***
Неизменно серое, почти осенние, уже слабо греющее солнце лениво пробиралось в спальню, обрисовывая смехотворно яркие цветы на плотных, все еще пыльных занавесках, играло на витиеватом изголовье и зеркале. Стены ловили слабые отблески, слегка скрасившее все вокруг, но не убравшие ощущение искусственности, присущей каждому метру вокруг. Пахло недавно прошедшим дождем, сырым асфальтом, влажным деревом и пряной улицей, запахи которой без особого труда сочились через приоткрытое окно. Было до ужаса тихо. В голове и вокруг. Размеренное сопение под боком, ее редкое бормотание во сне и еле уловимый говор у дороги стали попутчиками в странно затихшее сознание. Дни замерли. Время на мгновение мнимо вернулось под его контроль. Тревога утихла. Паники и страха словно не было и не существовало. Будто исчез вечер недосказанности, пропал нечеловеческий груз и копоть напряжения. Будто жизнь сжалилась, перелистнув неудавшуюся биографию на новую страницу, более светлую и благосклонную. Беспричинная, оглушающая эйфория и пустота, захватившие с головой, не пугали. Безмятежность, которую отбивало сердце, и белый шум, поселившийся в голове вместо громады мыслей, не волновали. Он устал думать, ему надоели вечная спешка и побег непонятно от чего, он больше не находил сил оправдаться и что-либо делать. Он не отрицал, что готов был слепо пасть в течение бешено несущейся реки, если та обещала собой тишину. Он бы отбросил всю ответственность, обратился инфантильным и легкомысленным ребенком, захлебнувшись в волнах. Но реки не было. Ничего не неслось. Шум волн не отражался от стен. Мир начинал новый день, самый обычный, не отличающийся от предыдущих ничем, кроме даты. На улице под окном соседи выгуливали собак, дети неслись по улицам, пытаясь ухватиться за последние драгоценные дни лета, владелица соседней пекарни разочарованно выбрасывала противень неподнявшейся выпечки, а Пятый, совершенно несвойственный для людской размеренной жизни, спокойно оглядывал несколько солнечных зайчиков на потолке. Мир не рухнул. Он позволил себе большее, безбожно подсаживая ее на себя, незаметно обрезая все пути отступления, обвивая обоих красной нитью, сдавившей и его шею до алых подтеков. Он сделал то, чего истинно желал. Но человечество не пало. Семья непременно спала, наконец более спокойно, разделяя хрупкую надежду на обыденное и предписанное будущее. Часы где-то в зале били десять, может, одиннадцать — он сбился со счета. Вновь. Но мир все так же стойко держался, не превращаясь в пепел, в выжженную землю и не отпускающий кошмар маленького мальчика. Пятый снова смаргивал сон, не двигался и все еще смотрел в потолок без алых, бурых пятен, несущих въедающийся запах плоти, истлевшей жизни и гнили. Ни единого отблеска оружия, шума выстрелов и змеиных, огрубевших из-за черноты жизни голосов. Нет вспышек перемещения, оравы корректоров и звона красных шпилек, непременно несущих за собой бессилие и смерть. Все до неправильного спокойно, мирно и неспешно, словно всего и вовсе не было. Словно не было долгих лет безумного одиночества, горького отчаяния и Комиссии. Не было необходимости в вечной гонке, неоправданной спешке и больном рвении все контролировать и подмять под себя. До смешного странно, до тошноты мерзко. До дрожи реалистично. Неужели ты смог обмануть самого себя? Хуже — ты заставил всех верить в эту ложь. Нужно было поставить точку еще там, в апреле. По-настоящему отречься от Комиссии, соскрести с себя язву и гной, навсегда обрубая связи со всеми. Никаких перемещений, никакого коммутатора, никаких знакомых, никаких женщин с сексом на несколько ночей. Стоило умять свой нарциссизм и не вестись на провокацию, слепо утянув всех за собой. Пятый шумно выдохнул, закрывая глаза, и продолжил растворяться в мягкости кровати под собой. Таял, как сахар, но пытался ухватиться за детали вокруг и слушал. Редкое пение птиц, шум проезжающих машин, свист ветра, скрип дерева, говор людей и безмятежное дыхание вблизи себя. Она тоже не исчезла. А должна была? Пятый не решался взглянуть в ее сторону, цепляясь в памяти за обрывки вчерашнего дня, отчасти убеждаясь в реальности случившегося. Чувствовал на себе дрожь ее рук, ощущал под собой горячее, податливое тело и слышал голос, пробуждающий в нем что-то странно человеческое. Неземной, сродни божественному, голос, вырывающий из обуглившейся души что-то живое, забытое и недоступное. Взгляд, слишком взрослый и знающий для семнадцатилетнего подростка, бьющий наповал. Она вся, размазывающая, уничтожающая и собирающая вновь. Она. Да, она. Она спала к нему спиной, скрыв от солнца лицо в волнах одеяла, забившегося между ее ног. Худые плечи тихо поднимались и опускались в такт грудной клетке, обвитой в защите его футболкой. Волосы, вьющиеся после сна, соревновались с белизной кожи, и распадались мирной гладью по простыне. Она вся, обыденно подкреплявшая веру в лучшее, делала это вновь. А он, обычно падкий на ее колдовство, с легкой улыбкой наблюдал за ней. Пятый, почти вынуждая себя отвести взгляд, сразу сел в сопровождении шороха хлопка. Потянулся, зевая, и осекся, чувствуя, как стягивало кожу лопаток. Отчего-то довольно ухмыльнулся, успевая бросить взгляд за спину, и поднялся, держа направлении к шкафу. С педантичностью осмотрел аккуратно развешенные ею рубашки и брюки, не уделяя внимания тому, что занято было всего три вешалки. Для начала хватит и столько. Быстро натянул низ и схватил первую попавшуюся вещь, бросая взгляд на рядом висящее зеркало. Кухня-зал встретили его все тем же холодным солнцем и тишиной. Те сопроводили его до турки, банки кофе и белой керамической чашки. После остались, занимая место гостей за столом, и безмолвно наблюдали за варкой, прекрасно вписавшейся в рутину утра. Стук ложки, шум воды и шорох шагов смешались в будничную симфонию и нашли приятный отглас внутри. Пятый стоял у окна, лениво помешивая горячий кофе, и рассматривал людную улицу, сильнее уверовав в близость непременного покоя. Начал считать количество машин, стоящих на парковке у соседнего дома, а не дни, отпустив их и позволив идти, обозначив для себя появление Чарльза, как очередную провокацию, попытку его удержать или использовать. Монотонный звук ложки, бьющейся о стенки керамики, слился со стуком каблуков. Пятый, не теряя прежней беспечности, отпил кофе и медленно обернулся на стоящую на пороге кухни блондинку. Хмыкнул, совершенно не заботясь о ее нервозности, заметной в легкой игре пальцев на ручке портфеля. Молча, все так же не уделяя ей должного внимания, оставил чашку и стянул со спинки стула ранее оставленную рубашку. Обернулся вполоборота в сторону часов на стене и не спеша стал застегивать пуговицы, поигрывая на ее нервах и терпении, которое, однако, было совершенно не свойственно ее вспыльчивому характеру. —Я не думала, что у вас такие отношения, — с пренебрежением сказала Лилиан, засмотревшись на царапины на его спине. Невольно скривилась, не разделяя его почти неприкрытое рвение поделиться своей личной жизнью, почти хвастаясь. —Зачем ты пришла? — сухо спросил Пятый, закатывая рукава рубашки, в самом деле находя в ней больше интересного, чем в женщине, однажды спасшей его жизнь. Косвенно. —Неделя почти на исходе. Чарльз ждет твоего ответа, — с недоумением подметила она, резко меняясь в лице, — Ты же понимаешь, что у тебя на самом деле нет выбора? —Это у тебя нет выбора, Лилиан, — с