***
Всё тело болит. Пол под щекой кажется слишком мягким. Тони насилу разлепляет глаза и понимает, что лежит животом на кровати, простынь и наволочка изменили цвет, а его руки и ноги к чему-то привязаны, лишённые возможности шевелиться. — Какого… — хрипит он, чувствуя нарастающую тревогу. — Сейчас, погоди, — раздаётся сбоку голос Стива. — Прости, не заметил, как ты проснулся. Паника затихает. Свои. Опасности нет, осталось понять, что здесь происходит. Стив сперва освобождает руки, затем ноги. Говорит: — Мне пришлось это сделать, чтобы ты не переворачивался на спину, пока спал. Давай помогу встать. Нет, подожди, не перекатывайся на бок, сначала на колени, да, вот так. Мышцы затекли? Голова не кружится? Хорошо. Теперь дай мне руку, я подтяну тебя к краю. — Я не спал, — раздражённо цедит Тони, недовольный тем, в каком состоянии его увидел Стив, — я потерял сознание. — Поначалу, да, — тот сгребает Тони за талию и плавным движением поднимает с кровати. А потом отпускает, когда ноги касаются пола. — Ты приходил в себя, не помнишь? Я помог принять жаропонижающее. И, эм… вытер спину влажным полотенцем, чтобы убрать кровь и оценить состояние в целом. Спина. Крылья. Тони так резко дёргается в сторону зеркала, что едва не летит носом вниз. Стив успевает схватить его за локоть. — Не спеши, — говорит он успокаивающим голосом, и Тони начинает беситься ещё больше. Стив не позволяет вырвать руку: пальцы смыкаются стальной хваткой, но не причиняют боли. Они вдвоём подходят к зеркалу. Тони умудряется споткнуться на ровном месте, будто ослабевший пациент, едва поднявшийся после пневмонии. Он смотрит в отражение: лицо бледное, под глазами залегли тёмные круги, у виска синяк, частично скрытый волосами. Повезло ещё, что не расквасил нос во время обморока. — Как ты тут оказался? — спрашивает Тони, ловя в зеркале взгляд Стива. Ему, конечно, интересно, но по большей части он просто пытается оттянуть момент, когда нужно будет развернуться и посмотреть через плечо. — Пятница связалась со мной. Сказала, что ты потерял сознание. Я примчался сразу же, хотел отнести тебя в медотсек, — на этих словах Тони морщится, и Стив мягко улыбается уголком губ, — но потом увидел… твою спину. Не знал, как лучше поступить. Значит, вчера не почудилось. Будь дело только в швах, он бы проснулся не на своих египетских простынях, а на больничной койке. — Так что... — продолжает Стив, обведя рассеянным взглядом плечи Тони. — Я решил, что попробую помочь сам, но вызову врача, если тебе станет хуже. — Ты сменил простыни? — И это тоже. Матрас, кстати, всё равно пропитался кровью. — Стив чешет затылок. Кажется, его смущает разговор через отражение зеркала, но Тони не готов шевелиться. — Мне удалось ненадолго привести тебя в чувства, хоть ты этого и не помнишь. Я обтёр тебя. Несколько раз. И старался… старался не касаться их, не переживай. Вот оно. То, от чего Тони бегает все эти десять минут бодрствования. Отступать больше некуда. Он прочищает горло и, снова поймав взгляд Стива, спрашивает: — Какие они? Тот смотрит на его спину — на крылья, боже, это крылья, начни признавать очевидное, — а затем улыбается: — Красивые. В голосе тоска вперемешку с теплом, и Тони вдруг чувствует себя обнажённым. Он оборачивается, сталкиваясь со Стивом лицом к лицу. — Слушай, я… И всё. Слова не идут. Тони замирает, пока голубые глаза изучают его собственные, и не может продолжить мысль. В море напротив — столько невысказанных чувств, что начинает щемить где-то в груди. — Ты не знал, да? — спрашивает Стив тихо, делая шаг вперёд и замирая совсем рядом. — Тогда, на крыше. Ты ведь не знал? — Нет, — он качает головой, с трудом проглатывает ком в горле. — Конечно нет. Я бы… Я бы так не поступил. Стив кивает, слабо улыбаясь, затем берёт лицо Тони в свои ладони. Они соприкасаются лбами, одновременно закрывают глаза. Сердце начинает