больнее, чем могло бы быть. Словно реальность, злобно хихикая, натянула резинку, а потом резко её отпустила, и та прилетела прямо в Тони и располосовала ему всю грудь — похлеще, чем это сделали робото-щупальца. Он никогда не был идиотом и умел сопоставлять факты. Тут и думать особо не пришлось, паззл складывался сам собой: притяжение (слишком очевидное и сильное, чтобы можно было списать на «показалось»), залипание Тони на крыльях (перерыв тонну информации, он узнал, что они не обладали никакими гипнотическими свойствами для посторонних людей) и банальное чутьё, смешанное с надеждой. Когда тебя насаживают на металлический щуп, словно бабочку, волей-неволей задумываешься о том, что сделал и чего сделать не успел. Тони жалел, что не поцеловал Джеймса, и был уверен, что, возникни эта возможность снова, медлить бы не стал, только кровь, текущая изо рта прямо на подбородок, мягко намекала: такой возможности больше не будет. Ан нет. Выжил. Даже дважды, если считать клиническую смерть. И, едва придя в себя, начал размышлять и перебирать всё случившееся, вертеть события то под одним, то под другим углом. А потом погрузился в чтение хрестоматии, просмотр видео (в основном научпоп, но разок глянул и сопливую драму «Крылатый», где главный герой — тот ещё пернатый придурок) и поиск новых источников. Сначала Тони лишний раз уверил себя, что пара Джеймса жива. Потом — что они давно знакомы. Затем мысли сами собой поползли в сторону Стива, ведь тандем родом из сороковых казался очевидным фортелем судьбы, но от этого усиливалась тахикардия и неприятно потели ладони, так что мозг занялся поиском причин, по которым такой сценарий не мог быть правдой. И нашёл. Тони прокручивал в голове всё, что случилось до последней битвы: каждый взгляд, каждое слово, каждое прикосновение. Джеймс даже разрешил ему трогать перья. Просто так? Серьёзно? Вряд ли. Но, если Тони прав в своих догадках, почему Джеймс солгал? Он переступал порог башни с твёрдым намерением задать этот вопрос, а затем знатно поскандалить вне зависимости от ответа, и уверенность в их истинности росла до нездоровой одержимости, словно иначе и быть не могло. Ошибся. И поэтому сейчас стоит, сжимая спинку стула до побелевших костяшек, и пялится в никуда. Наверное, выглядит полным придурком. «Ты даже в обычных отношениях не преуспел, куда тебе до истинных? Куда тебе до крыльев?» — шепчет мерзкий внутренний голос, будто Тони... просто не заслуживает от Вселенной такой привилегии, не заслуживает Джеймса. И не может претендовать на него. — Всё нормально? Он настолько погрузился в самобичевание, что забыл о том, что находится в комнате не один. Тони хрипит, кое-как выговаривая слова: — Да, порядок. Задумался. — О чём? О тебе. О нас. И о том, что никаких «нас» нет — и никогда не было. — Обо всех этих повреждениях. Не хочешь говорить, что стало с парой — не говори, — Тони вяло машет рукой, в пальцах которой до сих пор зажат лоток с клубникой. Ягоды не вылетают из него разве что чудом. — Но надо что-то делать с твоей игрой в мумию. — Об этом можешь не волноваться, — Джеймс ведёт плечами, будто сбрасывая напряжение, а потом направляется к выходу. — Я уже всё решил. — И что же ты решил? — спрашивает Тони, обернувшись и пялясь в роскошные крылья. — Если не будет лучше, я удалю их. Хирургически. — Сделаешь что? — Операция, Тони. Врачи их ампутируют. Примерно через неделю я смогу вернуться к миссиям. Он уходит не попрощавшись, но сейчас это не имеет никакого значения. Тони сжимает лоток с такой силой, что некоторые ягоды сминаются, а самые верхние падают на стол. «Операция, Тони. Врачи их ампутируют. Ампутируют. Давай по слогам: ам-пу-ти…» Сердце, не смирившееся с тем, что всю сказку с истинностью Тони просто себе нафантазировал, начинает биться ещё быстрее от одной только мысли, что Джеймс… что его крылья… Нет. Картина перед глазами плывёт — Тони успевает подумать, что вот-вот потеряет сознание, — но затем снова обретает чёткость. Он насилу отцепляет пальцы от стула (они едва гнутся), подносит их к щекам. Вытирает влагу.

***

Постельный режим, который предписывали врачи, отправляется в пешее эротическое. Накопилось слишком много дел в мастерской, не говоря уже о кипе макулатуры, которую Пеппер постоянно подбрасывает на подпись. Родные стены и привычный запах металла успокаивают: здесь всегда в меру прохладно и шумно, и можно на всю громкость включить AC/DC. Поначалу всё идёт неплохо: Тони увлекается модификацией репульсоров, увеличивает мощность, улучшает амортизаторы. Это занимает несколько часов, которые измеряются батальоном пустых кофейных чашек. И всё действительно нормально, потому что Тони отгоняет любую крошечную мысль, связанную с его недавней ошибкой. Возможно — но не факт — что по этой же причине он убивается кофе с двойным упорством, с каким-то остервенением. Мастерская — его мыльный пузырь, внутрь которого не проникают никакие Джеймсы Барнсы, решившие обрезать свои роскошные крылья. Нет. Не-а. В пузыре безопасно: время здесь течёт чертовски медленно, а проблемы остаются где-то за его пределами. Тони может обманывать себя очень долго (и последнее фиаско тому подтверждение), но пузырь лопается со звонким «бом!», когда на экране появляется схема костюма Сокола. — Пятница, убери это, — просит он, потирая лоб ладонью. Смотреть на крылья — всё равно что пинать себя в лицо. Неужели этот придурок и впрямь избавится от них? Тони чувствует табун мурашек от картинки, где хирургическая пила (или чем там врачи сейчас орудуют) ёрзает поперёк кости, лишая Джеймса... Чёрт, да это можно сравнить с кастрацией. Окей, видимо, в список фетишей пора добавить перья. Тони думал, что его фиксация на них связана с истинностью, но… Старые-добрые извращения — и никакой тебе природной магии. Мысли снова бредут в любимую колею. Две недели. Кёппел указывал весьма однозначные сроки, и прошло уже намного больше. Но… какова выборка? — Детка, выведи на экран ту настолку по пернатым. У Кёпелла не было возможности опросить всех крылатых Земли, ведь так? Значит, в