***
Кажется, был день, ближе к полудню, а может, уже часы давно били два или три, но мутное сознание отказывалось цепляться за детали вокруг, лениво растягивая утро. В коридоре слышался тихий щебет Эллисон, вопросительные возгласы Клэр, низкие голоса Лютера и Диего и легкий скрип плаксивых старых петель, что точно предатели выдали возникновение Меделин и Клауса в прихожей. Девушка свалилась на косяк и зажала рот руками, удерживая совершенно беспричинный смех от какого-то блеклого предвкушения и необычного ощущения от смеси, которой ее наградил четвертый, положивший голову выше ее и, в отличие от затихшей, не пытавшийся сдержать глупого и несвязного смеха. Он попытался убрать закрывшие обзор волосы, но промахивался и еще шире улыбался, поддаваясь странному, заразному веселью. Они не обратили внимания на твердые шаги, отдавшиеся ужасающим скрипом старого дома, также не услышали и громкого, разочарованного выдоха, привлекшего единственного, кто не делил тогда завтрак-обед со всей семьей. —Они? — как-то робко и недоверчиво возник Пятый, с искренним непониманием смотря за их нелепыми попытками остаться незамеченными, а после покосился на недовольного Диего рядом. —Обдолбались, — раздраженно подтвердил его догадки второй и передернулся, услышав их несвязный хохот, — Я забираю своего, ты — свою, — быстро скомандовал он и угрожающе направился к Клаусу, что шире улыбнулся, заметив брата. —Говорил же: влетит, — тихо шепнул он Меделин, быстро взглянувшей в сторону Пятого, картинно вскинувшего брови и скрестившего руки на груди. Очень угрожающе и воспитательно. Но лживо и несерьезно. Диего, подойдя к несчастным, удержал себя от того, чтобы дать Клаусу подзатыльник: он знал, что с таким смысла разговаривать и иметь дела не было. Подхватил брата, лепечущего громаду про сильную товарищескую любовь, про семейные узы, и грозно, скорее, разочарованно посмотрел в сторону бездумно улыбающейся Меделин, сползшей вниз по косяку двери, подогнув ноги к груди. Бегло взглянул на неподвижного Пятого, не сводящего глаз с девушки, что беззаботно хлопала ресницами, и ушел к спальням, не желая отчитывать глупого подростка в коридоре, где все бы услышали каждое его слово. Пятый молча проследил за исчезнувшим Диего и оказался перед лицом Меделин, сразу садясь на корточки. Вскользь осмотрел ее растрепанные волосы, шорты и колени, испачканные в траве, и громко выдохнул. Совершенно забыл, сколько ей лет, и не мог даже подумать о том, что она так легко поведется на предложение четвертого, ведь вроде часть благоразумия в ней была всегда, но, видимо, легкое клубное прошлое въелось почти клеймом. —Не злись, — приторно-сладко сказала Меделин, растягивая гласные, и двинулась к нему навстречу, взваливая руки на напряженные плечи. —Что вы приняли? — не поддаваясь ее слепой беззаботности, строго спросил Пятый, все же придерживая ее. —Что-то, — со смешком бросила она, потираясь носом о его шею, — Что-то скурили. —Ясно. Пятый лениво перебирал ее мягкие волосы, скрывшие спину, пока она старательно льнула к нему, игнорируя всю неудобность позы и сложившейся ситуации. Ластилась, тянулась и мазала жаром по коже совершенно бездумно и интуитивно, несвязно бурча что-то себе под нос, чаще переходя на легкий смех. Но всю трагичность и нелепость происходящего чувствовал Харгривз, потому он быстро поднялся на ноги, подтягивая Меделин за собой, а после под ее удивленный писк взял девушку на руки, косясь на проход на кухню, где были все остальные. Прижал ее сильнее, заметив у двери Клэр, что с невинным любопытством наблюдала за происходящим, без слов подзывая маму к себе, чем вынудила Пятого скорее переместиться, чтобы избежать встречи с сестрой, тем более с нетрезвой Меделин на руках. Свалил на незаправленную кровать Меделин, впившуюся ленивцем в его шею. Скинул одеяло и резко бросил на нее, подтягивая до самого подбородка. Навис сверху и с какой-то злобой придерживал мягкий край, строго смотря в мутные глаза напротив. Щурился, с непониманием разглядывая девушку, сияющую слепой и обманчивой радостью, и придержал ее за плечи, когда та попыталась скинуть одеяло и встать. —Ты никуда не пойдешь, — зло шикнул Пятый, начав испепелять ее непреклонным взглядом, честно не зная, как вести себя в подобной ситуации. —Пусти. Жарко, — капризно хныкнула Меделин и агрессивно дунула на прядь, упавшую на лоб. Пятый сдался и спустил одеяло ниже, останавливаясь на талии, что позволило ей вытянуть руки из удушливого плена. Она провела слегка дрогнувшими ладонями по вспотевшему лицу и застыла на горячих щеках, смутившись от пристального взгляда Пятого. Поморгала, увлеченно смотря за его бровями, стремительно смещавшимися к переносице, и не сдержала издевательского смешка с игривой улыбкой. Склонила голову вбок, по-кошачьи хитро осматривая немного взволнованного и раздосадованного Пятого. —Что, отчитаешь меня? — лукаво спросила она, посылая открытую провокацию. Пятый нервно усмехнулся, в недоумении вскинув брови, и заглянул в плутоватые глаза Меделин. Следил за цветущей хитростью на ее лице, невольно заражаясь, и ухмыльнулся, убирая руки. Смотрел за ее секундным непониманием от возникшего холода и легкости, а после с удовольствием наблюдал за негодованием и рукой, что резко потянулась к его запястью. Не дал к себе прикоснуться, вместо этого залез на кровать и сел на Меделин, сжимая ногами бедра. Усмехнулся, видя ее яркое смущение и навис над ее лицом, опускаясь на локтях, разместившихся по бокам от белоснежной головы. Мазнул быстрым взглядом по губам и хитро сощурился, не дал ей спокойно дышать, не путаясь в воздухе. —Я не нанимался тебе в отцы, чтобы отчитывать, — хрипло сказал Пятый, шепча вблизи ее лица, — Деточка, — вязко добавил он и расплылся в широкой, точно провокационный улыбке. Меделин была не в силах сдержаться, сразу заливаясь громким смехом с его неожиданного выпада. Но Пятому даже не было обидно, он бездумно подхватил ее волну слепящей радости и бросил тихий смешок куда-то ей в шею. Выпрямился, осматривая ее сверху, невольно умиляясь виду мягко порозовевших щек и блеска слез в глазах исключительно из-за смеха. Улыбнулся, легко склоняя голову к плечу, и пропал в ее влекущем взгляде и лисьей ухмылке, что не заставила ждать своего возвращения. Утонул в выразительных глазах, улыбке и, видя, как она довольно щурилась, начинал понимать, почему девушек сравнивали с кошками. Не позволял себе задумываться о том, что эффект легкости, всепоглощающей беззаботности и игривости принес скуренный косяк. Знал, что Меделин не смогла бы улыбаться так — без отблеска грусти и прошлого во взгляде — не будь она под наркотиками. Точно, как Клаус. И это стало пугать. Меделин не могла разделить ни его беспокойства, ни тоски, засевшей в глазах. Была не в силах перенять на себя его эмоции, лишаясь возможности понимать чувства других людей, только потянулась к вороту рубашки и нетерпеливо склонила его над собой, привставая на локтях. Он, честно, не сопротивлялся, найдя ее губы, снова падко упав в ощущение тишины и дурманящего спокойствия вокруг нее. Целовал медленно, растягивая момент, вкладывая неизвестную печаль и тревогу в свои действия. Последовал за ней вниз, подмяв под себя, и чрезмерно ожидаемо нашел ладонью мягкие волосы. Цеплялся за ее сбившееся дыхание, углубляя поцелуй, и распадался от хрупкого движения ее дрожащих рук у себя на лице. И не знал, от чего нестерпимо ныло и давило в груди, горело и саднило под ребрами и кидало в жерло страха ожидания и неизвестности, бескомпромиссно возведенной в семь дней. Меделин аккуратно вела ладонями по лицу Пятого и с драгоценной теплотой смотрела в его глаза, улыбаясь. Трепетно заправила назад слетающие пряди волос, зная, что те опадут вновь, и зачем-то провела большими пальцами по бровям, разглаживая. А Пятый следил за ней, не двигаясь и не дыша. Повиновался ее мягким, незамысловатым прикосновениям и признавал, что сходил с ума. Терял всю рациональность и осторожность около нее. Становился кем-то другим под ее взглядом, до удушья нежным и чистым. Неземная. —Что ты думаешь делать? — тихо спросила Меделин, увлеченно накручивая локон его волос на палец. —Для начала сделать все, чтобы ты осталась в кровати, после стоило бы, — на громком выдохе замялся Пятый, как-то стыдливо опуская глаза, — Нужно что-то делать с Эллисон. —Мириться? — с улыбкой шепнула девушка, склоняя голову вбок. —Да, мириться, — тяжело, нехотя согласился он и коротко кивнул, — Потом можно будет обсудить со всеми