***
Пятый стоял в центре своей комнаты, больше не чувствуя страсти к каждому обведенному им заголовку, уравнению. Видел пустой, импульсивный хаос, который срочно нужно было убрать, больше не находя того, что его так волновало в этих бумажках. Пятый без сил откреплял от стен вырезки из газет, складывал их аккуратной стопкой, кладя в стол, остальное выкидывая, не увидев смысла в этих решениях и статьях. Действовал на автомате, комкая очередной лист, и неосознанно рылся внутри, старательно цепляясь за что-то. Но внутри непроглядно темно. Ничего кроме щемящей пустоты. Пугающей неизвестности. Прошелся по комнате, поднимая последние записи и заметки, но резко остановился напротив зеркала. Измятая, грязная одежда в крови, растрепанные волосы пестрили собой в блеклом отражении, намекая на необходимость душа и срочной смены одежды, ведь эта сразу же полетит в мусорное ведро, как только спадет с плеч. Взяв халат и полотенце, Пятый вышел из комнаты. Не прекращал ощупывать мягкий ворс в руках, цепляясь за приятную мелочь разрушающихся будней. Махровый халат отдавал какой-то теплотой и уютом, а неожиданно появившийся любимый гель для душа пах елью и чем-то пряным. Несколько десятков лет он и не думал о нормальном душе, а сейчас, как любой нормальный человек, мог позволить себе вдохнуть приятный аромат хвои из бутылочки. Это было так примитивно, обыденно, что вызывало легкий смех, скорее нервный, нежели веселый или ироничный. Взвалив все вещи на раковину, Пятый задернул шторку и ступил на холодную поверхность ванной. Очередной град из капель, обжигающий тело, но приносящий необходимое и успокаивающее тепло. Он подставил руки по направлению капель, наблюдая, как с его чистых трясущихся ладоней быстро стекала вода. Запрокинул тяжелую голову и уставился в потолок, оглушенный биением своего сердца, словно поднявшегося вверх и застрявшего на уровни глотки. Заставлял себя не думать, рассматривая конденсат на стенах, просил оставить последние изматывающие дни позади, но больше умолял сознание отпустить и подчиниться его воли. Но тело двигалось непроизвольно, и руки сами потянулись к крану, включая горячую воду до упора. Кожа горела, отдавая колюще-ноющей болью. Дышать было почти невозможно. Он стоял, закрыв глаза, опустив голову вниз, теряясь где-то в себе. Ясно ощущал, как каждая капля обжигала, раздражала его плечи, шею, торс, руки, ноги, била жаром и отдавала ударом по голове. Ему хватило нескольких минут, чтобы понять, что он утонул в пустоте, что до чертиков пугала. Глаза раскрылись в ужасе, а рука резко дернула кран вниз. Пятый задышал, тяжело и часто. Плечи слегка подрагивали, а взгляд бегал из стороны в сторону. Смотрел в свое отражение с паникой, которую редко замечал в своих глазах. Схватился за край раковины, не в силах сдержать дрожь, и слышал хрип вместо дыхания. Вяз в темной пустоте взгляда, но заставлял себя дать ответ. Что ты, мать твою, делаешь? Он пугал самого себя за эти дни неизвестно сколько раз и достиг апогея ужаса и дикого непонимания. Не знал, как себя оправдать, если это было возможно, и, теряясь в промежутках изматывающих дней, свалил все на смертельную усталость. Все с ним в порядке.***
