Считай это предсмертной запиской. Я знал, что умру в этот день еще за месяц до произошедшего. Хочешь — вини меня, но лучше сделай мне одолжение и попытайся понять. Был простой выбор: или ты, или я. Решил все сам, не спрашивая у тебя. Эгоистично? Беру пример с тебя. Посчитал, что у меня больше нет дел, задач и единственный, за кого я несу ответственность, это ты. У тебя же остались идеи, цели и нуждающиеся в тебе семьи, дети, а главное — Меделин. Я уверен, что у тебя еще есть возможность исправить все и сблизиться с ней. Все же она самый светлый ребенок, которого я когда-либо встречал.
Здесь должно быть какое-то феерическое заключение, нравоучение, но я не нахожу слов. Банально сказать, что я желаю тебе счастья? Бред. Ты и так это знаешь. Хотя вот что, не смей торопиться ко мне, у тебя еще слишком много дел здесь, и да, брось курить. Никогда не любил эти сигареты.
Эдриан ослеп без него. Во всех недозволенных смыслах этого слова. Остался наедине со своим сжирающим сознанием, цепляясь только за никчемный, но непередаваемо значимый клочок бумаги, рваный и уже помятый. Выл и кричал внутри, но выдавал на поверхность только нервное движение кончиков губ. И снова читал, перечитывал, глотал каждую строчку по новой, не насыщаясь, жаждая заметить хотя бы еще одно предложение, слово, букву, даже точку. Засыпающий ноябрь, и рвущая тишина квартиры. Теплая гостиная, окруженная мягким светом торшера. Эдриан в очередной раз бездумно наблюдал за Меделин, беззвучно выводящей рваные, короткие, чаще дрожащие линии на бумаге исключительно красным карандашом. Нервно теребил край рубашки, все время косясь на часы, отсчитывая минуты до своей последней надежды и некого чуда: тогда только на него ему и оставалось надеяться. Какого было его удивление, когда чудом оказался еще молодой темнокожий парень, младше его самого. Слегка взволнованный, вечно улыбающийся Брайн появился на пороге их квартиры, слегка стряхивая воду с куртки. Эдриан недоверчиво косился на него, скептично относился из-за его возраста, но не противился, когда он прошел в гостиную, где рисовала Меделин. Наблюдал со стороны, как тот медленно садился перед ней на колени. —Все говорят, что у нее задержка в развитии. Она не говорит и не контактирует со сверстниками, даже с животными. И я слышал, что ты уже работал с такими случаями, — специально негромко объяснял Эдриан, пытаясь не нервировать Меделин лишний раз. —Да, работал. Я всегда легко нахожу общий язык с детьми, — шептал Брайн, смотря в лицо онемевшей девочки. —Сомневаюсь, что тут дело только в поиске «общего» языка, — недоверчиво возразил Эдриан, не получив никакого ответа. Стушевался, но не убавил своего скептицизма и сложил руки на груди, продолжая следить за ними со стороны, как он считал, готовясь в любой момент заступиться за сестру при малейшем ее вскрике и всхлипе. Молча наблюдал, как Брайн слегка коснулся детского плеча, и смотрел за тем, как Меделин испуганно застыла, пока блестящие глаза наполнялись слезами. Сдерживал себя, чтобы не вмешаться, и давал шанс каждому хвалебному и восхищенному отзыву о его работе. Следил за тем, как Брайн успокаивающе и беззвучно вел ладонью по детскому плечу, пока напуганно не отдернул руку и резко не обернулся на Эдриана. —В каком аду побывала эта несчастная девочка? — ошарашенно спрашивал Брайн, не улыбаясь и не смахивая непримечательно скользнувшие слезы. Эдриан резко напрягся всем телом, лихорадочно переводя взгляд то на Меделин, то на Брайна, пока до головы стремительно доходил весь смысл его слов. —Ты такой же, — отрешенно сказал сам себе блондин, пристально смотря в глаза Брайна.Но он так и не рассказал ему, что увидел в тот день.