просочившимся в голосе раздражением ответил он, посмотрев в ее сторону. —Значит? —Мой ответ — нет. Меня ни в какой мере не интересует его предложение. —Твой выбор — чистое самоубийство, — осуждающе сказала Лилиан, хмурясь и словно пытаясь его вразумить, — Передумай, есть еще два дня. —Я не передумаю. Мой ответ не изменится, — бескомпромиссно отрезал он, угрожающе надвигаясь на нее. —Ты не боишься? Нет гарантии, что другие не повторят Ванину судьбу, — раздраженно предполагала она, срывая чеку с его затихшей ярости. —Даже не смей манипулировать мной произошедшим с Ваней, — резко ринулся он к ней, угрожающе шипя в лицо Лилиан, невольно сжавшейся от ощущения его руки на вороте своей блузы, — Меня совершенно не волнуют дела Комиссии, ваша не сдавшаяся никому схватка за власть и тем более бредовый культ личности, возведенный вокруг меня. Я не собираюсь быть пешкой, которой внушили, что та ладья или чуть ли не королева. Не корми меня ложными обещаниями: только я могу защитить своих близких, если есть от кого, ведь те отступили и отпустили больное рвение ко мне и моей семье, занявшись чем поважнее. Чего я и вам советую. Лилиан с ярым непониманием и прочным отрицанием слушала каждое слово, желчью спавшее с его губ, не в силах сдержать снисходительного взгляда. Она думала, что он идиот или что его подводила память. Тот, кто поверил в то, что был способен остановить конец всего сущего за жалкую неделю, называл себя пешкой в людской игре, где одним из главных ресурсов являлось время, природно прогибавшееся под его влияние. Но он словно забыл или вовсе безответственно отгородил себя от этой нечеловеческой силы, скидывая с себя все бремя. —Так ты на пенсии? — ядовито хмыкнула Лилиан, хищно оголяя ряд белых виниров, — Решил, как трус, все оставить на полпути, поджав хвост? —Не сработает. Ты не возьмешь меня на слабо, — сквозь злобу улыбался Пятый, выпуская шелк ее блузы, — Скоро полдень: Чарльз будет ждать от тебя ланч, поторопись, — язвил он, проходя дальше по залу. —Точно, как я могла забыть, — яростно произнесла Лилиан, скорее собирая осколки своей гордости. Пшеничный блеск блонда исчез в пространственной вспышке, забирая стук каблуков, гневное дыхание и презрение в небесных глазах. Вернулась безмятежность утра и спокойный шепот будней. Пятый молча выдохнул, нервно поправляя рукава рубашки, схватил пачку сигарет и вновь оказался на кухне с попыткой сварить новый кофе. Вылил старый, сполоснул чашку, поджег сигарету и поставил турку на огонь, затягиваясь. Лениво следил за закипанием воды, отбивая неясный ритм пальцами, и резко обернулся в сторону плача половиц. —Они же не скрипели вчера, — недовольно хныкнула Меделин, замирая в паре метров от Пятого, — Доброе утро? Он ненадолго завис выдыхая дым и беззвучно глядя на полет взъерошенных волос, ловящих искры солнца, на свет молочной кожи, укрытой темным хлопком. Ей не шел черный, но его футболка смотрелась приемлемо. Хмыкнул и спокойно улыбнулся ей. —Доброе утро. Меделин смущенно улыбнулась в ответ, ненадолго уводя взгляд с его лица на почти ничем непримечательный вид за окном. Неловко сомкнула руки перед собой, немного покачиваясь, пока Пятый не сводил с нее глаз, выжидая, но быстро вернулся к турке, услышав шипение выкипающей воды. Убавил газ и закинул пару ложек кофе, давая ей возможность без сопровождении его взгляда тихо проскользнуть к стулу за барной стойкой, перетекшей из кухонного гарнитура. Меделин беззвучно запрыгнула на бархатную мягкую обивку, начав нервно раскачивать ногами, и потянулась за миской с леденцами, но разочарованно выдохнула, обнаружив только одну конфету. Пошуршала фантиком, быстро отправляя клубничную карамель в рот, наблюдая, с какой сосредоточенностью Пятый следил за медленно закипающим кофе, успевая сбрасывать пепел и затягиваться вновь. —Нет смысла предлагать тебе его, да? — спросил он, зажав сигарету зубами, переливая кофе в чашку. —Нет, — быстро ответила Меделин и покачала головой, — Но у меня есть заваренный чай. Пятый кивнул и щелкнул выключателем электрического чайника, достал ей чашку, плеснул заварку и влил кипяток. Выставил перед ней чай, ставя рядом кофе, и опустил ладонь на поверхность барной стойки. Медленно втягивал дым до тошноты, смотря на ее сомкнутые на чашке пальцы, и выдохнул в потолок. —Это… наверное, глупо? — неуверенно промямлила Меделин, наблюдая за текущим облаком. —О чем ты? — тихо спросил Пятый, затушив сигарету о блюдце. —То, что я вчера разревелась после, — блекло прошептала она, опуская глаза в пол. Пятый замер, окоченел и умер в тот момент. Пропустил вдох и затерялся в громко отбивающем сердце. Незряче смотрел исподлобья, как Меделин уронила голову, словно провинившийся ребенок, и точно кусала губы, раздирая кутикулу пальцев в кровь, и чувствовал, что время замерло вместе с ним. —Не смей даже думать так, — его голос неожиданно дрогнул, как и руки, потянувшиеся к ее голове, — Я… увлекся, перегнул, не уследил. Это моя вина, — аккуратно говорил Пятый, мягко ведя по ее щеке, ловя маленькую слезу. Тихо стирал плачь ладонью, не перебивал и позволял вновь ей дать волю эмоциям, подозрительно осматривая Меделин сверху. Действовал нежно, почти робко, боясь сорвать струну и высвободить закопанные под светом воспоминания, об ужасе которых он мог догадываться только косвенно, будучи не в состоянии и близко понять боль истерзанной смерти в снегах. Но убеждался вновь в страшном могуществе способности, бесследно сожравшей месяц жизни и еще не один десяток фрагментов из нее. Внезапно остановился, когда слезы обрамили все пальцы правой руки, и сощурился, стоило мысли о силе света выкрасть забытое или упущенное в гонке примечание. Меделин никогда не была простой девочкой, льющей слезы на кухне. Никогда не была примитивной ученицей, что поменяла школ больше, чем имела пальцев на левой руке, что подсознательно тянулась к нескольким царапинами на его предплечье. Никогда не была обычным подростком, читающим книги и проливающим сок на голову одноклассницы. Его Меделин не была той, кого он мог назвать простой и обычной, а воспоминание Меделин, были клочком его прошлого, сотканного только из последнего полугода. Меделин пустышка, призрачное стеклышко, отражающее на себе воспоминания и жизнь людей вокруг, как солнечный свет. Меделин ничто, сотканное из момента. Безвременная, уже потерявшая себя в детстве около Эдриана, около Куратора и Лайлы, в школьной жизни с горе-отцом и сейчас вновь писала новую историю, не подозревая. Не подозревая, что все вокруг когда-нибудь станет пустым моментом, что вновь сотрет свет, который безжалостно поглотит и все воспоминания о Пятом. Меделин — свет и могущество, что скрыл в ней Эдриан, отчего-то смертельно испугавшийся золотого блеска в ее глазах. Пятый такой же безвременный и эфемерный, бесстрашный и слепо уверенный в своей способности познать все. Пятый — время, а она живет вне времени. Но после Меделин улыбнулась, смущенно заглянув в его затуманенные глаза. И он прозрел, сбрасывая ненужные мысли о ее существе, скидывая бессмысленный шорох. Мягко провел ладонью по лицу и нагнулся ближе, целуя в соленную щеку, зажигая кожу румянцем, решая, что сам прольет на стеклышко свет, вырисовывая нужный узор, непременно задевая и сжигая себя. —Ты куда-то собрался? — шепотом спросила Меделин, окончательно размякнув в его окружении. —Да, — тихо ответил он, легко кивая и отстраняясь. —Может останешься? — влекуще нежно предложила она, слегка склоняя голову к плечу. Пятый неброско усмехнулся, вскидывая брови, покачал головой и стер остатки ее слез. Бегло осмотрел Меделин, призрачно ясный день за окном и выдохнул, не замечая горечи пепла на языке, а только легкое прикосновение ее ладони, которое словно гипнотизировало, повторяя: «Остановись, гонка кончилась». Но Пятый смертельно устал, чтобы понять, что это все говорил он себе сам. Он устал и больше не желал бороться с ней, со странным желанием людского и тихо кивнул, распаляя на ее лице улыбку. —Да, ты права. Мне больше некуда спешить***
