«Комната №622 приглашает Вас присоединиться. Отклонить приглашение или принять приглашение?»
Комната 622. Не то, чтобы он особо запоминал номера комнат за последние дни тщетных поисков, но на этот раз в голове что-то щелкает. Шестьсот и двадцать два. Он облизывает испачкавшиеся в бульоне пальцы и решительно жмет «принять приглашение». На экране тот самый пацан, но в этот раз на нем кожаные брюки и жилетка, весьма выгодно облепляющие его поджарое крепкое тело, черные волосы — длинные, черт подери, в прошлый раз он использовал заколку, что ли? — рассыпаются по плечам, а на голове у него… Полицейский китель. «ТемныйДаоши присоединился к чату» Пацаненок, едва прочитав это уведомление, тут же восхищенно зыркает в камеру, почти неосознанно прильнув к экрану — Сун Лань мог бы подумать что это самовнушение, что все просто дурацкая последовательность событий, рандомная цепочка, ничего больше, но…когда что-то происходит один раз — это совпадение, два раза — случайность, а три — блядская закономерность. Этот полицейский китель — с чего бы он надел его именно сегодня, когда с а м выслал приглашение? С чего бы? Пацан облизывает губы — не откровенно бесстыдно, а коротким почти незаметным движением языка, словно и правда хочет пить, но, как и в прошлый раз, ни словом не отмечает его присутствие. Он продолжает читать развратные комментарии в чате будто ни в чем не бывало, иногда отвечает нечто такое же развязное и бесстыдное, но снимать одежду сегодня не спешит. В какой-то момент в поле зрения Сун Ланя мелькают настоящие полицейские наручники и он считает, что это идеальный момент, чтобы вступить в игру. [За сколько сумеешь освободиться от них?] — вопрос неоднозначный, своеобразная игра слов, включающая в себя сразу несколько вариантов. Пацан читает сообщение и, то ли Цзычэню кажется, то ли это просто помехи на экране, но дыхание его становится более глубоким, а края губ дергаются в едва заметной фантомной ухмылке. [Лучше спроси, за сколько я позволю их на себя надеть] Вот как. Присутствующие наперебой называют суммы и некоторые из них превосходят даже ту, максимальную, за которую этот кэтбой в прошлый раз согласился на встречу. Цзычэнь молчит, колеблясь, но и кэтбой игнорирует все остальные сообщения, выжидающе смотрит на экран, чуть покачиваясь в своем кресле на колесиках. Цзычэню однозначно нужно с ним поговорить тет-а-тет — где-то, где засранец не сможет сбежать, завершив трансляцию и растворившись без следа среди тонны подобных сайтов. Ему нужно с ним встретиться, но пацан слишком умен — он принимает приглашение только после полной оплаты, а такой суммы у Цзычэня в помине нет, даже если он экстренно продаст все свое имущество. Солгать? Сказать правду и спугнуть всех присутствующих, чтобы остаться с ним наедине? Манипулировать? Игра слов — вот и все оружие, которое он может использовать в этой плоскости. Что ж, окей, в таком случае, время идти ва-банк, потому что второго шанса вполне вероятно может и не возникнуть. [У меня нет таких денег, но я умею пользоваться наручниками. Тебе понравится] Комментаторы тут же заваливают его осуждением, улюлюканием и насмешками: еще бы, они ведь прекрасно знают, сколько стоит кэтбой22 и едва ли навыки использования полицейского обмундирования может это компенсировать в полной мере. Пацан приподнимает брови в притворном удивлении, чуть медлит, склоняет голову на бок и в этот раз откровенно дерзко ухмыляется. Он печатает только одно слово: [Обещаешь?] Он молчит, просчитывая нужную паузу, чтобы не показаться голословным, и сердце в эти несколько секунд колотится так быстро и громко, словно он собирается прыгнуть с отвесной скалы прямо в глубокое синее море, совершенно не умея плавать. Неужели, сработает? Он не может понять, отчего испытывает больший прилив адреналина, отчего жар во всем теле, словно туман поздней осенью, начинается клубится в животе и щекотать каждый уголок его сознания. [Да. Ты не будешь разочарован]«Трансляция завершена»