детали переезда. Решил, что это действительно единственный выход до неминуемого столкновения всех и каждого. —Значит, ты все же оставишь меня сейчас, — не обращая внимания на суть сказанного, разочарованно пробурчала Меделин и высвободила его волосы. —Приду вечером, а сейчас тебе стоит отоспаться, — мягко сказал Пятый, наклоняясь к ее лицу, и оставил легкий поцелуй у виска, — Никуда не рвись и просто попробуй заснуть. —Ладно, — недовольно бросила Меделин и демонстративно закрыла глаза, чем повлекла тихий смешок с его стороны. Дверь в спальню беззвучно закрылась, отсекая остров слепящей тишины и беззаботности, отбрасывая в гнетущую реальность с необходимостью действовать быстрее, четче и решительнее. Навязчивая мысль о семи днях мучала и душила, но придавала неопределенной смелости по пути в комнату сестры, которая аналогично ему мастерски избегала с ним встречи, используя посредников в виде обремененных братьев. Пятый стоял напротив двери спальни и до тошноты неуверенно мялся на месте, проклиная неизвестную трусливость и беспокойство. Раздраженно закатил глаза из-за самого себя и на шумном выдохе поднес плотно сжатый кулак двери. Быстро постучал, пока скромный напор не исчез, а сам он не переместился из дома куда-то в пшеничные поля, рассеченные длинной дорогой. В один момент Пятый понадеялся, что ее не будет в комнате, ведь Клэр он заметил с Лютером на улице, но лживая надежда безжалостно разрушилась под скрипом двери и удивленно-испуганным взглядом сестры. Эллисон громко выдохнула, закрывая глаза, и нервно подогнула губы, прежде чем решиться и пропустить брата в спальню. Напряжение и неловкость нависли удушающей тяжестью между ними и отдавались в каждом рваном движении и глазах, что никак не были в силах подняться друг на друга. Пятый с напускным интересом перелистывал книгу, лежавшую на столе, и не оборачивался в сторону Эллисон, скованно стоящей около двери. Решил, раз уж он сделал первый и самый важный шаг, сестра должна была перехватить инициативу и начать этот нужный для обоих диалог и примирение, ведь сам Пятый понятия не имел, что должно было прозвучать в этих стенах, как и третья, которая точно не была готова к его появлению. Эллисон с тихим непониманием смотрела на невозмутимый, скучающий профиль брата и искренне не понимала, что стоило делать и как заговорить с ним, вспоминая все, что она сказала тогда. Хотя не о всем третья жалела, многое считала правдой, на которую далеко не все из них решатся. И его вид, невзрачный и неясно высокомерный, только подкреплял ее веру в то, что Пятый — несносный ублюдок, что сам не понимая подминал всех под себя и свой контроль со святой верой в неизбежность всего происходящего и его неминуемого участия. Но для нее было больше удивительно то, как он этого не замечал и рьяно отрицал очевидное. Нашитый, вбитый вид невозмутимости скрывал мелкую дрожь в руках и мечущийся по мятым, изломанным страницам, словно в подсказке и помощи, взгляд. Дышать почему-то было сложно, а все слова застревали в горле тяжестью и холодом. Пятый уже успел забыть, для чего пришел, чего хотел и чего стремился добиться от этой нелепой встречи, что все больше обрастала чернотой от их взаимного молчания, скрывшего гордость и неумение признавать свои ошибки и брать ответственность за свои слова, пускай и брошенный в порыве чувств. —Я сомневаюсь, что ты пришел ко мне, чтобы полистать дошкольную литературу, — нервозно подметила Эллисон и громко выдохнула, делая нерешительный шаг в сторону брата, — Может, нам стоит хотя бы попытаться быть более взрослыми людьми и прекратить это безрезультатное молчание, — аккуратно предложила она и скрестила руки на груди, подсознательно ограждаясь и защищаясь. —Я пришел с тобой помириться, — резко выпалил Пятый, оборачиваясь на сестру, и невольно скривился, не сумев заглушить слова в горле, — Я понимаю, что в чем-то был не прав, — тяжело, буквально выдирая из себя каждое слово, тянул он. Пятый бессильно поднес ладонь к голове и нервно провел по волосам, собирая крупицы напряжения, осевшего на коже. Нахмурился, закусывая щеки, и старался не отводить взгляда от приоткрывшихся глаз Эллисон, не ожидавшей подобных слов. Она недоверчиво сощурилась, вновь решаясь на короткий шаг, смягчаясь и мысленно зачеркивая одну из десятка плохих характеристик напротив его имени. —Я могу сказать то же самое, — несмело ответила она, встав около Пятого, — Я наговорила лишнего, — продолжила Эллисон и оперлась о край стола. —Только не говори, что жалеешь, — сухо выдал Пятый, косясь на сестру исподлобья, — Я догадываюсь, что ты во многом уверена до сих пор, — сказал он и захлопнул книгу с недозволенно яркими детскими историями, — С некоторым я даже соглашусь. —Я не собиралась тебе лгать, — честно призналась Эллисон, фыркнув, и посмотрела на Пятого свысока, — Но это не отменяет того факта, что я повела себя импульсивно и неразумно. —Я не говорил обратного, — со смешком бросил он, расправляя потяжелевшие плечи. —Засранец, — без раздумий прошептала Эллисон, сталкиваясь с его беспросветным взглядом. —Знаю, — с еле заметным облегчением согласился Пятый и шумно вдохнул, — Мне понадобится твоя способность, — без промедлений перешел к сути он, улавливая краем уха недовольный цокот языком. —Я должна была догадаться, — резко холодно процедила Эллисон, с тихим презрением поглядывая на брата, — Что на этот раз? —Организуешь для нас всех паспорта. Желательно до завтрашнего вечера, — мастерски игнорируя выплескивающееся раздражение сестры, четко сказал Пятый, ловя на себе недоумевающий взгляд, — Пока ты возишься документами, я ищу три квартиры. —Мы разъезжаемся? — быстро выпалила она. —Вынужденная мера, пока мы все не вскрыли друг другу глотки, — нервно усмехнулся Пятый, спасительно смотря в сторону двери. —Ты опять все решаешь единолично, — безжалостно бросила Эллисон, прерывая его скачок к побегу, — Ты должен минимум сказать об этом остальным. —Уверена, что кто-то будет против? — надменно спросил он, метнув в ее сторону снисходительный взгляд, — Сама же только собиралась уехать, — мазнул желчью Пятый, припоминая сестре финал их последней встречи, — Но я и без твоих слов собирался так поступить. Оставил Эллисон делить наедине с собой осадок, засевший в вязкой тишине чернотой в легких и словах, болезненно застрявших в горле. Исчез, успев бросить смешок, скрывший раздражение и нервозность от безжалостно текущего времени. Пошел вдоль спален, приглашая горе-семейство на типичный скандальный сбор, игнорируя комнату четвертого и второй этаж. Вспышки камер, резкий свет, застилающий глаза, выкрики любви и обожания, пронзающие всю даль стелющейся красной дорожки и рекламных баннеров. Все померкло. Исчезло во лжи, в скандалах и заголовках желтой прессы. Потонуло в шестидесятых, в иллюзорной любви и отчаянных движениях за, как казалось, неотъемлемые права. Распалось в судных днях, холоде и разобщенности семьи. Сгорело в огне. Рассеялось в пепле чужого кошмара. Умерло в самообмане и лицемерии. Хрупкий блеск слез разжег свет в темных карих глазах. Эллисон без сил опала на холодный грязный пол, цепляясь дрожащей рукой за край царапающего стола. Впилась ногтями в податливую древесину, сдерживая слезы в горле, накрывая исказившиеся горечью губы ладонью. Смехотворные дни, не имевшие ничего общего с детской мечтой, били неясным бессилием и обреченностью сквозь тучи надвигающейся осени и новую страницу календаря. Возможности спокойно дышать и строить планы на заслуженное будущее не было, как и желания двигаться дальше. —Мама? Голос обеспокоенной Клэр сошел спасением и отрезвляющей пощечиной, вынудившей вздрогнуть, замереть и с тревогой обернуться на волнующуюся дочь, что по щелчку сорвалась с места, заметив слезы в глазах Эллисон. Налетела с объятьями, взваливаясь хрупким тельцем на дрожащую спину, принося собой ясность и единственный смысл жизни. Пыль витала в воздухе танцем, рассекала душный зал, нагретый солнцем и частым дыханием взволнованных Харгривзов из-за вида успокоившейся Эллисон и Пятого, стоящих вблизи друг друга. Семейство, в этой ситуации состоящее в сумме только из четверых человек, нервно и подозрительно осматривало кривой дуэт брата и сестры, демонстративно громко выдыхая и часто поглядывая на часы. Но спешить им было некуда. Спешил лишь тот, кто под страхом последствий забыл о власти над временем и теперь судорожно надламывал костяшки пальцев, пряча тихую панику в карманах брюк. —Ну, так зачем? — пренебрежительно спросил