***
Пятый не хотел признавать, что избегал Меделин днем после. Внушил себе, что это она пряталась на берегу озера, среди мягкого цветения, под теплым светом солнца, а вовсе не он скрывался с дневником отца вблизи окна, открывавшего вид на темную гладь воды. Он не мог сосредоточиться ни на одной странице кривого, отталкивающего текста. Провалился под письменные буквы, не улавливая смысла написанного, как и причины, по которой записи отца вновь оказались в его руках. Пятый знал их наизусть и ничего в них не искал. Только пытался занять себя, делать что-то, кроме бесцельного, непродуктивного и разрушающего ворошения себя, не приносящего и толики эмоций. Его начало пугать его же безразличие, о котором он, правда, забывал, смотря на мелькающий силуэт в белом платье. Пятый не искал ее вечером, только вскользь увидел в гостиной около стеллажа. Она так же, как и он, пыталась занять себя чем-то, при этом аналогично избегая его. Перебирала книги, редко находя англоязычные, рассматривала пыльные альбомы, видя в них только старые постройки, улицы, разглядывала крохотные хрустальные статуэтки, забытые в течение времени и вязла в криках своих мыслей, стирая кожу колен о жесткий ворс ковра. Они заговорили только вечером следующего дня, когда Пятый увидел ее непринужденно пьющую чай. Тогда Меделин задумчиво посмотрела на него, и они вместе без слов решили больше не бежать от присутствия друг друга, хотя бы эти несколько минут. Он сделал себе кофе, о наличии которого Меделин позаботилась раньше, и сел перед ней, разбрасывая несколько листов с расчетами — неясными ей дьявольскими записями. С напускной серьезностью выводил знаки, не скрывая четких движений от взгляда, опущенного из-под кристальных ресниц. — Что ты делаешь? — лениво спросила Меделин, закидывая голову вбок. — Исход каждого события можно вписать в уравнение, — уклоняясь от ответа, размыто сказал Пятый, вырывая из нее недоумевающий смешок. Меделин недовольно покосилась на него и закатила глаза, допивая чай. Быстро посмотрела в его сторону и безразлично опустила взгляд на обложку книги, текст которой бежал слишком упорно, не давая проникнуть в содержание и ненадолго скрыться от грызущей памяти. Она неуверенно коснулась корешка пальцами и утомленно прикрыла глаза, думая. Перебирала пару навязчивых, колющих идей и, отбросив их, встала. Столкнулась с его острыми глазами, закусывая щеки. Долго, вязко тонула в его темном взгляде, находя силы только для очередного побега, которому Пятый не стал препятствовать. Так было лучше для всех и проще для него так, как Пятый не привык, отвык или забыл о ее попытках. Пятый не любил, презирал людей. Не терпел их слов, вырывающих суть. Ненавидел тех, кто с нарочитой циничностью и уверенностью рылся внутри, выворачивал и обнажал без стеснения, исследовал каждый отголосок внутри и тихий шепот, превращавшийся в скрежет и гул в потоке смеха и голосов. Пятый не был из тех, кто позволил бы людям рыться в себе, выуживать заумные выводы из его поступков. Он не давал права оценивать его действия, мысли, в которых сам тонул и которые сам же не понимал. Не разрешал людям узнавать его и, видя слабое рвение, отсекал ненужные ему попытки холодом и агрессией. Пятому не нужна была исповедь, замаливание грехов и надежда на рай, он знал, что будет после вариться около Гитлера или Черчилля. Он искренне верил в то, что не нуждался в прощении, понимании, не находя оправдания, искупления в своих же глазах. И не желал найти прощения в чужих. Пятый жил по принципу, что его боль — только его боль, и ничья больше. Знал, что она никого не интересовала и была никому не нужна. Не желал с ней делиться, пару раз обжегшись. Не доверял, привык не доверять. Очерствел, наполнился цинизмом и высокомерием, пройдя через незабвенный ад. Научился жить, забыв, вычеркнув все человеческое, упустив все, что потерял, исчезнув подростком. И не позволял себе мысли о жизни, а не существовании в бесцельной оболочке бездушного киллера, отказываясь верить в дозволенность чувствовать все, что свойственно людям, обычным людям. Пятый, казалось, забыл о существовании дикого гнева, но очередной вечер оборвал всю череду его безразличия, тишины, выпустил ярую, необузданную злость, затуманивающую весь разум, оставившую только выброс бьющего в крови адреналина. Он слышал каждое ее слово, режущее, болезненно оголяющее. Его заставляла закипать интонация, с которой говорила Меделин — слишком спокойная, заботливая и приторно, омерзительно сладкая. Он не успел понять, когда вечер сменил свое направление на ее новую попытку достучаться до него, разбирая при этом на куски и оправдывая, оправдывая, оправдывая. Ему не нравилось то, с какой уверенностью она говорила об этом, казалось, от скуки, достигнув предела своего молчания. Раздражала четкость и нехарактерная для нее холодность выражений. Пятый чувствовал себя тошнотворно открытым, примитивным, предсказуемым и уязвимым, до ужаса уязвимым под ее словно всезнающими глазами, обрамленными мертвым светом ресниц. Он боролся с ярым желанием заткнуть ее, впечатав в стену, победоносно размазать горячую кровь по виску или задушить, исчезнуть на несколько дней, недель, забыв о ней и бросив. Больше раздражало лишь то, что этот диалог был не первым. И она все еще не боялась, говорила смело, умело, расписывая каждое его движение, жест. Удивительно просто находила в нем что-то, когда не могла отыскать подобного в себе, проводя за этим часы, сутки в тишине, в шорохе непрочитанных книг и хрипе своего дыхания. Выглядела так, словно исчезала из реальности на эти хрупкие мгновения, пока говорила о нем, совершенно бескорыстно, увлеченно и одержимо. — Знаешь, в чем твоя проблема? — шипя сквозь плотно стиснутые зубы, процедил Пятый, смотря с ненавистью в блеклый блеск ее зеленых