Спустя несколько секунд на телефон приходит новая ссылка-приглашение, он копирует ее в ноутбук и переходит: в приватном чате кэтбой уже успевает оставить ему сообщение — надо же, какой нетерпеливый. [Я не выезжаю без оплаты] Цзычэнь напряженно смотрит на эти несколько слов и пытается понять, чего от него хотят. С одной стороны, пацаненок согласился — какой смысл ему выходить из трансляции с потенциальными спонсорами, чтобы потом отказать и самому Цзычэню в личных сообщениях? Вовсе нет, он не отказывает, он… [Что ты предлагаешь?] Ответное сообщение приходит почти сразу, как будто кэтбой держал пальцы над клавиатурой все это время. [Позови меня на свидание] Попался. Цзычэнь улыбается сам себе и тут же послушно пишет: [Окей, как насчет свидания? Что тебе нравится?] [Мне нравится гулять. Знаешь тот сквер возле доков? Там довольно уютно, а на выходе допоздна стоит фургон со всякой вредной едой. Сможешь угостить меня хотдогом. Надеюсь, <i>такие деньги у тебя есть? : Р]</i> Сквер у доков. Четвертое совпадение — этот сквер находится аккурат на углу, за перекрестком от самого порта. Он просматривал камеры наблюдения со входа в него, но кроме мамочек с детьми и компаний из шкодливых подростков больше никого особо подходящего под описание не смог обнаружить. Сквер у доков — всего пара сотен метров от последнего места преступлений. Сун Ланю не нравится эта идея — не то, чтобы он боялся за свою жизнь (с другой стороны, это ведь и правда было бы глупостью), но что, если пацан и правда просто…своеобразный дар Вселенный, появившийся в его жизни исключительно в качестве награды за терпение и благородство в отказе от Синчэня? Тогда было бы крайне опрометчиво проводить первую встречу, плавно перетекающую в допрос, в такой непосредственной близости от места кровавой расправы. [У меня достаточно денег, чтобы угостить тебя приличной итальянской едой, семифредо можем взять с собой и распробовать у меня. Как насчет РозаДиВэнти на пятой авеню?] [Давай встретимся в итальянском ресторане? Несмотря на то, что у меня нет сотен тысяч, но угостить тебя прекрасной пастой и десертом — мне по карману. А дальше поедем ко мне. Что скажешь?] [РозаДиВэнти? Хороший выбор. Девять вечера. Я буду там] Цзычэнь уже собирается закончить эту беседу и приступить к подготовке — потому что навыки ухаживаний у него, прямо скажем, не то чтобы сильная сторона, так что остается только надеяться, что те фишки, которые он использовал при встречании с Синчэнем сработают и здесь — когда пацан присылает ему еще одно сообщение: [Закроешь мне глаза? Хочу узнать тебя так, а не по дурацким красным шарфикам или белой розе в нагрудном кармане] Цзычэнь хмурится, совершенно не понимая, в чем здесь подвох — просто подойти к незнакомцу со спины и закрыть его глаза, будто бы своей паре, которой хочешь сделать сюрприз. Впрочем, мысль о том, как его при этом можно будет прижать затылком к низу своего живота, тут же вспыхивает почти физически ощутимым предвкушением хождения по краю. [Без проблем, как пожелаешь]«catboy22 вышел из чата»
Цзычэнь еще несколько секунд пялится на это оповещение, а затем, позабыв об остывшем бульоне, направляется в душ. До девяти вечера не так уж много времени — а на свидание со смертью опаздывать не принято.***
Что обычно надевают на первое свидание? Сун Лань определенно не знает, или, быть может, не помнит. У них с Синчэнем в принципе не было первого свидания: все завертелось на работе, причем настолько быстро, что уже через недельку-вторую они сидели в этой квартире и пили молочный улун, между делом обсуждая выпечку, дурацкого шумного соседа с его ужасными музыкальными вкусами и новые заскоки шефа, выражающиеся в повернутости на правильном питании. Сейчас это все кажется чем-то далеким и ненастоящим, чем-то совершенно…неуместным, как будто человек, приглашающий на свидание подстилку из интернет-ресурсов для взрослых не имеет право теперь рассчитывать на что-то подобное, даже помнить что-то подобное не имеет права. Времена меняются. Выбрать подходящую одежду самостоятельно довольно сложно — обычно, если идешь