Пелену осколочных воспоминаний нетребовательно и мягко прервала женщина, нерешительно заходя в оглушенный тишиной кабинет. Она мялась на месте, смотря впритык на Эдриана, и ждала, когда он наконец обратит на нее внимание. Периодически ее взгляд бегал по столу, но неизменно возвращался к клочку бумаги — остаткам жизни Брайна. —Эдриан, — еле различимо обратилась к нему пришедшая, — У Брайна не было родственников, семьи, и за похороны отвечаем мы. Вам нужно выбрать для него смокинг. —Смокинг? — тихо переспросил Эдриан, оторвавшись от листа, и нелепо положил его за свою спину, пряча, — Никакого смокинга: он ненавидел их. Никакого лоска, он любил кожу и грубые джинсы, — бормотал себе под нос мужчина, игнорируя глаза напротив. —И вас, — робко добавила она, грустно улыбнувшись. —И меня, — так же тихо согласился Эдриан. День похорон был знойным. Но никто не посмел нарушить дресс-код из-за собственного дискомфорта, смехотворно оказывая последнюю честь усопшему. Палящий черный и душный пиджак. Эдриан серо стоял около открытого гроба и как-то несмело, несуразно поправлял край высокой водолазки и ворот кожаной куртки. Проходил ладонями по одежде, сглаживая оставшиеся складки, и не касался кожи, боясь ощутить ее холод. Позволял себе только смотреть в его умиротворенное и словно спящее лицо, надеясь, что Брайн в последние минуты не жалел о своем решении.***
Оказавшись в ловушке громких заголовков и став лучшей наживой для ненасытных журналистов, Харгривзы забылись в потоке дней, укрывшись в темных, но уже не настолько неприветливых стенах Академии. Проводили время друг с другом, сглаживая большинство конфликтов, примитивно возвышая себя до стандарта звания «семья». Удивительным образом почти не ссорились и чаще находили общий язык. Возможно, косвенным поводом для этого стало и то, что Пятый, будучи причиной частых противоречий и приступов гнева, бывал дома не так часто, как должен был, и каждый раз, возникая в холле, на кухне или в оживленной гостиной, он был взбешен, чаще зверски огорчен, никогда не задерживался надолго, но возвращался, словно давая знать о том, что все нормально, и что он как прежде старался держать все под контролем, после вновь исчезал в пространственной вспышке, оставляя после себя минутное смятение и тишину. Так шли дни, повторяясь друг за другом. Никто из Харгривзов не обращал внимания на даты и календарь, надеясь лишь на то, что время шло куда быстрее, чем они считали. Наивно и неэффективно, ведь с их почти собственноручного заключения не прошло даже недели. Меделин избегала общество Харгривзов, прячась в своей комнате, читая, но скорее обдумывая все произошедшее, пока каждая буква растворялась где-то под ресницами, так и не становясь словами. Она проводила все время в тишине блеклых стен, не пуская по полу ярких солнечных лучей, занавесив окна. После ее жертвой стали зеркала: та не раздумывая накинула простынь на раму в комнате и в ванной. Начала избегать своего отражения и малейших упоминаний обновленного внешнего вида. Не смотря, собирала снежные волосы, не открывая глаз, принимала душ, и с таким же успехом игнорировала каждое окно, светлый локон и луч солнца, боясь опять впасть в забвение. Иногда просто слушала себя, сидя на полу около кровати. Искала голоса или осколки того дня и состояния, но сталкивалась с неприступной тишиной, которая все же больше радовала, чем огорчала. В один из таких дней ее самовольное изгнание решила прервать Ваня, оказавшись на пороге комнаты с подносом чая. Седьмая мялась на месте, несмело осматривая спальню, и не поднимала глаз на Меделин, лежавшую в