исследованиях участвовала только малая часть. Малое от малого — это даже не правило, лишь один из возможных вариантов. Пятница открывает нужную страницу, и Тони пристально пялится на диаграмму. Его взгляд начинает бегать по строчкам в поисках данных. «Не то, не то, — бормочет он под нос. — Не… Ага!» Короткий абзац, сухие факты. Совсем крошечная база для анализа. — Двадцать человек, — говорит Тони, запрещая себе надеяться, но куда там: логика уже подкинула с десяток причин, почему данные могут быть недостоверными. Улыбка наползает на губы. — Ты понимаешь, детка? Всего лишь двадцать человек. В процентах это звучало красиво (девяносто ощутили крылья спустя длительное время знакомства, десять — при первой встрече), но по факту ведь… всего ничего. — Всего ничего, — повторяет он еле слышно, качая головой как китайский болванчик. — Восемнадцать человек получили их не сразу. Опрос наверняка проводился среди устоявшихся пар, а это значит… девять. У девятерых крылья появились позже, в промежутке от трёх дней до двух недель. Девять человек, детка. Ты понимаешь? Тони рефреном крутит одно и то же, даже не рассчитывая на ответ, но Пятница всё равно говорит: — Исследовательская база недостаточно обширна, чтобы на её основе выводить строгую закономерность и какие-либо рамки. В том числе временные. — Именно! — он отбрасывает отвертку, добавляя эффектного драматизма, но та отскакивает от Марка и едва не прилетает ему в лоб. Тони даже не замечает, что вовремя сдвинулся. — Именно. Пальцы тянутся к спине, чтобы почесать зудящие лопатки. Можно ненадолго притвориться, что это связано с эфирными крыльями, которые вознамерились протиснуться в физическую плоскость, но Тони знает, что дело в ранах и швах. Да и потом, хирурги всё видели, когда зашивали разрывы от металлического щупа — если бы там был хоть какой-то намёк, хоть что-нибудь… они бы сказали. Однако в отрицании Тони хорош. О, он хорош во многих защитных реакциях (— И снова здравствуйте, мистер Старк. — Давно не виделись, док), и если пара безобидных фантазий даст ему ещё несколько дней спокойствия, то почему бы и нет? Надо же как-то себя развлекать, раз бросил пить. Возможно, ему просто нужно выиграть время. Возможно, это время нужно им обоим.

***

Джеймс весь потный: кожа плеч, неприкрытых бинтами, блестит в свете потолочных ламп, волосы выбились из короткого пучка и липнут к лицу. Он то и дело облизывает губы и вытирает глаза, но не прерывается, чтобы перевести дух. Гулкий звук ударов разносится по пустому спортзалу. Тони стоит, прислонившись к стене, и наслаждается видами. Перья мелко подрагивают, будто крылья готовы распрямиться и пуститься в атаку, поднять своего владельца в воздух, чтобы он продолжил вальсировать с грушей на новом уровне, но ничего не происходит: они по-прежнему плотно прижаты к спине. Цепь жалобно скрипит, однако Тони всё равно приятно удивляется, когда та рвётся, не выдержав напора суперсолдата. Нет. Так слишком похоже на Стива. …напора Зимнего Солдата. Нет, так ещё хуже. Наверное. Тони до сих пор не определился в этом вопросе. С одной стороны, Солдат был запрограммированным на убийство зомби, с другой… его мощь всегда завораживала. Его точность, кошачья грация, сила. Тони создавал оружие очень долгие годы, почти всю свою жизнь. Он умеет восхищаться жестокостью. Истинная красота не делится на добро и зло — она где-то за гранью этих понятий. — Насладился зрелищем? — спрашивает Джеймс, не поворачивая головы. Тони позволяет себе усмехнуться. — И давно ты меня заметил? — Раньше, чем ты думаешь. — Что, различил походку на слух? — И это тоже. Они до сих пор стоят на своих местах. Джеймс жадно пьёт воду (пол-литра залпом), пока Тони переводит взгляд с него на валяющуюся на полу грушу. — Она вообще-то была утяжелённой, ты в курсе? Кевларовые нити. Джеймс сминает пустую бутылку, подхватывает с лавки полотенце и утирает мокрое лицо. Он пожимает плечами: может, знал, а может, и нет — результат один. Тони перекатывается с пятки на носок, спрятав руки в карманы. — Я сделал её для Стива. Джеймс поворачивает голову в его сторону, щурится: — И? — Сломал любимую игрушку Кэпа. Не стыдно? Они смотрят друг на друга: Тони — с улыбкой в уголке губ, Джеймс — излишне серьёзно. Это… по-своему завораживает. Металлическая пятерня зачесывает назад влажные тёмные пряди. — Я слышал фразу «лучшее — детям», но не слышал «лучшее — Стиву». Тони притворно поднимает брови: — Разве? Мне казалось, именно ты её изобрёл. — Верно подметил: тебе казалось, — Джеймс усмехается, но веселье не отражается в глазах. — Ты что-то хотел? Оба остаются на своих местах, и это начинает нервировать. Найти Джеймса не было проблемой: Тони просто чувствовал, что он здесь, избивает несчастные кевларовые груши. Уже на пороге спортзала в голову пришла мысль, что можно было уточнить у Пятницы, хотя о досуге отстранённого от миссий бойца легко догадаться, поэтому Тони доверился логике и чутью. Однако теперь медлит, не зная, как подступить. Поэтому говорит прямо и без прелюдий: — Не трогай крылья. Он не может использовать слова вроде «не отрезай» или «не ампутируй», потому что от этого мурашки ползут по коже, а сердце отбивает чечётку. «Не трогай» звучит более… безобидно. Несерьёзно. Тони — мастер в несерьёзных разговорах. Он мог бы стать тренером на этом поприще. Джеймс выгибает бровь, явно требуя объяснений. — Не прикидывайся, ты меня понял, — Тони дёргает уголком рта, стараясь не отвлекаться на линию ключиц и крохотную родинку в ямке между ними. Джеймс забрасывает полотенце на плечо, подхватывает пустую бутылку и, кинув прощальный взгляд на раскуроченную грушу, направляется к Тони. Чёрт бы побрал его кошачью манеру двигаться. Будто вокруг не спортзал, а миланский подиум. — Они мешают, — говорит он, проходя мимо и даже не оборачиваясь. Тони закатывает глаза и раздражённо семенит следом. — Не слушаются, не убираются в эфир. Из-за них я не могу участвовать в миссиях, не могу прикрывать вас. И гражданских. Коридор достаточно широкий, чтобы идти рядом, но Тони не торопится его