под прикрытие, тебе подбирают все от легенды до цвета трусов. Сун Лань глубоко вздыхает, разглядывая содержимое своего шкафа. Что ж, задача не должна быть слишком многоуровневой: нужно просто взять что-то, что не будет выдавать в нем копа (какая жалость, что рожу дома оставить нельзя — она же все равно сдаст) и что-то, что будет уместно в ресторане. Сердце начинает колотится слишком сильно, словно оттачивая свои удары — Сун Лань сглатывает, чуть хмурится, изо всех сил пытаясь понять в чем дело: в конце концов, он не впервые изгаляется, чтобы допросить потенциального подозреваемого, так какого хрена?.. Какого хрена. Главное, не напялить на себя сланцы с носками и лучше бы не заправлять рубашку в штаны, которые можно натянуть до груди, пережимая собственные яйца — вот и весь секрет. Сун Лань перебирает вешалку за вешалкой, отметая все варианты, которые попадаются на пути, потому что внезапно вспоминает: где-то должна быть приличная сатиновая рубашка и хороший пиджак, который однажды притащил ему Синчэнь — купил на распродаже в одном из этих чертовски дорогих бутиков. Помнится, Цзычэнь тогда сказал, что он не дрессированная обезьянка, чтобы носить подобные вещи, а Синчэнь поджал губы и опустил голову. А потом Цзычэнь просил прощения ртом, ладонями и членом: они трахались прямо на полу в куче разбросанных бумажных пакетов, за версту воняющих элитными брендами. Вот оно. Глухой черный чехол — мозг непроизвольно подбрасывает тот факт, что покойников с мест преступлений тоже упаковывают в такие вот чехлы. Мягкая темная рубашка отлично ощущается на коже и наверняка стоит своих денег — Сун Лань перебирает тонкими пальцами пуговицу за пуговицей, застегивая, и уже где-то на последней задумывается о том, что, вероятно, стоило бы пройтись утюгом (в этой квартире вообще есть утюг или он появился и исчез одновременно с Синчэнем?) Брюки со стрелками ему никогда не нравились — слишком старомодно, слишком вычурно и неудобно, то ли дело джинсы. Но сейчас джинсы будут крайне неуместны. Ведь правда же? Цзычэнь торопливо застегивает пряжку ремня, наспех поправляет прическу и ловит себя на том, что волнуется. В о л н у е т с я, блядь, как ебучая школьница, которую старшеклассник позвал кататься на папином шевроле (а по факту на его хуе). Сун Лань выдыхает эту тревогу и качает головой — его взгляд падает на кроссовки самых разных мастей у входа. Он выбирает наименее потрепанные и надевает их, старательно игнорируя все «это будет неуместно, это портит образ, это безвкусно, это…» Какая нахуй разница, как ты выглядишь, если идешь на свидание с маньяком-убийцей? В кроссовках, по крайней мере, есть шанс на побег (не то, чтобы он собирался бежать). Признаться, по всем его подсчетам, дорога до ресторана много времени не занимает, даже с учетом общественного транспорта. Цзычэнь сходит на несколько остановок раньше, потому что просто не может стоять на месте со всеми этими мыслями. Варианты развития событий накручиваются, подобно спирали — от наихудшего до наилучшего, от драматического окончания жизни до криков «сюрприз» в качестве праздничного поздравления (у него ведь не сегодня день рождения, но вдруг они перепутали и создали это дурацкое дело для уловки, да нет же, все слишком запутано, сложно, это не, но с другой стороны…). Он и сам не замечает как проходит пешком целых два квартала и, когда над его башкой начинает мигать вывеска ресторана, ему почти удается выровнять дыхание, успокоиться и прийти к консенсусу с собственным чувством самосохранения. Звон колокольчика при входе неприятно отдается в ушах, но это ощущение почти сразу же перекрывается куда более приятным запахом еды — Сун Лань осматривает зал еще со входа, неторопливо подступая к столику хостесс. — Добро пожаловать в Роза Ди Вэнти. Могу я Вам предложить столик? — ее голос отчетливый, слова звучат так непринужденно, словно разбуди ее ночью и она скажет это вместо нормального для побудки в ночи «что случилось?». Впрочем, она проходится взглядом по его взгляду и ее бровки дергаются