Диего, подгоняя онемевших родственников, и вальяжно расплылся на диване, — Очередная заметка про Комиссию? —Очередной переезд, — без сил выдала Эллисон и словно безучастно пожала плечами, ожидая реакции только от одного человека. —Шутишь? — резко, в сердцах выпалил Лютер, не замечая обеспокоенно-тоскливого взгляда третьей на себе. —С каких пор мы стали кочевниками? — возмущенно уточнил второй, зло пялясь на Пятого. —Буквально с того момента, как дом, в котором мы выросли, сгорел от рук тех людей, что без усилий находят нас вновь, — не терпя цирка мнений, раздраженно и грозно прошипел Пятый, нервно притоптывая ногой в центре гостиной. Резко отрезал их попытки на большее сопротивление, возникшее скорее из скуки и раздражения, нежели по действительно разумным причинам. Тем более понимание того, что каждый из них в любой момент готов был вырваться на волю, вновь обрезая отягощающие семейные узы, приносили голосу еще большего холода и угрозы. —Ты сказал, что это не коснется нас, — возбужденно припомнил Диего, хмуро косясь на брата, источавшего темноту и нервозность. —Не коснется, не должно, — теряя несуществующее самообладание, с тревогой говорил Пятый и бесконтрольно мотал головой. —И из-за новых ложных обещаний мы вновь переезжаем, — легко соткала мысль Эллисон, элегантно опуская ладони на плечи Лютера, — Я занимаюсь формальной частью, вы покорно собираете вещи, а Пятый, упаси бог, подбирает жилье. —Именно. Схема крайне проста. Мы живем в одном городе, не теряем друг друга, одновременно сводим количество конфликтных ситуаций к минимуму, — продолжил за сестрой Пятый, неосознанно пройдясь ладонью по голове, — В худшем случае у вас будет время, чтобы спастись, ведь я уверен, что в любой ситуации я буду первым, — тараторил он с одержимой верой в идею Меделин. —Допустим, почему три квартиры? — не унимался второй, пиля Пятого взглядом. —Сохраняем прежнее деление, — резко ответил Лютер, зло стискивая ладони. —Меделин опять с тобой? — скептично уточнил Диего, — Не лучше ли…? —У меня должен быть шанс выжить, — нервно выпалил Пятый первое, что из правдивого пришло в голову. —Вероятно, — настороженно протянул второй и нехотя кивнул, не желая отдавать Меделин на растерзание Пятому, — Ладно. Диего с подозрением смотрел на Пятого, который уже был не в состоянии скрыть все напряжение и озабоченность происходящим. Не терял скептицизма, обдумывая мысль о переезде, прекрасно понимая, что все не просто так, помня то, в каком состоянии недавно вернулся брат. Хрустел костяшками пальцев, с неугасающим вызовом смотря в застилавшиеся чем-то темным и нечитаемым глаза Пятого.***
Время неумолимо шло, запуская новый день, с темным удовольствием отсчитывая часы до приближающейся казни неизвестности. Пыль с вещей и полок безынициативно перебиралась в сумки, что не смогут заполниться и наполовину. Базовый набор, больше похожий на вещи первой необходимости, пластинка, треснувший нож, детский дешевый кулон, сомнительный плакат и старая фотопленка — побрякушка из забытого детством дома — единственное, что они смогли обрести, став заложниками момента и неясного будущего. Договориться с собой не получалось. Унять тревогу было невозможным. Приструнить рой навязчивых, едко стрекочущих мыслей в голове, отбивающих пугающе темный финал, казалось нереальным, как и все происходящее вокруг, как и причина, из-за которой Пятый безвозвратно поддавался слепящей панике и ужасу, не до конца понимая, отчего немели в нерешительности руки и сковывало страхом в груди. Все же было не таким страшным и беспросветным, возможно, всецело являлось блефом и попыткой оказать влияние и подогнуть под свою власть. Но запыленное предчувствие выло вьюгой и вынуждало двигаться сквозь боль и усталость. Пятый не спал, проведя всю ночь за безрезультатными, уже не имеющими никакого смысла вычислениями. Наверное, он сделал ошибку еще в самом начале, неправильно перенеся части уравнения или потеряв минус, но это не помешало ему создать иллюзию действия и своего контроля, всеобъемлюще охватившего все аспекты их жизни. Он проглядывал сквозь сон в мутную даль, набрасывая бесконечный список задач, загоняя себя в рамки времени, ощущая на языке привкус дежавю от первого возвращения к семье. Искал темнеющим от алчности взглядом свет мраморных волос и отблеск мягкой зелени в глазах, горящих неземным золотом. Тихо, издалека коридора смотрел на Меделин, беззаботно щебечущую с Клаусом, мучающимся в легком отходняке. Наблюдал с замиранием за движением изящных рук, смахнувших локоны опавших волос, и следил, как свет мечтательно дарил обманчивую тишину. Смотрел и видел, как она несла проклятье в обличии спасения. Пятый разглядывал темнеющий горизонт сквозь разводы лобового стекла. Вновь поражался скорости времени, мысленно пытаясь замедлить непреклонный ход, и устало разминал затекшую шею, окончательно теряя очертания салона под напором очередной бессонной ночи. Цеплялся выцветшим взглядом за пятна на темной коже, присыпанной неосязаемым пеплом, и громко выдохнул, резко ударяя кулаком по стеклу, стремясь скорее развеять наваждение. В мгновение тряхнул головой и обернулся на звук щелчка, уже наблюдая за фигурой устало ввалившейся сестры. —Лучше не говори ничего, — тихо предупредила его Эллисон, бросая папку с документами ему на колени, и измученно выдохнула, спрятав лицо в ладонях, — Ты не должна была ей пользоваться на простых людях. Ты обещала себе, что начнешь все сначала, — бормотала себе под нос третья, оглушенная голосом своей способности. Пятый с беспокойством, на которое хватало сил, осматривал взбудораженную Эллисон, пока руки тянулись к таинственной, но непримечательной папке, хранящей их новые личности. С любопытством разглядывал пахнущие каким-то едким клеем корочки канадских паспортов и блестящие карточки водительских удостоверений. Перевел взгляд на сестру, заметив лишнюю суету, с которой она рыскала по карманам, и быстро ощупал свою куртку, выуживая именно то, что она искала. —Зажигалка есть? — неброско спросил Пятый и протянул ей открытую пачку сигарет. —Все оставила дома, — тяжело выдыхая, ответила она и с кивком приняла предложенное, — Спасибо, — бегло добавила Эллисон, когда огонь из его рук коснулся бледного кончика сигареты. Приоткрытые окна с обеих сторон забирали тонкие полосы дыма, что почти синхронно текли по воздуху внутри машины и слабо разбавляли мрачность ночи вокруг. В густой темноте, пропитанной терпким молчанием и грузными мыслями, яркими живыми пятнами горели кончики тлеющих сигарет и глаза, ловящие отблеск неприметных дорожных фонарей. Пепел серостью скрывался за щелью окон и пропадал навсегда на влажном асфальте, забирая с собой часть въевшегося напряжения. —Можно тебя кое о чем спросить? — блекло поинтересовался Пятый, покосившись на курящую сестру. —Дерзай, — быстро ответила она, кивая, и посмотрела в его сторону. —Что для тебя значит Клэр? — размыто спросил он, прежде не позволив себе потушить сигарету о запястье, и выкинул бычок за окно. —Все, — без сомнений ответила Эллисон, разворачиваясь к Пятому корпусом, — Она вся мой жизнь. Возможно, единственная причина, по которой я все еще встаю по утрам. —Вот как. —Тебе будет сложно понять меня, ведь я сомневаюсь, что ты когда-то любил. —Я был женат тридцать лет, — с еле уловимым возмущением возник Пятый, но почему-то эти слова вызвали на лице Эллисон только мягкую улыбку. —Точно. Долорес. Я совсем забыла, — с добрым смешком сказала третья и улыбнулась, отправляя сигарету за окно, — Героиня, что терпела тебя столько лет, — с иронией произнесла Эллисон и бесцельно покачала головой, — Мне кажется, я не способна никого любить так сильно, как Клэр. Ради нее я готова совершенно на все, неважно, чего это будет мне стоить, даже если придется отдать всю себя. Не имеет значения, — резко серьезно призналась она и заглянула в глаза Пятого, ища в них отблески понимания, — Когда любишь, посвящаешь себя другому человеку и отдаешься ему без раздумий. Всецело. Возможно, это звучит жертвенно и даже как-то нездорово, но любить прекрасно, еще более прекрасно, чем быть любимым. Пятый, не выдержав, увел взгляд с пристальных, пробирающихся в самую глубь глаз сестры, и до боли сжал челюсти, поддавшись неясной агрессии и обиде. Заострил внимание на безликой дали за окном, не позволяя себе разгореться, и старался унять бесконтрольно нарастающее дыхание. —На самом деле, идея с переездом — лучшее, что ты смог нам предложить, — неожиданно призналась Эллисон, вынуждая