глаз, решая наконец, прервать ее болезненный монолог. — Ты на фоне своего одиночества окончательно потеряла грань, — злобно выплюнул он. Совсем не видел и не понимал реакции Меделин, как и ее цели, мотива. Со слепой враждебностью воспринимал каждое ее слово, на самом деле, не несущее в себе зла и какого-либо замысла. — Пытаешься привязаться этими разговорами? Расположить к себе, боясь опять стать никому ненужной? — сильнее разгорался Пятый, скидывая прочь все, что лежало на столике около дивана. — Ты просто шлюха на внимание и одобрение. Мелкая, зависимая девчонка, выросшая без любви и поддержки, скопившая багаж проблем, с которыми не может справиться, но отчаянно старается помочь другим, пытаясь отвлечься. И как, выходит? — Хватит! — беспомощно вскрикнула Меделин, стоя около горящего камина. — Прекрати, — жалобно просила она, смотря с пылающей мольбой на него, уже ослепленного гневом. — Неприятно слышать правду, которую сама же рубишь? — нелепо усмехнулся Пятый, улыбаясь со злобой. — Ты действительно никчемная, неважная, безразличная всем лицемерка. Ты же не могла не запомнить то, как всем было плевать на тебя тогда? Привыкни к этому. Тебе никогда не стать нужной, — угрожающе говорил он, медленно надвигаясь на нее. — Ты будешь жалеть о сказанном, — тихо бросила Меделин в его лицо, не сдерживая первых слез, надеясь на правдивость своих слов. — Не буду, — победно улыбаясь, сказал Пятый, оглядывая ее сверху, стоя на расстоянии одного шага, — и хватит лезть ко мне. Ты никогда не обрастешь значимостью в моих глазах. Ты — просто переходный этап, который я обязательно забуду, никогда не вспомню и не узнаю, случайно встретив на улице. Поток режущих слов прервал шлепок звонкой пощечины, который не ожидал никто из них. Пятый скалился, смотря на напуганную Меделин. Почти не чувствовал горящей щеки, глотая ощущение сладкой победы от вида скользящих слез и млел от мнимого облегчения. Наслаждался иллюзией, которую внушил сам себе. Дышал легче, веря в свои слова, веря в то, что успел оградиться до того, как она стала необратимо близко. Беззвучно ликовал, считая себя выигравшим, вновь защищенным, верным самому себе, упивался стянутой с нее, как скальп, правде, еще не веря в то, что он станет жалеть обо всем сказанном. Стоял спокойно, когда Меделин пробежала мимо, демонстративно задевая плечом. Бросил короткий взгляд на ее удаляющийся силуэт, не беспокоясь о мраке за окном и девушке, обнесенной белым льном платья. Безразлично посмотрел в сторону горящего камина, расслабляя плечи.***
Меделин устало свалилась на деревянную лавочку в незнакомом парке, в совершенно чужом городе. Старалась почти беззвучно шмыгать носом, вытирая с лица слезы. Закинула голову назад, закрывая глаза, прячась от окружающей, колющей холодом темноты и редких прохожих. Бесцельно возила ногами по земле, пачкая носы белых кроссовок, впивалась дрожащими пальцами в бедра, оставляя бледные следы от ногтей. Медленно, лениво переваривала все услышанное, не находя больше сил на злость, слезы, обиду, на малейшее сопротивление и поиск оправданий для себя и его. Не спеша тонула в вязком коктейле из рвущих, крикливых эмоций, оставшихся скрежетом и тяжестью в груди, не желая, соглашалась с его словами, как привыкла делать всегда. Неосознанно доверяла каждой фразе, словно забыв о критическом мышлении в тот момент. Неприятно вздрагивала от холодного ветра, скользнувшего по худым плечам, и ежилась. Устало открыла глаза, наконец осматривая небольшой парк, нашла взглядом очертания мощных крон вдалеке и слабый свет фонарей около каждой лавочки. Неуверенно подняла руку, ловя теплое свечение, осматривала ярко выраженные сухожилия и пеструю синеву вен ниже. Громко вдохнула, бессильно падая локтями на колени, пряча лицо в ладонях и волосах, и нервно постукивала одной ногой. Слушала стрекот цикад и делала все возможное, чтобы не вернуться в тот момент, сдавшись и потеряв последние хрупкие частицы опустевшего достоинства. Вновь осмотрелась вокруг, задевая взглядом тонкую полоску ярких красок — след истлевшего заката. Равнодушно набрела на переулок, освещенный все теми же теплыми фонарями. Прошла мимо скромных одноэтажных жилых домов, вскользь замечая семейные пары в свете окон, засмотревшись, столкнулась с приветливой женщиной, гуляющей с собакой. Неловко улыбнулась, извиняясь, и быстро пошла дальше, всматриваясь в тишину будней этого мирного городка. Слегка забылась, бесцельно огибая всевозможные повороты очаровательной улицы, пока по лицу скользнула грустная улыбка. Осматривала алые кирпичные стены, мягкую зелень клумб, цветников и остановилась около окон, окутанных тонкими темными рамами. Заглянула за толстое стекло и увидела небольшой, наверное, бар. Точно определить тип заведения ей помешали книжные полки, контрастирующие на фоне стеллажей с алкоголем, и гитарист, расположившийся во вполне оживленном углу около лиан, скрывших пыльные полотна. Меделин бросила взгляд за спину, на чернеющее небо и, за неимением других вариантов, неуверенно прошла внутрь, не забывая о своих пустых карманах. В воздухе витал аромат сладких пряностей, пыли, видимо, все от тех же картин и книжных полок, открывшихся глазу. Корешки произведений забыто расположились под потолком, рядом с окнами и вблизи бара, за которым, опираясь о стойку, стоял бармен, покачивавшийся в такт мелодии струн гитары. Приглушенный, но словно характерный для этого города теплый свет слабо огибал несколько свободных, больше занятых столиков, выполненных из темного дерева, сочетавшегося со светлой стеной, расписанной незамысловатыми фразами, оставленными посетителями ранее. Меделин неловко проскользнула к барной стойке, в секунду привлекая внимание работника, и неуверенно залезла на высокий барный стул с бархатной обивкой. Посмотрела в сторону