В тихом омуте

      Взбешен. Этого было недостаточно, чтобы описать весь шквал эмоций, затопивших Пятого с головой. Ему хотелось рвать на себе волосы и кричать от досады, поражения и очередного эгоцентричного ублюдка, который без особых усилий сломал несуществующую тишину и иллюзию безмятежности.       Жизнь и без его появления стремительно рушилась на глазах, прихватывая с собой каждого из них. Распадалась. Разлеталась пеплом с привкусом горькой, спекшейся крови. Давно обратилась жалкой пародией жизни, сохраняя в себе только худшее, что могло предложить ветхое существование.       Кровь быстро исчезала с его рук, смешивалась с розовеющей водой и отдавала острой болью, почти напоминая о реальности происходящего и о его еще не истлевшей жизни. Пятый с ярой тщательностью вымывал следы ненужной, импульсивной драки, которая назрела у выхода из логова очередной проблемы и преграды для мирного сосуществования с нелестной действительностью. Он даже не помнил, кем был тот корректор: женщиной или мужчиной, был ли тот человек вообще рабочим Комиссии. Не знал, кто первым начал, кто стал провокатором, если такой вообще был. Он ни черта не помнил, кроме ярости, пустой и черной, без единого отблеска трезвости и разума. Ушел в себя, задыхаясь от неистового гнева, ослеп, уже не понимая, что делать со всем саднящим ужасом под ребрами. Озверел.       Смотрел на отражение в заляпанном зеркале, не обращая внимания на то, что те обычно всегда были чистыми из-за усилий учтивой Грейс. Медленно оценивал свой внешний вид, давая самую нелицеприятную оценку, и не чувствовал ничего к произошедшему, видя следы спекшейся, чужой крови на воротнике, так же безразлично оглядывал свою, вязко осевшую под носом и на губах. Едко, изможденно усмехнулся, снисходительно осматривая себя вновь, давно исчерпав список оправданий для своей жестокости и малодушия.       Стряхнул с рук капли воды, поглядывая на темную закрытую дверь за спиной. Слышал шаги, резкие и тяжелые, определенно, мужские. Уже не готовился защищаться перед семьей, оправдывать себя: он так устал, что ему было абсолютно плевать, что о нем подумают и скажут. Тогда он был готов проглотить любое слово безропотно, почти не сопротивляясь, жаждая скорее избавиться от этого дня и налипшего смятения.       —У тебя явно фишка возвращаться после долго отсутствия в крови, — спокойно, даже сухо сказал Диего, до этого открыв дверь и свалившись на косяк, — Подростковые гормоны или что? — недоумевая, спросил он, пристально осматривая брата.       —А твоя фишка первым находить его в таком состоянии, — из пустоты темного коридора протянул Клаус и взвалил подбородок на плечо второго, — Тебя срочно надо показать одуванчику, — мелодично добавил он, метнув в сторону Пятого обеспокоенный взгляд.       Диего покосился на Клауса, начавшего активно кивать головой, показывая тем самым свою неоспоримую правоту. Второй закатил глаза и посмотрел в сторону раздражающе невозмутимого и молчаливого Пятого, стягивающего тугой галстук, удушливо впившийся в шею.       —Скольких убил? — удивительно непринужденно, по большей части буднично спросил Диего, устремив взгляд на блеклое отражение в зеркале.       —Одного, — глухо ответил Пятый, перехватив в воздухе полотенце, брошенное вторым, — Вроде, — поспешил добавить он хриплым шепотом.       —Неутешительно звучит, — просвистел Клаус, нервно взмахнув рукой до волос.       —Нам ждать последствий? — резко строго спросил Диего, раздраженно откидывая руку четвертого вниз, дальше от лица.       ​Пятый бросил короткий взгляд в сторону братьев, сбрасывая пиджак в грязно-белую ванную. Продолжил молчать в течение долгой, вынужденной минуты, медленно расстегивал пуговицы, часто не попадая в петли, и судорожно думал о том, будут ли у этого дня последствия — главное, какие. Снова посмотрел в их сторону, считывая привычное напряженное ожидание Диего и пустую, вшитую радость в лице Клауса, и излишне громко выдохнул, выдавая свое истощение и недовольство.       —Вас это никак не коснется, — откровенно лениво протянул он, смотря на них, не моргая, — Все отразится только на мне и ни на ком больше.       —Нам снова жить на одной вере в твои слова? — скептично выдал Диего, сурово разглядывая тени на лице Пятого.       —Я не меньше вашего хочу, чтобы у нас были гарантии, а следующий день не казался чем-то пугающе неизвестным. Но сейчас есть только вера, бестолковые догадки и пустые возможности, — сухо сказал Пятый, зачесывая волосы назад влажной ладонью, и недоверчиво посмотрел на несвойственно спокойного Диего, — Когда ты виделся с Лайлой в последний раз? — с опаской спросил он, сталкиваясь со взглядом Клауса, зажегшегося любопытством.       —Так заметно? — хмыкнул второй, расправляя плечи, — Вчера, — добавил он с легкой улыбкой, не желая лгать.       —Ясно, — холодно бросил Пятый, заглушая оголенное отвращение, — Что Эллисон?       —Ничего. Кажется, думает о том, как вести себя дальше с тобой, — задумчиво ответил Клаус, отлипнув от Диего, — Все тихо, мирно, а в воздухе порхает безмятежность вместе с хищными бабочками.       —Тебе все равно нужно будет с ней поговорить, но завтра, — указал Диего, снова осмотрев Пятого, — Сейчас ты точно не станешь подбирать слова, — с тихим упреком сказал он и скользнул ладонью по косяку двери, встав, —Паршиво выглядишь, иди отоспись, — со скрытым беспокойством кинул второй и похлопал по плечу Клауса, призывая того скорее уйти, — И загляни к Меделин: у тебя губа разбита. ​      Пятый снисходительно усмехнулся под громкий хлопок закрывшейся двери. Мягко закатил глаза, слегка вяло улыбнувшись. Нервно качнул головой, осыпая волосы ровной волной вниз, и без раздумий переместился в свою спальню. Торопливо скинул с плеч рубашку, успевая стереть кровь рукавом, и опустил грязный хлопок на кровать, где позже оказались брюки с ремнем и носками. Суетливо нацепил более удобную одежду, шагая к столу, где в тусклом ночном свете скромно стоял крафтовый пакет из лавки букиниста, к которому неосознанно потянулись руки, нашедшие книгу в грязно-красной шершавой обложке и не выпустившие ее в момент перемещения, принимая облик нелепого предлога.       ​Пятый без стука и предупреждения оказался в спальне Меделин и застыл в смятении, тихо наблюдая за тем, как девушка неуклюже расхаживала по комнате, видимо, от скуки разучивая бальные шаги. Положил книгу на прикроватную тумбочку, продолжая следить за ее старательными, но не особо успешными попытками не путаться в ногах и держать ритм, выстроенный в голове. Смотрел за тем, как она неуверенно шагнула вперед с левой ноги, после тут же шагнула назад с той же и застыла, поняв, что что-то пошло не так. Начала сначала уже с правой, двигаясь вперед, но позже опять не поменяла ногу и напрочь разрушила картинку и ритм. Пятый видел недовольную гримасу на ее лице, нахмуренные брови и закрытые глаза. Наблюдал за холодной, фиолетовой тенью на деревянном полу, повторяющей каждое ее движение в теплом, приглушенном свете настольной лампы. Почувствовал непривычную легкость, потрясающую беззаботность в окружении Меделин и невольно улыбнулся, слепо отстраняясь от неразумной, зверской стычки, от пучины агрессии и страха — от всего.       ​Подловил момент, когда Меделин остановилась к нему спиной, зло заламывая пальцы, и оказался за ней, сразу обхватывая тонкую талию руками. Услышал напуганный полукрик, почувствовал резкую дрожь в хрупком теле и участившееся сердцебиение под разразившееся недовольство.       —Никогда так больше не делай! — громко сказала Меделин, запрокидывая голову назад ему навстречу.       —С правой ноги шагают вперед, с левой — назад, запомнишь, и станет легче, — проигнорировав ее требование, спокойно выдал Пятый, скользнув ладонями по бокам, скрытым тонким хлопком, — И держи спину ровнее.       —Неужели ты все видел? — жалобно взвыла Меделин, быстро накрывая лицо ладонями, зная, что краснеет, — Я слишком увлеклась.       —Достаточно, чтобы сказать, что репетиции выпускного танца ты прогуливала, — неосознанно колко сказал Пятый, заправляя локоны белых волос за краснеющие уши, и улыбнулся, когда Меделин обернулась к нему, с напускной злостью смотря в его лицо.       —Я ходила на каждую! Танцы просто не мое, — недовольно вспыхнула девушка, быстро окинув его взглядом, и охладела, заметив легкую красноту у носа и кровь на губах, — Где ты был? — с резко возникшим волнением спросила она, протягивая ладони к его лицу.       —В городе, — нехотя ответил он и закрыл глаза, когда почувствовал колкость тепла на лице, — Столкнулся с неоднозначным человеком и вышел из себя, — туманно продолжил он, пока ее ладони медленно переместились на его руки, ближе к разбитым костяшкам, — Дальше не было ничего стоящего.       —Если хочешь, мы можем не говорить об этом, — тихо сказала Меделин, ведя выше по его предплечью, — Я не собираюсь давить на тебя.       —Знаю, — глухо бросил Пятый, находя взглядом ее мечущиеся от беспокойства глаза, — Как насчет одного одолжения?       —Какого? — недоверчиво уточнила Меделин, ненавязчиво пройдясь ладонью по его плечу.       —Почитай для меня, — шепотом попросил он, уводя глаза к окну за ее спиной, — Мне просто нужно слышать твой голос.       ​Меделин покраснела сильнее, невольно расплываясь в широкой, окрыленной улыбке, и заглянула в его лицо, привычно невозмутимое и строгое. Вздрогнула изнутри, чувствуя невероятный прилив тепла, смешавшегося с приятным трепетом. Казалось, от навалившей нежности даже могла начать кашлять пресловутыми бабочками, нетерпеливо запорхавшими в животе. Постаралась сдержать дрожь в руках, плотно сцепив потеющие ладони.       —Конечно, только переставлю лампу на тумбочку, — радостно и торопливо ответила она, принося еле ощутимое облегчение. ​      Резко зашуршала и с возникшим волнением, нервозностью начала шагать по комнате, стараясь как можно скорее разобраться с длинными проводами и перетянуть лампу, которая, казалось, была старше самой Меделин, на прикроватную тумбочку. Победно разместив освещение, она быстро поставила вертикально подушки у изголовья и скинула покрывало на пол, слегка отодвигая одеяло.       —Я так понимаю, ты сегодня со мной спишь, да? — смущенно спрашивала Меделин, интуитивно взяв в руки принесенную им книгу, — Сейчас же уже поздно и не очень целесообразно возвращаться в свою холодную кровать, —продолжила она, пытаясь привести весомый аргумент, который не заставил бы ее гореть стыдом. ​      Не услышав ответа, обернулась к нему и улыбнулась, смущенно и робко. Невинно похлопала ресницами, смотря за неясной черной тоской на его лице, где скрывались все оттенки беспокойства, горечи и отчаяния. Еще больше — усталости, которая плотно сплела физическую и моральную между собой. Внимательно оглядела всего Пятого, не говоря и тихо дыша, ждала, когда он словно выйдет из немой, бездейственной комы, что стала захватывать его все чаще. Понимала, что что-то случилось, но не смела даже заикнуться об этом, видя, чувствуя всю тревожность и тяжесть сложившейся ситуации. В чем-то боялась спугнуть, показаться слишком резкой и настойчивой, но больше боялась того, что кипело внутри него, размазывая вязкую черную тревогу по всем мыслям, захватывая каждый вдох в свинцовые оковы.       —Если ты не против, — тихо бросил Пятый, смотря на нее с прорвавшейся сквозь бессилие мягкостью. ​      Отчего-то из-за этих слов все внутри заметалось неспокойно и яро, отскакивая от сдержанного смеха с недоумением и кричащего беспокойства из-за его тихого, необычно низкого голоса и обнаженной усталости, что проскальзывала в каждом жесте и абсолютной, неприкрытой пустоте в глазах, которые в этот раз позволили себе скупой блеск нежности. Меделин невольно застыла, прижимая книгу еще ближе к груди, и с осязаемой тревожностью посмотрела в его сторону. Мельком измерила между ними расстояние в пару шагов, больше похожих на бесконечные метры, и судорожно, излишне громко выдохнула, после сразу закусывая губы.       —С тобой все хорошо? — взволнованно, дрогнувшим голосом спросила Меделин, беспокойно постукивая по бордовой обложке.       —Конечно, — несерьезно ответил Пятый, скрывая половину слова за изнеможенным смешком, — Иначе быть не может, — для большей убедительности сказал он, уверяя уже самого себя, и свалился из вспышки на кровать, — Надеюсь, «Божественная комедия» придется тебе по вкусу, и ты не посчитаешь ее нудной.       ​Меделин снисходительно посмотрела на него, вскинув брови в вопросе, и приложила все усилия, чтобы словестно не обратить внимание на то, как криво он перевел тему. Но быстро оттаяла, забылась вновь, когда Пятый молча раскинул для нее руки, и без промедлений упала в его объятья, прижимаясь всем телом к нему. Смущенно улыбнулась, усаживаясь удобнее, располагая текст под блеклый свет лампы. Перелистнула к самому началу, пока по ее ногам и бедрам мягкостью скользнуло одеяло, придавленное его рукой.       —Ад. Песнь первая, — тихо прочитала Меделин в тот момент, когда голова Пятого оказалась на ее плече:       ​Земную жизнь пройдя до половины,       Я очутился в сумрачном лесу,       Утратив правый путь во тьме долины.       Каков он был, о, как произнесу,       Тот дикий лес, дремучий и грозящий,       Чей давний ужас в памяти несу! ​      На короткое мгновение замолчала, перебарывая смущение и скачущее сердце внутри, и вздрогнула от ощущения ресниц на шее вместе с горячим дыханием на ключицах. Сминала до волн хрупкие страницы, прогрызая взглядом текст, который старательно плыл и искажался от волнения, нашедшего отражение во вспотевших ладонях и частом дыхании. Мысленно ударила себя по лицу, находя в этом до смешного действенное средство собраться и сосредоточиться на издевательски бегающих строчках. И все же продолжила читать, затупляя дрожь в голосе. Старалась не отвлекаться на шум его тяжелого дыхания, на горячее тепло, оставленное его ладонями на ногах, руках и животе под мягким хлопком футболки. Пыталась утихомирить краску на лице, мурашки, что бежали нескончаемым потоком, и бешено бьющееся сердце, которое он, определенно, слышал, притягивая ее к себе все ближе и оставляя легкий поцелуй на изгибе шеи, не смея прервать ее чтение. ​      Пятый слушал и млел, вверяя себя ее голосу, и отдалялся от саднящей тревоги все дальше, находя отголоски светлой тишины внутри. Закрыл глаза, сильнее притягивая Меделин к себе и восхищаясь каждой ее дрожащей паузой на полуслове. Растворялся в удивительно манящей мягкости подушек, утягивая ее за собой в тепло и уют постели. Отдалялся от ноющего усталостью тела и тяжелой головы, выдающей бесконечные, назойливые ряды задач. Сравнивал мягкий голос с гипнозом, способным поразительно быстро вытянуть из пучины грызущего мрака сознания.       Позволил себе выдохнуть, отвлечься и не думать о том, что было часом ранее, днем или годом, или вовсе о том, что ждет их всех дальше. Разрешил забыть об ответственности за каждого, исчезая в ней, в моменте, о котором говорила она, прерываемая шепотом воды и сосен. Признал, что устал. Признал, что удивительно быстро сдался ей, найдя во всей ней остров манящей тишины. Наконец отпустил ситуацию, расслабляясь, и спокойно заснул под ее прерывистый шепот, так и не сумев понять и строчки из услышанного.       ​Ночь захватила в безмятежный сон, омывая сознание тишиной и пустыми, бессмысленными грезами. Дом утих, замер, отдаваясь власти темноты, выпуская другую, более непонятую, неуслышанную и одинокую. Чернота ее волос, сравнимая с самым терпким отчаянием, и блеск мертвенно-белой кожи, похожей на жемчужный свет луны, стали определением исчезнувшего во времени ребенка, что потерял себя непозволительно рано. Ребенка, которого не научили любить, которому не указали, что хорошо, а что плохо. Ребенка, что истерзало время, пустота и молчание, прерываемое только мраком ее способности, которая медленно отбирала весь ясный отблеск сознания. И теперь глаза этого ребенка, навсегда исчезнувшие в черноте, со смятением смотрели на единственного знакомого человека, которого однажды она точно любила.       Миранда не понимала саму себя, бесцельно стоя в паре шагов от кровати Меделин, и разглядывала ее спящее лицо во власти мягкости и покоя. Очерчивала взглядом черты ее лица, где-то находя отдаленно похожие на свои и брата. С каким-то интересом рассматривала всю ее, чувствуя незнакомое волнение внутри. Почти не обращала внимание на Пятого, который буквально захватил сестру, заснув на ней и в итоге утянув за собой.       ​Несмело помялась на месте, мельком заглядывая через окно в темный сосновый лес, и резко скривилась. Легким движением руки сменила картинку на снежные горы и выдохнула с еле заметным облегчением. Обозначила свою цель и быстро забралась на кровать, проминая тяжелое одеяло собой. Щелкнула светом и вызвала ярое негодование на лице Меделин, быстро проснувшейся не по своей воле.       —Снова здравствуй, — сказала Миранда, расплывшись в радостной улыбке, и непроизвольно похлопала ладонями по одеялу.       —Какого черта? — тихо прошипела Меделин, не разделяя веселья сестры, и прикрыла ладонью глаза Пятого.              —Что ты делаешь? Ты во сне, а он ненастоящий и холодный, — в недоумении, снисходительно произнесла призрак, удобнее располагаясь на их коленях, — Даже убей его здесь, с ним ничего не случится.       —Почему ты все время сводишь к смерти? — немного смягчившись, спросила Меделин, помахав ладонью перед лицом иллюзорного Пятого.       —Глупый вопрос, если речь идет о нас. Мы видели очень многое, — тоскливо ответила Миранда, пожав плечами, — Ты просто ничего не помнишь, везучая, — протянула она, смотря в недоверчивое лицо сестры.       —Конечно, — раздраженно бросила девушка и растеклась в подушках за спиной, — Зачем явилась?       —Просто так, — легко ответила Миранда, слегка вздрагивая внутри от неприятной интонации голоса Меделин, которая совсем иначе говорила в окружении Харгривзов.       —Не смеши меня. У тебя всегда есть причины, — с издевкой, прерванной громким смешком, выдала Меделин.       —Не делай вид, что знаешь меня, — заражаясь недовольством, ответила призрак, хмуро смотря на сестру, которая почему-то глупо улыбнулась и метнула недоумевающий взгляд в сторону Пятого.       —Ты хотя бы представляешь, сколько раз я слышала это от него? Меня больше не дергает от этой фразы, — несерьезно сказала Меделин, устало прикрывая глаза, — Для чего ты пришла, Миранда? — перейдя на пленительно мягкий шепот, спросила она, сталкиваясь с холодом тишины. ​      Воцарившееся молчание непринужденно разрослось между теми, кто только носил клеймо «сестры», но в реальности не имел ничего общего, кроме призрачного детства и памяти, что принадлежала только одной из двух. За окном ребенком выла вьюга. Холодная, мертвая темнота царила вокруг и накрывала вязкой дымкой всю комнату, искаженную чарами сна.       —Мне интересно, что будет дальше, — расплывчато ответила призрак, сжимая кулачки, — А он заснул на самом интересном месте. И еще… — тяжело выдохнула Миранда и смущенно подогнула губы, — Я не умею читать.       —Что? — резко открывая глаза, возникла Меделин, посмотрев на сестру с явным замешательством, — Ты не умеешь читать? — немного опешив, переспросила она.       —Ты будешь теперь стыдить меня за это? — с проступившей агрессией ответила Миранда, сжимаясь всем телом и защищаясь.       —Нет, — с доброй улыбкой быстро ответила Меделин и села, — Нет, нет, точно нет. Только, может, нам стоит выбрать что-то другое и не сегодня? Я ужасно устала и плохо спала все эти дни, — тихо предложила девушка и шире улыбнулась, столкнувшись с красноречивым удивлением на лице сестры, — Идет? — спросила она и протянула ей навстречу руку, заглядывая в ее бесконечно-черные глаза с надеждой, не исключающей попытки наладить или воссоздать заново их отношения.       —Засни завтра пораньше и одна, — по-детски смущенно пробурчала Миранда и кивнула, несмело коснувшись ладони Меделин, — Спокойной ночи.       ​Забрала с собой зимний пейзаж за окном, исчезая в очертаниях комнаты. Прервала сон, но вернула в реальность, где концентрированный запах сосен просачивался через деревянные стены, а Пятый отдавал теплом под боком, снова захватывая в свой плен.       ​Сон вновь пленил. Ночь растеклась чернилами по небу, скрывая в тени все отблески жизни и хрупкий свет луны. Ветер стих, укрывая землю тишиной и безмятежностью, не нашедшей пристанища в сердце Клауса. Он сидел, бесцельно выжигая взглядом половицы, и задыхался в тревоге, превратившей все внутри в алое поле пепла и сгоревших осколков души и сознания. Тени смешались с обманчиво тихими звуками ночи, с загробным шепотом какого-то утопленника, который отчаянно просил о встречи с семьей, оставленной десятком лет назад, и с ярым рвением маячил перед четвертым своим сгнившим телом.       Клаус сумел внушить себе, что он привык, отчасти свыкся с ощущением липкого холода на коже, перестал считать его голос настолько пугающе-мерзким, а внешний вид до крика отвратительным. Реже вздрагивал от прикосновений мертвых рук и леденящего ужаса. Но привыкнуть к скромному темному силуэту, с точностью повторяющему очертания трагично погибшей сестры для него не представлялось возможным. Думать, дышать становилось невозможно, как и контролировать нездоровый взгляд, обычно прикованный к ее безликому лицу, пустому и мертвому. Она все так же молчала, не улыбалась, не кричала и не менялась. Въелась в память черным, искаженным образом, безжалостно жгущим по сознанию и искрящимся нервам. В голове не осталось ничего, кроме первородного, забытого страха и ужаса, с которым он не мог справиться один, ощущая добивающий контраст от мягкости успокаивающего света и рук Меделин, почему-то всегда холодных, но несущих необходимое для существования тепло.       Клаус слепо искал ее снова, разнося жалобный скулеж старых ступеней в тишине ночи. Знал, верил, надеялся, что Меделин примет его даже тогда, посреди его личного мрачного кошмара и вопящего наяву чистилища. Умолял себя дойти до нее, перебарывая дрожь в подкашивающихся ногах, жестко цепляясь до занозы в перилах. Понимал, что больше не было сил терпеть и хотелось спокойно выдохнуть, задышать и забыть обо всем, окончательно подсаживая себя на худший и самый доступный наркотик, мерцающий волшебной, сродни фейской, пылью в глазах.       И он нашел ее руки, всю ее, прервав звенящую тишину ночи протяжным скрипом двери. Нашел темную книгу в объятьях волн одеяла среди блеска луны. Нашел Пятого в ее руках и резко поперхнулся обидой, непонятной ревностью и захлебнулся в тоске, почувствовав себя лишним, совершенно ненужным. Вновь.       