***
Тело Сакуры всё ещё била мелкая дрожь, как если бы через её тело пропустили электрический разряд. Она продолжала рвано хватать ртом воздух, пытаясь привести дыхание в порядок. Затуманенный разум наконец начинал проясняться. Вместо ожидаемых стыда и обиды, куноичи охватила ярость, что ясно отражалась в изумрудных глазах. Эти эмоции заставили уголок губ Сасори дёрнуться вверх, рисуя на лице выражение полного удовлетворения. — Я почти начала тебе сочувствовать, — выплюнула Харуно, и большая часть презрения в её голосе была направлена к себе самой. Девушка отчетливо помнила, как в уже подёрнутом туманом сознании промелькнуло понимание, помнила своё до смешного наивное намерение поговорить с Кукловодом. Осознание собственной ошибки, такой глупой, абсолютно дурацкой и нелепой, отозвалось на языке привкусом желчи. — Кусок мусора, — выплюнула она с особой злобой. Сасори хмыкнул, на какое-то время вновь возвращая своё полное внимание к тоненьким, полупрозрачным ниточкам, протянувшимся от среднего и указательного к большому пальцу. От этого Сакуру замутило сильнее, а воспоминания о случившемся пару минут назад вспыхнули перед глазами так ярко, что девушка едва сдержалась от того, чтобы вырвать себе глазные яблоки. Остановило её лишь осознание того, что едва ли это поможет. Куноичи будто в припадке потрясла головой. — Сакура, почему ты никак не желаешь понять? — тон Акасуно мог показаться спокойным, но если прислушаться, можно было расслышать нотки начинающего терять терпение родителя, в очередной раз пытающегося объяснить до возмутительного простой пример непутёвому ребёнку. Именно это и крутилось в голове нукенина. Сакура, слишком юная и импульсивная, чью голову заморочили мерзкие псы Конохи, закладывая в неё свои лицемерные идеалы, словно набивали сеном голову чучела, которое позже выставят перед воротами деревни, чтобы отпугивать врагов. Неправильно, это неправильно. Сакура прекрасна: её утонченная внешность, хрупкая фигура, скрывающая в себе сокрушительную мощь, каждое её проявление эмоций, которые, с одной стороны, делают её, в отличие от других, почти непобедимой, а с другой стороны, отражаясь на лице, заставляют черты ожить, являя собой нечто настолько прекрасное, что Сасори был уверен: не существует художника, который был бы достоин запечатлеть это на холсте. И лишь он был способен разглядеть это, оценить по достоинству. Лишь он имел право обладать чем-то столь совершенным. Сжав ладони в кулаки до побелевших костяшек, куноичи некоторое время наблюдала за полным предвкушения и даже какой-то странной торжественности взглядом мужчины. — Для них ты расходный материал… — Ненавижу. Как же я ненавижу, — почти взвыла Сакура, не желая слушать больше ни слова из уст Кукловода. Со стороны казалось, что осознание собственного унижения, даже гораздо большего, чем она испытала с Хиданом, вдребезги разбило её и без того покрытый глубокими трещинами стержень. И с каждой секундой она всё меньше напоминала себя прежнюю, всё меньше напоминала человека. Отчаянная вера в то, что иръенин из себя что-то представляет, которую она насильно поселила в себе, используя как жалкую опору, чтобы подняться и двигаться дальше, незаметно укоренилась, разрослась до таких размеров, что закрыла от неё что-то столь очевидное. Над ней все смеялись. Насколько, должно быть, комичное зрелище она из себя представляла. Бросая призрачные намёки о спасении Конохи, словно показывали цветастый мячик несмышлёному ребенку, который тут же прятали за спинами, со смехом наблюдая за неуклюжими шагами, которые она делала в жалких попытках получить желаемое. Теперь же эта вера под натиском реальности рухнула. Харуно оказалась под обломками, не выбраться, не вздохнуть. Да и не хотелось больше. Усталость вперемешку с обречённостью, как обычно, накатила приливной волной, но отлива так и не наступило. Сакура согнулась пополам, утыкаясь лбом в шершавые доски, и издала приглушенный звук, нечто среднее между рыком и надрывным воем. — Сакура, — позвал Сасори. — Хватит уже. Хватит! Я вас всех ненавижу! Как же я вас ненавижу, боже! — вместо тусклого, надсаженного голоса, что вырвался сквозь уже искусанные в кровь губы, Харуно хотелось бы найти в себе силы прокричать это. Ей бы хотелось крикнуть это в лицо каждому из Акацуки настолько громко, насколько возможно. Ей бы хотелось орать до тех пор, пока она не сорвёт