Сизые деревья беспомощно склонялись под шумом ветра, прогибались до скрипа и редко пестрили меж темных кирпичных стен. Небо скрылось в ржавой синеве, отдавая последние искры солнца, нашептывая холод сентября. Пятый быстро рассекал темнеющие улицы, сильнее кутаясь в пиджак, недовольна морщась от влажных порывов и проклиная крадущуюся осень. Мельком осматривался по сторонам, поверхностно задевая взглядом вывески, рекламные баннеры и остатки дневной суеты, по привычке спеша, срываясь на бег и исчезая в пространственном свете вновь с навязчивыми мыслями о семье и жгучим спесью осадком после их недавнего разговора. Встреча состоялась без томного гостеприимства, свежего десерта и пряного аромата сваренного кофе, что так и не обжог язык в отличие от слов Харгривзов, подобранных без особых усилий. Очередная горсть обвинений, сказанных от бессилия, усталости и откровенного отсутствия веры в слова Пятого, в него самого и в мнимую передышку — его подачку. Никто не стал разбирать сумки, протирать пыль и забивать предоставленное жилище собой. Все застыли в ожидании, смехотворно отсчитывая дни до следующего скачка, переезда, может, судного дня. Краски улицы смешивались и сгущались под ресницами, пропадали в нарастающем пульсе и сбившемся дыхании. Мир искажался, теряя границы, размывался под временем и тревогой, сжавшей легкие изнутри железной хваткой. Руки дрожали, пытаясь выудить на счастье последнюю сигарету в пачке, не уронив ту в соседнюю лужу, съевшую отблеск неоновой вывески, резавшей по глазам. Первая жадная затяжка, отдавшая головокружением, напомнила об ужасном отношении к питанию и съеденным за сегодняшней день паре крекеров. Пятый припал спиной к сырой стене, пахнущей плесенью, и закрыл глаза прячась от глумящихся теней. Бесцельно теребил манжеты, рукава пиджака, сбрасывал пепел и пытался быстрее пропасть в горькости дыма и тупящей тяжести, что приносил никотин. Поднял затуманенный взгляд на небо, рассеченное бензиновыми разводами, тяжестью металла и грязной палитрой цветов, и разломил сигарету между губ, стискивая руки в кулаки. Яростно выплюнул клочки раскрошившегося табака на языке и отлип от стены, плетью вынуждая себя собраться и вернуться к Меделин. Улицы исчерпали свой запас людских будней, назойливой суеты и въевшейся серости в течение нескончаемой череды дней, клеймом оставшихся на улицах города. Ветер усилился, нагоняя тучи осени, допевая прощальную мелодию лета и унося легкомысленных людей по домам и редким круглосуточным точкам. Пятый остановился столбом на перекрестке напротив небольшого цветочного магазина, став бесстрастно наблюдать за поздним привозом и суматошной работой флористки с небрежным пучком и заляпанным фартуком. Разглядывал ящики и вазы с цветами, игнорируя брызги от мчащихся машин, и заострил внимание на нескольких букетах с молочными нарциссами — вестниками первых летних дней. Томно-мягкий свет лепестков нарциссов разжегся белым пятном на темной кухне под руками Меделин, мечтательно поправлявшей нежные соцветия. Непринужденная улыбка коснулась ее губ со смущенным смешком так же неожиданно, как и идея купить букет в ближайшей лавке. —Надеюсь, ты не против цветов, — мелодично шептала Меделин, неугомонно крутя стебли в вазе, — Здесь их, конечно, много, но я подумала, что живые не будут лишними, — легко продолжила она, вслушиваясь в приближающиеся шаги. В карминовом блеске стекла мелькала холодная сталь, скрывавшаяся за мягкостью лепестков нарциссов — нереальных, эфемерных вестников, как надежда на наступивший покой. Крик пропал в звоне стекла, осколки которого потянули цветы за собой и калейдоскопом разлетелись по полу, разводя кровь водой.***
Ночь опустилась вязким гнилым полотном на город, став нашептывать с паранойей о скопе черных взглядов, ливших ядом и опасностью. Тени направляли вглубь, обращали Пятого в слепо ведомого мальчишку, одержимо стремившегося в таинственную и пугающую даль. Рассудок помутнел, разум расщепился под ядреной смесью адреналина и кровавого предвкушения, вынуждавшего снимать предохранитель и нагревать оружие в руках. Под ногами расползся грязный пол, пропитанный строительной пылью, язвой засевшей в глотке и легких. Тонкие металлические стеллажи уходили далеко вверх, вдоль всех стен склада, приуроченного к строительству жилого многоэтажного дома. Пятый нетерпеливо осматривался по сторонам, с недоверием относясь к своей интуиции и воплям предчувствия, осматривал холодные голубые отблески Луны сквозь халтурную крышу, вырывая острым взглядом силуэты. Слушал угрожающее шипение ночи и оголял бесчеловечный оскал, исчезая в блеклом свечении пространства под оглушающий свод выстрелов. Был легок в движениях, оточенных до автоматизма, и переместился за спину к первому. Ударил рукояткой пистолета по виску, используя оглушенное тело как щит, и всадил несколько пуль под лопатки. Успел захватить взглядом еще двух и исчез за кучей поддонов, скрывшихся в бетонной пыли. Судорожно выдохнул, мечась глазами по столбу песка, и запрокинул голову вверх, цепляясь за верхние полки. Громко сглотнул и рывком оказался над облаком распыленной пыли, кашляя. Припал к стене, ощупывая карманы на наличие запасных магазинов, и покрутил в руках беретту, осматривая все сверху. Обернулся на стон алюминия и прыгнул за ящик с досками, избегая дождя из пуль. Быстро осмотрел все вокруг, молниеносно соткав план, и схватил два строительных степлера, роняя пистолет в карман. Сделал подсечку, возникнув за спиной корректора, и повалил его с ног. Выбил пистолет из рук, когда киллер непобежденно перевернулся на спину, и отправил оружие с верхних полок в полет со стекольным звоном. —Слабовато, — злорадствовал Пятый, давив на кадык подошвой. Сел сверху, только вскользь задумавшись об еще одном корректоре, и улыбнулся, призывно склоняя голову к плечу. С довольным прищуром следил, как мужчина под ним пытался снять ногу с шеи, краснея и задыхаясь. —Та девчонка так бы не сказала, — яростно выплюнул он, расплываясь в предсмертной улыбке. Перед глазами поплыл блеск шелковых волос, искаженных кровью и смертью. Рассудок помутнел, утопая в черной красноте ярости, выжигая всю кропотливо собранную Меделин человечность. Пальцы впились в острый металлический корпус степлера, отдавая ноющей болью и истошным криком, когда скобы впились в глаза корректора, отбрасывая его в недреманную темноту, вслед за телом, мешком обрушившимся вниз. Пол под ногами пропал мгновенно, исчез вместе с расчетливостью и осторожностью, когда забытый третий корректор застал врасплох и скинул Пятого ударом в лопатки. Короткий прыжок в пространстве помог упасть на утеплитель, избегая переломов и сотрясения. Харгривз быстро перевернулся на мягкой поверхности и ускользнул от пары