Позволил себе после застыть от захлестнувшего удивления, ярого непонимания и искреннего неверия в происходящее и лишь бессмысленно сминал край цветной рубашки во вспотевших ладонях. Не мог себе представить, что даже Пятый пал под ее чары и смягчился, оброс хрупким слоем еле уловимой человечности. Не верил, что он подпустил к себе кого-то и с тихим отчаянием вцепился в этого человека. Смотрел в его спокойное, впавшее в забвение сна лицо и испытывал легкую зависть, при это понимая, что Пятый заслужил спасения именно в ее лице.       Бездумно, горько улыбнулся, тоскливо оглядывая черты лица Меделин и свет ее волос, и тихо, стараясь не скрипеть старыми половицами, подошел ближе и с дрожью забрал из ее рук книгу. Положил ту страницами вниз, оставляя небрежную закладку, и снова посмотрел на них, оставаясь делить смятение, горечь и тоску наедине с темным образом сестры, чей взгляд он не переставал чувствовать среди омертвляющей черноты ночи.       Клаус не заснул, даже не пытался, боясь на мгновение закрыть глаза под тишину взгляда седьмой. Провел бессмысленные часы в спальне, разбирая свое существо по кусочкам, безжалостно дробя себя, все свои действия и любой поступок на сотни острых осколков. Жил и дышал Вьетнамом, приторным светом клубов и пылью придорожных пабов, болезненно пытаясь зацепиться за то время, когда Меделин не сияла в сознании ярким спасением и тишиной. Вспоминал только руки Дейва, с глупой героичностью бросившего его, веря в свою идею о его спасении реальной жизнью.       Почти в открытую завидовал Пятому, презирая себя за это чувство. Кипел в яром ощущении несправедливости и удерживал слезы обиды где-то внутри.       Зациклился на Меделин и Пятом. Смог отвлечься на них, пролежав всю ночь с закрытыми глазами, плотно закрыв уши. Пытался понять, в какой момент все изменилось и почему никто из них не заметил этих изменений. И снова подкреплял мысль о том, что все ослепли от страха, незнания и неопределенности, окончательно исчезли в боли потери. И пока не готовые к сочувствию, пониманию и свойственным людям светлым чувствам, полностью сосредоточились на себе. Бежали, искали спокойный остров без вечных тревог, выстраивая между собой стены. Защищались, не решаясь сплестись в семью вновь. Понимали, что будет снова больно. Устали, боялись и тратили несоразмерное количество сил, чтобы доказать всем, главное — себе обратное. И теперь даже образ Эллисон не казался в его глазах настолько бездушным, скорее, самым ранимо и оголенно человечным. Живым. Настоящим.       Почему-то он нашел для каждого из них оправдание и причину быть такими сейчас, даже для себя, разрешив себе не отчитываться и не стыдиться за ревность и обиду, которые к утру уже померкли. Но не нашел ни причины, ни сил что-то изменить, вырваться из апатии и слепого безумия. Не нашел ничего, чтобы вдохнуть жизнь.       Клаус щурился от яркого света солнца, струящегося звездным блеском в белоснежных волосах Меделин, сидящей на крыльце в прохладе утра. Смотрел за ее сонными, неловкими движениями и слышал зевки, что с регулярной частотой разрывали тишину и шорох природы. Неосознанно улыбнулся и лениво скользнул по дереву ближе к ступенькам и свалился около девушки, сразу находя тихое удивление на ее лице.       —Доброе утро. Ты чего не спишь? — ласково спросила Меделин, кладя голову на сомкнутые колени.       ​Совершенно непринужденно, без единого упоминания их последнего разговора. Без укора в глазах. С той же теплотой и полюбившейся мягкостью. Она была все той же сквозь громоздкую ношу кошмаров.       —Я не смог привыкнуть к ужасному храпу Диего, — наигранно пробурчал Клаус, со светлой тоской смотря на девушку.       —Даже представлять не хочу, — с тихим смешком сказала она и улыбнулась, хитро косясь на четвертого, — Думаю, мы можем с тобой прогуляться, пока они все спят. Времени у нас достаточно, а одна я, если честно, идти не хочу, — ненавязчиво предложила Меделин, зажигая в Клаусе маленькую искорку.       —Если заметят наше отсутствие, мы потом огребем, — таинственно протянул он, пододвигаясь к ней ближе.       —Нисколько не останавливает, — с такой же интонацией произнесла Меделин и тихо посмеялась, скорее вставая и спрыгивая с крыльца на землю, — Просто утренняя прогулка. Ничего криминального. ​      Август шептал, аккуратно плетясь сквозь росу в мягкой траве и следы, оставленные босыми ногами. Приторный, дурманяще-сладкий запах сосен, прогретых солнцем, отдавал неясным умиротворением в компании гладкой тишины. Тихий смех Меделин, еще слегка сонной, но уже явно более бодрой, разносил приятный уют внутри, выбивая усталую, но чистую улыбку. Девушка часто смотрела на отстающего Клауса через плечо, закапывала беспокойство, поменяв тактику. Поверила, что легкая прогулка слегка взбодрит его и сделает более разговорчивым, тем более там, где их вряд ли найдут все остальные. ​      Меделин свалилась на влажную траву где-то в просвете крон сосен и подзывала Клауса к себе. Несуразно села, скрещивая колени, и тихо наблюдала за четвертым, искусно повторяющим ее позу. Снова улыбнулась и неловко погладила колени, зайдя в очевидный тупик, не имея нужных тем для разговора.       —Кажется, ты когда-то говорила, что раньше планировала в августе метнуться в Нью-Йорк в честь окончания школы, — задумчиво сказал Клаус, посматривая на Меделин, — Что теперь? Ждешь следующего года?       —Зимы, — слегка опешив, ответила Меделин, пожав плечами, — Хочу оказаться там на Рождество.       —Елочки, гирлянды и прекрасный глинтвейн, — тихо протянул четвертый и усмехнулся, — Рождественское чудо, надежды и мечты, — бесцельно добавил он, быстро похлопав по карманам шорт.       —А у тебя какие планы? — аккуратно спросила Меделин, недоверчиво следя за Клаусом.       —Сейчас закурить, а после как обычно плыть по течению, — несерьезно ответил он, доставая из кармана победно найденный сверток и зажигалку.       —Сомневаюсь, что того, кто одним из первых вырвался из адского дома, можно отнести к числу привыкших плыть по течению, — прошептала она, мечась взглядом по кистям четвертого, — Это же не сигарета, да? — недоверчиво добавила девушка, с вопросом заглядывая в приоткрытые глаза четвертого.       —Как странно слышать этот вопрос от той, что в клубе умерла, — с улыбкой сказал Клаус, сминая косяк губами, — За эти дни я понял, что Диего не отличается внимательностью, а я никогда не учусь на своих ошибках, — невнятно добавил он, поджигая кончик.       —Клаус, ты же? — судорожно начала подбирать слова Меделин, но замерла на полуслове, не понимая, что ей стоило говорить в такой ситуации.       —Это просто травка, поверь, почти как сигареты, только эффект сильнее, — так же беззаботно продолжил Клаус и медленно втянул дым, прикрыв глаза.       —Была бы почти как сигареты, не вошла бы в список запрещенных во многих странах наркотиков, — бессильно сказала Меделин и громко выдохнула, следя за тонкой полоской дыма, бегущей из ноздрей Клауса, — Сколько нужно выкурить для передоза? — резко и бесцеремонно спросила она и столкнулась с удивленным взглядом Клауса и последующим нервным смешком.       —В мои планы не входило сдохнуть на твоих глазах, одуванчик, — с теплой улыбкой сказал четвертый сквозь холод и страх, мелькнувшие во взгляде. ​      Глаза Меделин беспокойно заметались по его лицу прежде, чем виновато устремиться вниз, к мягкому покрову влажной травы. Руки невольно начали дергать и рвать мокрые ярко-зеленые травинки. В груди невыносимо зажгло, пока глаза неприятно защипало от наступающих слез.       —Посмотри на меня, Меделин, — тихо, но серьезно попросил Клаус и тут же обмяк, сталкиваясь с влажным блеском ее глаз, — Я обещаю тебе, что не умру до Рождества.