обнимку с книгой. Ждала немого или словесного разрешения зайти к ней, чувствуя себя виноватой после того, что произошло между ними. К тому же всю ситуацию ухудшал тот факт, что они не обсудили это, вообще не разговаривали после случившегося. Меделин молча отложила книгу, с интересом взглянув в сторону Вани. Схоже мялась и не решалась даже кивнуть. Резко начала волноваться, став наматывать на палец ниточки пледа, но не прекращала смотреть. —Я могу уйти, — шепотом озвучила Ваня, посмотрев на девушку. —Нет! — бурно воспротивилась Меделин, неосознанно вскрикивая. Бестолковая суматоха и волнение только усилились, стоило Ване сесть к ней на кровать, соблюдая непростительно большую дистанцию, и протянуть ей фарфоровую чашку, не коснувшись пальцами ее ладони. Меделин взволнованно следила за тем, как седьмая нервно постукивала по фарфору, смотря себе под ноги, и разглядывала ее волосы, аккуратно заправленные за уши, четкие скулы, опущенные брови, чаще останавливалась на губах и каждый раз отдергивала себя, возвращая взгляд к полуприкрытым глазам. —Я хочу извиниться перед тобой, — тихо начала Ваня, стыдливо подгибая губы. —Но, — возникла Меделин и тут же была перебита. —Просто послушай меня, — неброско просила седьмая, посмотрев в раскрытые глаза девушки, — Я не должна была так вести себя и не понимаю, почему так повела, но я не стану искать оправданий. Признаю, что поступила низко, даже подло, — запнувшись, замолчала Ваня и неосознанно кивнула себе, — Я просто хочу попросить у тебя прощения и пообещать, что я больше не посмею… —Все нормально, — ободряюще улыбнулась Меделин, не дав ей закончить, и протянула руку, — Я не злюсь и не обижаюсь на тебя. Улыбка стала шире, когда Ваня вложила свою ладонь в ее. Нервное волнение потихоньку отступало, вновь возвращая еле заметную легкость. Меделин быстро перевела взгляд с повеселевшего лица седьмой на их сцепленные кисти, а после и на чашку в свободной руке. —Тебе не надоело здесь сидеть? — неловко поинтересовалась Ваня, поглаживая большим пальцем ладонь девушки. —Я боюсь куда-либо выходить, — честно и тихо ответила Меделин, пожав плечами, — Уже слабо доверяю себе. —Можешь не верить, но я тебя понимаю, — шептала седьмая, грустно усмехаясь, — И никто, кроме меня, не сможет тебя понять, что бы они ни говорили и какое внешнее сочувствие ни проявляли. Всегда возможно, что те, кто пытаются тебя успокоить и находят беспамятную после долгой разлуки, готовят только полный магазин, — отрешенно говорила Ваня, расцепив их ладони, — Я тебя понимаю и знаю, как тебе страшно и одиноко, — продолжила она, убирая нетронутые чашки с чаем, и потянулась к ее волосам, — Но ты ведь прекрасно знаешь, что я всегда буду на твоей стороне и поддержу. Всегда буду рядом, — ее руки мягко и трепетно коснулись волос, расправляя каждую светлую прядку, — Так ведь? Меделин не могла понять, отчего из глаз опять потекли слезы, а внутри все мятежно затрепетало. Пыталась сдерживать эту навязчивую влагу, но только сильнее разревелась, когда Ваня приветливо раскинула руки, приглашая ее в свои объятья. И тогда Меделин поняла, почему ответила ей в тот вечер, по какой причине совершенно необдуманно и отчаянно тянулась к ней. Понимала, утопая в необходимом тепле ее рук. Прижималась к Ване сильнее и уткнулась в основании ее шеи, не переставая плакать, дрожа, и, казалось, окончательно пропала, когда почувствовала мягко скользящие ладони на своей спине и услышала ее нежный, успокаивающий шепот. Слепо нашла в ней то, в чем нуждалась всю свою жизнь. Отыскала правильные слова и мягкое человеческое тепло, поддержку. Защиту. —Вот