нагнать, улучив возможность полюбоваться крыльями со спины. Такие мощные, огромные и тёмные — не оторваться. «Слюни подбери», — напоминает внутренний голос. В кои-то веки приходится его послушать. — Это не волосы и не ногти — заново не отрастут, — хмыкает Тони, когда они подходят к лифту. Джеймс давит на кнопку, едва не вминая её в панель. — Эй, тебе груши не хватило? Прекрати ломать мою башню. — Прекрати лезть не в своё дело, — говорит тот в ответ, но в голосе нет грубости, лишь усталость. — Это не только твоё дело. Джеймс поворачивается боком и ловит взгляд Тони. Опять выгибает бровь. — Это касается ещё и твоей пары, помнишь? Раздаётся тихий писк, дверцы отъезжают в разные стороны. Тони заходит в кабинку первым, не удосужившись нажать на нужную кнопку с номером этажа. Из-за крыльев становится тесно, но, даже если бы их не было, дышать в присутствии Джеймса тяжелее от раза к разу, и дело не в духоте. — Знаешь, — цедит Тони, злясь на себя и на весь мир, — окажись я на его месте, я бы тебе этого не простил. Воздух вибрирует, заставляя поднять голову и поймать взгляд Джеймса. Очень внимательный взгляд. — Будь я на месте твоего партнёра. Твоей пары, — уточняет Тони, хотя всё и так очевидно. — Я понял, — говорит тот, нависая хмурой стеной. — Окажись ты на его месте, поводов не прощать у тебя было бы куда больше, чем один. — Что ты имеешь в виду? В этот момент, согласно лучшим законам жанра, лифт останавливается на нужном этаже. Дверцы разъезжаются, и Джеймс явно пытается уйти от разговора, скрыться в безопасности своей спальни, но Тони хватает его за запястье и тянет обратно в кабинку. — Нет уж, позже нанесёшь визит Бэт-пещере, — хмыкает он, не глядя нажимая кнопку из нижнего ряда, лишь бы лифт побыстрее поехал обратно. Дверцы опять закрываются. Если бы Джеймс действительно хотел уйти, такая хватка его бы не остановила, но Тони на всякий случай сильнее сжимает пальцы, ощущая тепло правой руки. — О чём ты, блядь, говорил? Джеймс несколько долгих секунд вглядывается в его лицо. Дышать — это что-то из раздела фантастики. — Ты прекрасно знаешь, что я имел в виду. Я убил твоих ро… — Их убила Гидра! — рявкает Тони. Он даже не замечает, что давит на запястье, заставляя Джеймса подступить и наклониться ближе. — Мы обсуждали это с тобой. Мы, блядь, обсуждали это. В чём дело, Джеймс? Всё кажется мишурой. Они уже разговаривали о Гидре и роли Зимнего Солдата в устранении… целей. Примерно четыре раза диалог строился с помощью тумаков со стороны Тони, но в пятый, вроде как юбилейный, удалось обойтись словами. И пока один из них ходил на любительскую психотерапию к Джеку Дэниэлсу, второй-то работал с настоящим специалистом, и это во многом помогло Джеймсу отпустить прошлое. Это и, что удивительно, Сэм Уилсон (тандем родом из сороковых не прекратил своё существование, но и в сиамских близнецов не превратился). И теперь этот паршивец снова завёл свою шарманку? С чего бы? — Ты пытаешься меня отвлечь, — понимает Тони, пялясь на него снизу вверх. Зрачки в серых глазах становятся шире. Бинго. — Хватит, чёрт побери. Что ты скрываешь? «Скажи мне, — мысленно просит Тони, бегая взглядом по хмурому лицу. — Если ты до этого врал, сейчас самое время признаться. Ну же. Ну же!» Но тот лишь слегка наклоняет голову набок, не отрицая и не подтверждая, наблюдая с таким видом, будто он орнитолог, следящий за забавной пичужкой. И это неимоверно бесит. Пока Тони пытается вспомнить, когда в последний раз ему настолько качественно ебали мозги молчанием, лифт снова тихо звякает. Джеймс разворачивается и выходит, так и не сказав ни слова. Однако замирает почти сразу же, потому что в этот раз лифт привёз их обратно, на этаж, отведённый под тренировочную зону и спортзал. В пору бы усмехнуться этой нелепости, и Тони почти усмехается, но сарказм застревает в горле при виде красного пятна на белых как снег бинтах. — Что за… — бормочет он, вцепившись Джеймсу в плечо и чуть разворачивая, чтобы лучше рассмотреть. — Чёрт, у тебя кровь. — Я заметил. — Но почему ты не… Джеймс ведёт плечом, сбрасывая его руку, отходит в сторону и смотрит в направлении спортзала. Затем выдыхает, проводит ладонью по лицу и зачёсывает назад волосы, до сих пор влажные от пота. — Это происходит постоянно. Я был на перевязке сегодня утром, но, как видишь, не особо помогло. Мне надоело таскаться в медотсек. — То есть ты не собираешься к ним идти? — Не раньше завтрашнего утра. И то лишь потому, что обещал Стиву. Пока команда на очередном задании (ничего серьёзного, общение с прессой и благотворительный ужин, куда пришлось отправить тех, кто был в наличии: Стива, Брюса и Наташу), Джеймс и Тони бродят по башне совершенно одни. Компанию им составляет разве что Пятница, причём с этим хмурым Снежным Королём она общается чаще и охотнее, чем Тони мог бы себе представить. Но сейчас не об этом. Красное пятно становится шире. Даже на расстоянии вытянутой руки Тони замечает влажный блеск. — У тебя всегда так? Джеймс бросает рассеянный взгляд, будто мыслями далеко отсюда и лишь поэтому до сих пор не ушёл. — Думаю, в этот раз причина в тренировке. Да, само собой: от физической нагрузки швы (или что там у него) могли разойтись, корка лопнуть и так далее, но это всё ещё не загоняет ситуацию в рамки нормы. Тони отрывается от пятна и смотрит чуть выше. — Крылья испачкались, — говорит он, завороженно пялясь на мокрые (от пота? от крови?) и потому совсем чёрные перья. Джеймс лишь пожимает плечами, мол, какая разница. И тогда в голову Тони приходит идея. Она не просто приходит, нет: она врезается в черепную коробку со скоростью метеора. — Пойдём, я помогу тебе их вымыть. Джеймс переводит на него осмысленный, слегка встревоженный взгляд: — Поможешь вымыть? — Именно, — Тони кивает, старательно глуша голос разума, утверждающий, что, если его догадки насчёт истинности всё-таки неверны, он сейчас нарушит с десяток табу и социальных (хоть и почивших) норм. — Тебе их обычно медики чистят, да? Самому не дотянуться. Хотя… В стартовый пакет суперсолдата входит гибкость? Он