голос, орать о том, что то, что они делают, ужасно и несправедливо, почему же они не видят? Невыносимо хотелось, но слова останутся пустым звуком, а её боль, вероятно, лишь вызовет удовлетворённые смешки беглых шиноби. Она приподняла голову, чтобы с силой удариться об пол, чувствуя, как сдирается нежная кожа, и тупая боль охватывает всю черепную коробку. — Сакура, — на этот раз в голосе проскользнуло холодное предупреждение напополам с нескрываемой злостью, и Сакура на мгновение застыла, а затем с ещё большей силой приложилась об пол, а затем снова и снова. Вниз по лицу покатились струйки крови. Девушку тут же дёрнуло вверх, и под растрёпанными волосами, что облепили мокрое от крови лицо и теперь почти полностью скрывали его, Акасуно разглядел счастливую улыбку. — Посмотри на себя, — с придыханием проговорила Сакура, разглядывая серьёзное лицо Кукловода. В его ореховых глазах плясали искры ярости, губы плотно сжались, а меж бровями залегла морщина. — Тебе это правда не понравилось. Тебя это правда разозлило, да? Спустя мгновение комнату заполнил громкий смех. Пожалуй, слишком громкий и неестественный, он неприятно бил по барабанным перепонкам и вызывал лишь желание поморщиться и заткнуть уши руками. Харуно будто выталкивала его из себя, чтобы бросить в лицо сидящего перед ней. — Моя очередь. Теперь моя очередь смеяться, — добавила куноичи, наблюдая за мрачным выражением лица шиноби сквозь толстую пелену слёз, застеливших глаза, и хохот разразился вновь. Взгляд Сасори сделался холодным, а губы искривились, теперь его лицо выражало нечто, похожее на презрение вперемешку с, вероятно, страхом. Однако мужчина не отнял от Харуно рук, будто опасаясь, что она нанесёт себе ещё больший урон. Холодные пальцы с несвойственной Кукловоду нерешительностью скользнули к перепачканной щеке медика, ощупывая на наличие повреждений. Казалось, с того момента, как Сакура нанесла себе первый удар, взгляд Акасуно болезненно вспыхнул, словно он вспомнил о чём-то, а затем его сознание покинуло физическую оболочку. Однако, когда подушечки пальцев не нашарили на коже лица каких-либо ран, сначала Акасуно выглядел слегка удивлённым, точно ожидавший, что лицо куноичи треснет, подобно хрупкой фарфоровой маске, а затем с его губ сорвался неслышный вздох облегчения. — Перестань выкидывать подобные глупости, Сакура, — вновь заговорил Кукловод, и голос его звучал уже мягче, словно с плеч упал груз. — Ты пока не понимаешь, но у нас впереди много времени. Ты осознаешь. Для них ты расходный материал, с помощью которого они стараются слепить свой фальшивый образ, когда на самом деле ты — произведение искусства. Надрывный смех затих. Сакура всё ещё взирала на собеседника с застывшей широкой улыбкой, но глаза не выражали ничего, от чего лицо, перепачканное багряными разводами, казалось восковой маской. — Нет, я поняла. Для них я — расходный материал, — смиренно, на грани слышимости, не стирая с лица улыбки, больше напоминающее гримасу боли, повторила девушка. Она едва заметно наклонила корпус ближе к Кукловоду, будто переживая, что он не услышит. Сердце в её груди отбивало бешеный ритм, ладони вспотели, когда он повторил её движение. Его взгляд прикипел к губам, из которых с трудом срывались слова. Он не обратил внимания на то, как её дрожащая рука медленно оторвалась от колена и потянулась к его груди, к тому месту, где за распахнувшимся плащом, под тонкой рубашкой угадывались очертания, казалось бы, инородного предмета. Его сердца. — Но на самом деле я… — так же тихо продолжила девушка, не отрывая взгляда от глубоких, тёмных глаз. На лице мужчины стала угадываться лёгкая улыбка, от которой на лбу девушки проступил холодный пот. «Он заметил? Догадался?» Мысли заставляли сердце биться о рёбра всё сильнее, будто желая покинуть тело хозяйки, но Сакура упрямо продолжала тянуть ладонь вперед. — Данна! От резкого выкрика и последовавшего за ним удара в дверь, Харуно едва ли не испустила дух в то же мгновение. Она резко отпрянула назад к стене. В полутьме иръенин заметила, как вновь помрачнело лицо Акасуно. — Не обращай внимания, — бросил Кукловод, и, казалось, хотел вновь приблизиться к девушке, когда стук повторился. — Данна, это о том… ты знаешь, о ком. Ты сам просил разузнать, будто мне делать больше нечего. Если тебе не интересно, я, пожалуй… — Чёрт, — выругался Сасори, поднимаясь с