биться быстрее: момент слишком интимный и болезненный. — Может, это глупо, но я не терял надежды, — шепчет Стив. Тони чувствует его дыхание на своих губах. — Думал, однажды ты ответишь. Думал, что у меня есть время доказать тебе, что всё это, — он кладёт ладонь на затылок Тони, — что… что «мы» — хорошая идея. Я думал, у меня есть хоть какой-то шанс. — Стив, — бормочет Тони, не в силах вынести чужой боли. Пальцы на затылке зарываются в волосы, мягко массируют кожу. — Я не знал, клянусь тебе, я не… Он не хочет, чтобы они мучились. Чтобы мучился хоть кто-то из них. Стив, будто не заметив последних слов, горько усмехается: — На самом деле я не терял своего шанса, верно? У меня… У меня его изначально не было. — Он слегка сдвигается, чтобы снова посмотреть в глаза. — Вы двое — самые близкие, самые важные люди в моей жизни. Вы прошли трудный путь и оба… заслуживаете счастья. Это прозвучит, наверное, чертовски неправильно, но я всего лишь человек, верно? — он ненадолго замирает, как перед прыжком, и говорит: — Я рад, что мне под силу порадоваться за вас. Прости за тавтологию. Они слабо улыбаются друг другу. Тони сжимает запястье, которое всё еще близко к лицу (пальцы Стива продолжают гладить его щёку), и выдыхает: — Я… Мне жаль и не жаль одновременно. Надеюсь, ты понимаешь. Стив понимает. Тони видит это по его глазам — в них столько искренности, сколько не было, наверное, никогда. — Я знаю. Несмотря на всё это, я не жалею, что влюбился в тебя, Тони. И ты не жалей, ладно? Ты… стоишь всего. Тони едва замечает, как усилил хватку на его запястье, стараясь держать себя в руках. Блядь. Нельзя говорить так откровенно, так… Чёрт. — Моя искренность смутила тебя, — Стив снова улыбается, но на этот раз тепло. — Прости. Но, как показывает опыт, лучше правда, чем удобная ложь. — Он касается лбом лба Тони, а потом выдыхает: — Я никогда не встану у вас на пути. Сначала Тони не понимает, к чему эта фраза, ведь подобное ему бы в голову не пришло (из-за дружбы родом из сороковых), но потом Стив, закрыв глаза, плавно подаётся вперёд. Тони… не останавливает. Он не отталкивает Стива, когда тот прижимается своими губами к его губам — мягко, нежно. Бережно. Не отталкивает, когда Стив на пробу касается языком. Не отталкивает — позволяет углубить поцелуй, позволяет стать единым целым, разделить влагу и тепло друг друга, задохнуться в интимной близости, которая не идёт ни в какое сравнение с тем, что было на крыше. Потому что сейчас Стив прощается. — Я… Боже, я люблю тебя, Тони, — шепчет Стив, чмокая его в губы, затем раз и ещё раз, повторяя между поцелуями: — Я люблю тебя, слышишь? Люблю. Тони позволяет ему это. Тони отвечает на каждое движение, ловит каждый выдох своим ртом, впитывает каждое его слово. Он знает, что Стив не пытается манипулировать, нет: просто говорит то, о чём не может молчать. И о чём никогда не скажет впредь. Они касаются друг друга примерно минуту, но даже этого времени хватает, чтобы понять: всё правильно. Потому что Тони ничего не чувствует. Потому что Стив — не Джеймс. Стив последний раз выцеловывает «люблю», опускает руки и делает шаг назад. В его голубых глазах так много эмоций — вот-вот скопятся влагой на длинных ресницах. — Спасибо, — говорит он хриплым голосом. Зрительный контакт длится ещё несколько долгих мгновений, затем он разворачивается и быстро идёт к выходу. — Стив, — зовёт Тони, и тот замирает у самой двери. — Мы сможем быть друзьями? Тишина длится секунд пять, потом Стив говорит, слегка повернув голову, но не встречаясь взглядом: — Ты дорог мне. Дорог как человек, вне зависимости от отношений, которые нас связывают. Всё… всё наладится. — Его линия плеч становится мягче, будто уходит напряжение. На самом деле не уходит — Стив его прогоняет, надевает маску спокойствия. — Просто дай мне немного времени, хорошо? — Команда… — Я всегда буду прикрывать