мелет какой-то бред, лишь бы чем-то забить эфир, вместе с тем подталкивая Джеймса в сторону душевых. Здесь провернуть задуманное куда легче, чем в ванной жилых комнат: вряд ли небесный воин вместе со своим пернатым могуществом сможет влезть в кабинку. В душевых спортзала больше пространства и меньше перегородок. И нет дверей. Совсем нет дверей. — Думаешь, это хорошая идея? — хмыкает Джеймс, косясь из-за плеча. В уголках губ, несмотря на недавний спор, прячется улыбка. — Да ладно тебе. Просто признай, что хочешь попялиться на мою задницу. «И не только попялиться», — мысленно отвечает Тони, но вслух говорит немного другое: — Не думал, что для мытья перьев надо снимать трусы, но раз уж ты предложил… Сам понимаешь, Холодное Сердце: вид через камеры Пятницы хорош, но в живую всё равно лучше. — Ты следил за мной через Пятницу? Тони старательно пропускает вопрос мимо ушей, уже подойдя к душу и начав отдавать голосовые команды о температуре и напоре воды. Он протягивает руку и позволяет пальцам намокнуть, игнорируя пристальный взгляд меж лопаток, который вот-вот прожжёт дыру в его футболке с эмблемой Black Sabbath. — Запрыгивай, Величество, всё готово. Тони освобождает путь к кабинке. Сейчас в башне пусто: никто им не помешает, никто не узнает, и этот факт заставляет кровь бежать ещё быстрее, а сердце срываться в галоп, словно они — два подростка, решивших «ради смеха» изучить вместе порнуху. Джеймс окидывает Тони пристальным взглядом (теперь уже лицом к лицу), затем смотрит на льющуюся воду. А потом начинает раздеваться. «Ах ты ж ёбаный ты на хуй», — благоговейно шепчет внутренний голос, пока Тони пожирает глазами каждый обнажившийся сантиметр кожи. Одежды на Джеймсе и без того мало: грудь замотана бинтами, а до «умной» футболки руки так и не дошли (потому что до Тони дошёл металлический щуп, выбивший из привычной колеи). Пальцы — живые и бионические — вытаскивают ремень из бляшки. Вжикает молния. Джеймс стягивает чёрные джинсы, отлично сидящие на его заднице, чтобы продемонстрировать такого же цвета боксеры, сидящие ничуть не хуже. Он наступает на задники кед («Конверсов, боже, конверсов! Из-за звезды выбрал, что ли?»), разувается, кое-как стягивает носки и болтающиеся на щиколотках штаны, оставаясь в одном нижнем белье. И бинтах. — Если ты закончил пускать слюни, можем начинать, — говорит он спустя несколько секунд. Тони нехотя отрывает взгляд от дорожки волос внизу живота, чтобы посмотреть на лицо. Засранец улыбается. Почти зубоскалит. — Для затравки пойдёт, — хмыкает Тони, подхватывая края своей футболки, а Джеймс закатывает глаза: — Как скажешь, детка. Детка. Он слышал это чёртово «детка» раньше. Ему точно не привиделось. Тони замирает, так и не сняв футболку, которая в этот момент закрывает лицо и сковывает локти. Если Джеймс и замечает заминку, то ничего не говорит. «Врёт, зараза», — зудит внутренний голос, почёсывая эфемерные кулаки. А ведь Тони считал его куда искреннее Стива. Только теперь почему-то не может сравнивать: это кажется неправильным, нездоровым. Он избавляется от футболки, стараясь не развязать бинты, и бросает задумчивый взгляд на рабочие штаны. Они дырявые и измазаны машинным маслом, мочить не жалко, но потяжелевшая от воды ткань неприятно стянет ноги, повиснет мешком. Тони снимает и их тоже, равно как и носки и обувь, оставаясь в трусах, мельком прикинув, нет ли на них мультяшных рожиц. Но всё нормально: однотонные чёрные боксеры, почти такие же, как у Джеймса, только с белой резинкой и надписью «Calvin Klein». Джеймс уже встал под струи воды. Он упёрся обеими руками в стену и опустил голову (макушки почти не видно за плечами и крыльями), и терпеливо ждёт, когда Тони присоединится. Из атмосферы исчезает игривость, уходят шутки, которые, может, и появились-то на фоне шалящих нервов, а не ради флирта. Дыхание спирает всякий раз, стоит посмотреть на крылья: тёмные, отливающие индиго, с закруглённым силуэтом — будто огромное чёрное сердце с излишне острыми пиками. Тони, благоговея, делает шаг ближе. Бинт на его груди сразу промокает под душевой водой, равно как и передняя часть белья, но он не обращает внимания: сейчас важно совсем другое. Он медлит, не решаясь коснуться, и эту заминку Джеймс трактует по-своему: — Ты не обязан. Если передумал… скажи как есть. Я могу и сам справиться, не проблема. — Не можешь, — Тони качает головой, хоть и знает, что тот не увидит его жест со спины. — Даже если б и мог... Я всё равно не против поучаствовать. Он протягивает руку, но замирает, услышав новый вопрос: — Почему? — голос у Джеймса тихий, низкий. Слишком откровенный и уязвимый. — Ты вообще видел свои крылья? — Тони усмехается. — Как тут устоять? — Для тебя это что-то вроде забавы, да? Любопытный мальчишка, знающий только «дай» и «хочу». Нет недовольства или издёвки — лишь усталость: её так много, что хватает даже на Тони. Колени едва не подгибаются, словно собственный вес тянет к земле. — Не драматизируй, Холодное Сердце. Да и потом, — он поднимает руку, но замирает в каком-то жалком сантиметре от перьев, — любопытные мальчишки с «дай» и «хочу» вырастают в чертовски умных и богатых гениев. Так что всё не так уж плохо. Джеймс отфыркивается от воды, которая успела стечь с шеи на губы, и качает головой: — Вырастают? Твой психологический возраст — лет пять, не больше. Да и рост не то чтобы… — О, завали. — Приглашаешь? Они усмехаются одновременно, будто в этом есть что-то пиздец смешное и весёлое. Раньше бы Тони вздёрнул игриво бровь, прижался к спине (к крыльям?) и сказал: «Не имею ничего против. Когда начнём?» — но сейчас это кажется слишком пустым, ничего не значащим. Поэтому он молчит, сокращая последнее расстояние между пальцами и крылом. Как только ладонь касается перьев, Джеймс вздрагивает. Неужели они настолько чувствительны? Чёрт. «Не развивай эту мысль, — приказывает Тони сам себе. — Не вздумай. Не, на хрен, вздумай». — Порядок? — спрашивает он хриплым голосом, затем сглатывает вязкий ком, стараясь вернуть контроль. — Да, нормально, — Джеймс звучит глухо, но