выстрелов, выжегших волокна около головы. Поднялся на ноги, сразу уворачиваясь от ряда ударов. Пятился назад, блокировал атаку предплечьем, судорожно осматривая помещение на наличие подкрепления, и выхватил взглядом неприкаянно лежащий пистолет. Пропустил кулак, рассекший губу, и пошатнулся назад, с животной ненавистью смотря на мужчину в армейской форме. Переместился за спину, раскаляясь, но был перехвачен и повален на землю ударом колена в солнечное сплетение. Успев среагировав, Пятый перекатился от подошвы армейских сапог, и выскочил из вспышки, в момент хватая оружие. Громко дыша под бешеный шум своего сердцебиения, выстрелил в ненавистное колено, решив растянуть происходящее. Превосходяще улыбнулся под болезненный вой киллера и размерено прошел к сидящему. Насмешливо осмотрел его сверху, сплевывая кровь и хвастаясь алым оскалом. Яро зарядил ногой по лицу и, благоговея, выдохнул, скидывая челку с лица. Обернулся на рваный шорох, прерываемый болезненными стонами. Брезгливо оглядел лицо, искаженное кровью и агонией, не находя глаз за скобами и плотью, и угрожающе не спешно двинулся на ослепленного корректора. Забытый восторг, бьющий адреналин, затмившие вопрос о безопасности, затенившие мысль о заказчике и цели, распалили и расплавили все счетные остатки благоразумия, выпуская на волю звериную алчность и жажду крови. Первородные желание доминировать, контролировать и поддавить, проломив хребет, раскрошив ребра и обратив лицо в кровавое месиво. Бесчеловечность, жестокость, не загашенная светом и присутствием тех, о ком нужно было беспокоиться, распустили руки, свернувшие шею в истеричной эпопеи уже бездыханному, истерзанному телу. Слепящее превосходство над слабыми, неразборчивая и безрассудная вера в свою неприкосновенность перечеркнули действительность, рассекая плоть лезвием, пуская венозную по армейской ткани, лишая разума, но давая истинную свободу и покой. Руки потонули в грязной крови, мазали по лицу темными пятнами, слепляли волосы и разносили воющий запах тлеющей жизни, будоража, возбуждая и растаптывая все остатки людского. Пятый улыбался, с ярым отблеском самодовольства и безумства, с которым возвышался над телами трех мужчин, умерших в агонии. Никакого сочувствия, ни грамма сострадания, только хищный триумф и черная, гнилая эйфория, не разбавленные тонким лучом света. Пятый облегченно выдохнул и закинул голову вверх, стряхивая с плеч напряжение и боль. Прошелся ладонью по волосам, нелепо поправляя и приводя в порядок. Задел ворот рубашки, край пиджака с безрезультатной попыткой придать себе человеческий вид, который он потерял и самолично изничтожил мгновение назад. Провел по лицу, смешивая кровь и пот, и вновь выдохнул, тяжело и судорожно. Сморгнул застелившее глаза сумасшествие и с вырвавшейся из эмоций прагматичностью прошел к первому корректору. Нагнулся к телу, проверяя отсутствие пульса, и тихо выдохнул. Старался хвататься за скупые отголоски разумности, пытаясь вернуть дыхание в норму, несмотря на трясущиеся руки, исчерченные реками бордо. Быстро проверял карманы массивных штанов, курток и замер, найдя пальцами чеку от гранаты. Время замедлилось, обращаясь в вязкую смолу на раскаленном дереве. Пятый успел увидеть победную усмешку и отдернутую гранату, полетевшую в ряд газовых баллонов, и выскрести последние силы на короткий рывок в пространстве. —Черт.***
Жемчужный блеск Луны раскрошился в кобальтовой синеве ночи, скалящейся холодом и смертью. Мрак накрыл город, выпуская на волю грязь и гниль людского общества, скрывая кровь, человеческие крики и агонию. Бездушность стен разбавил град мигалок полицейских, скорых и пожарных машин, несущихся в сторону пропавшего в обломках места преступления, оставляя пестрый отблеск на цветочных стенах замершей квартиры. Блеклое свечение выкинуло Пятого к стене в коридоре, мажа горячей кровью по светлым полосам. Рука повела грязный след дальше, уничтожая мягкие силуэты цветов, разнося черноту порока по хрупким лепесткам. Зрение изо всех сил цеплялось за поглотившую каждый уголок квартиры тень, скрывшую в себе неугомонных демонов, сжиравших сознанные и обгоревшую душу. Слух вырывал из сковывающей пустоты звуки неспокойной ночи и границ времени. Сердце отчаянно отбивало оглушающую дрель, по ощущениям застревая в кровавой глотке. Дышать было невозможно, от боли хотелось выть и кричать, собирать под влажными ресницами ползущие и двоящиеся стены. Озноб пробил дрожавшее как от ломки тело, что под четким криком сознания двигалось через адскую боль, молясь на новую порцию палящего адреналина и драгоценный отблеск в полюбившихся глазах. Но последовали ужас и сковывающая беспомощность. Жалкий свет ночи поселился мерцающим блеском в скопе слипшихся из-за крови волос, остался бездушным следом на фарфоровой коже и исчез под тяжестью кукольных ресниц. Меделин лежала неподвижной статуэткой, тянясь рукой к стволам наивных нарциссов, исказившихся в бордовых всплесках. Пятый упал перед ней на колени, разбивая кости о твердый пол. Дрожал, вспоминая свет ее улыбки утром, и нерешительно протянул руки к голове, боясь коснуться холода кожи. Смахнул волосы, пачкая чужой и своей кровью, повлек за собой, аккуратно поворачивая лицо к себе. Смотрел остервенело, напуганно, так, словно она не очнется после, так, словно его не волновал кровоточащий бок, раскрошенные ребра и ускользающая сквозь пальцы жизнь. Так по-человечески обеспокоенно и обреченно. Отчаянно. Не уследил за истеричным смешком и нездорово улыбнулся, увлеченно ведя ладонью по застывшему лицу. Подтянул Меделин выше и прижал к своей груди, не собираясь предпринимать попыток для своего спасения. Нашептывал ей что-то несвязное, рассказывал как прошла встреча с семьей и оглаживал макушку, успокаивая обоих. Ничего не обещал, не плел о счастливом конце и ярком финале. Униженно признавал, что не смог, что остался неизменным мальчишкой, вспыльчивым и глупым. Излишне самонадеянным и пустым. Красил ее волосы в мертвый алый, целуя пряди, и безжизненно смотрел на нарциссы. Несуществующие в осени цветы. Несопоставимые с холодом и серостью. Нереальные и незаслуженные, как его мысли о дозволенном людском. —Я… сглупил. Я каждый раз замечаю, что делаю все не так. Ненавижу себя за ошибки. Ненавижу еще больше за то, что ничего меняю. Даже не пытаюсь, — в пустоту шептал Пятый, закрыв глаза и оглаживая бездыханную голову, — Ты же понимаешь, что я мог не идти туда. Заметив опасность, должен был сразу бежать к тебе и проверить семью. Но… мысль о предстоящей победе была слаще, чем беспокойство о всех вас. Мне жаль твоих попыток. Я правда хуже, чем ты думаешь. Во мне нет и не было ничего. Пятый медленно подходил к грани, изредка пересекал ее, растаптывал и через кровь чертил ее вновь. Но тщетные попытки сдержать, игнорировать распались пеплом по ветру, подзывая первородную боль, ужас вины и обжигающую, беспросветную ненависть к себе. Обрушили поток разрывающих, отравляющих эмоций, стянувших на горле петлю, которую он даже не попытается снять, принимая как должное и привычно гордо вздергивая подбородок. Но петлю на шее ослабляли хрупкие светлые ладони, что вцепились в край пиджака в сопровождении раскрывшихся в испуге глаз и дыхания, вернувшего телу жизнь. Золотые огоньки неспокойно заметались по вспотевшему лицу, отразившемуся в сузившихся из-за ужаса зрачках. —Нет-нет-нет, — бездумно затараторила