в некоем подобие то ли недовольства, то ли презрения, когда она натыкается на потертые носки кроссовок. — Нет, спасибо, полагаю, меня уже должен ожидать… — внезапно он сталкивается с мыслью о том, что не знает, как его зовут. Не говорить же хостесс, что его ожидает catboy22, в самом деле. Он почти напрягается, чтобы придумать, как выкрутиться из этой ситуации, но замечает узнаваемые черты лица, когда парень, сидящий спиной за угловым столиком в глубине, чуть поворачивает голову. — А, вот и он. Спасибо за помощь. «…и ваш презрительный взгляд» — добавляет он мысленно, пробираясь между столиков и не сводя взгляда с небрежного пучка волос. Длинные, правда длинные, как у девчонки. В зале звучит музыка — не слишком навязчивая, но достаточно непривычная для подобных заведений, микс джаза и соула. Пацан выглядит совсем не так, как на сайте (а чего ты ожидал? латекс с прорезями для сосков что ли?), на нем светлые брюки и черный дорогой пиджак с закатанными почти до локтя рукавами: на первый взгляд совершенно несочетаемо, но на второй — какая разница, в чем он одет, если пальцы его рук (ладони поразительно крепкие, с выступающими словно от напряжения венами) такие изящные, так небрежно листают меню, как будто дорогие рестораны ему и не в новинку вовсе. Сун Лань непроизвольно сглатывает, отмечая, что, кажется, только что он вскрыл в себе новый кинк. Он огибает зал по кругу, приближается бесшумно и легко, словно кот на охоте, и все внутри, по мере сокращения дистанции, так и зудит желанием прикоснуться, зажать, потрогать, ощутить, обжечь это ушко совершенно неприличными, грязными словами, но…все, что он позволяет себе — лишь накрыть одной ладонью чужие глаза, прижимая его затылком к собственному животу, а второй рукой — огладить шею, вдоль дернувшегося кадыка, вниз, к ключицам… Достаточно. — О, неужели я попался? — мелодично тянет парнишка сквозь едва заметную насмешливую ухмылку и неторопливо откладывает меню. Его голос несколько отличается от того, что нафантазировал себе Цзычэнь, основываясь на сдавленных или развратных стонах, но все равно звучит очень…приятно? Это же потому от него по коже мурашки расползаются? — Должно быть, мне стоит торопливо спрятать улики и сделать вид, что я невиновен, но… На столе перед ним почти опустевшая чашка горячего шоколада, которая наверняка будет вписана в счет Сун Ланя. — Ты все равно будешь арестован, — Цзычэнь поддается на эту игру слов, склоняясь таки над заманчивым ушком, хоть в первые несколько секунд и вздрагивает от двузначности сказанного, он позволяет себе прочувствовать тепло чужой кожи кончиками пальцев еще несколько секунд (пульсация сердца под ней звучит ровно и беззаботно, не смотря на то, как пацан деланно-встревожено накрывает его ладонь своей), а затем плавно отпускает. — Надо же, — лукаво щурится тот, тут же задрав голову, и Сун Лань замечает его изумрудные глаза в отблеске тусклого света, — Ты хорошенький, так что…может, я и сдамся тебе, офицер. Пацаненок не пытается сопротивляться его прикосновениям — то ли по привычке позволяет трогать товар перед непосредственной покупкой, то ли по своим каким-то причинам. Сун Лань смотрит в эти глаза и прикусывает язык, чтобы не спросить про то, откуда он знает, что Сун Лань офицер. Должно быть, это просто игра слов, а задав этот вопрос — можно случайно вскрыть все карты. — Признаться, я думал, ты будешь уродцем со шрамами и прочими дефектами. — С чего ты взял, что это не так? Ты же не видел меня без одежды, — парирует Сун Лань, занимая место напротив своего спутника и непроизвольно тянется к вороту рубашки, чтобы расстегнуть удушающую пуговку. Спутник улыбается, и эта улыбка тут же отдается внизу болезненно-приятным ощущением, вынуждая чувствовать себя будто под пытками каплей, его блядские бездонные глаза в таком ракурсе теряют свой цвет, прячась почти в черный оттенок. — Ты прав, — коротко смеется он, мельком проскальзывая кончиком языка по резцам клыков. В какой-то момент Цзычэнь даже допускает мысль о том, что ошибся, что