Собравшись следующим утром на кухне, Харгривзы сонно попивали кофе и сродни вампирам избегали света майского солнца, приставуче лезшего из каждого окна. Они не говорили о случившемся, набираясь или сил, или решительности, озвучивая только обыденные предложения про завтрак, планы на день, но не более. Часто косились на Пятого, уже привыкнув, что главным координатором в подобном был он, тем более брать ответственность за других, когда со своей жизнью особо не справляешься, не хотелось. Но Пятый аналогично молчал, непринужденно и безмолвно, цедя кофе, даже не смотря в их сторону. Почти в открытую игнорировал их и каждое слово, обращенное в его сторону, но точно не взгляды, которые почти пробрались под кожу куда-то к легким. Он вздохнул, понимая, что вечно оттягивать неизбежное не мог, и сделал последний глоток. Отставил чашку под свод внимательных глаз и запрокинув голову, посмотрев на всех. — Что вы думаете об этом всем? Мне интересно ваше мнение. Он врал, уже зная, что будет делать дальше. Хотелось просто понять, насколько расходились его взгляды с семьей. — А что тут думать? Меделин попала в неприятности, и мы, видимо, вместе с ней или она с нами? — напряженно говорил Диего, борясь с зевотой. — Я бы сейчас собственными руками придушил тех корректоров, — прошипел он, буквально руками изображая захват нереальной шеи. Второй, честно говоря, не понимал, почему его дорогой брат все еще не расправился с теми корректорами. Возможно, если только он не смог их найти, хотя и в этом он сомневался. — Нельзя, — строго сказал Пятый, скрещивая руки на груди. — Что значит нельзя? — резко вспыхнул гневом Диего, с ярым протестом посмотрев на него. Вся эта ситуация выводила его, и без того раздраженного и нестабильного, из себя, но больше всего бесило бездействие со стороны его уж слишком спокойного брата. — Опрометчиво с ними в открытую конфликтовать. Они не причинили нам вреда напрямую, а задели только косвенно, — в ответ твердо сказал Пятый, хмурясь. — Разве это имеет значение, или ты сейчас убиваешь только выборочно? — ядовито спросил второй, не стараясь сдерживать себя после бессонной ночи. — Почему мы не можем трогать их? — резко вклинился Лютер, переводя внимание Пятого на себя. — Новый, но пока еще неизбранный совет подумает, что я снова решил вмешаться в их дела. Вновь устроил чистку, только начав с низов. В Комиссии сейчас и так неспокойно, они не станут разбираться кто, кого и почему, а просто пошлют очередную порцию корректоров, чего нам точно не надо. Они просто попытаются устранить нас как лиц опасных для действующей власти, — четко и строго говорил Пятый и переместился в другую часть кухни, привлекая к себе внимание. — Я доходчиво объяснил, что нам не стоит пока трогать тех двоих? Все коротко переглянулись между собой и задержали взгляд на Диего — вероятного нарушителя наставлений Пятого. Внимательно следили за тем, как он давил агрессию, застрявшую где-то в горле, и с тяжелым выдохом кивнул. — А что нам делать с ней? — спросил о Меделин первый, явно выражая все свое презрение к той, из-за чего получил гневный взгляд Диего. — Ничего, — Пятый безучастно пожал плечами. — Просто смотрим и следим за ее действиями. Думаю, всем очевидно, что сейчас она останется с нами в Академии? Но вот есть проблема. — Как нам ей рассказать, что ей не семнадцать, что она родилась тридцать лет назад и скорее всего имеет супер способность? — Клаус подал все это как шутку, но его напряжение выдавали кисти, костяшками которых он активно хрустел. — Напоим ее, выложим все, что есть, — он улыбнулся, скрывая всю озабоченность данной ситуацией. — Клаус, даже не думай ее спаивать, — воспитательно сказала Эллисон, строго глядя на брата. — Ох ладно, — четвертый наигранно поник, отмахиваясь от сестры и от всех вокруг. — Вопрос остается в силе, как нам все объяснить Меделин, — взволнованно спросила Ваня, наконец решая влиться в семейные обсуждения. — Скажем, как есть, но упустим особо травмирующие фрагменты. — Это какие, например? — язвительно поинтересовался второй, не желая врать Меделин. — Комиссия, корректоры, дата ее рождения и апокалипсисы, — предложил Пятый, вновь пожав плечами. — Останется только то, что мы чудо-семейка? — усмехнулся Диего и посмотрел на брата, как на слабоумного, улыбаясь