твою спину. И спину Баки. Но для начала… — он усмехается. — Для начала схожу в отпуск. Я не брал выходные последние семьдесят лет, стоит наверстать упущенное, да? Тони видит уголок его улыбки. Стив не ждёт ответа на свой вопрос и двигается дальше, скрываясь в сером свете коридора. — Чёрт побери, — Тони проводит ладонью по лицу: губы колет от поцелуев. — Чёрт побери. Он плетётся к зеркалу, чтобы увидеть, наконец, крылья. Больше тянуть нет смысла: от этого всё равно не спрятаться. Наедине с самим собой решиться как-то легче, поэтому Тони, встав в нужную позу, поворачивает голову и смотрит в отражение со спины. Блядь. Это действительно крылья. Вчера они казались совсем маленькими, сегодня… тоже. Спереди их не видно: кончики сложенных перьев как раз касаются края лопаток, но не выдаются за границы спины. В основном они глубокого коричневого цвета, но к середине, где упругое и эластичное переходит в мягкий пух, оттенок светлый, почти медовый. Или золотой (Тони не силён в эпитетах). Он тянется к перьям. На ощупь… такие нежные, тёплые. И всё ещё маленькие. Они упорно кажутся больше, чем вчера (может, дело в освещении?), но ненамного. — Какого хрена? — бормочет Тони, гладя их подушечками пальцев. Чёрт, а это приятно. — Почему у Холодного Сердца они исполинских размеров, а у меня… Да в «KFC» и то больше. Он настолько увлечён этой проблемой, что забывает мысленно крикнуть: «Я же говорил! Я же, блядь, говорил!» — Пятница, — зовёт он с тоской в голосе, — какого чёрта они такие маленькие, а? — Размер не имеет значения, босс. — Я не добавлял ложь в твой арсенал. — Но вы сделали мне женский модус. Согласно статистике, лучший ответ женщины для мужского беспокойства о размере — сказать, что это не имеет значения. Тони коротко смеётся в ладони. Да уж. Не поспоришь. — Ты, случайно, не снимала вчера замеры? — Случайность касается людей, искусственные интеллекты ею не страдают, — говорит Пятница, явно рисуясь. Вся в отца. — Но, отвечая на ваш вопрос, да, снимала. — Сравни с сегодняшними. — Уже готово. Каждое перо увеличилось в среднем на два сантиметра. На столько же удлинилась костная ткань, пропорционально изменился объём хрящевой ткани, мышц и сухожилий. Ему не показалось: крылья и вправду стали больше. Немного, но больше! Кто знает, может, он ещё и Джеймса обгонит в размахе. «Или компенсирую длиной члена», — думает Тони, хотя и на этом поприще не может быть уверен на все сто. Если… Если крылья появились, значит, они и впрямь истинные? Истинная пара — как звучит-то, да… Только это не Дисней: один поцелуй не решит всех проблем. У Джеймса были свои причины, чтобы молчать, и пока они с этим не разберутся, вряд ли стоит уповать на «само наладится». Каждый раз, когда Тони так делал, его отношения заканчивались пиздецом. Он вдыхает, прикрывает глаза, затем снова смотрит в зеркало. Крылья ощущаются односторонне, и это ему не нравится. Может, дело в непривычке. Тони чувствует их вес, гладкость перьев, лёгкую щекотку на спине. Но не чувствует, что может управлять ими. Они будто… будто приклеенные — не растут из кости, так, маскарад в честь Хэллоуина. Он продолжает смотреть в зеркало. Шея уже затекла, на лбу выступила испарина, но жара нет. — Пошевели левым крылом, — говорит Тони сам себе, пародируя Уму Турман из «Убить Билла». — Пошевели. Левым. Крылом. Ну же, давай. Он повторяет слова как мантру, гипнотизируя то маховые перья, то выступ сустава (такой крошечный, как раз на верхней границе лопаток). Пот стекает по лбу крупными каплями, но Тони едва замечает это. Боли нет: вместо неё странное напряжение, тяжесть, будто толкаешь в гору огромный валун. — Двинь. Чёртовым. Крылом, — рычит он сквозь зубы, и нижний ряд перьев вдруг приподнимается: кончики отлипают от спины, но уже через секунду падают обратно. Секунда. Но начало положено. — Слава тебе, блядь, господи, — вздыхает Тони, утирая не только лоб, но и кожу над губой. — Мы с вами справимся. Справимся. Только растите, окей? Я не ханжа, но размер имеет значение. Так сказал мой психотерапевт. (— Тони… — Не сейчас, док. Не сейчас.)***