это просто очень горячий пацан, с которым ему сегодня светит провести хорошую ночь. — Но какая разница, насколько уродливым будет офицер, если на мне будут наручники, верно? Сун Лань прячет улыбку в уголках губ, опускает взгляд и тут же снова его поднимает, не отрицая и не соглашаясь. Интуиция никогда его не подводила — это именно тот, кто надо. Это он. — Итак, что будем заказывать, господин офицер? Я бы предло… — Как тебя зовут? — Сун Лань подается вперед, опираясь локтями на столик и пацаненок замолкает на полуслове. — Это слишком интимный вопрос для первого свидания, не находишь? — Что, я оплачиваю твой ужин, но не заслуживаю узнать твое имя? — насмешливо фыркает Сун Лань, и пацаненок фыркает в ответ, снова потянувшись за меню, как будто ни в чем не бывало. — Это мы узнаем, когда ты оплатишь мой завтрак, — лениво говорит он, снова небрежно проводя парой пальцев по наименованиям, затем поднимает взгляд на Цзычэня. — Или приготовишь: я люблю домашнюю еду. Ты умеешь готовить, офицер? Сун Ланю не по себе, когда тот зовет его офицером, он хмурится, но ничего не говорит, старательно пытаясь разгадать и следовать правилам, которые диктует этот засранец. — И тебе совершенно не интересно, как зовут меня? — пацаненок лишь неопределенно ведет плечом в ответ и, словно сделав выбор, наконец выравнивается, выискивая глазами официанта. — Твое имя мне будет интересно на третьем свидании, а состоится оно или нет зависит от второго свидания, а второе произойдет если ты оставишь после себя неизгладимое впечатление на первом, — пацаненок поправляет выбившуюся прядку за ухо и тут же как бы между делом слегка насмешливо подмечает: — Клевые кроссовки, кстати. Сун Лань хочет что-то ответить, правда хочет, но тут рядом с ними вырастает официант и пацаненок без зазрений совести берется делать заказ, да такой, что в голове у Сун Ланя не остается ничего, кроме ужасающей мысли о том, хватит ли лимита на его кредитке, чтоб оплатить это сраное первое свидание.***
Вино оказывается чертовски хорошим — Сун Лань предпочитает напитки покрепче, но пацан выбирает вино, а с учетом скудных финансовых запасов, приходится идти на компромисс. Вино оказывается настолько хорошим, что всего после нескольких бокалов фокусировать взгляд становится трудней и трудней, внутри становится беспросветно легко, а навязчивая музыка, кажется, становится на пару тонов громче. Сун Лань не особо следит за языком — но осознает это далеко не сразу, когда пытается понять, отчего пацаненок так бесцеремонно звонко смеется. Его смех совершенно не такой мягкий и смущенный, как у Синчэня — сумасбродный, бесстыжий, неконтролируемый и заразительный. Хочется смеяться в ответ. Сун Лань никогда не был душой компании или заслуженным травильщиком анекдотов, поэтому он очень надеется, что пацан смеется с него самого, а вовсе не с того, как легко он, будучи нетрезвым, раскрыл себя и собственные мотивы. Впрочем, время тянется будто свежий мед с ложки — долго, приятно, вкусно, хочется еще и еще, словно он забывает разом о деле, о Синчэне, о пустом холодильнике и серой квартире, словно этот невъебенно дорогой зал — Вселенная, сжавшаяся до масштабов одного помещения. Ему хорошо. Ему хорошо, когда пацаненок небрежно трогает его руку и рассказывает, как учился ездить на мотоцикле, кажется, даже показывает шрам под ключицей (незаметный совсем, если не знать, куда смотреть), хорошо, когда он выдыхает смех в опасной близости, пользуясь тем, что поправляет ему воротник, хорошо от того, как пацаненок требует, чтобы он ел и… Ему хорошо от горячечного шепота в самое ухо. — Да тебя никак уже развезло, офицер? Говорил же, ешь побольше, я ведь знаю толк в вине, — почти мурлычет насмешливо он. — Давай, поднимайся, пойдем на воздух. Сун Лань кивает, послушно хватается за подозрительно крепкое плечо и вспоминает про счет, только когда они проходят уже солидную пару сотен шагов. Он поворачивает голову и внимательно смотрит на пацаненка: красивый профиль, шустрый взгляд, пересохшие губы…красивый. — Думаешь, я