парня-гитариста, задела взглядом группу уже слегка выпивших друзей и расслабленно улыбнулась, заряжаясь окружающей атмосферой, после столкнулась с терпеливо ожидающим барменом и неловко поджала губы. — Добрый вечер, — любезно начал парень, заглядывая в глаза девушки, — денек не очень? — неловко предположил он и вскинул голову вбок, внимательно разглядывая ее лицо. — Скажу сразу, я на мели, так что с меня не получишь большой выручки и на чаевые можешь не рассчитывать, но я буду невероятно благодарна даже стакану воды, — смущаясь, сказала Меделин, смотря на него, не скрывая светлой надежды. — Обменяю коктейль на твою историю, — предложил бармен, прогибаясь корпусом ей навстречу, позволяя Меделин быстро считать аккуратные черты его лица. — Идет? — Хорошо. Любитель слушать истории заплаканных девчонок? — улыбнувшись, спросила девушка. — Люблю слушать истории неместных. Я никогда тебя здесь не видел, а такую бы точно запомнил, — невзначай указывал на альбинизм парень и сощурился. — У вас же должны быть голубые глаза? Никак не зеленые. — А, я ношу линзы, — слегка смутившись, быстро ответила Меделин и неловко увела взгляд с его лица. — Делаешь свою уникальную внешность еще более исключительной? — по-доброму усмехнувшись, предположил бармен. — Ну, так что будет моя очаровательная гостья? — На твое усмотрение, — тараторя, сказала девушка, слегка смущаясь. — Сладкий? — Да, — робко ответила Меделин, уже наблюдая за спиной бармена. Вновь обратила внимание на оживленный угол, когда сменилась композиция, к которой добавился мягкий девичий голос. Бегло осмотрела поющую девушку, удивляясь чистоте ее сопрано, и расцвела окончательно от окружающей беззаботной обстановки. Спокойно улыбнулась, прикрыв глаза, и стала несмело покачиваться в такт музыке, пока ее не прервал звук бьющегося о стекло льда. — Теперь твоя история, — улыбчиво произнес парень, ставя перед Меделин алкоголь. — Только вот же, я не спросил твои документы, — ехидно ухмыльнувшись, вспомнил он, пытливо смотря на девушку. — Я честно их оставила дома, — глупо оправдывалась Меделин, осознавая, как нелепо она выглядела в его глазах. — Сколько я подобных историй уже слышал. Ладно, если что оплатишь мне хорошего адвоката, — ответил бармен и протолкнул в лед бумажную трубочку. — Я готов слушать. Каким образом оказалась здесь, неужели из-за закатов на озере? — Семейные обстоятельства, в суть которых меня не решили посвящать, — ловко солгала Меделин, медленно потягивая коктейль, — но на озере была, оно и правда очень красиво, как и закаты. — Тебя так растрогало уходящее солнце? — уточнил парень и плеснул в свой бокал виски. — Работа бармена включает в себя раздачу ценных советов, так что дерзай и воспользуйся моим плечом, — сказал он, бросая несколько кусочков льда к алкоголю, и наглядно похлопал по себе. — Ну, тут все сложно, — неуверенно протянула Меделин и громко выдохнула, устремив взгляд в стену напротив, –я поругалась с одним человеком. — Парнем? — нахально спросил бармен, делая небольшой глоток виски. — Нет, я сомневаюсь, что нас даже можно было бы назвать друзьями, может, знакомыми или вообще жертвами случайных обстоятельств, — слегка равнодушно ответила Меделин и пожала плечами. — Но все равно очень обидно. Видимо, я позволила себе слишком многое, совсем забыв о его характере, прошлом, а он же, как привык, не сдерживался в выражениях, — мрачно говорила она, размешивая трубочкой лед в стакане, — теперь не знаю, что делать и как вести себя с ним. Понимаю, что здесь есть и моя вина, но все же, я никогда не смогу забыть сказанное им, — тихо закончила Меделин, нервно поджав губы. — Если его слова тебя так задели, то сомневаюсь, что вы просто знакомые. Этот человек хорошо тебя знает, — задумчиво начал бармен. — Но это не значит, что он дорожит мной, — резко перебила парня Меделин и грустно улыбнулась, заглядывая в его глаза. — Тебе так нужно, чтобы он тобой дорожил? — скептично спросил бармен, попутно кивнув одному ушедшему посетителю. — Не знаю, — жалобно бросила Меделин и обернулась в сторону гитариста, избегая взгляд собеседника. — Я просто слишком быстро привязываюсь к людям, — неловко призналась она и почти залпом допила весь коктейль. Меделин бесшумно наблюдала за выступлением, иногда бросая взгляд на настенные часы, мысленно отсчитывая время до рассвета, и мрачнела от понимания нескорого восхода солнца. Вновь рассматривала помещение, уже оглядывая антикварные украшения на стенах, заполонившие яркий кирпич плющи и картины. Периодически устало потирала глаза и поправляла слегка намокшие от пота волосы. — Подскажи, где здесь уборная, — быстро протараторила Меделин, бросив взгляд на бармена.***
Пятый решил не останавливать Меделин, позволяя ей остыть, прийти в себя. Сидел в зале, читая книгу, специально в том месте, откуда легко просматривался холл. Без особого интереса пролистывал произведение, вспоминая несколько выученных монологов из него. Вновь ощущал волнение от неправильного произношения латыни и словно видел холодное осуждение в глазах Реджинальда. Но его заставил прерваться неуверенный скрип половиц и силуэт объявившейся блондинки, но не той, кого Пятый ожидал увидеть тем вечером. — Лилиан? — не веря, шепотом бросил Пятый себе под нос и кинул книгу, перемещаясь в коридор. Грозно осмотрел взбудораженную женщину, заметил кейс в ее руках и нахмурился, плотнее стиснув челюсть. Бросил короткий взгляд за ее спину и щель незакрытой двери. — Какого черта ты здесь делаешь? — сердито спросил он, скрещивая руки на груди. — Так еще и с портфелем. — Не ты ли сделал все, чтобы тебя нашли? — широко ухмыльнулась Лилиан и опустила кейс на пол. — Парочка перемещений недалеко от границы с Канадой, одно из них более чистое: несомненно, твое. Я хорошо знаю следы именно твоей энергии, — скучающе