Он смотрит на отвёртку, которую бесцельно держит в руке, а потом заводит её за спину и осторожно касается крыла. Ощущение приятное, но это всё равно небезопасно — даже через одежду. Вздохнув, Тони убирает отвёртку и сводит-разводит лопатки, чтобы унять зуд. — Босс, сержант Барнс ожидает у двери. В том, что Пятница сменила милость на гнев, есть и его заслуга. Искусственный интеллект склонен самообучаться, и за те полтора часа, что Тони под нос костерил одного пернатого ублюдка, она узнала много новых слов и сделала определённые выводы. Приходится крутануться на стуле и расправить полы широкой рубашки (футболки прилегают слишком плотно, причиняют боль), чтобы спрятать от внезапного гостя свою спину. Тони до сих пор ничего ему не сказал, сомневаясь, что лучше: врезать хорошенько или хотя бы ради приличия спросить, какого чёрта это всё было. — Пусть заходит. Джеймс залетает в мастерскую напряжённой фурией: волосы растрепались, словно он не единожды запускал в них руки, бинты частично съехали к талии, а крылья подрагивают. Тони не уверен, что замечал подобное раньше, но сейчас замечает. Он разворачивает экран: утыкается в ряд формул, как бы намекая, что очень занят. — Ты что-то хотел? Джеймс открывает рот, чтобы ответить нечто, безусловно, яростное, но, увидев прикид, хмурит брови: — Во что ты одет? — Обычно о таком спрашивают по телефону, в другой раз голос сделать пониже не забудь. — Джеймс молчит несколько секунд и Тони, не выдержав, косится на него поверх голограммы. — Серьёзно, Величество? Хочешь потрепаться о моей одежде? Ей-богу, будто раньше в костюме его никто не видел. И плевать, что рубашка и старые джинсы не особо сочетаются — сейчас не до того. — Нет, я… — Джеймс осекается. — Нам надо поговорить. Тони пожимает плечами, снова утыкается в таблицы и цифры: — Говори. Раздаются быстрые шаги, а уже через секунду бионические пальцы смахивают экран в сторону. — Эй, какого… — Я пытался быть хорошим, — выплёвывает Джеймс, напирая, как асфальтный каток. — Видит Бог, я, блядь, пытался. Шутка о матах и богохульстве замирает где-то в горле: он вынуждает Тони податься назад, но в поясницу и так врезается металлический край стола — отступать некуда. — Я знал, что из этого ничего не выйдет, — продолжает Джеймс непонятную исповедь, хотя в голосе нет раскаяния — только злость и нервная дрожь, словно он еле сдерживается, чтобы не начать орать. — И я понимаю. Я всё, блядь, понимаю. Ты объяснил весьма… доступно. В последнее слово он вкладывает столько яда, что Тони разгоняется от «что тут происходит?» до «ты, на хуй, бредишь!» за долю секунды. Он ненавидит необоснованные обвинения (и обоснованные тоже), потому что это слишком сильно напоминает о перепалках с Говардом. И с Пеппер. И со Стивом. С теми людьми, до «хорошести» которых так и не дотянул. — Что ты несёшь? — спрашивает он злобно, упираясь ладонью в грудь Джеймса прямо поверх бинтов. Тот не отвечает: подхватывает Тони под задницу и усаживает на стол, тут же разводя его колени, чтобы устроиться между ног. Это было бы охренеть как горячо, если б не… Нет. Это всё равно охренеть как горячо — вне зависимости от бреда, который стукнул Джеймсу в голову. — Я пытался, — повторяет тот, приближаясь вплотную, стремительно сокращая расстояние между лицами. Серых радужек почти не видно: утонули в чернилах зрачков. — Слышишь? Я пытался. — Да о чём ты, блядь, говоришь? — Тони хочет звучать грозно, но на деле его голос едва громче шепота: он зачарован мощью и горячностью, которая вот-вот собьёт, раздавит, уничтожит собой. Господи, слетевшие с катушек люди — какой-то скрытый кинк. Джеймс берёт его лицо в ладони (кожу обжигает контраст прохлады и тепла) и почти шипит: — Я не могу уйти в сторону, понимаешь? — дыхание касается губ Тони, заставляя сердце биться о рёбра с удвоенной силой. — Ты и Стив. Я… всё знаю. Я видел вас. Повторял себе снова и снова, что это к лучшему. Повторял каждый. Грёбаный. День. Примерно в этот момент логика начинает намекать, что что-то не так, но Джеймс слишком близко, чтобы её голос, тихий и неважный, заставил отвлечься от этой пылкости. Всё, что может Тони — пялиться в безумные глаза, в которых амок вот-вот выльется за пределы радужек, заразит своей болью и страстью, своим сумасшествием. Пальцы гладят по щекам, баюкают в ласке, которая так не сочетается с тяжёлым дыханием и гневной речью. Джеймс шепчет: — Можешь ударить меня потом, но сейчас… Он подаётся вперёд одним рывком, словно боясь передумать, остановить себя, оборвать. Секунда — и его губы прижимаются к губам Тони. Жадно. Напористо. Почти причиняя боль. Глаза закрываются сами по себе. Влажный язык гладит уголок рта, давит на губу — Тони замирает, чувствуя это, но не может, не хочет сопротивляться. Лишь надрывно выдыхает: — Джеймс… — И тот сразу углубляет поцелуй, проводит по кромке зубов, по нежному нёбу. Тони едва не скулит, стыдясь собственной реакции: будто впервые, будто никого и никогда прежде. Исчезают все мысли и вопросы, остаётся лишь жар их прикосновений, напор горячих губ, сплетение языков, тел, душ — огнём по чувствительным нервам. Джеймс всё ближе и ближе: твёрдый пах вжимается в ширинку Тони, пока тот обхватывает его бёдра ногами. Бионическая рука ложится на затылок, фиксирует, не позволяя двинуться. Джеймс вылизывает его рот, прикусывает губу и слегка тянет, не прерываясь ни на секунду. Тони стонет в поцелуй, чувствуя, что вот-вот задохнется, а потом стонет снова — когда он опускается к шее: ведёт языком от кадыка до подбородка, заставляя запрокинуть голову. Хватать воздух ртом. — Блядь… — хрипит Тони, ощущая, как перед глазами всё кружится и плывёт, но его пальцы уже зарываются в тёмные волосы, притягивают к чувствительной шее. Низкое рычание оседает, вибрирует поверх горла, и это охуеть как горячо. — Джеймс… Стоны смешиваются, сводят с ума. Тони почти ничего не видит, не соображает, но сильнее прогибается в спине, когда их бёдра начинают двигаться навстречу друг другу в первобытном, животном порыве стать ещё ближе, и чтобы кожа к коже, чтобы тонкий скулёж и влажные шлепки, чтобы… — Хочу тебя, — шепчет Джеймс, мокро целуя шею, возвращается к губам. Он проводит по ним языком и тут же проникает внутрь, смешивая слюну и жар, а потом, на секунду прервавшись, выдыхает как молитву: — Господи, Тони… Бионика продолжает держать затылок, но вторая рука гладит поясницу и поднимается вдоль позвоночника. Тони не успевает сообразить, чем это обернётся, как его тут же пронзает нестерпимая боль. Он сдавленно стонет, толкает Джеймса в грудь — раз, другой — пока тот не замирает. Пальцы исчезают (и со спины, и с затылка). Тони тянет воздух через сжатые зубы, жмурится почти до рябых пятен. Джеймс не успел коснуться крыльев — лишь воспалённой кожи возле них, но от того не легче. — Прости. Мне не следовало… Он открывает глаза и пялится на Джеймса, который уже отстранился — лишил приятной тяжести своего тела, горячих, твёрдых бёдер и сильных рук. Блядь. Со стороны реакция Тони кажется совсем не тем, чем является на самом деле, но как объяснить? — Я не имел права, — продолжает Джеймс низким, хриплым голосом. Губы яркие, зацелованные до боли — не касаться их просто невыносимо. — Я… Я сам расскажу обо всём Стиву. Извини, что втянул тебя в это. Сердце всё ещё скачет галопом, но рассудок возвращается к Тони как раз вовремя. Джеймс убеждён, что они со Стивом вместе. Любопытно. Очень любопытно. — И часто ты целуешь чужих парней? — спрашивает Тони, продолжая сидеть на верстаке — всё такой