сбежал не заплатив? Ты мертвый груз, это было бы проблематично, — словно прочитав его мысли усмехается спутник, опускает взгляд под ноги, затем прикусывает губу и поворачивает голову к Цзычэню. — Я оплатил твоей кредиткой. Сун Лань смеется — почему-то эта реплика ему кажется смешнее всех остальных историй этого вечера. — Раз я мертвый груз, что мешало бросить меня прямо там? Выйти поссать, например, и не вернуться. — И в чем смысл? — фыркает тот, придерживая его за талию, но благодаря прохладному воздуху опустевших полуночных улиц, передвигаться самостоятельно получается лучше, впрочем мир все еще пружинит во взгляде. — Думаешь, я не могу позволить себе сходить в ресторан без компании нищеброда? — Тогда зачем согласился? — искренне любопытствует Цзычэнь, даже не особо обращая внимание на кажущееся оскорбительным определение. — А ты интересный, — хмыкает пацаненок, чуть помедлив. — Такие в моей сфере встречаются редко. Они двигаются вдоль кирпичных стен, минуя витрины и просто заколоченные окна, Сун Лань спотыкается — делает вид, что спотыкается — и когда пацаненок по инерции наклоняется следом, чтобы поддержать, он резко выравнивается, хватает его за грудки и прижимает к стене. Рука бесцеремонно соскальзывает на чужое горло, пальцы крепко сжимаются на пульсирующих то ли испугом, то ли возбуждением точкам под изгибом нижней челюсти, Сун Лань прижимается к нему всем телом, зажимая между собой и стенкой. Он молчит какое-то время, рассматривая, будто завороженный, его изумительный разрез глаз, глубокий зеленый оттенок, больше похожий на воду в застоявшемся пруду, чем на весеннюю траву или свежее яблоко. «Хищник, — приходит в голову. — Настоящий, чертов хищник. Не так уж он и красив» — И что теперь? — сипло спрашивает тот, стоит на носочках, едва касаясь земли, но рукой, будто на пробу, скользит по торсу Сун Ланя. — Хочешь продолжения? — Для продолжения у тебя не хватит денег, — тихо, медленно произносит пацан и нерешительно улыбается. — А еще выносливости. Цзычэнь смотрит на него еще несколько секунд, прежде чем резко отпустить — да, ему нравится жестче и по грязному, но опускаться до уровня изнасилования проститутки ему бы не хотелось от слова «совсем». — На самом деле, — тут же поправляет свою рубашку пацаненок, как ни в чем не бывало, и снова выравнивает шаг с его собственным, — Если хочешь увести меня домой, придется позвать на второе свидание. Из всех кухонь мира самая вкусная — это домашняя, и ты даже не спорь со мной, потому что это истинно так. Если человек не умеет возиться на кухне — какой толк с него в постели? Ведь кулинария требует особых навыков, вот например… Цзычэнь ничего не говорит, пряча улыбку в уголках губ. Они идут наугад, потому что Цзычэнь не отслеживает направление — ему нравится слушать разглагольствования пацаненка про взаимосвязь готовки и сексуальных навыков, про то, как он сам учился лепить домашние вонтоны, как чуть не отравился результатом трудов своих и потом дня три срал дальше чем видел («зато знаешь, как кишечник прочистил? неделю мог ебаться без клизмы»), про особенности разделки мяса для супов и для гриля…ему нравится, он увлекается и иногда даже вставляет свои замечания, так что в момент, когда его грубо дергают в какую-то темную подворотню, Цзычэнь оказывается совершенно беззащитен и растерян. — Какого… — чужая ладонь ложится на его рот, крепко прижимая головой к стене. — Тише, офицер. — едва слышно шипит пацаненок, и Цзычэнь тут же вспоминает, зачем вообще пошел на эту встречу. — Думаешь, я спущу тебе с рук ту милую выхватку посреди улицы, м? Неужели прикончит в подворотне? Здесь же мало место, узко и грязно, здесь не к чему привязать, а это его коронная фишка, оглушит? Может, подмешал что? Но что может действовать подобным образом? мысли мечутся встревоженными птицами в наглухо запертой клетке, и от того, он никак не может сориентироваться, понять, что делать дальше, куда бежать, за что хвататься, он никак не может прийти в себя, но когда слышит, как звякает пряжка его собственного ремня, в голове вдруг становится пусто. Ладонь с его рта давно исчезла, пацан смотрит на него в этой темноте, но Цзычэнь видит, как лихорадочно блестят его глаза в отдаленном свете уличного фонаря.