объяснила она, поправляя высокий хвост. — Я не буду разуваться, — сказала блондинка, бесцеремонно проходя дальше по дому. Пятый раздраженно смотрел вслед высокой женщине в темном пальто, разглядывал грязный след от ее сапог. Громко выдохнул, скрипя зубами, и покорно пошел вслед за ней. Пытался терпеливо следить за тем, как Лилиан с интересом, не спеша, оглядывала картины и книжные полки, иногда грациозно задевая пыльные стеллажи и плотные занавески, и игнорировала его и его взгляд, продолжая по-хозяйски огибать гостиную. — Где ты была? — холодно спросил Пятый, указывая на ее одежду. — Ты знал, что братья не переносят летний зной? — серьезно сказала Лилиан, оборачиваясь на него. — Вы нашли их? — резко вспыхнул Пятый, внимательно смотря на блондинку. — Нет, не смогли, — разочарованно ответила она и пожала плечами. — Они слишком часто меняют местоположение и десятилетия. Выбор их абсолютно хаотичный, бессмысленный, неоднородный. Знаем лишь только то, что их фаворит поздняя осень и Северная Америка, но сам понимаешь, — мрачно закончила Лилиан, безнадежно взмахнув руками, — это как искать иголку в стоге сена. — Сено нужно сжечь, — сухо бросил Пятый, облокачиваясь на стену. — Я так и не понял, зачем ты здесь? — требовательно спросил он, вскинув брови. — Я принесла тебе оригинал записей, оборванных, возможно, недостоверных. Вычисления, некоторые куски координат, — взволновано начала блондинка, распахивая двубортное пальто. — Я сделала несколько копий, но качество у них намного хуже, поэтому тебе я даю оригинал, — спокойно объяснила Лилиан и прошла к Пятому, протягивая пару листов. — От того, что эти огрызки попадут в мои руки, чудо не произойдет, — недовольно возник он, но все же забрал предложенное. — Ты уже доказал, что тебе достаточно огрызка и несчастного куска стекла, чтобы сменить ход истории, — по-доброму улыбнувшись, сказала Лилиан, и разметила руки на талии, — но будь аккуратен: это стоило мне жизни всего отряда. — Что происходит в целом? Мне было немного не до этого, — блекло спросил Пятый, бегло осматривая хаотичные записи, редко подписанные фразы другим почерком. — В целом, — растерянно начала блондинка, — мы потеряли два склада с оружием, несколько отрядов и пару ученых-аналитиков. Курс в Комиссии начал меняться. И еще слух о смерти Амбрелловцев дошел до каждого, — тихо проговорила она, виновато уводя взгляд с пустого лица Пятого. — Ваня и… это ужасно. — На этом все? — холодно возник Пятый, отрываясь от бумаг. — У меня нет настроения продолжать этот разговор. — Да, да, я понимаю, — ответила Лилиан, слегка поникнув. — Надеюсь, что у тебя не пропала мотивация, — шепотом сказала она, обратив внимание на загоревшийся экран телефона. — Рассчитали более точные координаты одного перемещения в этом городе несколькими часами ранее, — взволнованно сказала блондинка, посмотрев в приоткрывшиеся глаза Пятого. — Видимо, не одна я научилась различать частицы твоего перемещения так быстро.***
Меделин устало оперлась о холодную каменную раковину, громко выдыхая. Болезненно жмурилась, часто моргала, пытаясь сфокусироваться, и вопила внутри от стыда и разочарования: не верила, что могла настолько быстро опьянеть. Но размытые очертания стен словно насмехались над ней, пестря перед глазами. Она неуверенно повела руками по раковине, невольно вздрагивая, и заглянула в зеркало. Боролась с неясным желанием завыть от стыда, видя красноту своих щек. Неловко дотронулась до горячей кожи лица и расслабленно прикрыла глаза. Попыталась остыть, плеснув холодную воду в лицо, и застыла от навалившегося ужаса, заглянув в свои глаза. Медленно тонула в темноте раскрытых зрачков, пока тело начал сковывать колющий страх. Быстро подошла ближе к светильнику, не сводя напуганного взгляда с отражения, и попятилась назад, отрицательно качая головой. Зрачки не сужались, не реагировали на свет. В панике осмотрела помещение, пытаясь зацепиться хотя бы за что-нибудь, но комната теряла любые очертания, казалось, плыла, пропадала в тенях. Предприняла попытку найти что-то острое, но потерпев неудачу, со всей силы ударила кулаком в стену, тихо завопив. Быстро, с кричащей надеждой перевела взгляд на зеркало, но увидела в глазах только мутную зелень. Беспомощно взывала, быстро заткнув рот руками. Дышала часто, чувствуя бешено бьющееся сердце. Давилась тревогой, варилась в затопившей панике, наотрез отказываясь верить в происходящее, пока вой внутри не заменил грохот выстрела. Безумно посмеялась, пока по ладоням потекли горячие слезы. Несмело, но не сопротивляясь вернулась в зал. Мертво смотрела на окрашенную кровью гитару, шею, обвитую режущими струнами, небрежно разбросанные, уже обездвиженные тела, перевернутую мебель. Разглядывала пустоту и страх в лицах несчастных посетителей и безвольно возвращалась в ночь незабвенного апреля. Бессильно захлебывалась в собственном кошмаре, видя только бесконечную, вязкую кровь, осевшую железом в легких, тени, ночь и несравнимый ужас. Слышала знакомые адские крики, истошные вопли и нескончаемые рыдания, разрушающие все внутри, в тишине омертвленного бара. Дрожала, закрывая рот руками, горела от слез и мелькающих бликов и несмело взглянула вперед. Смотрела, как бывший бармен грациозно вытирал с рук кровь и умиротворенно улыбался, снисходительно огибая взглядом застывшую на грани истерики Меделин. Вскинул голову, отбрасывая темные пряди со лба, и отбросил полотенце на пол. Самодовольно смотрел на свою работу, заставляя ее дрожать от каждого его вдоха, небрежного и кроткого движения и поражаться бездушию, чудовищной и кровопролитной силе корректора. Меделин слабо попятилась назад, упираясь в стол, измазала кроссовки в крови, но не сводила вопящего ужасом взгляда с его лица, озаренного темной радостью и безудержным восторгом. Затаила