его странной идеи. — В твоем стиле все недоговаривать. — Да, пока что ей нельзя знать большего, — зло бросил Пятый, посмотрев на брата в ответ. — А как скоро она очнется? — робко поинтересовалась Ваня, постукивая пальцами по столу. — Я уверен, что скоро. Врачи постоянно подмечали то, что она поразительно быстро приходит в сознание, а после в очень редких случаях проваливается в беспамятство, — быстро ответил Пятый, посматривая на серую сестру. — Значит, мы выбиты из жизни дня на два, верно? Не больше? Потом я и Диего сможем вернуться в общество? — настойчиво спросила Эллисон, взмахнув руками. — Какое счастье, у меня суд через четыре дня, я почти отбила дочь. — Поздравляем! — почти хором сказали Харгривзы, искренне радуясь за сестру. Все понимали, что их жизнь должна будет продолжаться даже с появлением в ней нового звена. У каждого из них как-никак работа, свои цели, идеи. Все они заслужили спокойной жизни, ведь уже дважды спасли этот мир. Разве этого недостаточно для выполнения их геройского долга, прореченного Реджинальдом? — Мы закончили? — хрипло спросил Диего, устало потирая глаза, и вскользь заметил, как исчез Пятый. — Серьезно? Неисправимый дед, — второй закатил глаза и встал, — до ужина, ребят, — он помахал всем и ушел. Лютер и Эллисон решили провести эти часы в библиотеке, читая их самую любимую книгу из детства. Они оба понимали, что какие бы вокруг них ни были обстоятельства, их тянуло друг к другу. Возможно, они ждали лучшего момента, более спокойной жизни, которая снова начала казаться чем-то непозволительным, но скорее просто боялись утянуть друг друга на дно. Клаус не нашел лучшего развлечения, чем просмотр дешевого сериала с ужасным сюжетом в компании с бутылкой бурбона. Наблюдая за сменяющейся картинкой, он отдыхал, мысли, которые душили его, отходили на второй план, тем более еще более дерьмовая жизнь героев фильма радовала его и давала надежду на что-то лучшее, что-то чистое, в виде редкого образа Дейва, мелькавшего по ночам. Ваня решила развеяться и сходить в ближайшую кондитерскую. Немного глюкозы ей сейчас не помешало бы, а около Академии как раз была прекрасная домашняя пекарня. Она накинула на плечи ветровку и вышла из здания. Резко почувствовав на себе чужой взгляд, оглянулась — ничего. Видимо, паранойя — это их семейная черта. Но все же решила не оставаться так долго на улице, спрятав руки в карман куртки, она ускорила шаг в направлении кондитерской. Мимо нее проносились люди, счастливые, беззаботные, живые, не лишенные себя в импульсивном порыве из-за чужой обиды. Чувство вины накатило из неоткуда, к глазам подступили надоевшие слезы, которые она тут же стерла рукавов ветровки. Ваня искренне считала, что ее можно было смело называть эгоисткой, слепой и мнимой, не способной справиться со своими проблемами. Наивной дурочкой, что не справлялась сама, отдалась в руки почти незнакомого человека, получив совсем немного любви с его стороны. Стала жертвой, утягивая всех за собой. Ваня была признательна Пятому, всей семье, но ему в особенности. Бывали случаи, когда она винила себя за то, что он прожил эти сорок пять лет в постапокалипсисе из-за нее, из-за другой ее. Может, все было бы иначе? Может, сейчас он мог бы спокойно наслаждаться жизнью, а не быть сломленным человеком, который имел кошмарную историю со столькими шрамами на душе, куда никто так и не проник и не помог их залатать. Он всегда один со своими демонами, а ведь она так хотела ему помочь, но тот если и подпускал ее к себе, то только на чуть-чуть. Ваня старательно вытирала слезы с лица, воздух стал тяжелее, вибрация пронеслась вокруг нее. Она задышала чаще, успокаивая себя самостоятельно, без его помощи. Все еще вспоминала его холодные ладони, лежавшие