Он не возражает, когда тот сует руку в его трусы, расстегнув молнию брюк, не возражает, когда тот будто оценивая размеры, сжимает ладонью член где-то в районе мошонки, не возражает, когда тот ухмыляется, дерзко прикусив губу — не возражает, но это становится последней каплей. Цзычэнь резким выпадом хватает его за волосы, окончательно растрепывая небрежную прическу, и тянет вниз, надавливая рукой на плечо. Пацаненок ойкает, переходит на шипение, и хватается за его бедра, чтобы хоть немного замедлить падение, а затем бухается коленями прямо в никогда не просыхающую в этом закоулке лужу. Ему это не нравится — Цзычэнь слышит, как сдавлено он матерится, но нихуя не сожалеет, потому что во-первых, он сам затеял эту игру, а во-вторых, кто ему виноват, что нацепил белые штаны, а? Пацаненок медлит, больше для виду, словно пытается перехватить контроль над ситуацией, но крепко сжавшиеся пальцы на бедрах выдают то, с каким нетерпением он ждет дальнейшего развития событий. Он стаскивает брюки Сун Ланя до колен вместе с бельем, высвобождая не до конца, но все же отчасти возбужденный член, чуть склоняется, будто случайно выдыхая на чувствительную головку и Цзычэнь не выдерживает — он тащит с его волос резинку, высвобождая длинные, ухоженные пряди, позволяя им осыпаться на чужие плечи всего на мгновение, а затем, снова хватает их, бесцеремонно наматывая на кулак, совершенно не беспокоясь о возможном дискомфорте, и притягивает голову, практически вжимая его лицом в пах. Пацан издает короткий, то ли восхищенный, то ли нервный смешок, прижимается щекой к его бедру, пальцами сжимает его член, фиксируя на месте, а сам вступает в игру языком, дразнится, проводя им по взбухшим венам, мажется губами о ствол, оставляя ленивый мокрый поцелуй где-то слева внизу. Цзычэнь смотрит на него сверху вниз, всем своим видом выражая спокойствие и равнодушие, отчаянно подавляет желание развернуть, прижать к стене и присунуть прямо так, без смазки и растяжки, чтобы извивался, скулил и умолял остановиться (или не останавливаться — без разницы). Пацаненок пробует повторить манипуляции кончиком языка с другой стороны, убирает руку, снова сжимая пальцами его бедро, но Цзычэнь встряхивает его голову за волосы, чуть проворачивает его лицом, и сам направляет рукой член к его губам, предварительно хорошенько испачкав ему щеку и подбородок выделяющейся естественной смазкой. Ему хочется увидеть это в лучшем освещении, увидеть, как скользко блестит в свете его лицо, как он смотрит униженно и покорно снизу вверх, но все, что он может — только представлять эту картину. Этого тоже достаточно. Цзычэнь мягко шлепает его членом по щеке, тычется куда-то возле носа и, возможно, в нос — но не настойчиво, так, чисто из прихоти — затем утыкается головкой в плотно стиснутые губы и снова встряхивает его за волосы. Но пацан протестующе мычит, отворачивается, будто не хочет — Цзычэнь бы может и поверил ему, если бы не эта ухмылка, если бы он не сопротивлялся так слабо, если бы он с, а м не притащил его сюда. Этот кэтбой явно не против поразвлечься с чем-то живым и крепким, а не только с деликатным силиконом да пластиком, которые с таким наслаждением пихает в себя на камеру каждый день. Цзычэнь дает ему пощечину — не серьезную, скорее обидную, чем болезненную — рычит и снова бьет по щеке, хорошенько встряхнув за волосы. Пацаненок сдается, жалобно мяукнув, будто ему это не нравится (может и правда не нравится, может он не хочет? Тогда почему поглаживает пальцами его кожу ближе к ягодице, почему не пытается высвободить волосы из чужой руки, почему не…), размыкает губы и послушно принимает в рот, старательно убирая клыки даже без напоминаний (впрочем, нет гарантии, что этот паршивец не выпустит их позднее). Цзычэнь стонет так громко, что и сам удивляется, давит на чужой