дыхание, не скрывала своего грызущего страха от его каждого медленного, размеренного и изящного шага. Казалось, потеряла возможность говорить, когда корректор встал напротив нее, вынудил вздрогнуть и сомкнуть плотнее ноги, когда его колено коснулось бледной кожи. Беззвучно следила за действиями шатена, карими глазами, просматривающими каждый участок ее дрожащего тела, напуганного лица, спутанных волос, взглядом пробирающимися глубже и жестко хватающими за надрывающееся сердце. Ей хотелось закричать, забиться куда угодно, когда мужская рука обманчиво ласково скользнула по ее щеке, потянулась к волосам, что он приторно заботливо заправил, не прекращая улыбаться, оголяя ряд ровных зубов. — Ты смертоносно красива, — зачарованно тихо говорил он, ведя большим пальцем по ее скуле. — Никогда прежде не встречал настолько ослепляющей красоты, — завороженно прошептал корректор около лица Меделин, касаясь пальцем приоткрытых губ. — Боишься? — спросил очевидное шатен, заглядывая в ее горящие страхом глаза. — Правильно, — тихо бросил он, прежде чем накрыть губы Меделин своими. Заставил ее прогнуться, требовательно сминал губы девушки, перехватывая руки и впечатывая их в поверхность стола. Отсек каждую бессильную попытку оттолкнуть себя, подавлял каждое немое сопротивление и возмущение, без согласия и ответа углубил поцелуй, скользя языком по небу. Меделин сгорала от отвращения и мерзких ощущений, не сравнимых с действиями Вани, как и от всех брошенных в ее сторону слов, звучащих лживо, неискренне. Медленно задыхалась от льющихся слез и охватившего разочарования в самой себе, заставившего ее сопротивляться и укусить корректора за язык, безбожно разозлив. Она успела увидеть только занесенную руку и почувствовать ужасающей силы удар. Голова повернулась в направлении хлесткой пощечины, пустившей волосы в полет по инерции, а грубые пальцы жесткой хваткой впились в ее подбородок и резко обернули лицо Меделин к его глазам. — Не смей противиться мне, — со злобой прошипел корректор, следя за тонкой полоской крови, побежавшей по ее губам. Он сразу смягчился, смотря на алый след, окрашивающий припухшие губы. Блаженно улыбнулся, собирая пальцем кровь, ведя от носа к подбородку. Зачарованно смотрел на красноту своих рук, заставляя Меделин кричать внутри от терпкого ужаса, и слизнул горячую кровь, четко смотря в глубь вопящих глаз девушки. — Великолепная, — безумно прошептал корректор, заводя руку в белизну волос. — Черт возьми, а мне никто и не поверил в то, что Пятый именно здесь. — радостно сказал он, наматывая локоны на кулак, больно оттягивая пряди у корней. — Слепые. Он потянул Меделин за волосы, скидывая ее на пол. С восторгом смотрел сверху на девушку, ее колени, столкнувшиеся с кровавым полом. Зачарованно наблюдал, как подол короткого льняного платья окрашивался в безжизненный алый. Цвел от триумфа и благоговения, заглядывая в ее влажные, пустеющие глаза. Заставил Меделин встать, не выпуская волос, и пихнул ее к бару, почти бросая девушку за стойку на холодный пол. Только после отпустил мраморный водопад, беря в руки стакан с виски. — Ностальгия? — насмехаясь, предположил он, довольно смотря на дрожащую девушку, и залпом выпил алкоголь, сразу потянувшись за бутылкой. — Что ты хочешь? — дрогнувшим голос спросила Меделин, смотря на него исподлобья. — О, значит часть с вопросами «кто ты?» мы пропускаем? — наигранно разочарованно сказал корректор, плеснув виски и бросив пару кусочков льда. — Сомневаюсь, что в тебе есть хоть что-то оригинальное, стоящее, — яростно прошипела девушка, с лютой ненавистью смотря на шатена, заведенная еще ситуацией с Пятым. — Вы все настолько одинаковые: в вас нет абсолютно ничего исключительного, нового, словно всех делают по одному шаблону. Безликие и серые, что даже жалко, — грозно бросила девушка. С блеклой победой смотрела в его глаза, ослепленная, не замечала холодного гнева в лице корректора. Резко и напугано вскрикнула, когда около нее разбился граненый стакан, а черты, быстро ставшие ненавистными, оказались слишком близко, как и рука, сомкнувшаяся на ее шее. — Твой рот говорит слишком много непозволительных вещей, ты так не считаешь? — угрожающе прохрипел корректор, пока его лицо не исказила мрачная усмешка. Вновь властно захватил ее волосы, безжалостно обматывая их вокруг кулака, и потянул Меделин вверх, ставя на колени. Надменно и с насмешкой смотрел в ее искрящиеся глаза. — Мне придется заткнуть тебя, — довольно тянул он, ощущая сладкое величие, видя страх осознания, осевший в ее глазах. — Пожалуйста, не надо, — шепотом молила Меделин, пытаясь отодвинуться от него. — Ты сама вынудила меня, — небрежно сказал корректор, скидывая всю вину на дрожащую девушку. — Ты должна нести ответственность за свои слова и действия. Ширинка брюк разошлась с оглушающем треском металла. Меделин зажмурилась в отвращении, но не находила сил для сопротивления в обмякающем опьяненном теле. Он сделал все сам, не доверяя ей. Скользнул головкой члена по ее губам, проталкивая в рот и оставляя вкус ее крови и слез на языке. Сильнее обхватил волосы, грубее натягивая и наматывая на руку. Наслаждался беспомощным положением, подчинением, дрожью влажных ресниц и горячими отчаянными слезами, огибающими ее лицо. Протолкнул член глубже до самой глотки, выбивая из девушки весь воздух. Действовал грубее, не жалея, без зарождающегося сожаления. Обрамлял жаром губы и горло, жестко насаживая бессильную Меделин, успевшую проклясть весь этот день и возненавидеть себя за сказанные Пятому слова, как и за каждую фразу, слетевшую с его губ, за свою слабость, о которой он говорил, которую она чувствовала сейчас. Презирала всю себя, задыхаясь от слез, мечтая о скорейшем конце, который не заставил себя долго ждать, дав знать о себе пульсацией на языке и