его снова на себя посмотреть, — Нам будем проще и удобнее быть немного порознь. Тем более вдруг у нас получится обжиться здесь, снова вернуть прелестно примитивные вечера? — мечтательно протянула она и тоскливо улыбнулась, — Меня беспокоит то, что Лютер стал все чаще вспоминать об отце и Луне. Все обострилось без причины. Ему нужно какое-то дело, работа, чтобы отвлечься. Диего становится каким-то более грубым и апатичным, кажется, он скоро станет похож на типичного мужика с пивным животом. Да, он всегда был несносным, но небезразличным. Клаус совсем потерялся в тени этого дома, его не слышно, не видно, и меня правда волнует его сомнительное будущее. А ты… ты вообще жил когда-нибудь? —Ты серьезно решила сейчас проанализировать каждого из нас? Лучше просто поехали обратно, пока я силой не запихнул тебя на пассажирское сиденье, — закипая, зло бросил Пятый и демонстративно обратил взгляд к дороге. —Не заводись. Я без особого замысла, простой интерес. Ты когда-нибудь думал, чем займешься, когда это все закончится? — с беспричинно неутихающим любопытством спрашивала она. Пауза, возникшая после ее слов, была настолько ожидаема, что даже не вызвала новой порции напряжения, а его внешнее проявление сопротивления и борьбы с самим собой уже почти не бросались в глаза привыкшей Эллисон. —Я бы… снова взялся за пленку, — несмело признался Пятый, по-мальчишески опуская глаза в пол, — Даже в Комиссии я иногда делал снимки каких-то особенно памятных мест, после проявлял, брезгуя современной техникой, — едко усмехнулся он и вяло улыбнулся, мельком взглянув на внимательно слушающую сестру. —Отец сжег все альбомы с твоими фотографиями, — тихо вспомнила Эллисон, машинально потянувшись к зеркалу заднего вида, — Но Ваня, кажется, сохранила несколько снимков. —Это уже не имеет значения, — напряженно ответил Пятый от одного упоминания погибшей сестры и развернулся к окну, — Нам стоит возвращаться.***
Один чемодан, несколько дорожных сумок и жалкий пакет, бренчащий от любого легкого воздействия, свалились громадой в коридоре, непривычно не ловящем блеск сахарного солнца. Небо затянулось непросветными тучами, низко и угрожающе нависающими над заповедником и полотном лесов. Весь дом потонул в серости и сухом мраке, что не разбавил ни резкий запах кофе, какой-то выпечки, ни приглушенные голоса семьи, словно прощально собравшейся на кухне. Обращения и предложения ради приличия казались неуместными в сложившейся ситуации и не могли скрасить давящую атмосферу вокруг лживым образом сожаления о предстоящем расставании. Никто не жалел. Все ждали и уже с затаившейся радостью предвкушали разлуку. Но навязчивое, мерзко-скребущее чувство не отпускало, шептало тревогой и беспокойством за жизни семьи и сливалось с монотонным отбиванием ложек о фарфор. Пятый неспокойно и устало оглядывал семью в отражении окна, осушив уже, наверное, третью чашку кофе за это несчастное утро. С неприязнью смотрел на погоду, с точностью отражавшую всю туманность и мрачность предстоящих перспектив, и с силой впивался пальцами в горячие стенки фарфора. Отгонял усталость и сонливость, рьяно пытался держаться на плаву и не поддаваться оглушающей тревоге и неизменно неоправданной панике, мысленно зачеркивая второй из семи дней. —Пора ехать, — резко сказал Лютер и встал из-за стола, разнося жуткий скрип дерева по плитке, — Все же получили ключи от квартир и документы? Харгривзы мельком переглянулись и безынициативно кивнули. —Никогда не думал, что мне придется захоронить свою личность и стать каким-то Стивом, — с ярой неприязнью пожаловался Диего, только принявший примитивность своего нового имени. —Распространенные имена и фамилии — это дополнительный способ конспирации, — держась спокойно, вновь повторил раннее объяснение Лютер. —Ага, и несколько шрамов на моем лице и горсть парных татуировок вообще не относятся к особым приметам. Нацепив на себя самые тупые и безвкусные имена, мы, конечно же, автоматом слились с обывательским канадским обществом, — раздраженно тараторил Диего, нервно размахивая рукой с ножом, — Превосходно. —Уймись, Диего, — недовольно шикнула на него Эллисон, — Скажи спасибо, что ты не стал полной теской Трампа, — зло добавила она и взглянула в сторону Клэр, взволнованно топтавшейся на месте около безучастно сидящих на полу Меделин и Клауса. —Чертовы республиканцы, — брезгливо бросил Диего и кивнул, сдаваясь. Эти слова стали последними, прозвучавшими на кухне, в доме и между ними всеми. Осталось только безмолвное прощание, крепкие, напутственные объятья и редкий шепот, вобравший в себя что-то исключительно секретное для Меделин, обмякшей в руках второго, что заботливо гладил ее по голове. Весь путь, пронизанный холодом и дождем, скрылся под светом белых ресниц, обращаясь в считанные минуты и пустоту в блеклом салоне, промозглую тишину в котором прерывал звук двигателя и педаль газа, вжатая в пол. Стрелка на спидометре редко опускалась ниже опасных ста пятидесяти, бывшими еще более безрассудными на скользком из-за воды асфальте. Но Пятый словно не замечал необоснованной спешки и слепо пропадал в одном из нескольких сценариев ближайших дней. Меделин была готова поклясться, что настолько беспричинно разбитой она не чувствовала себя давно. Настроение было неописуемо дерьмовым, и вид нового жилища не особо вдохновлял. Заползя внутрь и добравшись до последнего четвертого этажа, она успела только краем глаза заметить кирпичную гладь стены, маленькие корзинки цветов и табличку с адресом на фасаде. Бегло осмотрев лестничную площадку и опечатанную квартиру напротив, нелепо и нервно усмехнулась, отчего-то не удивляясь подобному соседству, а после обернулась на Пятого, завешенного сумками. Он суетливо теребил в руках комплекты ключей, пытаясь выхватить из трех связок те, что подходили именно к их двери, а не к оставшимся двум в паре кварталов отсюда. О наличии ключей от всех квартир семьи Пятый решил тактично промолчать, чтобы лишний раз не предоставлять им свежую почву для конфликта. Дверь, открывшаяся удивительно тихо, запустила их в плохо освещенный коридор. Блеклые полосы на обоях проявились под светом теплой лампы, помещенной в странный персиковый абажур. Жесткий плетеный ковер принял на себя обувь и скрыл под собой несколько царапин на старом темно-коричневом паркете. Меделин несмело прошла вперед, ведя ладонью по стене, и свернула в ближайшую арку. Наткнулась на светлую кухню, плавно перетекающую в гостиную. Обратила внимание на цветочные занавески и бархатный зеленый диван, еще один плетеный коврик и несколько больших стеллажей с книгами, пестрившими цветными потертыми корешками. Засмотрелась на картины неизвестных ей импрессионистов, зная, что подойдя сможет прикоснуться к каждому резкому красочному мазку, на пыльные побрякушки, висящие на стенах около небольших часов с аккуратным циферблатом. Она упала в горсть мягких подушек и с сожалением разглядывала место для возможного камина между двух симметрично стоящих кресел. Похлопала по бархатной обивке и обернулась в сторону кухни, видя, как Пятый скучающе расставлял чашки, ранее расположив банку с кофе. Оперлась о спинку дивана и беззвучно наблюдала за появлением небольшого набора посуды, турки, заварочного чайника. Невольно улыбнулась, думая о прекрасной простоте происходящего, но без причины смущенно увела глаза, столкнувшись с Пятым взглядом. Поспешила продолжить свой поверхностный осмотр, ранее будучи награжденной его добро-снисходительным смешком. Вновь оказалась в коридоре, рассеченном тусклым светом, льющимся из одинокого окна, и бегло осмотрела две двери в разных концах. За первой нашла просторную ванную с приятным оформлением, множеством шкафчиком и еле живым фикусом в горшке, стоящем около зашторенного окна. Зацепилась взглядом за несколько трещинок на кремовой плитке и вышла, скорее проходя ко второй двери, уже зная, чего за ней ожидать. В целом, не прогадала. Действительно, одна спальня на всю квартиру. Из шаблона выбилась даже не двуспальная кровать, которой она была больше рада, чем удивлена, а тянувшееся из гостиной цветочное оформление с исключительно нежными оттенками, завитками на изголовье, тумбочках и шкафах. Контрастная люстра с пластиковыми камушками, имитирующими хрусталь, сказочно мерцала леденцами в теплом свете и разносила резные отблески по комнате, казавшейся наиболее уютной из всех остальных. Причиной этому мог служить ковер, в мягкости которого легко тонули стопы, или все та же высокая кровать, скрытая