Меделин, садясь, — Что случилось? — тревожно спросила она и потянулась ладонями к его лицу. Ее руки не достигли своей цели и были перехвачены Пятым у запястий. На ярый немой протест Меделин он слабо улыбнулся, с тусклой радостью смотря на замешательство, охватившее ее целиком. —Отпусти. Не время для твоего упрямства, — раздраженно шипела Меделин, пытаясь вырвать руки из его удивительно крепкой хватки, — Что произошло? — не унималась она, бесясь от звучания тишины, что казалась еще более ужасающей из-за его истерзанного вида. —Меделин, — беспричинно весело сказал Пятый и отодвинул ее руки дальше от себя, до белизны впивая пальцы в худые запястья, и без сил улыбнулся, приковывая взгляд к ее напугано мечущимся глазам, — Ничего серьезного. Просто одна неприятная встреча. Меделин обессиленно усмехнулась, отрешенно качая головой на его пустые слова. Встревоженно поджала губы, боясь опустить взгляда с его стеклянных глаз, и вновь предприняла попытку высвободить свои руки, чтобы прекратить неясный цирк в его исполнении. —Почему ты просто не отмотал время? — вкрадчиво спросила Меделин и склонилась ближе, игнорируя боль, пронзившую руки. —Я не могу, — вполголоса ответил Пятый, закапывая холодом светлячков в ее глазах. —Что? — не веря, шепотом бросила Меделин, хмурясь и сжимаясь от подступающей истерики. —Я больше не могу, — безразлично сказал он, пока голос пробила жалобная дрожь. Когда тело сжирало болью мысли и время, Пятый жаждал остаться в моменте самоубивающей агонии, а еще — говорить. Много, бездумно, без последствий. Прилагая последнюю попытку вычерпнуть себя из черноты, подсознательно, реально не осознавая потребности в этом. —Ты была права, когда сказала, что невозможно из любой игры выйти победителем, — неразборчиво проговорил он, роняя лоб в изгиб ее шеи, — Я ослеп, возомнив себя всесильным. Потерял грань, и, посмотри, во что это вылилось. Из-за моего эгоизма, инфантильности все вынуждены бежать, скрываться и с опаской смотреть в новый день… никто не живет — приспосабливается к новым условиям, как никчемный зверь. —Пятый, — растерянно протянула Меделин, судорожно дергая руками, чувствуя, как его губы очертили влагой ключицы. —Никакой надежды, веры и обещаний. Ничего нет, и ничего не зависит от меня, но… во все это втянул их именно я… — бездумно бормотал Пятый, игнорируя ее попытки, и вырывал из плывущей черноты под глазами слова. Оголенные, карикатурно живые, сквозящие горечью, — Какой финал? Ваня убила себя же на твоих глазах, пока он наслаждался этим зрелищем. Каков шанс того, что все не закончат так же, а Клэр не пристрелят на глазах ее матери? — безответно тихо, сквозь рваные стоны спрашивал он, упиваясь разжигающей все нейроны болью, вскользь замечая рябь ее слез, — И хуже всего… что я все еще ищу оправданий и никчемно хватаюсь за тебя. И говорю это, зная, что ты поймешь… утешишь. —Пятый, — молила Меделин, давясь раскаленными слезами и кровавыми поцелуями, оставленными на ее шее. —Умирая на твоем плече… ублюдок… Вязкая ночь зашептала мягко, нежно убаюкивая. Гладила по голове шелковистыми руками, зазывая в бесчувственный мрак, схлопнувшийся под густыми ресницами. Разводы бордо смешались со выплесками соли, тихой истерикой и дрожью в ладонях, которые, почувствовав свободу, ринулись к его голове и пиджаку, скорее проникая под ткань. Меделин проглотила крик, стискивая между пальцев жесткие пряди. Зажмурилась до искр под веками, и, переборов ужас, повела рукой по боку, собирая волокна мышц и осколки ребер сквозь ошметки хлопка. Бесконтрольная дрожь захватила всю ее с головой, вынуждая в панике хвататься за Пятого, как за единственную опору и надежду, по секундам возвращая его телу первозданный вид, припыляя все несуществующей сказкой, расстелившейся под ресницами. —Ты упрямый идиот, — навзрыд сказала Меделин и потянула его на себя, спасительно найдя спиной ножку стола. Недовольно прошипела, рассекая ногу осколками вазы, и ошарашено посмотрела в сторону увядшего букета, глотая кислотные слезы. Начала бездумно нашептывать ему что-то успокаивающее, сильнее прижимая Пятого к себе, рьяно цепляясь за его слабое дыхание и истошно взвыла, утыкаясь в его макушку, потупляя взгляд на пропавшие лепестки нарциссов. Цветов, не живущих в осени, яро сопротивляющихся холоду за окном, разрезающих действительность. Они — нарциссы. Не совместимые с реальностью, но слепо борющиеся за хрупкую людскую жизнь. Слезы — раскаленное золото — неизменно спадали с ресниц, растворяя густой мрак вокруг. Неразборчивый шорох и гулкая тишина расползлись по комнате, не подступая к струнам яростной истерики. Меделин бездумно оглаживала его плечи, спину, по-звериному цеплялась за темные волосы, не моргая, смотрела в черноту, пугающую своим безразличием и неизменностью. Мир терялся в слезах, в ядовитых эмоциях и буре, раскалившей все нервы до нездоровой дрожи и тихого воя, скрывшегося в его макушке. Она обнимала его крепко, до скрипа воздуха в легких и приятной боли и напряжения, льющегося теплом по мышцам. И прикрывала тяжелеющие веки, собирая кусочки прошедшего дня в памяти. —Ты вспомнила? — тихо прохрипел Пятый, невольно ведя носом по ее плечу. —Да, — сквозь дрожь ответила Меделин, сглатывая слезы, — Но нападавшего я не видела. —Разумеется, — вяло ответил он и медленно сел, сразу заглядывая в ее заплаканные глаза, в которых наконец проступила яркая зелень. Ничего не сказал, не найдя сил и не подобрав нужных слов. Молча взял ее лицо в свои ладони, окончательно размешивая кровь и слезы, пачкая кожу и волосы. Мягко провел большими пальцами по щекам, утешая, задел ее дрожащие губы и склонился к лбу, символично оставляя небрежный поцелуй. —Ты сказал, что ничего не случилось, что все в порядке, — с обидой припомнила ему Меделин и опустила глаза, когда слезы вновь покатились ручьем, — Ты должен был сказать мне правду, мы бы что-нибудь придумали… а потом… —Знаю. Я солгал, — перебил ее дрожащие всхлипы Пятый, уговаривая, провел по голове, — Прости, — быстро сказал он и прижался к ее лбу своим. —Какой смысл в твоих извинениях, если ничего не изменится? — не успокаивалась Меделин, но не противилась его рукам и нырнула в объятья Пятого, хватаясь за плечи, — Я так испугалась, — тихо призналась она, прячась в его плече. —Знаю. Я знаю, — аккуратно сказал Пятый и прижал ее сильнее, пытаясь унять дрожь. —Столько крови, она… она везде, и… — неосознанно шептала Меделин, заикаясь, и раздирала руки в бурых пятнах. —Тише, мы ее смоем. Пятый не дергался, позволяя Меделин самой расстегивать пуговицы на рубашке, больше схожей с оборванным лоскутом. Смотрел, как тряслись ее руки, а вспотевшие, скользящие из-за крови пальцы часто не попадали в петли, путались и начинали только сильнее дрожать. Она не прекращала плакать, честно пытаясь успокоиться, но безрезультатно хватала ртом воздух, замирала, кусая губы, и жмурилась до боли, рвано выдыхая ртом. Пятый перехватил ладони Меделин в воздухе, посмотрел исподлобья на ее бегающие глаза, поднося алые пальцы к губам, и аккуратно поцеловал. Бегло взглянул на свое отражение через зеркало в ванной и одной ладонью смахнул гладь волос с плеч, пуская прохладу по вспотевшей шее. Склонился к открывшейся коже, непроизвольно вдавливая Меделин в холодный край раковины, и легко коснулся губами пятна крови. Слизнул, повел языком выше по шее, собирая дрожь и напряжение, чувствуя, как она подсознательно