кричащим рвотным рефлексом, который подавил его голос. — Сглатывай, — перебивая стон, бросил корректор, не оставляя ей выбора, и сильнее натянул мраморные волосы. Она еще не сдалась, но уже не боролась, сглатывая горечь с унижением, окончательно убившую ее честь. Опустошенно осела на пол, ощущая горящие уголки губ и разрывающую грудь истерику, которая отказывалась выходить наружу и лишь тихо, беззвучно выжигала все внутри, оставляя обугленные, невосстановимые края. Только слезы, уже редкие, но все еще кристально чистые и отчаянные, небрежно стекали по опустевшему лицу. Корректор мельком взглянул на нее, ухмыляясь, и вернулся к начатой бутылке алкоголя, уже не подыскивая себе стакан, обходясь парой глубоких глотков из горла. — Я не соврал, сказав, что ты красива, — равнодушно выдал он, покосившись на безэмоциональную Меделин. — Как часто тебе об этом говорят? Никто и никогда. Только Ваня видела это в ней, говорила, не стесняясь, заливала щеки Меделин краской и дарила невероятный, неясный трепет внутри. Ослепляла теплотой, сейчас же переросшей в выжегшую все горечь. Меделин униженно притянула ноги к груди, пряча лицо в коленях, и напугано сжалась, услышав звук его шагов. — Если я разговариваю с тобой, смотри на меня, — грубо требовал корректор, встав напротив нее. — О чем тебе со мной разговаривать? — бессильно шептала Меделин, через страх и отвращение взглянув на него. — Хочу потянуть время, пока одна наглая блондинка не станет беззащитной, — нахально говорил он, почти смеясь с вопроса, скользнувшего в глазах девушки. — Никогда не слышала о Лилиан? Француженка, дочь знатного дворянского рода, сохранившего свое влияние в теневом бизнесе и по сей день. Благородная, самоуверенная и доблестная особа, любящая лезть куда не следует. Недавно отряд под ее руководством малость насолил нам, стянул некоторые записи и уничтожил один из складов с оружием. Все были слишком заняты вами, чтобы заметить действия другой стороны, почему-то забыв, что все держится не только на Пятом и его семейке, — раздраженно говорил шатен, вновь прикладываясь к бутылке. — Я, возможно, разочаровал тебя. Ты, наверное, надеялась, что Пятый окажется твоим принцем, спасет тебя от рук злого и бездушного убийцы, а он всего лишь занят другой блондинкой, — усмехаясь, с иронией сказал он и пожал плечами. — Я не жду его, — тихо воспротивилась Меделин, стараясь не сводить слезящихся глаз с его лица. — Точно, вы же поругались, — довольно протянул корректор и кивнул себе. — Ты настолько себя не уважаешь, раз тебя задели его слова, хотя смотря на твое положение сейчас… хах, господи, и кому же досталась такая сила? — спросил шатен, вскользь смотря в потолок. Не выпуская горло бутылки из рук, он сел перед ней на корточки, вынуждая Меделин сильнее попятиться назад, впиваясь в полки и острые углы. Молча смотрел на нее, редко кивая себе, и улыбнулся, с восторгом заглядывая в мутные зеленые глаза. — Ты же божество, без шуток, — зачарованно сказал корректор, шире улыбнувшись. — Бессмертная, почти неуязвимая, можешь исцелять и управлять разумом людей, ввести их в вечную иллюзию и уничтожить. А тот убийственный сон? Это же нечто. Действительно богиня, которой мешает ее низменная, глупая и совершенно ненужная человечность и человеческая слабость. Впрочем, ты же еще ребенок. А все, когда были детьми, искали любовь и поддержку, даже Пятый. Но мир оказался жесток, неожиданно несправедлив, и дети, готовые любить все живое и быть любимыми, огрубели, их не поняли, и они возненавидели весь мир. Пройдет время, и эта ненужная душевность, сомнительная святость исчезнет и из тебя, если ты, конечно, не сойдешь с ума раньше, в чем я сомневаюсь, — с насмешкой прошептал шатен, заискивающе смотря в ее глаза. — Ты же на грани, да? Скоро взорвешься, потеряешь этот хрупкий контроль и уничтожишь всех, кто будет рядом. И представь, как же нам повезет, если это будет Харгривз или все эти благие революционеры? Громко усмехнулся и полностью осел на пол, опираясь спиной о противоположную от Меделин полку. Потряс в руке бутылку, заставляя виски биться о стеклянные стенки, и отпил залпом. Ненадолго прикрыл глаза, думая о чем-то, пока уголки его губ опустились вниз. — Мы вот тут сидим, огражденные тонкой стойкой, а за ней уже разлагаются тела, пение некоторых ты слушала какой-то час назад. Кто-то из них радовался поступлению с грантом, другие взаимности их чувств, еще какой-то людской чуши, а теперь все ничтожно, — после небольшой паузы тихо посмеялся корректор, оставляя бутылку. — И я даже не знаю, была ли у них какая-та цель в этом пресловутом временем континууме. — Что с тобой случилось? Когда ты перестал быть человеком? — несвязно шептала Меделин, теряя очертания его лица. — Жизнь, — спокойно ответил корректор и пожал плечами. — Самое сложное в этом мире — остаться человеком. Как видишь, я не смог, — слегка равнодушно сказал он снова отпил из горла. — Говоришь так, словно жалеешь, — вяло предположила Меделин, без сил закрывая глаза. — Нет, в этом нет смысла, — холодно бросил шатен и пододвинулся, касаясь рукой ее лица. — Да ты уже вся горишь, — одержимо прошептал он, с улыбкой наблюдая за тем, как Меделин подсознательно сильнее прижалась к его ладони. — У меня всегда холодные руки. Протянул вторую ладонь к ее лицу, скользнул по горячей шее, вырывая из нее тяжелый вдох, и пустил по мягкой коже мурашки. Тронул пальцами плечо, пошел дальше, касаясь под лямкой платья, следя за тем, как часто поднималась ее грудь, и слышал рваное, хриплое дыхание. — Скоро ты не сможешь воспринимать мою речь, после перестанешь слышать, ослепнешь, — почти жалея, говорил корректор, заправляя вспотевшие пряди ей за уши. — Были бы другие обстоятельства, — ласково прошептал он и коснулся губами ее горячего лба. Вновь вернулся в прежнее