места. Затем вновь взглянул на Харуно. — Я скоро вернусь. Дверь за мужчиной с грохотом захлопнулась и Сакура, как ей показалось, лишь тогда смогла вздохнуть. Трясущимися пальцами девушка сжала ткань платья и шумно выдохнула. Ей самой начало казаться, что она действительно тронулась умом, если посчитала, что её план мог сработать. Она действительно собиралась вырвать сердце Акасуно, да ещё и при том, что чакра в ладонях едва ощущалась. Не одна девушка сочла это чистой воды безумием. — Какой изощрённый способ самоубийства, — прокомментировал низкий мужской голос из тёмного угла комнаты. Не успев успокоиться, Харуно вновь испуганно дёрнулась и развернулась корпусом в сторону тёмного угла, откуда доносился звук. От бешено колотящегося сердца и сбитого дыхания грудная клетка уже неприятно ныла. Проглотив ругательства, что уже вертелись на языке, Сакура молчаливо наблюдала за тем, как внушительная фигура выплывает из мрака. С какого-то момента Тоби больше не считал нужным притворяться перед куноичи, и теперь угрожающая аура будто бы клубами едкого чёрного дыма исходила от него, отравляя воздух вокруг. Сакуре даже на мгновение подумалось, что тьма, в которой прятался мужчина, исходила от него самого. Она была, казалось, гораздо чернее, чем та, что опускалась с наступлением ночи, и как будто вязкой, как смола — протянешь руку и затянет, словно зыбучие пески. По телу прошел табун мурашек. Девушка облизнула пересохшие губы и бросила быстрый взгляд в сторону двери. — Боюсь, Сасори-сан сейчас занят, — проговорил Тоби, истолковав действие куноичи по-своему. — Придётся тебе пока подовольствоваться моей скромной компанией. Однако едва ли Сакуру сейчас волновал Кукловод. Единственная мысль, что закралась ей в голову — Сасори не заметил присутствия в комнате кого-то третьего. Так ли в действительности легко остаться незамеченным для шиноби вроде Сасори, на чьи силы, к тому же, в отличие от живого человека, не действовал ядовитый дым, что всё ещё клубами вырывался из курильницы, и чей разум оставался ясен. От этой мысли Сакуре сделалось не по себе. Внезапно перед глазами встали картинки происходящих ранее событий. Девушку бросило в жар. Ранее ей казалось, что она испытала величайшее унижение в своей жизни, теперь, при мысли о том, что за ней наблюдал кто-то ещё, к горлу подступил очередной ком. — Как давно ты здесь? — спросила Харуно, её голос немного дрогнул. — Некоторое время, — уклончиво ответил нукенин, сделав пару плавных шагов к середине комнаты. Была ли то игра тусклого света или игра её воображения, но девушке показалось, что взгляд под маской на мгновение стал насмешливым. Насмешка проскользнула и в его голосе, однако, она была не холодной или презрительной, как если бы он наслаждался очередным позором девушки. Скорее снисходительной, будто родитель глядел, как ребёнок, не желающий слушать наставлений, которые ему пытались дать, в очередной раз попадает в какую-то глупую ситуацию. Это сбивало с толку. Всё здесь сбивало с толку. Каждый из нукенинов вел себя странно, Харуно не дано было понять их помыслов, и если раньше она пыталась, в этот момент твердо решила прекратить искать тайный смысл, скрытый в их действиях. Сакура пришла к выводу, который прекрасно всё объяснял. — Вы все здесь психи, — мрачно проговорила Сакура, глядя на темную фигуру исподлобья. — Дорогая, — вздохнул Тоби, вынув из кармана платок. Он плавно приблизился к куноичи, опустился перед ней на колени. Пальцы, обтянутые кожаной перчаткой, коснулись подбородка, вынуждая поднять голову. Мужчина заправил влажные, облепившие щёки и лоб, волосы девушки за уши и принялся осторожно, словно заботливо, стирать с лица кровь. — Вообще-то ты совершенно права.***
— Сакура? — зов тихий и неуверенный, будто некто с трудом заставил себя произнести чужое имя на грани слышимости. Итачи было непривычно звать. Ему было непривычно ступать во мраке убежища Акацуки, сканируя взглядом пещеру в поисках знакомого хрупкого силуэта. Ему было непривычно ощущать, как в районе солнечного сплетения зарождается тревога за кого-то, кто не являлся Саске. Казалось бы, в том, чтобы переживать за человека, с которым общаешься некоторое время, ничего удивительного не было. Как и не было ничего сложного в том, чтобы произнести чужое имя, но каждая буква будто бы срывалась с его губ огромным усилием воли. Итачи не привык. Словно долгое