Семнадцать мгновений слэша

      Это было 9 ноября 1941 года. В Мюнхене широко праздновалась годовщина «Пивного путча», приехали Гитлер, Геринг, Гиммлер.       А в берлинском особняке Гейдриха состоялся небольшой прием для сотрудников РСХА. Штирлицу было тошно смотреть на эти сытые самодовольные рожи, он двумя глотками выпил шампанское после первого тоста хозяина дома и немедленно запил коньяком. Стало немного терпимее.       — Какой-то вы совсем серый сегодня, Штирлиц. Много работаете?       Это был Лотар Хаймбах, подчиненный Олендорфа, с которым Штирлиц иногда играл в теннис.       — Дел невпроворот, а тут еще бессонница, — пожаловался Штирлиц.       Вчера был его день для связи, но из-за подготовки к годовщине он не смог получить шифровку из центра.       — Понимаю, — кивнул Хаймбах. — Мы тоже крутимся, как бешеные. В субботу подготовка к торжествам, в воскресенье торжества, а потом понедельник, и опять работа. Я вот собираюсь в командировку на Украину. Наши там медленно работают.       — А что так? Партизаны? — у Штирлица был вид человека, поддерживающего скучный светский разговор.       — А черт знает. Я смотрел материалы по Николаеву. С начала осени ликвидировали всего сорок тысяч евреев и коммунистов. Нужно больше кадров, нужно больше работать, нужно вводить газвагены* в конце концов! — Хаймбах был очень воодушевлен.       — Да, тяжело… — Штирлиц подозвал кельнера, закурил и развернулся, рассматривая толпу.       — Но зато с «Тайфуном»** все прекрасно, — продолжал Хаймбах. — Слышали последние новости?       — Какие именно?       — Ударили морозы, распутица прекратилась, и наши танки пошли в наступление. Через неделю они будут в Москве! — и Хаймбах звякнул своим бокалом о бокал Штирлица.       — Но тогда русские капитулируют, и ваше предложение о газвагенах ляжет в стол, — едко прищурился Штирлиц.       — Напротив! С присоединением советских территорий, без этого нововведения будет не обойтись! — глаза Хаймбаха блестели как у пьяного.       — О, вы сторонник гуманного решения еврейского вопроса? — в разговор вмешался вынырнувший из водоворота танцующих пар Шелленберг.       Прошло несколько месяцев с тех пор, как его перевели из гестапо в Шестое управление, он получил повышение, стал заместителем Гейдриха и теперь блистал и искрился, как ваза уранового стекла. Шелленберг знал, что Штирлиц ненавидит разговоры про методы «окончательного решения», и дал ему шанс закрыть тему:       — А вы, Штирлиц, что думаете о газвагенах?       — Я, оберштурмбаннфюрер, жалею, что нет бытовых газовых камер для личного пользования. У меня мигрень от бессонницы или бессонница от мигрени, и я уже готов на все.       — У вас что, кухонная плита сломалась? — понизив голос, скептически спросил Шелленберг.       — Коньяк — хорошее средство от бессонницы, — подмигнул Хаймбах.       — Разрешите вас прервать, — вдруг сделался серьезным Шелленберг. — Штирлиц, у меня к вам важное дело.       И он крепко взял его за локоть и направил через толпу. Ведя Штирлица на террасу, Шелленберг пропустил его вперед и положил свою ладонь пониже лопаток. Сейчас в этом привычном движении Штирлиц почувствовал что-то ещё. Он повернулся и вопросительно посмотрел на Шелленберга.       — Простите, — буркнул Шелленберг, и кончики его ушей покраснели.       — Вы что-то хотели, оберштурмбаннфюрер?       — Да. Да, хотел — задумчиво кивнул он.       Он смотрел то в глаза Штирлицу, то на его губы. Штирлиц узнал этот взгляд, но поверить в реальность происходящего было сложно.       — Оберштурмбаннфюрер? — спросил Штирлиц, когда им подали пальто.       — Хочу отвезти вас домой. На вас лица нет, а этот Хаймбах надоедал вам своими глупыми разговорами.       Шелленберга ждал автомобиль с шофером.       — Почему глупыми? Он рационализатор и стремится к максимальной эффективности, — сказал Штирлиц.       — Он дурак, и вы сами так считаете, — отмахнулся Шелленберг. — Дороги под Москвой теперь достаточно прочны и для русских танков тоже. Они с Красной площади идут прямо на фронт***.       — Прямо с Красной площади? — заинтересовался Штирлиц.       — Неважно… Наполеон тоже занимал Москву, и много ли ему это дало?       — Тогда Москва не была столицей, — заметил Штирлиц.       — Приятно иметь дело с образованным человеком, — в машине было темно, но по голосу было слышно, что ему действительно приятно.       