вместе с тем твёрдо, и это заставляет Тони ласково огладить крыло, как если бы он хотел погладить его по руке. Тони молча подхватывает край бинта, скрепленный между лопаток, и медленно его разматывает — как рождественский подарок, на коробке которого висит знак «Осторожно! Хрупкое». Он отбрасывает бинт куда-то себе за плечо, чтобы ненароком не поскользнуться на нём во время душа, и разглядывает голую кожу. Раны похожи на борозды от звериных когтей, будто крылья пытались выдернуть. Тони замирает, на секунду представив, что именно этим занимался Джеймс за закрытыми дверями своей спальни. — Ты… — голос опять походит на хрип. — Это… — Нет. — Джеймс вздрагивает, словно забыл, что позади него кто-то есть. — Я не трогал их. — Он переступает с ноги на ногу (перья при этом щекочут Тони ладонь) и добавляет на грани слышимости: — Клянусь. Последнее слово заставляет Тони зажмуриться и бесшумно, но глубоко вдохнуть через рот. Будто Джеймсу важно, чтобы он ему поверил. Будто… оправдывается? «Я бы не простил», — сказал Тони, когда речь зашла об удалении крыльев. А теперь это болезненное «клянусь». Слишком много совпадений. Недомолвок. Хочется встряхнуть Джеймса за плечи, проорать ему в лицо: «Это ведь я, да? Это я! Скажи же, ну!» — но Тони знает, чувствует: из этого ничего не выйдет. Даже если дела обстоят именно так… у треклятого херувима есть какой-то повод, чтобы молчать. «Повод был и у Стива, — услужливо напоминает голос разума. — Однако ты не отнёсся к нему с таким пониманием». Блядь. Да. Но Джеймс… Джеймс — не Стив. И этим всё сказано. Честно говоря, это не помешает Тони отпинать его, если крылатый придурок решит что-то сделать со своим сокровищем. — Ты там заснул, что ли? — спрашивает Джеймс, подняв голову и начав отряхиваться от воды, стекающей на лицо. — Или мы просто так стоим и мокнем тут в трусах, как два дебила? Тони понимает, что всё это время молча пялился на его раны и перья, поглаживая изгиб крыла. — Наслаждаюсь видами, — едко отвечает он, хотя это самая что ни на есть правда. — Не умничай, лучше подай гель для душа. Джеймс усмехается (Тони практически видит его кривую улыбку на один уголок рта) и, пошарив на полке сбоку, достаёт нужную бутылку. В общих душевых все средства стандартные, равно как и набор полотенец у входа. Тони смотрит на белую этикетку, которая обещает, что «непередаваемый запах кокоса, такой сладкий и нежный, с заботой омоет вашу кожу, снимет усталость и стресс». Прямо-таки лекарство от всех бед, не иначе (— Слышите, док? Чудо, а не гель. Ничего, что я вспоминаю о вас во время душа? — Мистер Старк, что мы говорили о шутках подобного рода? — Понял, понял. Ладно, док, у меня сейчас есть дела поважнее, чем воображаемые судебные иски). Он выдавливает немного геля на руки, тщательно трёт пальцы и кожу между ними, затем споласкивает водой: нельзя занести в рану инфекцию, иначе помощник из него будет не очень. Тони снова набирает геля в ладонь и, вдохнув, как перед прыжком, касается спины намыленной рукой, осторожно проводит по неровным краям кожи. Пена окрашивается в алый, Джеймс шипит, но не дёргается, что, кстати, хорошо, иначе бы Тони мог долбануться головой о стену: крылья хоть и не распрямляются, но они мощные и опасные. Всё равно что стоять позади вороного коня — с жилистыми ногами и крепкими копытами. — Больно? — спрашивает он, стараясь осторожно смыть сухую кровавую корку, сползшую с краёв ран (видимо, содрал бинтами во время тренировки). — Терпимо. Особенно в сравнении. Напоминание о Гидре висит в воздухе неприятным, душным комом, и они оба старательно его игнорируют, потому что Тони не умеет утешать и подбирать нужные слова. Никогда не умел. «Может, поэтому он и не сказал тебе, — усмехается внутренний голос. — Ему проще потерять крылья, чем принять в пару такого как ты — эмоционально ущербного алкоголика». Нет. Нет, блядь, не-а. Он уже проходил это. И обещал Пеппер, Роуди и самому себе, что больше не будет топтаться по одним и тем же граблям. (— Видите, док? Я стараюсь... как там учат в психо-книжках? Не обесценивать себя, да. — Я вижу. И горжусь вами, Тони: это большой шаг вперёд. — Но вы лишь плод моего воображения, да? — Возможно. Но ведь самые ужасные войны ведутся в наших мыслях, верно?) Он запрещает себе думать в том направлении, где Джеймс умолчал об их истинности из-за личной неприязни. Всему должна быть разумная причина. Боже, это ведь не ромком, где все герои безбожно тупые и не замечают очевидных вещей. В жизни такая смешная наивность не прокатывает. «У тебя уже есть одна причина, — шепчет мерзкий голосок. — И кроется она в следующем: Джеймс не признал тебя как пару, потому что ты — не его, блядь, пара. Это какой-то другой человек, как ты не поймёшь? На что надеешься?» Нет, не-а. Иначе зачем позволять мыть раны, трогать крылья? Шутить о сексе? Ладно, последнее ничего не значит, Тони знает это как никто другой: он постоянно говорит о сексе (с кем угодно, где угодно и в какой угодно позе, если это не противоречит уголовному кодексу). Но тот момент в мастерской… когда они почти поцеловались — это что, блядь, такое было? Просто совпадение? Нихуя подобного. — Нихуя подобного, — повторяет Тони вслух, не следя за языком. — Что ты там бормочешь? Чёрт. Такое бывает: порой он слишком увлекается и не замечает, что бубнит под нос всякий бред. Слишком личный для чужих ушей. — Болтаю с твоими крыльями, — говорит Тони, добавив геля и начав промывать перья, наиболее близкие к ранам. — И как, отвечают? — Нет. Такие же молчуны, как и ты. Перья под его руками эластичные, плотные, но вместе с тем в меру мягкие. Опахало слиплось из-за воды, однако засохшая корка отходит вполне легко. Это радует: не хотелось бы ранить ещё сильнее или, не дай бог, выдернуть перо вместе с очином. Или сломать его. Или погнуть. От такого количества плохих вариантов Тони жмурится, напоминая себе, что вот эти перья — вот эти самые перья на этих самых крыльях — рассчитаны поднять человека на приличную высоту. Они прочные. Не то что после линьки — вот там страшно даже дышать в