что, слушай, — неожиданно возникла Ваня, усаживая Меделин перед собой, — Давай с тобой сходим куда-нибудь, проветримся? —А как же? — несмело начала девушка, но сразу была прервана. —Поверь, я не самая известная личность Академии. Думаю, обо мне уже все забыли: выход книги был давно, а тебя все запомнили, как шатенку. Так что, — протянула седьмая, улыбаясь, — Мы вполне сможем выбраться отсюда, главное не попасться никому, — быстро закончила она, сразу вставая с кровати и увлекая Меделин за собой. Шустро сбежав через окно библиотеки, они оказались за пределами Академии, быстро уносясь прочь от нее. Мелькали около ярких неоновых вывесок, иногда пропадали в тени скверов и парков, совсем не различая пути, безрассудно рассекая дороги ночного города. Свободно, окрыленно дышали, одновременно начав часто останавливаться, чтобы отдышаться, и улыбались, забыв абсолютно обо всем, пропав в моменте тишины около друг друга. Проскользнув мимо спящего берега, свернув навстречу новому кварталу и уже совсем лишившись сил, они забежали в ближайшую, к счастью, еще работающую кондитерскую. Несмело осмотрели помещение, подмечая несколько человек, сидящих в разных углах зала, и выдохнули с облегчением. Устало свалились на мягкие диванчики друг напротив друга. Ваня разглядывала кондитерскую, теплого цвета стены, усыпанные плетущейся растительностью, мебель, уже почти полностью опустевшие столы и миловидную работницу в нежно-мятном фартуке. Приветливо улыбнулась девушке и взглянула на Меделин, рассматривающую темнеющий город за окном. Аккуратно очерчивала взглядом ее взъерошенные молочные волосы, поймавшие блик каждого теплого светильника, слегка покрасневшие щеки и нос, губы, растянутые в мягкой, вдохновленной улыбке, а после улыбнулась сама, столкнувшись с ее сияющими глазами. Не отвлекала ее, быстро взяв несколько пирожных, прекрасно зная, какие именно она любила, и небольшой чайник с зеленым чаем. Вернулась так же незаметно, как и исчезла перед Меделин. Заботливо разлила чай в стеклянные чашки и протянула ей одну, в этот раз надеясь, что она дотронется до него, а не оставит остывать в тени спальни. —Ты когда-нибудь была здесь раньше? — тихо, не разрушая окружающей атмосферы, поинтересовалась Меделин и сделала первый мятный глоток. —Никогда. В принципе, редко бываю в этом районе, — так же тихо ответила Ваня, смотря на плавающие пряные листья в переливающемся чайнике, — Нам скоро нужно будет возвращаться и надеяться, что мы никому не понадобились за это время, — слегка расстроенно продолжила седьмая и отломила небольшой кусочек наполеона с малиной, не решаясь больше заказывать тирамису. —Ты права, — огорченно протянула Меделин, переводя взгляд с окна, — Эта пара часов стала для меня чем-то волшебным, — шептала девушка, улыбаясь, — Спасибо тебе. —Нам стоит чаще выбираться из этих зловещих стен, — смеясь, отвечала Ваня, — Чем ты думаешь заняться завтра? —Я стараюсь не думать о том, что будет завтра, послезавтра, через неделю. Дни в последнее время слишком непредсказуемые, — холодно произнесла Меделин, оставляя после своих слов только тишину и скрежет металла по керамике. Чайник быстро опустел, принеся приятное тепло внутри и горчинку, осевшую на языке. Меделин снова рассматривала вид за окном, пока Ваня доедала остатки наполеона. Вокруг была цветущая тишина, приятная каждой, непринужденная и светлая атмосфера, что не испортилась даже от понимания скорейшего возвращения обратно в Академию. Меделин перевела беглый и веселый взгляд на седьмую, вскользь задевая мятный фартук. Улыбнулась Ване, убирая упавшие волосы назад, и