Шелленберг не отказался зайти в гости и выпить еще немного в честь годовщины и на сон грядущий.       — У вас есть снотворное? — спросил он.       — Конечно, — ответил Штирлиц, копаясь в одном из ящиков кухонного стола. — Без него я уже ни на что не годен.       Штирлиц закинул в рот несколько таблеток витамина С и запил их коньяком.       Они расположились в гостиной и пили молча. Штирлиц принял вид превозмогающего страдание и думал о том взгляде Шелленберга, который он перехватил в прихожей Гейдриха. Похожий взгляд, только более жалобный, бывает у женщин: Шелленберг думал тогда о поцелуе. Но этим взглядом он не просил и не приказывал. В нем не было ни тени угрозы. Не было и удивления — значит, эта мысль не была для Шелленберга новой.       — Не узнаю вас, Штирлиц, — сказал Шелленберг, мягко подсаживаясь ближе. — Что-то случилось на фронте? Вы потеряли кого-то важного?       «Как он чертовски проницателен,» — с досадой подумал Штирлиц. В этот момент он впервые отчетливо понял, что переиграть Шелленберга ему не под силу. Новости про битву под Москвой вызывали у него отчаяние, и он уже не мог его скрыть. С самого июня его жизнь превратилась в непрекращающийся ночной кошмар.       — Я не знаю наверняка, — осторожно ответил Штирлиц, стараясь держаться полуправды. — Но у меня скверные опасения.       — Понимаю… — протянул Шелленберг и отвернулся. — Штирлиц, я вас очень прошу, не курите вы при мне свою гадость, — театрально скривившись на последнем слове, сказал он, когда Штирлиц потянулся за сигаретами. — Курите мои.       «Я попался. Теперь он проверит всех, кто был связан со мной и оказался на фронте. И не найдя родственников и близких друзей, решит, что я тоскую по любовнику. И отдаст меня гестапо».       Однако Шелленберг ненавидит Мюллера, и не стал бы действовать в его интересах, тем более сейчас, когда больше ему не подчиняется. Если это и провокация, то идет она не от Мюллера, а от Гейдриха или лично Шелленберга. Но почему провокатором выступает сам Шелленберг? «Потому что я бы повелся только на него». Штирлиц вздрогнул.       Шелленберг все это время неотрывно смотрел на него, давая время на раздумья. Штирлиц прищурился и выпустил дым через нос.       «Я бы повелся, и значит, есть еще одно объяснение».       — Кажется, снотворное начинает действовать, — улыбнулся он.       — Хорошо, — ответил Шелленберг. — Вам стало лучше?       — Пожалуй.       «Зачем ему это? От скуки — слишком рискованно. Чтобы показать свою власть — но он не оказывает ни малейшего давления. Из желания самоутвердиться?..» Штирлиц устало потер лоб и зевнул.       — Кажется, мне пора, — сказал Шелленберг, поднимаясь, — Справитесь сами или помочь?       Он дружески потрепал Штирлица по колену, задержав изящную ладонь на секунду дольше нужного. Штирлиц оставил без внимания все намеки:       — Я очень благодарен, оберштурмбаннфюрер, за ваше дружеское участие.       Рука с колена исчезла. Шелленберг явно не собирался использовать ни свое должностное положение, ни якобы уязвимое состояние Штирлица.       — Не стоит. Отдыхайте, — и он ушел.       «Приходится рассмотреть вариант личной симпатии,» — думал Штирлиц за чисткой зубов. Похоже, это у них взаимно. Тогда возможно, что Шелленберг хотел подбодрить и поддержать его. Не исключено даже, что таким способом, который подбодрил бы самого Шелленберга. «Слишком много допущений, — оборвал себя Штирлиц, разглядывая в зеркале свои воспаленно-красные глаза. — Поглядим, что будет дальше». И неожиданно для себя хитро подмигнул отражению.       На следующий день Штирлиц получил длинную радиограмму из центра: «Алекс — Юстасу. 7 ноября на Красной площади состоялся парад, посвященный годовщине Великой октябрьской революции. Товарищ Сталин произнес речь: Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. За полный разгром немецких захватчиков! Смерть немецким оккупантам! Да здравствует наша славная Родина, ее свобода, ее независимость! Под знаменем Ленина — вперед, к победе!»       Многие месяцы Штирлиц думал, что слишком устал и постарел, чтобы надеяться на лучшее. Он ошибался. * Газвагены — газовые автомобили, передвижные газовые камеры. ** Операция "Тайфун" — наступательная операция немецких войск на московском направлении. *** С парада на Красной площади 7 ноября 1941 года танки действительно отправлялись на фронт.