закинула голову назад. —Успокойся, все закончилось, — шептал Пятый, закусывая мочку уха. —Я… я тебе не верю, — прерывисто прошептала Меделин и вцепилась в его руки ногтями. —Заслужено, — без тени обиды ответил он и послушно отпрянул от шеи, вновь заглядывая в ее глаза. —Что ты планируешь делать дальше? — недоверчиво спросила она, без сил поддавшись его рукам. —Вернуть твоим волосам белый цвет, — быстро ответил Пятый, рывком срывая пуговицы с розового шелка, — Ты все равно не отстираешь. Жалкое подобие одежды, потонувшее во всплесках крови, осталось следом на светлом кафеле. Горячая вода, спадая с душевой лейки, обжигала плечи и расползалась бархатными цветами по напряженным мышцам. Пятый повлек Меделин за собой, роняя обоих в ванную под жаркий дождь. Они исчезли в паре, мазавшем влагой и теплом по телу, пропали в звоне стекающей воды, повязли в разводах меди, ржавчины и крови, окрасившей бегущие ручьи в розовый. Меделин удобнее уселась на его ногах, отбрасывая липшие волны волос назад, и расправила плечи. Мельком заглянула в расслабленное лицо Пятого, искаженное тупой истомой и тенями, и потянулась за шампунем, пока его руки разместились на ее бедрах. Распределила пахнущий персиками гель по ладоням, вспенивая, и нанесла на угольные волосы. Осыпала локоны мерцающими фруктовыми звездами, по волшебству забиравшими грязь, песок, кровь и осадок этого дня. Звездопад спустился к ушам, потерялся в шее, стекал с водой вниз рубиновыми волнами, обращаясь в млечный путь в алой воде, и покорно перешел на ее ладони, очертившие скулы, кадык и ключицы. Пятый не мог увести с нее глаз, беззвучно наблюдая за беспричинно сосредоточенными действиями с ее стороны. С замиранием следил, как она закусывала губы, усердно оттирая кровь с его кожи, выдирая черноту этого дня, поблекшего в драгоценном свете и зелени ее глаз. Проницательных. Пленительных. Таких, ради которых можно было отдать жизнь и все предначертанное время. Даже если то составит жалкие секунды. Его глаза редко спускались ниже, лишь вскользь задевая нагое тело, словно одетое в алые волны в крапинку боли. Но взгляд не задерживался на груди, на самом деле, неидеальной, как тот посчитал вчера. Ожидаемо левая была больше правой, что приближало Меделин к обычным женщинам, иначе у него было бы все меньше причин не принимать ее за богиню. С удовольствием смотрел на полоску смущения на ее лице, выступившую раньше красноты от жара. Дразняще провел по бедрам, переходя на талию, и лениво пересчитал ребра пальцами, щекоча и вынуждая Меделин выдать ему флакон с шампунем, чтобы занять его неугомонные руки. На какие-то десять минут. Оба понимали, что просвет бодрости продлится недолго. Реальность возьмет свое и повалит Пятого насильно в сон, тревожный, но долгий — почти плата за сказочное спасение. Или банальная реакция организма на стресс и истощение с потерей крови. Меделин зачесала волосы Пятого назад, проводя борозды среди густой черноты и влажного блеска, не моргая смотря в его потухающие глаза. Тяжело выдохнула, поникнув, и попыталась выдавить подбадривающую улыбку — вместо вода поглотила рваный всхлип, скрыла пробившую плечи дрожь и забила в унисон вновь полившимся слезам. Меделин опала на него, обхватывая шею руками и полностью скрывая собой. Зарылась ладонью в волосы, цепляясь у корней, и уткнулась носом в сплетенные тела. Пятый шумно выдохнул, подтягивая Меделин ближе к себе и укладывая ладонь на ее вздрагивающую голову, непроизвольно начиная перебивать потяжелевшие пряди. Подобно ей уткнулся в плечо и закрыл глаза, вслушиваясь в мелодию слез, еле уловимую в охватившем безумии воды. Свободной рукой вел по лопаткам, утешая, начерчивая пальцами полосы, переходящие в бессмысленные узоры. Всем существом цеплялся за каждый ее вздох, прерывистый и до безумия сладкий из-за переживания за его жизнь, как слезы, безгранично ценные своей чистотой и искренностью чувств. С жадность впитывал в себя цветы человечности и света, понимая, что может не прикоснуться к ним вовсе вновь. Вода смыла кровь с кожи, Меделин — вырвала ее следы из сознания, забирая всеми крупицами света, въевшегося в каждую клетку и мысль, отравляя, но обманчиво награждая безмятежностью. Но даже та не могла заглушить тревогу и осознание неизбежного, главное — вновь побежавшего времени, вынуждавшего ежеминутно оборачиваться на часы, отсчитывая хрупкие моменты своей способности к действию. Пятый зло выдохнул, без попыток скрыть раздражение и переходящих в ярость бессилия и смятения. Скинул с головы полотенце, упавшее около ног неподвижно сидящей на диване Меделин, что окончательно выпала из реальности, бессильно обращая взгляд к махровой ткани. Молча сморгнула и подняла уставшие глаза на Харгривза, нервно расхаживающего по квартире с одеждой в руках. —Что происходит? — мрачно спросила она, лениво провожая взглядом его оголенные плечи. —Все… —Не ври, — резко прервала его Меделин, непривычно сурово посмотрев на Пятого, — Не ври мне, пожалуйста. Пятый растерянно заметался глазами по комнате, обходя белоснежный образ, терпеливо пронизанный драгоценным молчанием. Виновато потупил взгляд в пол, непроизвольно провел рукой по голове, не в силах скинуть напряжение, и истощенно выдохнул, стискивая челюсти. Рывком обернулся к ней, заглядывая в ее затуманенные глаза, впервые смотря так открыто и оголено болезненно. —Мне нужно уйти, — шепотом ответил он, по-мальчишески замирая в ожидании ее реакции. —Что? Подожди, я не поняла, — ошарашенно спросила Меделин и нервно усмехнулась, закачав головой, — Ты же несерьезно? —Почему все вечно думают, что я заядлый шутник? — тихо проронил Пятый и быстро накинул на влажные плечи рубашку. —Зачем? —Так надо, — ответил он, со счетными попытками быть хладнокровным к ее голосу, и натянул брюки. —Ты издеваешься? Так надо? — вспылила Меделин и подорвалась с места. —Да, так надо. Или ты правда думала, что я останусь здесь после всего произошедшего? — защитно заражаясь ее гневом, зло спросил Пятый. —Тогда просто возьми меня с собой. —Ни за что, — грубо отрезал он и отстранился от нее, застегивая последние пуговицы. —Ты жалеешь? — бездумно поинтересовалась она, взглянув на него с горечью осознания. —О чем ты? — раздраженно уточнил Пятый, истощенно смотря на нее. —Ты жалеешь обо всем, что случилось между нами? Поэтому решил, что меня лучше оставить здесь? Может, ты и вовсе… — жалобно говорила Меделин, безрассудно качая головой и прикрывая лицо ладонями, пытаясь скрыть нахлынувшие снова слезы. —Нет, нет, послушай, — обеспокоенно затараторил Пятый и оказался перед ней, — Ты — единственное, о чем я не жалею, — честно признался он, беря ее лицо в свои ладони, — Последнее, чего я хочу, чтобы ты самолично касалась этого и проходила через все дерьмо и грязь устройства этого мира. Его окутывающий шепот не смог принести должной надежды и спокойствия, завлекая мягкостью и откровенностью намерений. Пальцы собирали кристаллики слез, пока губы пытались забрать всю горечь и боль от принятого им решения, целуя красные щеки и горячий нос. Нарциссы на полу тихо плакали в такт, отдавая остатки своей жизнь на скорбь. Ночь вокруг сжалилась, становясь бархатнее, предоставляя им тишину уединения. —Как долго тебя не будет? — сквозь дрожь слез спросила Меделин, слепо льнув к его ладоням, как за последними глотками кислорода. —Недели две, — тоскливо ответил он и быстро поцеловал в лоб. —Ты обещаешь, что вернешься невредимым? —Обещаю, — не задумываясь, бросил Пятый, — После мы обязательно забудем о существовании Комиссии. Пятый ненавидел прощания. Никогда не говорил последних слов, привычно уходя резко, без обещаний попасться вновь на глаза. Но тогда он бессильно смотрел на спину, окантованную мрамором волос, на судорожно вздрагивающие плечи, дрожащие руки, которыми она цеплялась за свою кожу до исцеляющих искр боли под глазами — единственными, которым он позволял проникнуть внутрь, рыться в лабиринтах мыслей и остаться меж серых бездушных стен.***