насладилась спокойствием внутри и приятной, тягучей сладостью вокруг. Медленно прошлась взглядом по картинам на стене, зеленым листьям и столкнулась с глазами работницы, возникшей около них. Та немного помялась, криво улыбаясь, и оставила коробочку со счетом, после стремительно направилась обратно к прилавку, но и там не задержалась надолго и исчезла за дверью подсобного помещения. Меделин, не придав значения произошедшему, потянулась за чеком, но наткнулась только на сложенный лист серо-желтой бумаги. Взглянула на Ваню и, поймав ее взгляд, развернула непонятный сверток. Быстро осмотрев лист со всех сторон, нахмурилась, не понимая написанного.«Encantado de conocerte, fénix dorado»
—Ты знаешь этот язык? — несмело спросила Меделин, отдавая бумагу в руки седьмой. —Это испанский, — бегло ответила Ваня и затихла, читая, — Я не уверена, но тут написано что-то вроде «Рад встрече, золотой феникс». Говорится словно о тебе, — робко бормотала она и подняла напуганный взгляд на застывшую Меделин. —Мне это не нравится, пошли отсюда быстрее, — шепотом, дрожа, бросила девушка, но застыла, услышав у своей головы щелчок. —Здравствуйте, дамы, — со злобной улыбкой тянул Адам, приставив ствол к голове Меделин, — Столь неожиданная встреча. Конец его слов заглушила одинокая пара выстрелов и грохот падения. Ваня испуганно смотрела за спину Меделин, видя два упавших тела других посетителей. Вцепилась взглядом в расплывающееся пятно крови и решительно схватила металлический нож, резко создавая грубый звон железа. Но вместо желанной волны энергии получила только едкую, самодовольную усмешку брюнета и кричащий ужас зеленых глаз напротив. —Знакомое ощущение? — глумясь, уточнил Адам, следя за тем, как по губам скользнула небрежная капля крови, — Беспомощность, свойственная каждой из вас. —Что тебе нужно? — шипя, спрашивала Ваня, вязко разлепляя тяжелеющие веки. —Ничего, — безразлично ответил он, убирая пистолет от головы завалившейся Меделин, — Ничего, — тихо повторил тот, смотря на белые локоны, разлетевшиеся по бархатной поверхности мебели.***
Сперва в ушах возник звон, тяжелый, грохочущий гул. После боль, жгучая и отравляющая. Отголосками и рваными пятнами та осела в сознании, не позволяя разлепить глаз и шевельнуть пальцем. Ныла, вгрызаясь под шею, выла, пробираясь внутрь, и выжирала все под ребрами, опаляла жаром. Меделин жмурилась, тихо хныкала, когда в глаза ударил серый свет. Она старалась чаще моргать, сбрасывая мешающую пелену. Подступил вязкий кашель, оставшийся только густой полоской крови на подбородке. Девушка слизнула алый металл с губ, наконец сфокусировав взгляд. Вяло посмотрела на светлый потолок, уже знакомые стены, зелень и устремила мутный взгляд вперед, замечая сидящую перед собой Ваню. Внутри все сжалось, а дышать стало сложнее от ее изнывающего вида и бурых пятен, поселившихся на одежде и губах. Резко захотелось потянуться к ней, облегчить боль и забрать каждый рваный порез, но Меделин не могла лишний раз двинуть рукой. Она посмотрела в глаза Вани, отчетливо видя в них такую же панику и терпкий ужас, и несмело взглянула на свой живот, кривясь от вида кровавого пятна, залившего светлую футболку. Сердце забилось быстрее от мрачного понимания: сил не было. Блаженный свет не стремился исцелить даже свою носительницу. А снег, плавно падающий за окном, выбил последний воздух из легких. —Необходимые меры, — сказал Адам, возникая за спиной Меделин, — Ваши способности слишком проблемные, к тому же это нечестно, — продолжал он, собирая волосы девушки в ладонь. —Честно? По-твоему, все, что было до, честно? — злясь, спрашивала