же расхристанный и тяжело дышащий. — Ты не чужой, — рычит Джеймс. Он снова подходит, оказывается меж раздвинутых ног, будто не отдаёт себе отчёта, не контролирует собственные движения. — Ты мой, — пальцы, живые и металлические, ложатся на бёдра Тони, движутся вверх почти до паха. — Мой по праву. — С каких пор? Вопрос Тони что-то делает с Джеймсом: тот опять отшатывается, качает головой, словно хочет скинуть морок и вернуть ясность рассудка. Сейчас он и вправду выглядит безумным, потерянным. От этого что-то колет в груди. Сжимается до боли. — С тех самых, — отвечает Джеймс тихо, без прежней злости, и смотрит в сторону, избегая прямого взгляда. — Чёрт. Уже больше года я… — он осекается, не может подобрать слов. Морщинка между бровей, закушенные губы — господи, нельзя быть таким уязвимым и сильным одновременно. Джеймс выдыхает, а потом заводит руку назад и касается пальцами крыла: — Это всё — о тебе. — Он вдруг берёт ладонь Тони, кладёт на свою грудь поверх бинтов: туда, где заполошно бьётся сердце. — И это тоже. Тоже о тебе. Тони смотрит на переплетение их рук, чувствуя чужой бешеный пульс, а сверху — тепло мягкой кожи. Взгляд взлетает к лицу, сразу натыкается на внимательные глаза Джеймса, и тот вдруг краснеет. Едва заметно, совсем чуть-чуть, но — господи боже, блядь, — Джеймс краснеет от смущения. Чёрт, а ему идёт. — Почему ты раньше ничего не сказал? Джеймс фальшиво усмехается: — Разве я мог? — Он отходит, лишая Тони полюбившегося «бах-бах-бах» под пальцами, поворачивается и бездумно пялится в один из экранов. — До сих пор не уверен, что это имеет значение. — Какого хера? — Тони злится, спрыгивает с верстака, но не приближается. — Как это понимать? — Ты со Стивом. — Я не со Стивом, — жарко, напористо, и плевать, что хотелось помучить, наказать за обман — плевать на всё, когда подрагивают крылья, а в груди грохочет так громко и тяжело. Джеймс впирает в него недоверчивый взгляд. Поджимает губы. Хмурится. — Он провёл с тобой ночь. Я наткнулся на него вчера утром, когда он возвращался из твоей спальни. — Ты всё неправильно понял, мы не… — Брось, Тони, — улыбка кривит уголок рта, но в ней ни грана веселья — только боль. — Вы целовались на крыше. Или я тут неправильно понял? Блядь. Вся эта ситуация тянет на дешевый ромком или драму, и от абсурда начинает болеть голова. — Он поцеловал меня, да, но… Джеймс снова перебивает: — Ты не особо-то сопротивлялся, целовал в ответ. Господи, да я своим глазами это ви… — Что ты делал на крыше? Виноватый взгляд бегло касается лица, и Тони понимает: в тот вечер ему не послышался шум. Может, это был даже не шум (Стив бы тоже заметил), а некое чутьё, ощущение истинной пары где-то рядом. Был ведь и другой момент: в спортзале Тони нашёл Джеймса в первую очередь по наитию, а уже потом — с помощью логики. — Ты следил за мной? — Может быть. А вот в голосе вины нет и близко. Потрясающий контраст. — И в больницу приходил, — Тони уже не спрашивает, заявляет как факт. — Я умею быть незаметным, и крылья этому не помеха. Уже в палате столкнулся со Стивом, но… обошлось. — И как ты убедил его молчать? Джеймс хмыкает: — Никак. Мы вообще не разговаривали на эту тему: поругались сразу после того, как тебе стало плохо. Я не знал, расскажет он или нет, но потом по твоей реакции понял, что ты не в курсе. Тони выдыхает, сжимает переносицу. — Ладно, с этим разберёмся позже. Почему ты соврал насчёт истинной пары? Почти двадцать секунд проходят в полной тишине, прежде чем Джеймс говорит: — Ты… Просто представь: ты больше года влюблён в парня, которого любит твой лучший друг. И этот самый друг предал его — предал ради тебя. Едва не потерял. Поэтому… — он качает головой. — Поэтому ты стараешься задушить свои чувства. Ты не имеешь на них никакого права. Говоришь себе, что это временно. Что всё пройдёт. Но они лишь растут, распирают изнутри, да