Был у него…

Билли торчал в психушке. Совсем отъехав крышей, вместо уютной тюремной камеры оказался в уютном дворце с мягкими стенами. Не прошло и дня, чтобы Марти не злорадствовал, представляя, как тот сидит напичканный транками, пялится в пустоту и пускает слюни в пол. Идти и проверять, так ли все на самом деле, не было никакого желания, и Марти ограничивался тем, что постоянно повторял себе: Билли заслужил такой исход. Билли испортил ему жизнь, испортил жизнь себе и теперь расплачивался за это. Даже если когда-нибудь Билли выйдет из больницы — Марти бы не хотел об этом знать. Он не хотел видеть Билли вообще, да и вспоминать об этом чокнутом психопате, по-хорошему, тоже бы не хотел. Но все было против него — и его сознание, и он сам, и вообще весь мир, — поэтому Марти не только помнил, но еще и подолгу размышлял о судьбе Билли, хотя мог бы заняться более полезными вещами. А даже если ему удавалось забыть, то обязательно кто-то напоминал. Или что-то. Лос-Анджелес любил обсуждать Бубнового Валета. Критики в своих рецензиях не брезговали отмечать связь Марти с Бубновым Валетом, каждый раз, хоть одной строчкой, хоть парой слов. «Скандально известный» — Марти уже передергивало от этой фразы. В интервью журналисты постоянно задавали неудобные вопросы. Не то чтобы карьера Марти полетела к чертям, но сам он стал ходячим клеймо: Мартин Фаранан — «тот самый сценарист, для сюжетов которого убивал тот самый Бубновый Валет, загремевший в дурку». А Билли, говорят, там хорошо. Потому что Билли забыл. И ничего не вспомнит, даже если рассказать во всех подробностях. Счастливец. И все же Марти бы не хотел оказаться на месте Бикла. Марти устраивала его нынешняя жизнь. Без Билли дышалось свободнее. Взглянуть правде в глаза, жизнь стала гораздо лучше. Все то же самое, только куда спокойнее, никакого стресса. Никто не выносит мозг по поводу пьянства, никто не втягивает в сомнительные авантюры, никто ради тебя не убивает людей и не оставляет на тебе их мозги, доводя до нервного срыва и желания выбить кое-кому зубы. Никто не встает между тобой и девушкой. Может, она и в самом деле сука, тварь и блядь, но, по крайней мере, ты больше не слушаешь эти высказывания в ее адрес, хотя когда-то они звучали день через день. Тишь и благодать. Рай на земле. Вот о чем думал Марти, наслаждаясь жизнью, игнорируя нелестные рецензии, улыбаясь журналистам, потягивая любимый бурбон и потягивая любимую девушку. Он снова писал сценарии. Почти счастливец. Все было хорошо, не считая того, что он не мог забыть Билли, как ни пытался. И, как ни пытался, не мог перестать винить себя. Не справляясь с чувством вины, он пил так, что и не удивился бы, брось его Кая однажды. На самом деле ей следовало бы так поступить, и уже давно, ведь он ее ни во что не ставил ни тогда, ни теперь. И если раньше за свои неудачи он отыгрывался на Билли, то потом все удары принимала Кая, но терпела, терпела, один Бог знал, почему. Но уйди она, Марти бы не побежал вымаливать прощение, как не побежал в психушку стоять перед Билли на коленях. Он был гордым ирландским псом, заглушающим алкоголем правду, ненависть и стыд. А ему было, чего стыдиться. Но никто не знал, чего именно, даже Кая. Марти испугался и позвонил копам. Он сдал им Билли. Из того выбили признание, зачем тот убивал. И хотя после этого Марти сам оказался под прицелом, стыдно было ему не за подозрения в соучастии, а потому что оказался трусливой сукой и сдал друга. Что тот рехнулся по его вине. Марти тошнило от отвращения к себе, каждый день. Он давился ненавистью к Билли, но еще больше — к самому себе. Один тупой проступок перечеркнул все хорошее, что он прежде сделал в жизни, и эту трагедию нельзя было исправить никакими средствами. И даже если кто-нибудь сказал бы, что он поступил правильно, стал бы убеждать его в том, что в случившемся с Билли нет его вины, — он бы отмахнулся от этого бреда и с грустной улыбкой покачал головой. А будучи пьяным, мог бы и сорваться: накричать или ударить. В его пацифизме теперь не было смысла, как и, пожалуй, в его фальшивой, наполненной фальшивым покоем жизни. И все же он не хотел бы оказаться на месте Билли. Не хотел стирать из памяти свое унижение, а предпочитал оставаться в сознании, считая ненависть справедливой расплатой за предательство лучшего друга.