Диего был на измене, пиля взглядом неразобранную сумку, вскользь задевая брошенные на кровати черные бикини — напоминание, оставленное с воздушным поцелуем и смятой пачкой сигарет. Стискивал пальцы на запотевшем стекле пивной бутылки и нервно водил челюстью. Зло расхаживал по залу нового жилища, раскидывая ногами пыль в ковре и неспокойно обносил все помещение взглядом, в очередной раз усмехаясь барной стойке и камину. Устало свалился на диван с плотной болотной обивкой и отставил опустевшую бутылку на пол, скучающе плюя в потолок. Закинул ноги на кофейный столик и нашел красную кнопку на пульте, включая выпуск новостей. Смотрел на скрученных полицейскими воров, яро цепляясь за бегающую строку, сообщающую об ограблении местного музея. С отвращением оглядел все вокруг себя, останавливаясь на зеркале, непримечательно висящем на противоположной стене, и въелся в отражение глазами, с неприязнью воспринимая свой новый образ. Ни Бетман на минималках, ни герой близко — просто мужчина, как тысячи и миллионы, не знающий что делать дальше. Просто человек сбившийся с пути, прогнувшийся под волю обстоятельств. Просто Диего, затерявшийся в действительности, но добившийся мирного вечера обывателя перед телевизором, уже осознавший, что вовсе не к размеренности он стремился. —Диего, — тихо прохрипел Пятый, возникая за спиной брата мрачной безликой тенью, и слился с чернотой комнаты. Отрешенно смотрел, как Диего дернулся, резко оборачиваясь на стоящего за спиной, и громко выдохнул, шепотом покрывая его матом. Столкнулся с вопящим взглядом второго, но упустил все нотки гнева и раздражения, уводя глаза в темноту ближайшего угла. —У тебя должна быть достаточно веская причина возникнуть так, чтобы я не послал тебя сразу же, — зло выдыхая, выдал второй и нервно зачесал упавшие на лицо волосы. —Одолжение, — бегло бросил Пятый, выходя из сумрака гостиной, и медленно прошел к дивану. —Мир рухнул? Или ад покрылся льдом? — с явной иронией говорил Диего, снисходительно смотря в выцветшие глаза брата, но приутих, замечая в его поведении несвойственную безропотность, — Что случилось? — скептично спросил он, вскинув брови. —Несколько часов назад умерла Меделин, я, как видишь, только почти, — монотонно ответил Пятый, убирая руки в карманы брюк, и заглянул в зажегшиеся гневом глаза брата. —Каким образом? — еле сдерживая себя, спросил Диего, стискивая кулаки, — Ну? — раздраженно рявкнул он, давяще смотря снизу на Пятого. —Комиссия, — на громком выдохе произнес он и пожал плечами, — Пришли обычно неожиданно, резко и небольшим числом, но рассредоточено. Благо, не кинулись на вас, полностью переключаясь на меня, — бесстрастно добавил Пятый, кивая себе, — Все мертвы и сейчас вам ничего не угрожает, но. —Твое вечное «но», — без злобы, устало сказал Диего, пройдясь ладонями по лицу, — Что снова? —Я ухожу. —Чего? Смешно, конечно, но юмора твоего я не оценил. —Я в сотый раз повторюсь: ты когда-нибудь слышал, чтобы я шутил? — напряженно процедил Пятый и громко выдохнул, не позволяя себе зажечься гневом и отстраниться от темы. —Какая цель твоей командировки? — железно спросил Диего, пиля брата бескомпромиссным взглядом, встав. —Закончить со всем этим. И как можно дальше от вас, — быстро объяснялся Пятый, пока второй нависал головой сверху, опаляя его скептичным прищуром. —Ты опять нам не доверяешь, — раздраженно подытожил Диего, хмурясь. —Я не доверяю даже себе, — истощенно выдал Пятый, нездорово улыбнувшись, и поднес к своему виску два пальца, — Это штука пугает, — вполголоса сказал он, пару раз постучав по голове, — Все, что там скребется, до смерти пугает. Ужасает и выводит из себя тем, что я далеко не всегда могу это контролировать. Диего нахмурился, с волнением заглядывая в глаза брата, мелькающие безумным блеском. Напряженно сглотнул вязкий ком из смятения и внутреннего протеста и кивнул, принимая его слова. Никогда не видел его таким истощенным, обреченным и открытым. Пугающе открытым, оголенным. —Мне кажется, ты никогда не был настолько честным со мной, — тихо подметил второй и прошел к барной стойке под молчаливый и терпеливый взгляд Пятого. Неосознанно смягчился, безвольно поддавшись странной, скупой откровенности со стороны особо параноидного и скрытного брата. Погасил язвительность, раздражение и аналогично ему молчал, перебирая взглядом не начатые бутылки с алкоголем и два стакана. Позволял тишине клубиться, быстро распределяться по темной гостиной и исчезать в шорохе ткани и тяжести резкого, сбившегося дыхания. —Я устал врать, — хрипло, отчасти принужденно прошептал Пятый, смотря в пол, не имея ни сил, ни желания на протест, — Большая часть моей жизни соткана из лжи, недосказанности и скрытности. И, очевидно, это не привело ни к чему хорошему, раз даже моя семья в разговоре со мной первым делом защищается и читает между строк, — честно и тихо признался он и прошел к Диего, плеснувшему спиртное в два стоящих стакана, слегка пыльных, с разводами из-за жесткой воды. —Что от меня требуется? — спокойно спросил Диего, взяв в руки алкоголь, и обернулся на брата, сделавшего так же. —Это безрассудно, но ты единственный из всех нас, кому я могу доверить безопасность семьи, — начал Пятый, наблюдая за жидкостью, невольно бьющейся о стеклянные стенки, — Скоро сентябрь, а Эллисон так хотела повести дочь в школу, дать ей шанс не превратиться в то, чем стали мы все. Лютер, наверное, только начал спокойнее относиться к своему телу. Он даже стал носить футболки в нашем присутствии. Я не хочу их нагружать, ведь они только начинают спокойно жить, — тоскливо говорил он, грустно улыбнувшись, — О Клаусе и Меделин речь не идет. Остаешься ты, пускай, и с маячащей Лайлой на горизонте, — с нервным смешком добавил Пятый и поднял стакан в сторону брата, — Вероятно, я крайне эгоистично сваливаю на тебя ответственность за всех них. —Немаленький мальчик, справлюсь, — уверенно заявил Диего и протянул стакан в ответ, чокаясь, — На сколько ты уходишь? — быстро спросил он и залпом выпил. —Месяц, — ответил Пятый и аналогично осушил стакан, жмурясь от горечи и жара, — Я обещаю, что мне хватит месяца для того, чтобы вы навсегда забыли о том, что такое Комиссия, корректоры и вечно пасущаяся смерть, — четко сказал он и серьезно посмотрел в сторону задумавшегося Диего. —Месяц, значит, — тихо протянул он и кивнул себе, — Давай так. У тебя действительно будет месяц, в течение которого ты сделаешь все, чтобы сложилось именно так, как ты сказал, но без нас, — размеренно говорил второй, поворачиваясь корпусом к брату, — Если у тебя не получится, ты возвращаешься к нам, и мы уже вместо делаем все, чтобы этот кошмар закончился. Не получится с первого раза, попробуем во второй, если и этот окажется неудачным, попробуем снова, но вместе, в этот раз по нормальному, как семья, — с пробившимся энтузиазмом сказал Диего и с горящей надеждой посмотрел в округлившиеся глаза Пятого. Он замер, вздрогнув изнутри. Метался взглядом по воодушевленному лицу брата, подавляя неясный смех и облегченную улыбку. Резко кивнул, подгибая губы, и мягко опустил глаза в пол, как мальчишка. Замер, когда сильная рука Диего ненавязчиво притянула его к себе и удивительно по-семейному, подбадривающе похлопал по напряженной спине. —Удачи, Пять.***