Ваня, обеспокоенно смотря на Меделин, застывшую от страха. —Не смеши меня. Все, что касается Комиссии и вашей семейки, всегда нечестно, — скалясь, говорил брюнет, нагнувшись к уху Меделин, — Где справедливость? Передо мной сидят две никчемные слабачки, уничтоженные морально и физически, но наделенные нереальным даром? —Что тебе нужно от нас? — продолжала Ваня, хмурясь. —Я же сказал, что ничего. Именно от вас мне ничего не нужно, сыграете как что-то косвенное или как пешки, убитые после первого хода, — раздраженно объяснял он, чеканя каждое слово. —Ты не отличаешься оригинальностью, — дрогнув, тихо возникла Меделин, смотря в снежную даль за окном, — Твой брат показался мне интереснее и гуманнее. —Он просто хороший шут, создающий неповторимые шоу, иллюзию, — ответил ей Адам, отходя от девушки, — Оригинальность убивал протокол, но сейчас его нет, как и поставленной кем-то цели, — начал восторженно говорить он, продвигаясь к пустеющей кассе, — Полная свобода действий. Корректор молча сел на край прилавка, больше не смотря ни на кого из них. Без интереса устремил взгляд к окну, следил за усиливающейся бурей и громко усмехнулся, качнув головой. Намеренно тянул время, не говорил, убивая их в массе тягучих догадок, пока внутри сам сгорал от предвкушения. С восторгом изредка бросал взгляд на кровоточащую Меделин, упиваясь ранениями бессмертной и ее нелепым званием феникса. Медленно и пристально смотрел в ее глаза, любуясь слезами, скопившимся в уголках потухшей зелени. —Сложно поверить, что его одержимость именно тобой стала причиной его смерти, — несвязно бормотал себе под нос Адам. —Джереми? — несмело, вздрагивая, уточнила Меделин, бегло посмотрев на Ваню. —Так еще под чью руку он попал, — игнорируя ее слова, продолжил он и отлип от кассы, — К тому же тот ушел безнаказанным, — картинно возмущаясь, говорил Адам, подходя к ним ближе, и навис над их столом, — Вот это действительно нечестно. Знаете, у меня есть к вам предложение. —Какое? — недоверчиво спросила Меделин, смотря впритык на корректора. —Сначала краткая предыстория. Одним вечером мне пришел немногословный, но кричащий плевок — посылка с шелковой лентой. Всего лишь окровавленная рубашка и револьвер. Такое скудное содержание, но… он навлек меня на одну великолепную идею, — одержимо говорил Адам, вынимая из кармана пиджака упомянутое оружие, — Что может быть прекраснее русской рулетки? — смеясь, спрашивал он, ловя несоразмерный ужас на лицах девушек, — Барабан на шесть патронов, но сейчас здесь только один. Только подумайте, как я добр и даю вам шанс выйти победителями, если, конечно, эта пуля достанется тебе, Меделин, — закончил он и аккуратно положил оружие на центр стола, — Прошу. Думаю, мне не нужно объяснять правила. Адам улыбался в предвкушении, заливался благоговением, смотря на дрожь обеих. Молча обводил их взглядом, захватывая каждую каплю пота, раскрытый от страха зрачок и испуганно поджатые губы. Ловил их немые переглядки, нерешительное дыхание и чувствовал витающее вокруг отчаяние, утопающее за стеной снега. С нескрываемым довольством слушал хрипящую тишину вокруг, слабый вой ветра и тихие всхлипы, следил за их взглядами, прожигающими холодный металл. И почти вскрикнул от восторга, когда оружия стремительно коснулась бледная ладонь, моментально перенаправляя револьвер к голове, укрытой белоснежными волосами. Удивлялся неожиданной решительности Меделин и снисходительно усмехнулся, услышав глухой щелчок. —Первый холостой, — усмехаясь, подметил Адам, — Советую тебе не испытывать мое терпение и не пытаться за один раз пустить всю