сторону новых, ещё совсем молодых. Но, возможно, Тони просто себя накрутил. Глава про линьку — единственная, которую он не прочёл до конца: чересчур много откровений насчёт уязвимости, боли, лихорадки, тахикардии и прочих прелестей жизни. Джеймс делает воду теплее (Тони и не заметил, что начал дрожать: слишком увлечён своим важным делом) и разминает шею с характерным хрустом. На это Тони тоже не обращает внимания. Он переходит к маховым перьям, медленно водит мыльной рукой сверху вниз, мягко трёт их пальцами, убеждаясь в отсутствии комочков и колтунов. Всё насквозь пропахло кокосом, и ему это не нравится: искусственный запах не должен затмевать природного запаха перьев (холод, горы — что-то морозное, свежее и спокойное). А чем, интересно, пользовались ребята из медотсека? Каким-то специальным раствором? Надо было спросить у Джеймса, надо было остановиться и подумать, но Тони так загорелся своей идеей, что в ушах отдавало набатом «здесь и сейчас». Чёрт. Он замирает и смотрит на кончик махового пера — чернота, покрытая белой мыльной пеной. — А им это не вредно? Гель для душа. — Ты прям вовремя, — отвечает Джеймс с усмешкой. Ситуация его веселит. — Всё в порядке, не переживай. Я уже мыл их. Ну, пытался поначалу. — А запах? — не унимается Тони, вставая на цыпочки, чтобы дотянуться до сустава запястья и перейти потом к алуле — крошечному крылышку, аналогу большого пальца руки. — Что «запах»? — От геля. Он остаётся на перьях. — Да, на какое-то время. — Долго? — День или два. Почему ты спрашиваешь? Но Тони лишь качает головой, не понимая, что Джеймс не увидит его жест. Он присаживается на корточки, чтобы помыть самые кончики перьев — те свисают почти до пола. Никто больше не нарушает тишины. Тони выполняет свою работу, находясь едва ли не в трансе — настолько ему нравится касаться крыльев, ощущать их мощь и тяжесть, когда нужно чуть-чуть сдвинуть или придержать, чтобы перья одного порядка не накрывали перья другого. Он даже не понимает, сколько прошло времени. И не ощущает мурашек на спине, куда попадают редкие брызги. Даже намокшее бельё не бесит. — Готово, — говорит в итоге Тони, когда проходит пару минут (или часов — кто считает?). — Теперь повернись, надо промыть спереди. Джеймс не двигается. Он лишь ведёт плечами и снова разминает шею, а потом, продолжая смотреть перед собой, спрашивает: — Ты уверен, что это хорошая идея? — Все мои идеи хорошие, — заявляет Тони. — Нет: блестящие. Так что не нуди, ладно? — он копошится в памяти, затем, усмехнувшись, произносит на корявом русском: — Povernis’ k lesu peredkom. Или как там у вас говорят. — Peredom, — поправляет Джеймс без намёка на акцент. — Откуда ты вообще знаешь эту фразу? Тони смывает гель с рук (кожа сморщилась, как у шарпея) и делает шаг назад, чтобы Джеймс мог сдвинуться. — Услышал от Наташи. Там было что-то про зад, мне понравилось. Решил выучить. — Ты выучил выражение на другом языке, потому что в нём было «что-то про зад»? — Джеймс осторожно разворачивается спиной к стене и встречается с ним взглядом. Губы приподняты в улыбке. — О, даже не сомневайся, — заверяет Тони, смотря на него снизу вверх. Его слова повисают между ними, звенят тайным фальцетом. Оба молчат. Тони пялится в глаза, изучает серые радужки — узкий, совсем узкий ободок — и огромную смоль зрачков. Чёрт. Теперь понятно, что имел в виду Джеймс, когда спрашивал, хорошая ли это идея. Тони сглатывает вязкий ком и заставляет себя криво ухмыльнуться: — Продолжим? Тот чуть щурится, но молча кивает. Окей. Окей. Просто дыши — и всё пройдёт как по маслу. Ничего необычного: один мужик в трусах моет крылья другого мужика в трусах, надеясь, что они истинные пары друг друга. Такое сплошь и рядом. (— Проходите, док, не на что тут смотреть. Эй, эй! Зачем вы достали блокнот? Что вы там пишете, док? Док?..) Тони снова берёт гель (кажется, после сегодняшнего он возненавидит кокос на всю оставшуюся жизнь), выдавливает на пальцы. Он не скупился в прошлый раз: бутылочка уже наполовину пустая. Это не имеет значения, Тони всё равно выбросит её в мусорку сразу же после душа. Или унесёт к себе в спальню. Мало ли. Просто предположение. Один из многих вариантов. Мыть крылья с обратной стороны — задача не из лёгких. Не только потому, что мешаются руки Джеймса (плечи Джеймса, талия Джеймса, бёдра Джеймса, икры Джеймса), но и потому, что нужно подходить вплотную. В итоге всё, о чем может думать Тони — хоть бы не встал. В боксерах это будет более чем заметно. Он старательно не косится вниз, не рассматривает очертания чужого члена под тканью белья. Это не неловко, нет — это, блядь, сродни пытке. Сладкой, но всё равно пытке. Возможно, всё было бы немного проще, не смотри Джеймс на него пристальным, цепким взглядом, не отслеживай он каждое движение Тони, каждое изменение на лице. Блядь. Блядство. Иногда в гениальных планах есть своя ложка дёгтя, окей, Тони готов это признать. Они оба то и дело фыркают от воды, убирают волосы, налипшие на лоб (Джеймсу приходится заправлять отросшие пряди за уши), и не говорят ни слова. Филиал ада на Земле. Персонально для Тони Старка. Он уже готов продать душу дьяволу, если тот даст доказательства их связи — просто покажите, где подписать. Когда мытьё подходит к концу, Тони не позволяет себе вздох облегчения из чистого упрямства. Эй, у него всё под контролем, окей? — Спасибо, — говорит Джеймс, ловя его взгляд, но Тони лишь пожимает плечами: — Без проблем. Пятница, детка, вырубай воду. Кожа, привыкшая к теплу, сразу покрывается мурашками. Тони отходит к полке с полотенцами, выбирает несколько самых больших: одно завязывает на бёдрах, а другим укрывает плечи, затем хватает ещё парочку и шлёпает обратно. — Тебе нужна помощь с этим? — Нет, порядок. Спасибо. — Джеймс в первую очередь вытирает голову: его волосы длиннее, чем у Тони, и доставляют больше хлопот. Затем он отбрасывает полотенце на лавку и, отойдя в угол комнаты, заявляет: — Не вздумай ржать. И начинает прыгать. Это выглядит так забавно, что Тони не может побороть соблазн: — Пятница? — Видеозапись