на ее щеках, руки, что приводили ее в сознание, голос, который ее так успокаивал. Да, она точно была признательна ему. Мелодичный звон колокольчика мягко раздался в кондитерской. Ваня неловко прошла к прилавку с десертами, ведомая невероятным сладким ароматом, теперь почувствовав желанный голод. Иногда ее самобичевание доходило до того, что она считала, что не заслуживала никакого наслаждения, и ее маленькая слабость к сладкому относилась к этому числу. Первые пару недель она ела только вместе с кем-то из Академии, но когда была одна, седьмая считала, что у нее нет необходимости в еде, которая была сделана чьими-то руками, руками какого-то человека, которого она убила бы в тот день. Ваня прошлась горячащим взглядом по прилавку, остановившись на тирамису: его любимом десерте. Она опять позволила себе сладость после их совместного похода в эту кондитерскую. Пятый, в череде своих пустых и безликих дней, смог заметить все темное отчаяние, скопившееся в ее глазах. Он не винил ее ни в чем, правда желая ей помочь. В тот вечер он посвятил себя сестре, одарил ее необычной для себя заботой, которая была так ему несвойственна. И, видимо, это дало свои плоды: теперь Ваня почти спокойно приняла из рук официантки десерт. Она сидела около окна спиной к двери, смотря в даль улиц, наблюдая за суетой людей, почему-то сейчас задумываясь о жизни каждого прохожего, об их семьях, буднях, мечтах. Начав придавать всем какое-то значение, различать в людях не только зло и ненависть, черпнув немного заботы от семьи, любви от Сисси, начав самой действовать из этих чувств, Ваня смогла хотя бы немного проникнуться к людям. В кондитерской сменялись посетители, Ване с улыбкой подливали горячий чай, который Пятый здесь обозвал мерзким. Делая небольшой глоток, держа двумя руками аккуратную стеклянную чашку, пестрящую зелеными рефлексам, мимо нее прошел мужчина, заметив его, она чуть не выронила стекло из рук. Глаза в панике забегали по помещению, стараясь не смотреть в его сторону, избегать его, вытеснить все мысли о нем, все их воспоминания. Но он решил перечеркнуть все планы седьмой, сев за соседний столик, предоставляя ей возможность видеть свое лицо, такое, как в их первую встречу: без шрамов и синяков, с наигранной приторной сладостью. Оно было таким же, когда он ей врал, обнимал, целовал. Это он — Харольд Дженкинс. Глаза заслезились, девушка сжала кисти в кулак, чувствуя на себе его изучающий взгляд. Прошу, держи себя в руках. Ваня не просила себя о большем, терпя и стараясь избегать его взгляд. Она трусливо осмотрела его руки, которые когда-то смыкались на ее талии, рядом с ними лежал десерт — тирамису. Как предсказуемо. Ваня сглотнула. Он явно вынашивал какой-то план относительно нее. Ей оставалось только сбежать. Она позвала официантку, расплатилась и стремительно последовала к выходу, только тогда подняв на него взгляд. Мужчина смотрел на нее и улыбался. Раньше эта улыбка приносила ей столько счастья и тепла, а сейчас — пугала. Встретилась с его глазами, которые до этого цеплялись за каждую складочку ее одежды. Подлый взгляд. Он всегда был таким. Как только она могла этого не заметить. Ваня выбежала из кондитерской и понеслась домой, запинаясь обо все на своем пути, редко сбивая прохожих. Страх взял верх, она дрожала и плакала, боясь опять его увидеть. В воздухе ощущалась тягучая энергия, удушливая и невозможно вязкая. Ваня успокаивала себя мыслью, что она уже почти у порога Академии, стены которой сейчас стали убежищем для нее, а те люди, которые были там — ее самой главной опорой. Она вбежала в холл, восстанавливая сбившееся дыхание. Сейчас ей как никогда был нужен кто-то из Харгривзов, тогда бы она согласилась даже на Лютера. Ваня прошла в