Осень. Новый сезон повеял пустотой и серостью, несмотря на палящее солнце и ясное лазурное небо. Кроны деревьев отбросили лиловые тени, разрушая мерцающие лучи. Стены отдавали холодом, а цвет — безразличием. Воздух погустел, вязко опадая в легких. В четырех стенах встал мир и пропало время. Тусклая комнатка, не успевшая впитать его запах, запомнить образ и отбросить тень. Теперь Пятый остался одинокой рубашкой в шкафу, грязной чашкой и подушкой, героично впитавшей в себя последствия ее истерики. Неуслышанной и никому ненужной. Меделин устало смотрела в стену, редко моргая и непроизвольно вздрагивала. Вела ногой по полу гостиной, почти нарочно задевая осколки вазы и иссохшие нарциссы. Вниз не смотрела, яро противясь виду спекшейся крови на древесине, вместо пусто разглядывала цветы, изображенные на обоях, и жмурилась от яркого света, навязчиво и раздражительно скользящего по комнате. Она не позволяла себе думать, не хотела и не находила сил. Боялась. Старалась отрицать происходящее, не давая и крохотной мысли об его уходе закрасться в голову и посеять там хаос. Здравых мыслей и ясность рассудка и без того были в дефиците, как и любые силы на существование. Голова била тяжестью и гудящей болью, а тело ломило, игнорируя влияние исцеляющего света. Планов на сегодня, завтра — всю жизнь — не было, отчего пожирание взглядом окружающей обстановки казалось приемлемым. Но глаза не цеплялись за границы предметов, мазали пятнами, как и уши, пропустившие очередной звонок карикатурно-кораллового домашнего телефона. Может, не считали нужным ответить на первые четыре звонка. —Да? — вяло проронила Меделин, заваливаясь на ближайшую стену, — Диего? — неуверенно уточнила она, не пытаясь скрыть свое состояние. На автомате наматывала провод телефона, лениво поддакивая на слова второго, бездумно кивала и нервно топталась на месте. Сползла по стене и протянула ноги по полу, ловя пальцами не греющие лучи солнца. Терпеливо выслушала его предложение и согласилась, переборов невозможное желание скрыться от всего живого на ближайшие недели. Кроссовки не были зашнурованы, на ногах небрежно остались мятые пижамные штаны, а короткий белый топ не давал должного тепла, из-за чего Меделин сутулилась, обнимая себя за плечи. Хмуро осматривалась вокруг, качала головой, распределяя пряди по спине, и недовольно пинала камушки на брусчатке, не терпя опоздание Диего, только показавшегося из-за поворота. —Выглядишь неважно, — обеспокоенно подметил он, запыхавшись, и накинул ей на плечи куртку, — Бессонная ночка? — спросил второй и резко выдохнул. —Отвратительная, — шепотом ответила она, — Спасибо, — бегло добавила Меделин, натягивая предложенное на плечи. —Не парься, пойдем? — небрежно отмахнулся Диего, но после подхватил ту под руку, придавая больше значения ее прискорбному виду. Меделин не сопротивлялась, вяло последовав за ним в некое подобие антикварной лавки, как они гордо называли себя. На деле обычная пыльная барахолка, которой позавидовали бы все букинисты в ближайших городах. Косые прилавки ломились от множества книг, скопища икон, картин, постеров, безделушек и фарфоровых кукол. На одной из кирпичных стен красовались раритетные велосипеды, по углам от которых стояли саксофоны и скрипки, определенно возымевшие сказочные истории о бывших владельцах. По потолку паутиной расползлись черные провода и тепло-желтые лампочки-светлячки. —Почему именно это место? — тихо спросила Меделин, рассматривая поврежденные завитки на картинной раме. —Ты проявляла интерес к чтению, а тут помимо книг еще всякого полно, думал, может, тебе понравится, — ответил Диего, что запомнил восторг, с которым она рассказывала о походе в лавку букиниста. —Спасибо. Меделин лучом проскользнула мимо полок, задевая пальцами торчащие листы, пожухшие и хрупкие, с удовольствие собирая пыль с историей. Прошлась по первому залу и нырнула во второй, прогибаясь под занавеской, успевая растереть твердый лен между подушечками, считывая плотное волокно ткани. Замерла в окружении хрустальных и металлических фигурок, что не могли своим блеском вытеснить стену с виниловыми пластинками. Ненадолго глазам вернулся прежний блеск, а губы тронула восторженная улыбка. Меделин скорее ринулась к пестрым конвертам для виниловых пластинок и остановилась, растерявшись от яркой гаммы цветов и композиций, не зная, за что зацепиться, что выбрать и как найти ту, которая точно понравится Пятому. —Я смотрю, тебя с особенной силой тянет ко всему, что имеет отметку пятьдесят плюс, — усмехнулся Диего, заглядывая на пластинку в руках Меделин. Она замерла, пока на лице бесконтрольно расцвел румянец. Пальцы вспотели и силой впились в картон, нервно ведя по шершавой поверхности. —Неудачная шутка, согласен, — неловко сказал второй, не осознавая реальной причины ее заминки, — Ну, в общем, нас дома ждет Клаус. Он изъявил желание приготовить что-нибудь. —Клаус умеет готовить? — неловко уточнила Меделин, беззвучно радуясь быстрой смене темы. —Нет, но не переживай: у нас есть лапша. Зальем кипятком, и у нас будет шикарный обед, — мечтательно набрасывал картинку ближайшего часа Диего, улыбнувшись ей, — Кстати. Голос исчез в грохоте полок, треске стекла и звоне металла. Пыль застелила глаза, страницы полетели на пол, скрывая пятна пролившейся крови и крошки дерева. В ушах застыл скрежет и оглушающий звон. Взгляд поплыл, под языком замерла тошнота, а ноги подкосились, без сил роняя тело вниз. Меделин не смогла вырвать из пелены перед глазами четких образов, но почувствовала мерзко знакомый привкус крови на языке и тяжесть рук, перетащивших от груды разрушенных полок. Ощутила холод пола, раздробленного на осколки бетона и дерева, заметила несвязный шепот и истошно взвыла, с ужасом улавливая пугающий треск костей. Прозрела в мгновение. По-звериному брыкалась, пытаясь скинуть со спины человека, заломившего руки и сломавшего кость плеча. Еле ловила ртом воздух, поддаваясь панике и разрушающей боли, бездумно мечась глазами по развалинам в поисках Диего. С ужасом, сквозь горечь агонии оглядывала разрушенные стеллажи, стертые мирные минуты и разбитые мечты, задыхаясь в потоке горячих слез. В испуге перестала дышать, рассмотрев след крови, ведущий к лежащему в паре метров Харгривзу. Еще живому и в сознании. —Пожалуйста, позвольте ему помочь. Он же умрет, — жалобно простонала Меделин и яростно закричала, ударяясь лбом о пол, когда выжигающая боль заполнила вторую руку. Слезы застыли в глазах, безмолвно стекая по ресницам. Меделин бездумно смотрела в сторону Диего, отвечавшего ей тем же. Он пропадал в льющемся золоте, отдавая последние силы на редкое моргание и вялую, обреченную улыбку. Она рушилась изнутри, исчезая в стеклянности карих глаз и привычно, жалко и беспомощно глотала слезы, обыкновенно не влияя на трепещущую реальность. Игла осталась незамеченной. Та забрала боль, слух, драгоценный блеск в глазах и откинула Меделин в бездонную черноту.