затылок, пытаясь заставить его принять еще глубже, потому что почти забытые ощущения горячей влажной и тесной среды куда приятней собственного кулака. Пацаненок плотно смыкает губы на затвердевшей плоти, плавно двигает головой, упорно оказывая сопротивление давящим на затылок ладоням, и, кажется, даже пытается извиваться, несмотря на весьма неудобную для этого позицию. Он дразнится, то подначивая к более резким толчкам, то пресекая их на корню и, не то, чтобы у Цзычэня не было секса совсем — он был, только не то, чтобы довольно часто, особенно в последнее время, поэтому его возбуждение говорило само за себя. Будь он девственником, кончил бы от одних только сладких звуков, с которыми засранец берет его член, но девственником он точно не был, поэтому настойчиво толкался глубже, пока пацаненок не начал наконец брать просто восхитительно глубоко, практически утыкаясь носом в паховый волос, прижимаясь подбородком к яйцам, и вибрации его голосовых связок вызывали непроизвольную потребность откинуться назад, чтобы то и дело мягко врезаясь затылком о стену. Хорош, черт возьми. Как же блядь хорош. Пацаненок меняет темп, сжимая ладонью член у основания, надрачивает его навстречу собственным губам, проворачивает голову из стороны в сторону, насаживаясь головой до собственных пальцев и выпуская обратно, работает языком то толкаясь в уретру, то поддевая где-то под уздечкой, сосет, словно гребаный леденец, пытаясь выудить начинку, сжимает, втягивая щеки, и выпускает снова — это настолько хорошо, что Цзычэнь отчаянно хватается за его плечо, сжимает так крепко, что наверняка останутся синяки, привычно вынуждает себя молчать, сцепляя зубы, но все равно изливается: кончает прямо в рот этому пиздюку. Мир кончается. Исчезают разом все звуки, все картинки, все мысли, остается только гулкая пустота и легкая остаточная дрожь в мышцах. Пацаненок, выпускает его член, оставляя во рту лишь головку, сосет, толкаясь кончиком языка в чувствительный разъем, насильно вырывая из него задушенный стон и остатки семени, слизывает его, тут же брезгливо сплевывая на сторону, затем поднимает на него взгляд и, утерев рукавом рот, самодовольно, дерзко ухмыляется, вновь демонстрируя клыки. Цзычэнь смотрит на него как загипнотизированный, не в силах отвести взгляд, пока тот поднимается на ноги, и чувствует себя грязным, использованным и гадким — то ли дело в этой подворотне, то ли в том, как надменно этот выблядок сплюнул его семя. «Паршивый из тебя коп, Сун Цзычэнь, — проскальзывает в голове. — Стоило убийце взять у тебя в рот, и ты уже готов списать ему все преступления, кончая словно это не он подстилка, а ты сам». Пацаненок смотрит на него без разницы в росте — он и сам не заметил, как чуть съехал по стене спиной — криво ухмыляется, вновь заворачивая волосы в тугой пучок, игнорируя небрежные петухи из выбившихся прядей. — Как грубо, офицер, — его голос сиплый и прерывистый, но вне сомнений насмешливый. — Мне понравилось. Цзычэнь издает нервный смешок, когда пацаненок тянется к его руке — резинка с его волос соскочила на запястье, оказывается — забирает ее, чтобы закрепить пучок и снова окидывает взглядом Цзычэня. — К слову, можешь звать меня Чэнмэй. — он сжимает в ладони его яйца так крепко и чувственно, что Сун Лань непроизольно наклоняется вперед, будто от удара. — Теперь это будет более чем уместно, правда? Еще свидимся…офицер. Сун Лань поднимает голову, кажется, почти сразу, как носки чужих ботинок исчезают с поля его зрения, но пацаненка уже и след простыл. Он один, со спущенными трусами, в темной подворотне, где невыносимо воняет помоями и уязвленной гордостью. — Чэнмэй, значит…— хрипло произносит он сам себе, внезапно испытывая прилив ярости. Он отталкивается от стены, почти моментально трезвея, поспешно натягивает белье вместе с джинсами, раздраженно дергая собачку молнии. — Вот же сукин сын, а. «Ничего, Чэнмэй. В следующий раз ты наверняка окажешься подо мной и хуя с два я позволю тебе соскочить так запросто. Я проиграл сражение, но не всю войну»