за большим покрывалом и горстью декоративных подушек. Меделин проскользнула по комнате, задевая взглядом пустой пыльный комод и зеркало над ним, коснулась витиеватого изголовья и очутилась около плотно зашторенного окна. Резко схватилась за два края цветочного полотна и одним рывком запустила серость улицы в спальню. Чихнула от пыли, щекотливо засевшей в носу, и не заметила шагов, доносящихся из тишины коридора. —Тебя все устраивает? — размеренно спросил Пятый, сваливаясь на косяк двери и скрестив руки на груди. —А? Да-да, только вот, — протянула Меделин, нервно закивав, и осмотрела окно, — Рама деревянная — зимой будет холодно. Пятый невольно покачал головой на ее замечание и отлип от двери, сразу направляясь в сторону Меделин, которая непрерывно и с лишней тщательностью осматривала щели в окне, почему-то находя в этом что-то сакрально важное. Оказавшись за ее спиной, разместил ладони на плечах, ненавязчиво оглаживая и грея, и сам начал оглядывать странно цепляющую раму окна, покрытую трещинами краски. —Не думай об этом, — шепотом сказал он, склоняясь к ее уху, сильнее сдавливая плечи в руках. —Почему это? — утомленно поинтересовалась Меделин и закинула голову назад, ища его глаза. У меня есть только пять дней —Может, зимой мы будем далеко отсюда. Где-нибудь в песках или… — отстраненно говорил Пятый, наматывая на палец ее волосы. —Где-нибудь в Греции? — светло спросила она и разбито улыбнулась, получив положительный кивок с его стороны, — Мило. Меделин без сил завалилась на Пятого, переводя взгляд на мрачную даль за окном, замечая в просветах домов набережную около небольшого водоема и совсем блеклую зелень лесов, скрывших бывший дом детства и скандалов. Красноречиво выдохнула, без слов указывая на свое настроение, и закрыла глаза, устав от вида серости и настигающей осени — точно не самого худшего из того, что готовила им следующая неделя и угрожающий безжизненностью сентябрь. —Не пойму, почему такое плохое настроение, — тихо пробубнила Меделин, не надеясь, что Пятый услышит, и снова изнеможенно выдохнула. —Солнца не видно, — бездумно ответил он, привычно зацепившись за детали в ее поведении. —По таким расчетам в ноябре я стану неугодной тучей, — с грустным смешком произнесла Меделин и покосилась на карамельно-коричневый пол, — Неужели я правда так зависима от погоды? —Может. Но я знаком с тобой только с весны, поэтому нести ответственность за свои слова не могу, — спокойно подметил Пятый, легко гладя ее по голове. —Только? Это же почти полгода, — удивленно прошептала Меделин и резко развернулась на него, — Я не заметила, когда прошло столько времени, — озадаченно сказала она, растерянно опуская глаза в пол, — Полгода. Ее рука застыла в воздухе, не достигнув его плеча, и резко оказалась на белоснежной шее, оторопело растирая кожу. Меделин, неясно чего испугавшись, не решалась посмотреть на Пятого, что с тихой покорностью следил за быстрой сменой ее настроения и появлением слепого страха. Она несмело попятилась назад к окну и забралась на шаткий подоконник, который ожидаемо обдал холодом поясницу. Громко выдохнула и подогнула губы, только после подняла глаза на молчаливого Харгривза. —Для тебя это ведь и не так много. Просто когда эти полгода — это вполне себе весомая часть жизни, а тут, — несвязно говорила Меделин, не сумев сплести слова во внятную мысль, — Ладно, это и не так важно. Наверное. Что за бред я несу? — зло прошептала она, спрятав от стыда лицо в ладонях. Пятый не дал ей ответа, продолжая отстраненно стоять в метре от нее, повязнув в волокнах мягкого ковра. Не одарил ее никакой реакцией и необходимым словом. Не шел к ней, не пытался приободрить и успокоить, тупо осматривая Меделин вновь и вновь, слепнув от света ее фигуры на фоне грязной, серой дали. Обычно смаргивал сон, густую пелену и вздрагивал всем существом, стоило лишь на секунду вспомнить о беспрерывно текущем времени, непринятом решении и своем безвыходном положении. Снова вспомнить о своей слабости и пропавшей решительности. —Что ж, пора прекратить гнать тоску, — беспричинно весело огласила Меделин, с наигранной вдохновленностью спрыгивая с подоконника, — У нас есть дела, — бодро сказала она, скорее подходя к неподвижному Пятому, ставшему недоверчиво осматривать обманчиво засиявшую девушку. —О чем ты? — косо спросил он, провожая ее взглядом к постели. —Банально вот, — бегло начала Меделин, скидывая покрывало и открывая вид на отсутствие постельного белья, — Нужны наволочки, простыни, пододеяльники и желательно еще одно одеяло, — добавила она, демонстрируя бедность кровати. —Тебя резко начала смущать идея спать со мной под одним одеялом? — дерзко спросил он и, ухмыляясь, нагло вскинул брови. —Думала, дергаться от прикосновений это по твоей части, — зло буркнула Меделин, красноречиво припоминая ему прошлое, и бросила покрывало прочь, — И нет, меня это совершенно не смущает, — пытаясь казаться невозмутимой, выдала она и рвано обернулась на него, быстро заливаясь краской. —Я вижу. —Еще бы нам стоило купить полотенец, больше сменной одежды, может, тапочек. Пора бы уже задуматься о куртках: в одних кофтах мы канадскую осень и зиму не переживем, тем более здесь — на Севере, — смущенно продолжила рассуждать Меделин, увлеченно очерчивая пальцем завитки на каркасе кровати, — А насчет одеяла… оно маленькое, наверное, я вовсе стащу его у тебя в первую же ночь, — робко сказала она и снова вернулась к составлению бесконечного списка покупок, — Точно, нам же нужно еще… Ее голос растворился где-то в дверях, редко мелькал сахарными отблесками, обрамляя карамелью сознание, затупленное последними бессонными ночами. Пятый остался в комнате, не стараясь и не желая угнаться за ее резкой вспышкой энтузиазма и лишь косо, темно-уставшим взглядом провожал Меделин из спальни в коридор, ни разу не пытаясь зацепиться за стремительно вылетавшие изо рта фразы. Неизвестно как оказался у кровати и рухнул, не придавая значению ни ее высоте, ни мягкости матраса, ни шороху ткани под собой. Сидя продолжил наблюдать за мелькающим, стрекочущим силуэтом в проеме на фоне полосатых обоев, и зевал, скидывая с густых ресниц подступившие слезы. —У тебя когда-нибудь был виниловый проигрыватель? — вдруг спросила Меделин, высовываясь из-за двери. —Что? — не расслышав, возник Пятый. —Я просто подумала, что проводить вечер вдвоем, ставя какую-нибудь пластинку, было бы замечательно, — вдохновленно лепетала она, ведя ладонью по каркасу двери, — Хотелось бы, чтобы у нас была какая-нибудь приятная вечерняя традиция. Тем более вместе с ней это место оживет, не так ли? — беззаботно улыбнулась она, но быстро погасла, заметив тень холода на его лице, — Все нормально? —Абсолютно, — резко ответил он, стискивая кулаки, не давая ей возможности посмотреть сквозь себя и увидеть все. Врать не хотелось. Точно не ей. Но он так привык. —Пятый, — тоскливо прошептала Меделин, встав в проеме, — Что не так? Но она привыкла к его лжи, которой он чаще кормил себя. До тошноты. До рвоты. Все не так. От начала и конца. Все не так в этой квартире — мерзком кукольном домике. От этой сраной весны до этой проклятой недели. Начиная с твоей томной мягкости, заканчивая пронзившей меня бесхребетностью. От твоего ярого стремления идеализировать все и всех до моего желания изжить все с этого проклятого шара. От твоего приторного света, которому я поддался. От страха перед временем. От страха перед собой. От страха перед тобой. До страха за тебя. Все не так. Ты не так. —Все нормально, — излишне грубо, резко, прямо угрожая, вторил Пятый. После ты будешь ненавидеть себя за этот тон. —Ладно. Лжец. Ужасный лжец. Меделин вновь привычно закопала недосказанность, обрубая обиду на корню, опрыскивая едкие семена сильнейшими химикатами. Проглотила все и с вполне честной улыбкой, собирала галочки напротив списка покупок, пытаясь игнорировать откровенно незаинтересованный, серый вид Пятого. Лучше бы он сопротивлялся, демонстративно закатывал глаза, недовольно цокал языком и красноречиво послал бы все. Честно, резко, как привык. Но он покорно плелся за ней, становясь безликой тенью. Шествовал, отставая на шаг или десять, пусто осматривая прилавки с текстилем, будучи где-то далеко от хлопка, льна и синтетики. Бездумно кивал на ее слова, роняя минуты и окончательно перестав искать решение и запасной выход из ситуации. Меделин заметила это слишком поздно, списав на неожиданную мягкость и трепетность по отношению к ней. Не уследила, когда Пятый пропал и