обойму в свою черепушку, — угрожал он и столкнулся с гневом глаз Меделин, вернувшей револьвер. Слепая решительность закончилась сразу же после первого пустого выстрела. Растаяла под влажными от слез ресницами и дрожью в тонких руках, схватившихся за ручку револьвера. Ваня с необузданной паникой смотрела на оружие, сглатывая, косилась на Меделин перед собой и поднесла холодный металл к виску. На громком выдохе прикрыла глаза, начав мысленно отсчитывать бесконечные секунды, слушая громкие слезы Меделин, и нажала на спусковой крючок, когда внутри все замерло. Вновь глухой щелчок и ненужный, едкий комментарий Адама как арбитра, следящего за счетом игры. Нелепой, безжалостной игры, в которой, наверное, впервые у игроков есть шанс на победу. Третий, четвертый прошли так же тихо и этим только сильнее выводили из себя. Страх перед неизвестностью, ноющее, кровоточащее тело и тяжелая рука, плотно держащая револьвер, окончательно затуманенное сознание и вместо тишины разрывающее всю нутро всхлипы — все это сводило с ума. Меделин вцепилась взглядом в Ваню, дотронувшись вспотевшим пальцем до спускового крючка. Смотрела в самую глубь ее глаз, не зная, чего ждать дальше. Дрожала, тянула время, не решаясь выстрелить. Молча глотала слезы, пыталась улыбнуться, нелепо предпринимая попытку внушить Ване немного уверенности и не уничтожить ее надежду. Но эту надежду, безысходную и глупую веру разрушил тусклый щелчок. Казалось, что в тот момент мир остановился и вовсе перестал существовать. Все вокруг замолчало, утих даже снег, но не слезы, покатившиеся из глаз Меделин с новой силой. Она впилась пальцами в металл, отрицательно качая головой, и лихорадочно шептала «нет-нет-нет», почти задыхаясь. Не сводила отчаянных глаз с лица Вани под восхищенные аплодисменты Адама, взвыла, увидев ее мягкую улыбку и пустоту смирившихся глаз. Пыталась дальше отодвинуться от стола, когда рука седьмой потянулась ей навстречу. —Нет, — с дрожью противилась Меделин, смотря с мольбой на Ваню, — Нет. —У нас нет выбора, — тихо говорила седьмая, успокаивая, — Он все равно убьет меня, — сказала она и выхватила револьвер из рук Меделин. Ваня хладнокровно поднесла оружие к виску, не сводя глаз с Меделин. Вновь очерчивала взглядом ее лицо, полюбившиеся черты и слегка сожалела, что не решилась стоять до конца. Улыбнулась, подбадривая ее. —Не плачь, все не так страшно, — шептала ей седьмая. Меделин старалась ее послушаться, унять вой внутри и стереть нескончаемые слезы с лица. Но леденящее отчаяние завладело каждой клеточкой тела, забираясь в легкие, оставалось холодом в онемевших руках. Она внимательно смотрела в ее глаза, сгорая внутри, чувствуя, как под ребрами все кричало, выло от щемящей беспомощности, но не двигалась, просто следя за тем, как ее палец коснулся финальной точки.—Я люблю тебя.
Дрожащие слова Вани прервались грохотом выстрела, забравшего из нее последний вдох. Меделин безмолвно смотрела за тем, как она вздрогнула, пока ее глаза остекленели, а тело небрежно завалилось назад, роняя со звоном револьвер на холодный пол. Беспомощно вцепилась взглядом в бездыханное тело седьмой, бездумно качая головой, чувствуя, как от выстрела угасали все ее эмоции. —Главное несовершенство человека — его смертность, — блаженно говорил Адам, вновь встав за спиной Меделин, — Хуже этого только то, что никто не может знать точно, когда наступит финал. Впрочем, тебе об этом говорить бесполезно, — с некой обидой бросил корректор, прислоняя к ее голове дуло пистолета, — Передавай привет Пятому, феникс, — безэмоционально закончил он и окрасил блеск волос в алый.