зал, унимая дрожь во всем теле, там сидел Клаус. От вида брата почему-то слезы потекли с новой силой. На звуки шагов четвертый лениво повернул голову. Эмоции на его лице стали резко сменяться с интереса до страха и сильного волнения. Он вскочил с пригретого места и подбежал к сестре. Заключил ее в горячие объятия, давая ей уткнулась в свое плечо. Чувствовал, как она дрожала и как намокало его плечо от непрекращающихся слез. Он успокаивающе гладил ее по голове, не собираясь допрашивать, понимая: то, что довело ее до подобного состояния, сейчас было необходимо откинуть подальше, а только потом разбираться. Клаус трепетно поднял лицо сестры, чтобы поймать ее взгляд, и старательно вытирал слезы с покрасневших щек. — Выпьешь? — лучшее решение всех душевных проблем — алкоголь, и четвертый это знал не понаслышке. Она рвано кивнула, из-за чего на их лицах появились слабые и неловкие улыбки. Сейчас они зальют ее слезы чем-то жгучим и крепким, а потом решат то, что вызвало их. Клаус похлопал ее по плечу, приглашая в свое укромное местечко с алкоголем и некачественными сериалами. Ваня хихикнула, все же лучше, чем едкие слезы. Она приняла его приглашение провести это время с ним.***
Диего лежал на кровати и бесцельно смотрел в потолок. Он поспал от силы только часа два: его мучали кошмары, в которых Меделин винила его во всех своих бедах, Юдора кричала ему о том, что она так в нем разочарована, что лучше бы была мертва, ведь тогда бы не видела этого позора, там была даже Лайла. Она смеялась, упоминая о том, что Диего не способен никого спасти, что тот жалок и, на самом деле, маленький мальчишка с комплексами. Он простонал, ведя руками по лицу, и потирал уставшие глаза. Сжал кисти в кулак и ударил кровать, вымещая злость, выходящую за все границы. Прорычал, приставая с постели, и вышел из спальни, больше не в силах спокойно лежать. Диего замер напротив закрытой двери в лазарет. Громко выдохнул, скрипел зубами, перебирал пальцы в воздухе, долго не решаясь коснуться ручки. Успел, наверное, вызубрить каждое углубление в темном дереве, рисунок на обоях и на всю оставшуюся жизнь надышаться запахом забытого, пыльного крыла, прежде чем открыть эту чертову дверь. Но он не зашел, пригвоздившись к порогу смотрел в сторону скованно сидящей Меделин, спрятавшей лицо в темноте длинных волос. Она сидела забито, поджав ноги к груди и сильно обнимая себя за плечи. Смотрела куда-то в пустоту, в грязный угол или на блик солнца, мелькнувший на полу. Диего стоял тихо, все так же неподвижно, гадая что делать теперь. Знал, что должен был позвать Пятого, что важнее — Эллисон. Только зачем? Незнакомые люди здесь будут лишними, поэтому, поверив в свою неопровержимую правоту, он шагнул ей на встречу. Она не шелохнулась: или не слышала, или не обращала внимания, не найдя больше сил на все это. — Меделин, — аккуратно позвал ее Диего, виновато заглядывая в обратившиеся к нему глаза. Она смотрела на него открыто, честно не веря в реальность происходящего. Металась взглядом по его лицу, бездумно качая головой и кривясь от нового потока слез, еще не успевших обсохнуть на ее лице. Громко всхлипнула, тут же затыкая рот ладонями, и опустила голову вниз. Заставила все внутри второго сжаться и обмереть от вида часто вздрагивающих плеч. Диего молча опустился около нее и трепетно притянул к себе, обходя каждый ожог и шов, прекрасно помня их расположение. Мягко провел рукой по волосам, аккуратно кладя ее голову себе на плечо, и громко выдохнул, вслушиваясь в ее слезы. Всем существом чувствовал ее страх, боль и непомерную обиду на судьбу. Сдерживал что-то страшное внутри, разбиваясь о каждый беспорядочный и громкий всхлип, притягивал ближе, не зная, как еще мог помочь и успокоить.