перестал быть собой. Когда тот просто исчез, слившись с тишиной леса и утонув в шуме собственного голоса. Или вовсе сгорел еще тогда, оставив от самого себя только горький пепел. Ее сжирало беспокойство, которое она не знала, куда деть. Меделин задыхалась от тревоги, видя его таким. Неправильным. Непохожим на себя. Видя его пропавшим в сизом мраке гостиной, душившей тишиной и обманчивой безмятежностью. Слыша его сбивчивое дыхание и нервное щелканье костяшек. Находя его стеклянные глаза в пушистом обрамлении ресниц. —Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной? Она не оставляла попыток, взывая мягкостью своего голоса, и смотрела на него с нагой мольбой. Сидела покорно рядом, предоставляя всю себя, и тихо оглаживала протянутую им ладонь, привычно немного грубую, с мозолями от письма и оружия. —Как насчет простого чтения? Он не принимал, но видел все ее совершенно тщетные попытки. Тянулся к копне белых волос, путался пальцами в прядях и не смотрел в глубь сахарных малахитов. Знал, что повязнет и пропадет во тьме зрачков, кричащих мраком на фоне изнеженной чистоты мрамора кожи и волос. —Прошу, не сбегай. Пятый бессильно усмехнулся, совершенно на автомате, не придавая этому значения. Мягко погладил ее по голове, растрепал волосы и опустил ладонь на подбородок, слегка вздергивая его вверх. Она опять сидела на полу, около его ног, со слепящей преданностью смотря в его глаза. Точно, как тогда. И снова была единственной, кто имел истинную власть в тот момент. Он не смог внушить себе обратного, приманив ее к себе и усадив на колени. Это она его воззвала, не он. Легким взмахом ресниц и палящим взглядом. Меделин первая ринулась к его губам, горьким из-за табака, целуя со светлой жадностью, ища хотя бы слабый отклик с его стороны. Но Пятый не ответил, замирая, и аккуратно взял ее лицо в ладони, слегка отодвигая. С неясным осознанием и призывом смотрел в ее до безумия красивые зеленые глаза, искаженные краснотой капилляров из-за надвигающихся слез. —Почему ты? — хрипло спросил он, собирая пальцами побежавшие ручейки. —Я ужасно переживаю за тебя. Что-то случилось, но ты совершенно не хочешь об этом говорить, — робко отвечала Меделин, судорожно выдыхая, и смущенно прикусила губу. —Ты просто устала, — снисходительно сказал Пятый, выдавливая тошнотворно лживую улыбку, — Пойдем спать. —Но, — резко возникла она, но сразу потухла, заметив холод стали в его взгляде, — Ладно. В том, что они засыпали на одной кровати, не было ничего романтичного, как и в их обозначении пары. Все было не так и шло косо, плыло дымом его сигарет и тонуло в волнах ее незаглушаемой тревоги. Ни обозначения, ни принятия чувств, но заметно проходящая привязанность с хорошо сокрытым обожанием. Им было до банального удобно, и этого хватало, чтобы тихо переглядываться в холодном мраке спальни. Меделин тихо наблюдала за ним, за кольцами дыма, периодически почесывая зудящий нос. Осматривала окружающую темноту, фальшиво хрустальный блеск люстры и стены, сочащиеся жуткими тенями. Зачем-то вела рукой по воздуху, рассекая густой мрак комнаты, и снова обращала взгляд к Пятому и подожженной сигарете в его руках, горящей ярко-рыжим пятном, когда он делал затяжку. Подкравшись совсем близко, Меделин наблюдала, как он засыпал, окончательно растеряв всю бдительность. Киллер, лишившийся осторожности и всех отблесков холодной прагматичности, — не менее важный звоночек, как и сигарета, беспечно тлеющая в его зажатых пальцах. Она несмело потянулась к замершим ладоням и встревоженно покосилась на его лицо, замечая только дрожь ресниц и нахмуренные брови. Победно вытянула зажатую сигарету, не прекращая следить за тем, как Пятый быстро провалился в беспокойный, но глубокий сон. Поспешила отбросить тлеющее несчастье в пепельницу, но не обнаружив ее, быстро затушила о свое запястье, тихо шипя, и кинула окурок на тумбочку. Снова посмотрела на него с какой-то непередаваемой тоской. Боязливо потянулась к голове и нежно провела по волосам. Привычно глушила слезы, возвышаясь над ним. Мягко поцеловала лоб, бережно пройдясь ладонями по лицу, награждая его золотой пеленой под веками и островом влекущей тишины.***
Когда-то сквозь порцию ненужных ей наставлений, смешавшихся с сухим порицанием, Пятый просил, чтобы Меделин не спилась в его сумасбродной семейке, но теперь он самолично делил с ней один стакан виски, периодически подбрасывая в него лед в форме неуместных эскимо. Другую же формочку для льда она выбрать не могла. Зацепилась именно за это нелепое мороженое на палочке. Точно так же, как за этот шелковый комплект из свободных шорт и рубашки с коротким рукавом. Цвета нежных роз. Цвета ее нежно румяных щек, слегка выдававших легкий градус в крови. Меделин стала невообразимо сладкой и воздушной, манящей для глаз, но на языке бы точно отдала игривой кислинкой. Она светло улыбалась, постоянно поправляя спадающие на лицо волосы. Движения немного оборванные, кривоватые и чаще робкие, что не скажешь о ее взгляде, исходящем из-под блеска снежных ресниц. Плутоватый. Кошачий. Почти трезвый. Допинг из нескольких глубоких глотков крепкого спиртного принес ей легкость в действиях и безудержную болтливость, с которой она порхала вокруг, расставляя финальные вещи, бесцельно переставляя книги и разрывая пакет с клубничными леденцами — ужасной химозой, красившей губы. Пятый с удовольствием наблюдал за ней, за движением летящего шелка, удобно развалившись на диване. Удивительно безмятежно цедил виски, провожая ее из стороны в сторону взглядом, часто косился на темно-сизую даль за окном. Отвлекался от мчащихся дней неизменно текущего времени, краем сознания понимая, что небо не пало, на землю не извергся ад, лишняя активность корректоров не была обнаружена вокруг, как и какой-либо интерес к его семье за все последнее время. Они провели вместе целый день, сидя дома, разбирая вещи, слушая ее пересказы о давно прочитанных книгах, несколько раз слившихся между собой, и никуда не рвались. Пятый обычно поражался тому, какую легкость и спокойствие она разносила, как заражала беззаботностью, казалось, невозможной в нынешней действительности. Но вот он, выспавшийся, сказочно безмятежный, необычайно несерьезный и припорошенный обманчивым светом, наблюдал за тем, как она свалилась на кофейный столик перед ним, догрызая очередной леденец. —Будешь? — невинно спросила Меделин, хлопнув ресницами, и протянула в раскрытой ладони красные сладкие стеклышки в бесцветной шершавой обертке. —Я не мешаю виски с дешевым сахаром, фея, — усмехнулся он, в подтверждение своих слов поднося стакан к губам, — Таким извращением занимаются только невежественные дети. —Получается, я невежественный ребенок? — щурясь, уточнила она, демонстративно разгрызая конфету, словно не замечая медленно прививающегося к ней обращения. —Получается, что так, — хмыкнул Пятый и ослабил хватку на стекле. —Раз так, — непонятно отчего заводясь, возбужденно сказала Меделин и закинула пару леденцов в рот, потянувшись к бокалу в его руках, — Стоит хотя бы поддерживать свое звание. —Нет уж, — резко возник он, поднимая налитый виски над головой, — Осушишь залпом, и тебя накроет. Угомонись. —Очень воспитательно, — недовольно пробубнила Меделин, кривясь от переизбытка сахара на языке, так же окрасившегося в легкий алый, — Иногда ты жутко нудный, — добавила она и взгромоздила голову на сомкнутую ладонь. Меделин беззвучно посмотрела на него исподлобья, нервно дергая ногой, и невольно потерялась в дыхании от его пристального и молчаливого взгляда. Наблюдала, как он размеренно цедил виски, оставляя на дне карикатурные кусочки льда, и не отрывал от нее глаз. Вызывающе и влекуще. Она склонила голову к плечу, продолжая немую игру в гляделки, и хитро улыбнулась, немного сощурив глаза. Вновь обращалась в кошку, почти мурлыча взглядом и доводя до безумства каждым легким, совершенно незамысловатым жестом. То, как она поправляла волосы, вела рукой по шее, поправляя воротничок, и касалась лица, неясно задевало внутри, резало наживую и с силой сжимало неугодное сердце. —Ты никогда не будешь пить, если меня не будет рядом, — резко и бескомпромиссно озвучил Пятый, опуская с треском пустой стакан около нее. —Почему? — не понимая сути, спросила Меделин, задерживая взгляд на его оголенных предплечьях, рассеченных темными венами. —Никто не должен видеть тебя такой. —Какой это «такой»? Легкой и сахарной. Воздушной. Безумно привлекательной, томно мягкой и невинной. С лукавыми искрами в глазах, в