положение и лег спиной на опору сзади. Вытянул из кармана пиджака, привитого службой Комиссии, пистолет. Недолго покрутил его в руках, лениво рассматривая модель, рукоятку и пьяно усмехнулся. Вынул магазин и резко вставил его обратно, с интересом смотря, как Меделин еле заметно вздрагивала и жмурилась от страха. — Тик, — вынул магазин, — так, — громко вернул на место. — Когда же ты сойдешь с ума? — весело спросил он, отдергивая затвор, и направил дуло пистолета на Меделин. — Очень скоро, — блаженно проговорил корректор, но резко нахмурился, услышав звук отрывшейся двери. Быстро встал на ноги, с холодом осматривая пришедшего, и обреченно усмехнулся. Коротко посмотрел на Меделин, надеясь столкнуться с ней взглядом, но встретил только бессильно завалившуюся голову и вновь посмотрел на вход. — Лилиан быстро наскучила? — спокойно произнес корректор, направляя пистолет на пришедшего. — Нет, она любезно сообщила о постороннем перемещении, — раздраженно ответил Пятый, аналогично направляя в его сторону глок, заботливо принесенный Лилиан. — Где Меделин? — Как видишь, не там, — указал тот на лежащие тела. Пятый холодно осмотрел корректора, спуская курок. Прищурился хмурясь, уже не сводя глаз с его рук и заряженного оружия. Заметил короткий взгляд, брошенный на пол, и переместился по этому направлению. Застал его врасплох со спины и, не теряя времени, выстрелил под правую лопатку. Только после падения обессиленного тела опустил глаза вниз, находя лежащую без сознания Меделин. — Черт, — в смятении бросил Пятый и сел около девушки, сразу ища пульс на ее шее. Казалось, что почти обжегся от жара ее кожи и занервничал. Опустил Меделин обратно на пол и быстро оказался около двери в подсобку. Выбил ту с ноги, вырывая петли, и сразу же закрыл нос рукой, сталкиваясь с ярым трупным запахом реального персонала бара. Сквозь отвращение и незначительную брезгливость прошел внутрь, включая свет. Быстро нашел кейс на стеллаже и пустил две пули в устройство, разнося искры по помещению. Мельком задел взглядом комнату, заостряя внимание на мониторы охраны. Вернулся в зал и трепетно взял Меделин на руки, аккуратно стирая с ее лица кровь и слезы.***
Разорвал несколько больших пакетов со льдом, быстро высыпая их в ванную, наполненную холодной водой. Поднял горящую Меделин с пола и опустил ее в ледяную жидкость, не оставляя попыток сбить ее жар, давно переросший в лихорадку и находящийся на тонкой грани денатурации белков. Держал ее голову на поверхности, поливая водой горящий лоб и щеки. — Ну же, Меделин, ты справишься, — с тихо мольбой говорил Пятый, сбрасывая горсть воды на ее волосы. — Неужели тебя убьет какой-то жар? Застыл в разъедающем ожидании, следя за каждым движением ее груди и бровей. Не прекращал поглаживать лицо девушки ледяными, слегка дрожащими руками и смотрел на нее с теплой надеждой. Утешал, шепча что-то невнятное, все еще веря в ее спасение. Медленно тонул в вязкой тревоге, незнакомом волнении и забытом страхе за чужую, казалось, бессмертную жизнь. Хрупкая надежда прервалась, исчезла вместе с последним вздохом Меделин, коротким движением и обмякшим телом в его руках. Пятого пробила мелкая дрожь, которую он старался унять, кладя голову Меделин на край белоснежной керамики. Разочарованно подогнул губы, опираясь на бортик, прикрыл глаза, болезненно жмурясь, плотнее сжал руки около ее головы и, не сдержавшись, злостно ударил кулаком по ванне, разнося по воде волны. Закинул голову к светлому потолку, наполовину утонувшему в синеве ночи, и отстранился от ванны. Бегло осмотрел Меделин, на волосах и лице которой мягко лежал жемчужный свет луны, после, не выдержав, исчез. Вновь вернулся к алому полу, жадно вдыхая окружающий запах крови. Спеша опустил на большие окна занавески. Сделал несколько шагов к центру, внимательно разглядывая углы помещения в поисках камеры. Нашел одинокую работающую в противоположном углу от стойки. Мельком осмотрел пол, видя следы от обуви, тянущиеся полосы крови. Пошел в направлении шагов, примерно представляя произошедшее, встал около бездыханного тела корректора, разбитого стакана и разлитой бутылки виски. Коротко посмотрел на бар и взял бренди с полки, попутно задевая шатена ногой, убеждаясь в его смерти. Отпил из горла, слегка затупляя жар обиды и горечь от произошедшего, и натянув край футболки на нос, переместился в подсобку. Задел взглядом все еще сломанный портфель, разлагающиеся тела в непроветриваемом помещении и обратился к компьютеру. Без труда нашел запись произошедшего и, перебивая тошноту, осевшую в горле, сделал еще пару жадных глотков и, доверившись распирающему чувству тревоги и страха, готовился к худшему. Бегло осмотрел пару часов до, понимая, что тела настоящих работников лежали там с раннего утра. Замедлил запись, найдя бледный и знакомый силуэт, неуверенно севший на стул около бара. Коротко смотрел за действия корректора, наблюдал за движением его рта, проклинал владельца, решившего сэкономить на камере, купив ту без записи звука. Перемотал к массовому убийству, безразлично наблюдая за паникой и страданиями людей, замедлил вновь, заметив вышедшую Меделин. Сбилось дыхание, когда Пятый захлебнулся в оглушающем гневе, видя каждое движение его рук на ее теле, нахальное движение губ и пальцев, запутавшихся в ее волосах. Разгорелся яростью и кинул бутылку в стену, разнося звонкий треск стекла. Плотно сжимая руки и хмурясь, не отводил взгляда, смотрел, как он небрежно потащил Меделин к стойке. После видел только его лицо, искаженное в наглой ухмылке, мелькнувший гнев и стакан, полетевший в сторону Меделин, скрытой за деревом бара. Проклинал в тот момент себя и каждое свое слово, действие по отношению к Меделин, не видя, но понимая, что именно было дальше. Утопал в ненависти к себе, при этом не забывая