так, что нечем дышать, и ты, как последний идиот, таскаешься за этим человеком, будто на поводке, ловишь каждый его взгляд, каждое слово, и ты настолько жалок, что… Он прерывается, шумно втягивает воздух. А Тони почти не дышит. Только слушает-слушает-слушает, боясь спугнуть. — И ты умудряешься подружиться с ним, — невесёлый смешок. — Чёрт знает, каким образом, но всё же. Из кожи вон лезешь, чтобы никто ничего не заметил. А потом он в очередной раз пытается пожертвовать собой, играет с собственной жизнью, будто она ничего не стоит, — в голосе появляется сталь. — Этот придурок ныряет в небоскрёб, который тут же рушится, и всё, что ты можешь сделать — стоять и смотреть, как корёжится бетон, бьются стекла и поднимается пыль. И ты… И ты жалеешь. Жалеешь, что ничего ему не сказал, не признался. Опоздал. Он продолжает говорить во втором лице — наверное, так легче. Тони не уверен, что смог бы быть и вполовину таким искренним. Обнажающим душу. Джеймс… Господи, Джеймс никому не рассказывал об этом, даже Стиву. Особенно — Стиву. — А потом, когда ты… — Джеймс замирает, переводит взгляд на Тони. — Потом у меня появились крылья. У тебя — нет. Ты был там, рядом со мной, пытался помочь, но всё, о чём я мог думать — у тебя нет грёбаных крыльев. Их просто… нет. Я понимал, чувствовал, кому принадлежат мои, а ты стоял напротив и не чувствовал ничего. — Ты не знал, что они появляются не одновременно, — Тони рассеянно кивает, представляя, насколько паршиво было Джеймсу в тот момент. — Не знал. Перерыл гору информации, хорошо, что Пятница помогла. — Он фыркает: — Там столько бреда. — Я читал о мужской беременности, — говорит Тони, хоть и понимает, что сейчас не время для шуток. С другой стороны, это и не шутка. — Попробуй переплюнуть. Джеймс улыбается впервые за последние пять минут. — Управление снами. Точнее, контролируемый секс во сне. — У меня всё равно круче. Тишина кажется уютной лишь пару секунд. Небольшая передышка, которую они негласно дали друг другу, подходит к концу — напряжение снова клубится в воздухе. Джеймс проводит пальцами по соседнему стеллажу, хватает один из гаечных ключей. Вертит в руках. «Где-то я это уже видел», — мысленно хмыкает Тони, ощущая неуместную нежность. — Две недели, — произносит Джеймс, не отрывая взгляда от инструментов, — самый большой срок, который я нашёл. В остальных книгах и того меньше. «Ну, тебя ждёт сюрприз», — Тони старается незаметно шевельнуть крыльями за спиной, и те на удивление слушаются почти сразу. Возникает кое-какая догадка. Он щурится, внимательно наблюдая за движениями Джеймса, и снова подмечает это: тёмные перья подрагивают. Они будто… распушаются всякий раз, когда Джеймс поворачивается то в одну, то в другую сторону. Тони не знает, что стало причиной — появление его собственных крыльев или признание Джеймсом их связи — но что-то определённо повлияло. — Я надеялся, что за две недели всё изменится. — Джеймс отбрасывает ключ, тот шумно ударяется о дно стеллажа. — Изменилось, да только не в ту сторону. Ты и Стив… — Мы не вместе, — повторяет Тони, игнорируя скепсис на его лице. — Поверь мне. Дальше поцелуя не зашло. — И почему? «Потому что ты, — думает Тони. — Просто потому что ты». Но, если быть честным, дело не только в Джеймсе. Он пытается найти подходящие слова, но вовремя вспоминает, что никогда не был в этом хорош, и говорит прямо: — Я не люблю его, а отношения ради секса уже приелись. Джеймс смотрит своим фирменным взглядом — задумчиво и хмуро. И пялиться он так может круглые сутки, Тони ни разу не победил его в гляделки. — Стив торчал у тебя всю ночь. Тони вздыхает. Что ж, если он ждал подходящего момента, видимо, этот момент настал. — Как я уже сказал, ты всё неправильно понял. — Тони расстёгивает рубашку. Брови Джеймса ползут на лоб. — Стив просто помогал мне кое с чем. — С чем-то, ради чего тебе пришлось