включена, босс. — Умница, девочка. — Старк, ну ты и сволочь, — Джеймс старается казаться строгим или разочарованным, но смешинки в глазах выдают. Поэтому Тони без зазрения совести улыбается: — Даже не сомневайся. Тот качает головой, отворачивается и продолжает своё странное занятие. Когда Тони понимает, почему он прыгает, улыбка сползает с лица. Крылья. Они не слушаются, а значит, Джеймс не может… как там? Распушить их? Стряхнуть лишние капли? Поэтому вынужден прыгать, чтобы хоть какая-то части влаги ушла. Банальная физика и никакого веселья. Хотя обычно «физика» и «веселье» для Тони слова-синонимы. Когда Джеймс заканчивает и разворачивается, ловя на себе пристальный взгляд, Тони дежурно улыбается, делая вид, что это всё ещё забавно (Снежный Король — последний человек на Земле, который потерпит к себе жалость). — Может, попробуем фен? — предлагает он как бы невзначай, лениво вытирая влажные плечи белой махрой, но при этом не переставая смотреть на Джеймса. — Можем попробовать, — тот кивает, затем поджимает губы, словно пытается найти нужные слова, и, помолчав, добавляет: — Но мне понадобится твоя помощь ещё кое с чем. Если ты не против. — Я помню про перевязку, не проблема. У тебя же есть мазь для обработки ран? — Да. И тебе, кстати, перевязка тоже нужна, но сейчас речь не об этом. Тони заинтересовано выгибает бровь, кидая одно из полотенец в корзину для грязных вещей, пока Джеймс вытирает грудь. Не пялься на его торс. Не пялься. Не пялься. — Нужно обработать перья специальным раствором. Обычно крылья нечасто покидают эфир, сохраняются в отличном состоянии. Мои слишком долго находятся в физической плоскости: они тускнеют и скоро станут ломкими. — Да ты прям пернатый метросексуал, — усмехается Тони, стараясь не выдать тревогу. — Я тебя понял, не переживай. Сделаем всё по высшему разряду. Спа-отель «Старк Индастриз» по системе «всё включено». — Прямо-таки всё? — улыбка лукавая, мальчишеская. Опять. Боже, это просто несправедливо: Джеймс посылает слишком смешанные сигналы — Тони с трудом удаётся их понять. Интригует и бесит одновременно. Они обмениваются еще парочкой ничего не значащих (или значащих всё) фраз, затем отправляются наверх. В башне до сих пор никого, кроме них, нет, и это на руку: два полуголых мужика, вываливающихся вместе из лифта — картина весьма… занятная. Они расходятся по комнатам, чтобы нормально одеться. Тони швыряет бельё в корзину, натягивает домашние штаны прямо на голое тело и, прихватив бинт, отправляется в спальню Джеймса, коротко стучит и сразу входит. Ситуация, к сожалению или к счастью, не становится пикантной: Джеймс стоит возле комода, копошась в разложенной аптечке. На нём привычные тёмные джинсы. Одни и те же покупает, что ли? Сразу пачками? Они продолжают щеголять с голыми торсами, но это уже кажется чем-то привычным, почти уютным (Тони всё равно пялится, потому что, ну, на такое нельзя не пялиться), а нагота совсем не отвлекает (отвлекает). — Начнём с тебя, — говорит Джеймс, помахав тюбиком с какой-то мазью, — мне всё равно потом с феном развлекаться до самой ночи. — Я помогу, — напоминает Тони, подходя ближе, но тот лишь ведёт плечом, мол, как хочешь. — Бинты с собой? — С собой, — он машет рукой, в которой зажата невскрытая пачка, затем поворачивается, давая доступ к спине. — Чудо-мазь? — В наличии, — Джеймс кивает (его тень характерно движется по ковру перед Тони). — Тебе будет больно? — Нет, не думаю. Это не совсем правда. Ещё вчера прокладка в виде бинта не помогла: он не мог не то что спать на спине — даже лежать. Но сегодня в душевой боль почти не тревожила, словно не было ни реанимации, ни швов, ни металлических щупов, пронзивших его насквозь. Раны спереди — что на животе, что на груди — заживали очень быстро: всё-таки вакандские примочки оказались круче рядовых препаратов ЩИТа. Однако с лопатками дела обстояли куда хуже. Пару раз Тони разглядывал их в отражении, но ничего особенного не увидел: сплошной синяк цвета индиго, похожий на тот, что у него был из-за поршня, только в разы больше и со следами швов, которые должны были сами затянуться, но до сих пор не затянулись. — Выглядит паршиво, да? — спрашивает Тони, поняв, что Джеймс до сих пор не начал наносить мазь. Тень на ковре вздрагивает, будто испугавшись его голоса. — Нормально. Но… ты уверен, что не будет больно, если я прикоснусь? «Ты делаешь больно даже не касаясь, чёртов врун», — мысленно язвит Тони, но вслух говорит совсем другое: — Разве у нас есть выбор? — Тоже верно. Джеймс ведёт пальцем вдоль позвоночника — как раз между лопаток — и поначалу всё кажется нормальным, но уже через секунду Тони вскрикивает и шарахается вперёд, стараясь уйти от невидимой руки. — Блядь, — он охает, смаргивая злые слёзы, — это было… неожиданно. Джеймс остаётся стоять на месте, не рискуя подойти ближе, будто Тони — дикий зверёк, забившийся в угол. — Больно? — Как адским огнём полоснуло. Дай мне минутку, окей? Тень на ковре кивает. Тони ведёт плечами, заламывает руки, стараясь унять дискомфорт. Разминка не особо помогает, но вскоре ощущения проходят будто сами по себе. Надо было посмотреть в зеркало, когда был в своей комнате: швы разошлись, что ли? Тони спрашивает об этом вслух, но Джеймс хмыкает: — Нет, с ними всё нормально. — А с чем не нормально? — Не знаю. Выглядит, конечно, паршиво, но в целом синяк как синяк. Примерно такой, как если бы тебя избили роботы. — Джеймс коротко смеётся ему в затылок. — Тебя, случайно, не избивали роботы? — Случайно — нет. Это было вполне намеренно. Только не вздумай ляпнуть «а я говорил». — Уже высказал Стиву, не переживай. Тони хочет съязвить, но память подкидывает обрывки каких-то фраз. «А я говорил… Я, блядь, предупреждал…» Что ж... Его фантазия не знает границ, но распространяется на футуризм, а не на мыльные оперы. «Лжец. Чёртов лжец, — мысленно бормочет он, сжав зубы. — Получишь у меня по первое число, когда закончишь ломать комедию». Мерзкий голосок пытается убедить, что надежды слишком наивные, но Тони предпочитает верить в бритву Оккамы. «Есть