о непозволительно быстрой и немучительной смерти корректора. Бросил это гиблое дело, бездумно выстрелив в монитор, и оказался вновь в зале. Яростно прокричал, опрокидывая пару стульев. Упал локтями на бар, пряча ладони в волосах, сжимая пальцы у корней. Помнил о ее словах, о том, что он пожалеет о сказанном, и действительно пожалел, при этом поражаясь тому, что она опять была права. Захлебывался в знакомом чувстве вины и проклинал всего себя. Боялся даже думать о последствиях, и что с ней будет после. Не решался представить ее безжизненное лицо и пустоту в свете зеленых глаз. Не мог найти себе оправдания, причины для прощения и мягкого приговора. Лихорадочно думал обо всем произошедшем, мечтая найти выход. И он нашел выход. Стоял посреди лиловых теней белой ванны, ослепленной слабыми бликами луны. Беззащитно смотрел на Меделин, разделенную мраком и светом. Был близко, но не позволял себе коснуться ее, избегая холода, выбившего все тепло. Тихо ждал, собрав все вещи, и рассматривал ее спокойное, почти спящее лицо, бледность губ, кожи, волос. Заострил внимание на упавшую ресницу, тени скул. Подавлял воющее напряжение внутри и скребущее волнение. И перестал дышать от слабого движения ее век. Без звука следил за тем, как Меделин несмело открыла глаза и бегло, не понимая, осмотрела себя и ванну, заметно начав нервничать, но быстро успокоилась, найдя Пятого за собой. Закинула голову ему навстречу, вяло улыбнувшись, и не дрогнула, когда его ладонь скользнула по ее лицу, задевая скулу, и остановилась на подбородке. Держал ее голову, не позволяя опустить и отвести от себя взгляд. Пристально смотрел в глубь мутных малахитовых глаз и холодно рассек тонкую шею лезвием, глубже проходя по сонной артерии. Окрасил свет белой кожи в алый, виновато отведя взгляд с напуганных глаз, успевших мелькнуть золотым. Как зачарованный смотрел за стройным следом крови, разливающимся по розовеющей воде. Разглядывал ее окровавленную шею, испачканные волосы и замер внутри, не веря, что ее смерть с каждым разом становилась болезненнее и невыносимее. Отошел к окну, пускающему луну по ее коже, и смотрел, заставлял себя запоминать каждый мертвый изгиб ее тела, ужас, мелькнувший в глазах, и кровь, затопившую и выбившую весь свет с ее кожи и волос. Не думал никогда, что поймет Эдриана, и тем более станет действовать, как он. Но насильно, против воли лишив ее памяти об этом дне, Пятый пошел наперекор себе и своим убеждениям, боясь и зная, что воспоминания уничтожат ее. Опустев, схватил заранее приготовленное полотенце и накрыл им кровоточащую шею. Бережно вытянул Меделин из ванной и понес в комнату. Обвязал голову девушки еще одним полотенцем и взял комплект сухой одежды. Никогда прежде не занимался чем-то настолько странным, в некой степени аморальным, снимая с ее мертвого тела платье, стараясь при этом делать все на ощупь и из уважения к ней не смотреть. Не чувствовал себя настолько смущенно, по-детски напуганно, как маленький мальчишка, словно никогда прежде не касался голого женского тела. Касался, но не ее. Действовал быстро, слегка дрогнувшими руками, но все же справился, натянув на нее мягкую кофту, белье и тканевые шорты. Вновь прошелся руками по ее холодной коже и, найдя плед, аккуратно завернул Меделин. Отнес ее к машине, усаживая рядом с собой, слегка откидывая назад спинку сидения и пристегивая. Пару раз возвращался в дом, бросая в салон сумки с вещами и, наконец, стоял посреди гостиной с канистрой топлива и спичками. В гневе и беспамятстве залил кухню и зал, словно пытаясь стереть каждое сказанное слово и взгляд из окружающей реальности и своей памяти, пачкая бензином мягкую мебель, ковры и дерево. Поджег дрожащим пламенем книгу, что читал несколькими часа ранее, пристально следил, как огонь пробирался по корешку, сжигая обложку, съедая имя автора, видел, как жар коснулся его кожи, и только после бросил в яро пахнущий зал. Застыл, не сводя глаз, смотрел, как разрастающееся пламя стремительно бежало по ручьям бензина, разнося себя по всей комнате. Уничтожил следы своего существования, крича о своей не истлевшей жизни. В конце позволил себе неоднозначную, но чарующую мысль о том, что контролировал жизнь Меделин полностью: владел ее памятью, телом. Считал, что имел власть над ней, слепо не замечая, что давно сам попал под ее контроль, как бы не стараясь внушить обратное ни себе, ни ей. Иначе чем можно было объяснить это волнение, появившийся страх за ее жизнь, будущее и чувства? Как объяснить самому себе, почему с такой заботой поправлял край пледа, слетевшего с ее плеча, и почему так незабвенно рассматривал застывшее от смерти лицо?***
Ехал в тишине двигателя и колес, следя за появляющейся тонкой полоской рассвета. Оглядывая пустую дорогу, розовеющее небо, часто косясь на Меделин. Тревожно постукивал по рулю, пока не застыл от тихого шороха ткани. Нерешительно перевел взгляд на просыпающуюся Меделин. Смотрел на ее дрожащие ресницы и редко открывающиеся глаза, пока не столкнулся с сонным взглядом. — Что произошло? — зевая, спросила Меделин, обращая взгляд к дороге. — Я думала, что мы останемся у озера хотя бы еще на несколько дней. Мне там нравилось, — тихо говорила она, не замечая легкой улыбки на его лице. — Нас нашли быстрее, — немногословно объяснил Пятый, слегка снижая скорость. — Что? — резко взволновалась Меделин, повернувшись на него. — С тобой все хорошо? Почему ты не разбудил меня? Ее искреннее беспокойство прервал его добрый смешок и взгляд, заставивший Меделин успокоиться и смягчиться. Она слабо улыбнулась и прикрыла глаза, кивнув, но вздрогнула, когда ладонь Пятого коснулась ее лица. — Поспи еще, нам долго ехать, — бархатно и тихо сказал Пятый, поглаживая розовеющую кожу ее скул. — Хорошо, — смущаясь, ответила Меделин и шире улыбнулась.