которых словно поселилась глубокая тайга и хвойный ветер на фоне бесконечной галактики чернильных зрачков. Хранящей в себе жар лета, нежность весны и белизну полярной безжизненной зимы. —Такой, какой вижу тебя я. Легкое негодование быстро сменило смущение. Меделин неловко увела взгляд в бок, раскрасневшись, но подсознательно потянулась к нему, почувствовав еле осязаемое прикосновение ладони к щеке. Ластилась, прижимаясь к горячей и грубой коже, окончательно закрепляя звание кошки этим вечером. Но смотрела робко и чисто, забирая взглядом умение дышать и способность думать. Пятый аккуратно повлек Меделин за собой, забирая с холодного кофейного столика, и усадил на колени. Быстро перенял ее привычку смотреть прямо в глаза, придерживая лицо руками и странно разглаживая брови. Меделин же в ответ лучезарно улыбалась с искрой хитринки в глазах и медленно тянулась к его ладоням. Переняла жар его рук и, переплетя их, повела вниз, дальше от своего лица. Склонилась к нему ближе, касаясь его носа своим, и пристально разглядывала темноту, сгущающуюся в глазах напротив. Дразняще вела кончиком, чувствуя, как болезненно стиснули пальцы, а губы опалили жаром чужого дыхания. Пятый тихо и подозрительно осматривал Меделин, затеявшую непонятную, совершенно ненужную и неразумную игру, изначально выбивая себе место проигравшей, в чем он был уверен первое время, поэтому и подался. Но то, как она призывно облизывала карамельно-алые губы, тяжело выдыхала ему в рот, притворно невинно, почти ангельски хлопая ресницами, вышибало все остатки самообладания и в конец расщепляло все грешные остатки благоразумия. Пятый сдался первым, поддавшись навстречу ее губам, в миг растянувшимся в легкой улыбке. Поймал вкус жуткой клубничной сладости на языке и недовольно прорычал в поцелуй, не находя ответа с ее стороны, только выразительно лукавый взгляд, напоминающий о вчерашнем дне. Меделин, поддавшись слепящей волне жара, приподнялась на коленях и нависла над ним, провокационно заглядывая в глаза. Сердце билось нещадно, руки странно подрагивали, но пустая случайность, позволившая на короткое мгновение возвыситься над ним и повести, безжалостно распаляла и зажигала кровь, бегущую по венам. Она игралась с ним и даже не скрывала этого, не давала ему коснуться своих губ, утянуть обратно на колени и сделать так, как хотел он. Дразнилась, почти смеясь, и с удовольствием принимала боль от вцепившихся в ее бедра пальцев. —Отступи. Ты не понимаешь, к чему это приведет, — угрожающе тихо тянул Пятый, тяжело дыша. —Плевать, — беззаботно и весело щебетала она, невесомо ведя ладонью по его лицу, собирая напряжение и пульсацию вздутых вен. —Искушаешь, — из последних сил цедил он, рьяно впивая пальцы в мягкие восковые бедра. —Точно, как ты, — шепотом ответила Меделин, принимая эстафету, и склонилась к его губам. —Не вини потом за грубость, — на последнем ясном вдохе сказал Пятый, яро зарываясь пальцами в волосы ее затылка. Уничтожил все остатки ее нелепого доминирования, вовлекая во влажный и невыносимо пылкий поцелуй. Сжал волосы у корней, надавливая и притягивая ближе, наконец возвращая Меделин к себе на колени. Игнорировал ее блеклый протест, переплетая языки, и показательно прикусил губу за непослушание. Смешал приторный клубничный сироп и горчинку виски, уподобляясь тому самому «невежественному ребенку», и спустил ладонь на холку, придавливая, когда Меделин хотела отпрянуть, словно резко протрезвев. Но мнимая трезвость ушла молниеносно, стоило его губам пасть на недозволенно чувствительную шею, собрать языком искрящиеся напряжением окончания, очертить рисунок вен, надавливая и насчитывая бешено нарастающее сердцебиение, выбивая ее первый робкий и сдавленный стон. Голова поплыла сильнее, когда зубы остались мягким укусом на изгибе, а губы пошли ниже к плечам. Мешая дышать, под ребрами растеклась вязкая патока, которой задушевно помогал кулак, больно намотавший волосы, и пальцы, слишком умело справившиеся с двумя верхними пуговицами ее рубашки. Меделин тяжело выдохнула, начиная мелко дрожать, и сквозь застилающую глаза пелену цеплялась за исказившиеся очертания гостиной. Пыталась найти опору, ища руками его плечи, но смогла лишь вяло схватиться за предплечье, пронизанное напряженными мышцами. Неосознанно подалась вперед, прижималась ближе, вновь вверяя себя ему, и закрывала глаза, окончательно растворяясь в моменте. Пятый окрашивал бордовыми пятнами ее плечи и снова тянулся к пуговицам. Дергал рьяно и резко, с тихим хрустом ниток, пытаясь быстрее высвободить желанное тело, и зло впивался зубами в шею до ее болезного шипения. Победно пустил по плечам шелк, оголяя и открывая еще большее полотно кожи, непередаваемо мягкой, бархатной, почти младенческой, и с нескрываемым упоением оглядывал открывшуюся картину, все сильнее приближаясь к точке невозврата. Грудь удивительно правильная, одинаковая, с аккуратными нежно-розовыми ореолами идеально легла в его ладонь. Он несильно сдавил ее, слыша, как Меделин судорожно выдохнула, откидывая голову назад, вновь прильнул к шее, наслаждаясь мурашками, пробежавшими под губами, и покрутил отвердевший сосок между пальцев, цепляясь за более откровенный стон. Каждая мышца раскалилась напряжением, а жар, скопившийся внизу живота, стремительно забирал всю трезвость, но подкидывал в топку возбуждения и алчного желания все больше поленьев. Пятый подхватил Меделин на руки, прежде целуя в плечо, и переместился в спальню, сразу сбрасывая девушку на расстеленную кровать. Пепел Луны окрасил блеском белую кожу, очертил выпуклые ключицы, ребра и грудь, вздымающуюся от рваного и быстрого дыхания. Пятый невольно загляделся на холодное мерцание тела и каждый его божественный изгиб и поднял взгляд выше, на ее льющие золотом глаза — хуже выстрела в висок. Она смотрела на него молча, тяжело дыша через рот, без слов взывая к себе. Неоправданно доверяла ему полностью и отдавала всю себя. Пятый резко подхватил край своей футболки и скинул ее с себя, грубо отправляя хлопок в полет. Навис над Меделин, нетерпеливо подминая ту под себя, и нашел сладкие, клубничные губы своими. Отвлекал, целуя влажно, обманчиво ласково и осторожно, и освобождал себя от удушающей ткани домашних штанов. Целовал вновь, покусывая губы, и собирал дрожь ее дыхания на своем языке. Вел рукой по ребрам, забегая на манящую мягкостью грудь, стискивал кожу и опускался ниже, чувствуя, как она непроизвольно вздрагивала и выгибалась навстречу. Зацепился пальцами за резинку шорт, осыпая шею Меделин легкими укусами, потянул ткань вниз к бедрам и избавился окончательно одним рывком. Не дал сконцентрироваться на прохладе, скользнувшей по ногам, и снова забрал все внимание к своим губам, трепетно целуя за мочкой уха. Скользнул костяшками по кромке белья, сдерживаясь из последних сил, и аккуратно провел по влажной ткани, замечая легкую панику в ее дыхании и руке, схватившей его за плечо. —Я могу прекратить, — бархатным голосом произнес Пятый ей в губы, не прекращая оглаживать складки через белье. Меделин нерешительно покачала головой, окончательно распуская ему руки, и откинула ладонь с его плеча. Закрыла глаза, но быстро расслабилась, стоило языку скользнуть отвлекающим маневром по напряженной шее в направлении уха. Пятый знал, что делал, но не мог унять дрожь в руках и тихое осознание ответственности. Снимал с нее белье, понимая, что не имел права на ошибку и не должен был оплошать. Аккуратно собирал капли смазки, размазывая по половым губам, и нежно целовал у виска, собирая кристаллики пота. Казалось, замер вместе с ней, проникнув двумя пальцами, и ожил под звучание ее подавленного удивленного стона. Вел себя непривычно осторожно, растягивая и вечно отвлекая от легкой боли краской засосов на шее и плечах, которые уже через мгновение вновь обращались в нетронутое полотно. Он двинулся увереннее и быстрее, заметив, как Меделин прогнулась в пояснице под влиянием его ласк. Проник глубже, сгибая пальцы внутри. Размазал по внутренней стороне бедра влагу и вновь поцеловал ее, несвязно, влажно и до одурения чувственно, а после скинул с себя остатки одежды. Аккуратно зачесал волосы Меделин назад, внимательно ища в глазах неуверенность и протест, но увидел в них только драгоценный свет и черноту раскрытых зрачков. Пьяных. Возбужденных. Криво усмехнулся и жадно поцеловал ее, окончательно расставляя позиции в их отношениях, и властно вел, не позволяя ей подумать об обратном. Закрепил свое положение, медленно проникая, улавливая