время он жил совершенно один, вокруг не было ни души, и теперь, когда кто-то появился, подобное уже казалось ему нелепым и чужеродным, как есть вверх ногами или ходить без одежды. — Сакура, — вновь позвал юноша. Несколько дней он провёл в одиночестве, раздумывая над словами куноичи. После столь глубоко самоанализа, казалось, ему должно было стать легче. Однако, мысли всё ещё хаотично роились в голове. Разрастаясь всё больше, они будто балластом повисли на нескольких буквах, что крутились на языке. Теперь выталкивать из себя это злополучное имя становилось всё сложнее. Очередная вспышка боли, по ощущениям похожая на то, что на грудную клетку Учихи сбросили каменную плиту, заставила ненадолго остановиться. Болезнь прогрессировала всё быстрее. За несколько раз нукенин успел даже немного привыкнуть к тому, что Харуно облегчала его страдания. Брюнет вновь ощутил, как непонятные эмоции охватывают его, и едва заметно скривил губы, но выражение лица вновь приняло непроницаемый вид, когда он уловил движение за спиной. — Сасори-сан, подло нападать со спины, не находите? — Скажи, что ты разочарован и навсегда утратил уважение ко мне, и я расплачусь. — Нет, никогда не испытывал к вам уважения. Судя по вашим поступкам, вы его к себе тоже не испытываете. Сасори криво усмехнулся. Его глаза, почти чёрные, неотрывно сверлили спину Учихи нечитаемым взглядом, в остальном он выглядел непринуждённо. Воцарилась тишина. Итачи медленно развернулся. Он тоже выглядел не впечатлённым внезапным появлением Акасуно. — Вы хотели о чём-то поговорить? — спросил Учиха. — Нет, — равнодушно бросил Кукловод. Его рука скользнула в карман плаща, и в следующее мгновение в пальцах уже блестело острие куная. Взгляд, не предвещающий ничего хорошего, вперился в Итачи. — Сначала давай отрежем твою мерзкую руку, а потом посмотрим по настроению. Хотя, оно у меня сегодня отличное. Возможно, ты умрёшь в меньших муках, чем я планировал сначала. Лицо Итачи потемнело. — Где она? — Не зли меня, — предостерег Акасуно. — Ещё раз произнесешь хоть слово, связанное с Сакурой, язык тоже придется отрезать. Учиха ощутил, как в груди раскалённым маслом разливается тревога, выжигая всё, кроме чувства вины. Он не имел права оставлять её одну, предаваясь собственным терзаниям. Не имел права взваливать на хрупкие плечи девушки то, что касалось только его. Обеспечение безопасности Конохи — только его проблема. Акацуки — он должен сам с ними разобраться. Забота о Саске — … Забота о Саске тоже то, о чём он должен заботиться. В первую очередь, будучи его старшим братом, он должен был заботиться и защищать. Однако, он переложил это на чужих людей, думая, что действует во благо, но ведь на самом деле бежал от ответственности и выбирал более лёгкий путь? Жить среди Акацуки, быть тем, кого все презирают, нельзя было назвать самой комфортной жизнью, но, Итачи не мог отрицать, каждый день рисковать собой было для него гораздо легче, чем сама мысль о том, чтобы вновь взглянуть в глаза братишки, рассказать ему правду и оставаться рядом. Учиха знал, что Саске и без того его ненавидит, но почему-то, нукенин и сам не мог объяснить, он боялся именно реакции, которую вызовет правда. Слова Сакуры вспыхивали в голове всё более ярко. Он, к собственному удивлению, ощутил стыд, вспомнив, что испытал радость от того, что Сакура будет рядом с Саске, когда самого Итачи не станет. Сакура будет оставаться рядом с его младшим братом, забыв о своей жизни — он не сомневался, если придётся, она сделает это ради Саске. Но ведь это должен делать он. От мыслей его отвлек свист. Острое лезвие, рассекая воздух, летело прямо ему в лоб. Итачи без труда отразил его ребром ладони. Кунай, поменяв траекторию, со звоном врезался в каменную стену. В стороны разлетелись искры, отразившись в кукольных глазах Акасуно. — Я передам ей, что ты попрощался, — великодушно, будто снизошедшее до мольбы простого смертного божество, проговорил Сасори. Он сделал несколько замысловатых движений руками, складывая печати, и из-за его спины выплыли шесть фигур в кроваво-красных плащах. Продвинувшись вперёд, словно образуя живой щит перед Сасори, они остановились и зависли в воздухе, плавно раскачиваясь на слабом ветру, что проникал в пещеру с улицы. Итачи едва заметно ухмыльнулся, будто увиденное его развеселило. — Не стоит утруждаться. Всё что хочу, я скажу ей при встрече.