раздеваться? Чёрт, кто бы знал, что этот непрошибаемый Снежный Король такой ревнивец. То губы поджимает, то щурится — бруклинский повеса, не терпящий отказов и конкуренции. Мальчишка. Горячая кровь. Тони едва сдерживает улыбку. Он стягивает рубашку с плеч — скольжение ткани ощущается как никогда волнительно, остро, — не прерывая зрительного контакта. Ему доводилось танцевать стриптиз, но это не имеет ничего общего с тем, что происходит сейчас. Однако Тони позволяет одежде упасть на пол, потому что, эй, всё должно быть красиво и со спецэффектами. Джеймс уже не хмурится: смотрит на обнажённую грудь, ласкает взглядом ключицы, опускается к тонкой полоске волос внизу живота. Хочется смаковать его внимание, но сердце бьётся нервно и слишком громко, когда Тони понимает, что вот-вот покажет свои… крылья. Господи боже, блядь, крылья. Он быстро поворачивается, не давая себе возможности передумать и отступить. Время замирает, исчезают все звуки, кроме грохота крови в ушах. Секунда, ещё одна — Джеймс ничего не говорит, даже будто не дышит, и на миг Тони кажется, что он в мастерской совершенно один. А потом бионические пальцы сжимаются на его талии, тёплый лоб упирается в затылок, а неровное дыхание щекочет шею. Он вздрагивает от неожиданности. — Блядь, всё время забываю о твоем бесшумном режиме ниндзя. — Господи, Тони, — раздаётся низкий голос, и неясно, чего в нём больше: неверия или радости. — Это… Это потрясающе. — Частенько слышу такое в свой адрес. — Помолчи хотя бы минуту, ладно? — Джеймс утыкается носом в его волосы. — Просто минуту вот так. Из вредности тянет съязвить, но Тони закрывает глаза и слегка откидывает голову, наслаждаясь мгновением. — Почему ты не сказал мне сразу? — Хотел ещё с месяц выждать, чтобы не отставать от твоего идиотизма. — Придурок. — Кретин. Они тихо смеются, продолжая стоять в той же позе. Тони рад, что Джеймс не пытается трогать крылья, даже не касается их. Наверное, помнит, насколько это поначалу некомфортно. — Совсем маленькие, — хмыкает Тони, — у меня вот-вот появится комплекс. — Размер… — Если ты скажешь «размер не имеет значения», получишь в бубен. Он чувствует мягкий поцелуй чуть ниже линии роста волос. Кожа на шее покрывается мурашками. — Они станут больше, просто нужно время. — Джеймс проводит пальцами — живыми и бионическими — над лопатками, не задевая перья. Тони дрожит, но не от боли. Приходится схватиться за верстак, чтобы не потерять равновесие — дух захватывает от малейшего прикосновения истинной пары. Слишком чувствительная зона. — Ты уверен, что крылья вырастут? — спрашивает он слегка хрипло. — Я читал об этом. — Пальцы вдруг замирают на секунду, затем снова продолжают ласку. — Хорошо, что у тебя всё происходит постепенно. Я не уверен, что выдержал бы, если бы не сыворотка. Тони вспоминает, как Джеймс трясся и едва стоял на ногах. Картина была довольно жуткой — даже в сравнении со всем, через что Мстителям уже довелось пройти. — Зато это было очень эффектно, — шутит Тони, стараясь прогнать тяжёлые мысли. — Ты теперь как грёбаный архангел, а я даже до херувима не дотягиваю. Джеймс делает полшага назад, разворачивает его за плечо и сразу обхватывает лицо ладонями. — У тебя самые красивые крылья в мире. Глаза в глаза — и снова спирает дыхание, будто впервые настолько значимо, важно, близко. Тони кривит уголок рта в уверенной, самодовольной улыбке, но по факту едва соображает, отдаваясь на волю чувств. — Не думай, что лесть тебе поможет, — заявляет он, еле ворочая языком. — Я всё ещё зол из-за вранья. И обычно я последний, кто хочет вести серьёзный разговор — без шуток, спроси у Пеппер, — но нам действительно нужно поговорить. Понял? Джеймс давится смешком. Его лицо светлеет — довольный мальчишка, забравший в тире главный приз. — Всё что угодно, Тони. — Он наклоняется и повторяет шёпотом в самые губы: — Всё что угодно.