болезненный стон на своих губах и слезы, что резко хлынули из глаз. —Попытайся расслабиться, — тихо шептал он, успокаивающе целуя линию челюсти и подбородок. И почти смеялся с себя. Поражался каждому своему действию и тому, как магически повлиял его голос, отдалено ощущая себя гамельнским крысоловом. Она приняла его полностью, чувствуя, как горело, буквально пылало все внизу. Беззвучно роняла слезы, до скрипа сжимая хлопок под собой, скорее испугавшись, нежели правда было настолько больно. Напуганно замерла, когда он остановился, возвышаясь и осматривая ее. Но подалась вперед под очередной напор его иллюзорной ласки. —Закинь ноги на меня, — вполголоса скомандовал Пятый, прикусывая мочку уха, и громко усмехнулся от ее быстрого исполнения. Двинулся вперед, наконец выдыхая, и начал медленно наращивать темп, про себя проклиная пресловутую девственность и невозможность действовать так, как привык, проникая резко, без лишнего марафета, по самые яйца. Насаживать без лишних забот, незнакомого беспокойства, которое заставляло прислушиваться к ней и следить за каждым движением тела, и неясного рвения быть ближе и коснуться всех уголков ее тела, слизнуть пот и оставить поцелуй, непременно нежный. Лишние мысли, навязчиво лезшие в голову, не заглушенные тишиной стонов, буквально кричали ему о том, что все шло не совсем так, и вынуждали менять положение, чему податливая и ватная Меделин не сопротивлялась и оказалась на боку, зажатая его руками. Она вцепилась в его кожу огнем, когда Пятый резко вошел в нее вновь под ее громкий возглас, растянувшийся в вязкий стон, приятно и необходимо растекшийся по его сознанию. И тогда он понял, что ему было нужно слышать ее. Ее крики. Стоны. Мольбу. —Продолжай в том же духе, — вязко и чересчур пошло сказал Пятый ей на ухо, потеряв всю робость и осторожность, вновь насаживая девушку быстро и жестко, снова добиваясь ее пробирающего до души возгласа. Не осознавая, она стонала вычурно и пошло, окончательно выжигая в нем все человеческое. Оставляя взамен только звериную жадность, с которой он цеплялся за ее бедра, переплетал их ноги, двигаясь резче и грубее, чтобы вновь выбить из нее этот крышесносный звук, сходящий на хныканье и тихий плач. Довести ее до беспамятства и слепой мольбы, до неразумного повторения его имени вновь и вновь, хрипло и отчаянно. Чтобы она хваталась за его руку, впивая ногти и раздирая предплечье в кровь. Чтобы осталась ярким пятном, въелась под кожу и пропитала его своим запахом. Пятый обманчиво нежно слизывал слезы Меделин, добивая ее контрастом. Целовал за мочкой уха, чувствуя, как она сильнее прогибалась в пояснице, с рвением отвечая на каждое его действие. Больше не пыталась перехватить инициативу, даже не задумывалась, сдаваясь и почти задыхаясь. Металась в руках, сдавивших шею и талию, неспокойно ерзала по простыне, предоставляя его слуху мокрые шлепки, шорох жесткого хлопка и ряд отборных матов, брошенных резким шепотом или растянутых в откровенных стонах, казалось, совершенно несвойственных ей, как и все, что происходило тогда. Он просто трахал ее, как отборную суку. Привычно жестко, не осторожничая. Так, чтобы она захлебывалась в собственных слезах и слюне, задыхалась и раздражала нежную глотку стонами, обрывавшимися хрипом. Так, чтобы она не могла думать ни о чем, кроме его члена внутри себя, ни о ком, кроме него самого. Но зачем-то сквозь хриплое дыхание и подавленные стоны он шептал ей о том, какая она великолепная. Входил глубже, говоря о том, что она неземная. Влажно целовал шею, касался губами маленьких родинок, сходя на бешеный темп. Опускал ладонь ниже и вел по животу, собирая мурашки и легкую дрожь. Прикоснулся к клитору, выбивая из нее несдержанный возглас и получая новую порцию пламенных царапин на предплечье. Пятый верил, что Меделин должна была кончить в его руках, содрогнуться всем телом в оргазме на его глазах, чтобы он лично собрал с ее искрящейся кожи напряжение, отбрасывая ту в вязкую тьму под веками, хранящими золото драгоценных глаз. Он резко одарил Меделин пустотой, но не дал ей зацепиться за это ощущение и перевернул ее обратно на лопатки, позволяя ткани впитать в себя пот со спины. Вновь подмял под себя, успевая задеть взглядом влагу в помутневших глазах и дорогой отблеск, быстро скрывшийся под веками. Проник без трепета и поймал ее губы в полукрике, возвращая прежний темп. Она же ,поддаваясь, снова закинула ноги на его спину, с жадностью отвечая, принимая и беспощадно кусая в поцелуе. Тонула в жаре плывшего сознания и горела от каждого толчка, вязкого и болезненного поцелуя на шее и плечах. Слепо тянулась к нему, искала спину, пытаясь унять руки и неясное желание схватиться за что-то в поддержке, пока тело окончательно отторгнуло разум и исчезло в чем-то слепяще ярком и темном одновременно. Алчно тянулось к нему вновь, ноюще прогибалось в пояснице, скользя острыми сосками по его груди, искало подсознательно желанную разрядку и с благодарностью принимало прикосновение его пальцев у влажных губ, сжимая член внутри до его гортанного стона. Спина горела и саднила, мышцы ныли и бились в тугой судороге, но зрение и слух одержимо цеплялись за закатившиеся в окончании глаза и за финальный, почти грандиозно-праздничный стон. Ладони отчетливо ловили дрожь ее бедер и мурашки, а язык спускался от ключиц, очерчивая синеву кобальтовых вен на груди и нежные ареолы под эффект скорой эйфории и аккорд крайних болезненных толчков. Пятый кончил ей на живот, оставляя след из спермы, пропавшей в холодном цвете белоснежной кожи. Простонал устало, с облегчением в изгиб шеи Меделин, что пыталась отдышаться, и приложил все силы, чтобы не свалиться на нее и стереть дорожку капель простыней, вытянув ту из-под матраса. Слился с ее рваным и сухим дыханием, упав рядом, и в сопровождении мягкой пустоты посмотрел в потолок, рассеченный блеском Луны. Без сил прикрыл глаза, громко сглатывая, и лишь слушал робкие и безмолвные шорохи со стороны. Меделин, оглушенная произошедшим, растерянно смотрела в мутную даль за окном, пытаясь унять дрожь в ногах. Сидела, неловко оглаживая плечи, и оглядывала изгибы своего тела, блестящего из-за пота в холодном свете Луны. Почувствовав на себе его взгляд, обернулась, тут же попав в ловушку плутоватой, самодовольной ухмылки и хвойной зелени, откровенно цеплявшейся за нагую спину. Бегло осмотрела его с ног до головы и резко смутилась, покрываясь румянцем, который вынудил его пустить незамысловатый смешок. Резво встала с кровати, но тут же испуганно пискнула, не ожидав болезненной отдачи тела, и села на корточки, к счастью, недалеко от лежавшей одежды. Найдя белье, с радостью надела, а после наградила себя его уютной футболкой, безопасно спавшей к бедру. Отправила к Пятому в полет остатки его пожитков, а сама переползла на сторону кровати, параллельную изголовью. Оторопело смотрела вниз, ловила ступнями ворсинки мягкого ковра и нервно перебирала край футболки. Путалась в дыхании, пропуская очередной вдох. Заламывала хлопок, закусывала губы и яро не понимала, что за смятение с тревогой засели комом в горле из горечи и слез, хлынувших неожиданно и беспричинно. Не могла сдержать дрожь в плечах и тут же спрятала лицо в ладонях, что предательски затряслись. —Меделин? Голос Пятого был несвойственно низким и обеспокоенным, почти сходящим на несмелый шепот. Он, словно забыв об усталости, ринулся к ней, ловя руками жуткую дрожь и нарастающую панику. —Я? — он зазвучал жалко и напуганно, пронеся в сознании слова ее неудавшегося отца-брата. —Нет-нет, я… сама ничего не понимаю, — ошеломленно, искренне не осознавая причины своих слез, невнятно ответила Меделин, перебитая резким всхлипом, — Почему-то стало страшно, тревожно и дышать… сложно, — перепуганно объясняла она, рвано взмахивая руками, и в поисках поддержки вскинула голову, находя его глаза. Пятый вновь все понимал и знал, но совершенно обычно не мог объяснить этого Меделин и тоскливо смотрел в ее лицо, мягко и успокаивающе оглаживая макушку. Слегка склонил ее голову ближе к себе и оставил осторожный поцелуй на лбу, собирая тонкий след пота. Помог добраться ей до подушек и аккуратно обнял, словно так смог бы избавить от терпкого осадка забытого прошлого, пока она, уткнувшись в изгиб его шеи, в ужасе плакала, мечась от незнания и удушающего страха, и все ближе льнула к нему, забирая себе остатки ушедшего жара. Небо застилалось мраком грифельных туч. Луна меркла, заливаясь алым блеском под тихий шепот ее слез.