ещё бритва Хитченса», — услужливо напоминает тот голос, улыбаясь гиеной. «Просто иди нахуй», — не менее любезно отвечает Тони. Затерявшись в мысленных диалогах с самим собой, он не сразу понимает, что Джеймс снова начал водить пальцами по его спине: осторожно, едва касаясь, так, чтобы чувствовалась только мазь. — Терпимо? Тони прислушивается к ощущениям: боль появляется маленькими яркими вспышками, но не такими критичными, как в первый раз. — Вполне. И, эм, спасибо? Кто бы знал, что у суперсолдатов настолько нежные руки. Повисает пауза, затем Джеймс вдруг холодно хмыкает: — Действительно. Шутка, видимо, не совсем удачная, но с чем это связано — отдельный вопрос. Несколько минут проходят в тишине. Когда с мазью покончено, Тони, не нарушая молчания, вскрывает упаковку с бинтом. — Надо помазать грудь и живот, — замечает Джеймс всё ещё мрачным голосом и обходит Тони по дуге. — Нет, не надо, спереди почти всё зажило. Раны, по крайней мере, сухие. Так что осталось замотать меня, как мумию, когда мазь высохнет, и можем приступать к самому интересному. — Она уже высохла. Впитывается моментально. — Окей, хоть какой-то плюс. Сначала они пытаются бинтовать в четыре руки, но это оказывается неудобно (корпус у Тони не то чтобы большой — не сравнится с аэродромом Джеймса или Стива, где можно запускать грузовые самолеты). Приходится уступить и не дёргаться. — Готов? — спрашивает Тони, принимая из рук Джеймса тюбик с мазью. На боковине нет никаких опознавательных знаков, кроме срока годности. Тот молча кивает (вид у него по-прежнему хмурый, да что за на хрен?) и поворачивается спиной. Разговор не клеится, обстановка кажется напряжённой, хотя Тони не может понять, что стало причиной. Проблема в шутке про руки? Комплексы по поводу собственной инвалидности Джеймс давно пережил. Тони знает наверняка: ему нравится эта бионическая крошка. Тогда в чём, блядь, дело? Раны снова намокли: кровь алеет на бледной спине, что — если забить на ситуацию — довольно красиво. Ну, моральные устои Тони никогда не были в порядке. Он отходит к комоду, на поверхности которого Джеймс разложил аптечку, и тянет квадратик марли, затем возвращается, осторожно промокает кожу, а другой рукой придерживает крыло, чтобы не мешались перья. Мазь на пальцах ощущается… странно. Ни холода, ни запаха, ни жирного блеска: она не оставляет никаких следов и впитывается почти сразу. Это в равной степени плюс и минус: приходится постоянно выдавливать новую порцию и действовать быстро, но вместе с тем осторожно. Зато она купирует раны, делает их сухими. Тони наносит мазь, чувствуя раздражающий запах кокоса. Чертов гель действительно пропитал перья. — Готово. — Он по привычке вытирает руки о штаны, хотя следов на них нет. — Давай бинт. Из-за крыльев приходится мотать крест-накрест и поперёк, захватывая талию. Хочется сказать: «Тебе идет бандаж», но сейчас Джеймс вряд ли оценит шутку. А зря. Бандаж ему действительно к лицу. К телу. — Сначала мажем маслом, потом сушим? Или наоборот? — Наоборот. Вот и весь диалог. Класс. Супер. Джеймс приносит из ванной два фена. — Они были у тебя ещё до крыльев, да? Утешь моё любопытство. Тот кривовато улыбается, однако на вопрос не отвечает. Они работают в четыре руки: Джеймс сушит переднюю сторону перьев, докуда может дотянуться, Тони проделывает то же самое со спины. На это явно уйдёт немало времени, и оно будет казаться более приятным без неловкой тишины. — Пятница, включи-ка нам музыку, — просит он, ненадолго вырубив фен. — Из вашего любимого, босс? — Не будем травмировать Снежное Величество. Может, что-нибудь из сороковых? Второй фен тоже глохнет. — Если Стив такое слушает, это ещё не значит, что и я тоже. — Вы поссорились, что ли? — не выдерживает Тони. — Какая муха тебя укусила? — Никакая. Всё нормально, забей, — не давая возможности ответить, он обращается к Пятнице: — Детка, включишь нам вольных странников? — С удовольствием, Джеймс. — Спасибо. Кстати, можешь звать меня Баки. — Предпочту всё же «Джеймс», — отвечает Пятница, и Тони чувствует себя отомщённым. Раздаётся «Doom And Gloom» от The Rolling Stones. Фены снова включаются, слегка приглушая вокал, но никто не просит сделать громче. Одна песня сменяется другой, пару раз проскальзывают Deep Purple и Pink Floyd, и спустя примерно полчаса Тони расслабляется, отвлекаясь на музыку. Он заканчивает с левым крылом, отходит, чтобы размять спину с громким стоном (благо, звук тонет в рёве гитар), и принимается за правую часть. Господи, как много перьев. Но Тони не жалуется. Он был бы не против убить на это еще пару-тройку часов или лет. Специальный раствор, которым пользуется Джеймс, тоже ничем не пахнет, но кожу всё-таки пачкает, оставляет жирный блеск. Они смещаются на кровать, потому что ноги у Тони уже ватные, а спина болит. — Смотри, не усни там, — усмехается он, садясь рядом с Джеймсом, который лёг на живот. — А ты не дай мне уснуть, — отвечает тот низким, соблазнительным голосом. Тони так радуется подошедшей к концу молчанке, что почти пропускает флирт. Ключевое слово — почти. Однако ответ, несмотря на богатый опыт, никак не идёт: усталость разливается по телу, превращая мысли в кашу, каждая мышца ноет и звенит. Момент кажется упущенным, поэтому Тони сосредотачивается на масле (или… что это за фигня?) и вновь принимается мазать перья. На это уходит добрых полтора часа, половина из которых — полный мук ад, потому что приходится встать и обработать переднюю часть крыльев лицом к лицу. Хочется протянуть руку и коснуться шеи или хотя бы ключиц. — Спасибо, — говорит Джеймс, когда всё закончено. — Ты потратил на меня кучу времени и… Правда. Спасибо. — Брось. Мне… — «нравится ухаживать за тобой и твоими перьями». — Мне нетрудно. Это было… — «чертовски приятно», — даже забавно. Они смотрят друг на друга ещё секунд пять. Тони всё ждёт, что Джеймс сейчас что-нибудь скажет — что-нибудь значительное, важное — это читается в его взгляде, в узких серых радужках и огромном зрачке. Но ничего не происходит. Тони кивает на прощание и молча уходит к себе.