—Просто хочу напомнить: меня бесит саморазвитие, сëрфинг, йога, здоровое питание, отсутствие вредных привычек, мотивационные книги, коучинг и всë, что подходит под описание такого человека, —констатирует Антон, агрессивно пережёвывая кислые мармеладки, предложенные доброй душой Выграновского.
Изначально он завалился к Эду по его просьбе скрасить одиночество, пока клиентов нет, в итоге веселье сменилось садистским обсуждением дел на районе, а за ним и отдельных личностей, так яро желающих появляться
везде в последнее время.
Теперь Тоха просто взбалмошно высказывает своё недовольство, проклиная небо, землю и всех окружающих, кто просто попадается на глаза, идя по улице мимо окон салона.
—Также ты не переносишь чтецов Ремарка, наркотики и загадочных персонажей, —добавляет Выграновский, лениво чиркая синей ручкой в скетчбуке.
—Именно.
—Он подходит по всем параметрам, противореча твоим словам.
В комнате повисает молчание, напряжённость которого можно ножницами резать и прохожим на улице раздавать в качестве рекламы салона, мол, у нас есть навороченное оборудование, приветливый персонал, а в углу вас будет радовать пышущий ядом кореш одного из работников, точно бешеная псина. Антон чувствует, как у него инстинктивно сжимаются пальцы в кулак, а рука напрягается, готовая проехаться по ряду белоснежных зубов. Въебать Эду за правду будет последним в его списке неосуществлённых желаний.
—Ещë одно слово про него, и ты вылетаешь отсюда со сломанной рукой.
Эдик искоса смотрит на пацана, жующего кислые мармеладки, после закусывает пухлую губу, немного пораскинув мозгами. Он собственной жопой чувствует, что Антошик что-то не договаривает, и это «что-то» до невозможного гложет его, если судить по тёмным синякам под глазами, появившимся явно не от ночных смен и отказов печени из-за дешёвой водки.
У пацана космическое здоровье, иммунитет, как бедрок в Майнкрафте. Ему даже нож нипочём, пока тот в печени не окажется, но это уже дело ловкости, которой у Шастуна не занимать.
—Что ты уже успел натворить? —в лоб спрашивает Эд, надеясь услышать что-то кроме посыла нахуй.
Одна из мармеладок упирается кислой посыпкой в гортань, раздражая недавно заработанные царапины. Антон всеми силами себя сдерживает, чтобы предательски не закашлить, выдавая своё состояние несостояния.
—В том то и дело, что ничего, —пиздеть у мастера учился.
Прекрасно знает, что может рассказать Эду всë, начиная от размера своей письки и заканчивая неприятным покалыванием в области груди, чтоб вместе поставить диагноз, ибо Выграновский ему как брат, если не ближе. Только про Арса — табу. Антон наедине с собой не хочет про него думать, вспоминать и тем более упоминать вслух. Не потому что про Попова неинтересно, а потому что Антон — стена.
Ëбаная Берлинская стена, разрушающаяся на глазах.
—За пиздëж в рот возьмёшь?
Тоха бы в голос засмеялся от каламбура, не стой перед ним Попов собственной персоной, резко выросший в арке.
Шастун чувствует, как щëки начинают предательски гореть, а кончики ушей заливает румянцем. Он не оборачивается. Ему, чтоб увидеть похабную улыбку Попова, вообще двигаться не надо, Шастун ту на подсознательном уровне ощущает, будто сам еë носителем является. И от осознания, что он делит свои эмоции с Поповым, становится мерзко, потому что пьяный остос в грязном туалете, кишащим инфекциями и кишечными палочками — не по людски.
Арсений отбивает Эду кулачок и запрыгивает на высокую кушетку. Садится напротив парня, отзеркалив его позу с разведëнными по разные стороны кушетки километровыми ногами, своим появлением нарушая хлипкие личные границы, так бережно охраняемые парнем.
—Ты очаровательно смущаешься.
—Заткнись, —рычит Шастун, сжимая подол собственной кожанки.
—Сядь мне на лицо и я заткнусь.
У Антона брови ползут на лоб, заступая на линию роста волос. Он смотрит на то, как Арсений забирает из его рук ярко-жёлтую пачку мармеладок и, не прерывая зрительного контакта, языком с руки кладëт одну из них себе в рот, слизывая кислую крошку. В данный момент ему очень хочется вдавить шипы на косухе в холёное личико Попова, для услады украшая то отпечатками от массивных колец.
—Знал бы ты, как уже заебал меня, —закатывает глаза, мелко двигая бëдрами в попытке отползти подальше.
—Я тебя пока не ебал, —растягивает губы в хитрой улыбке, оглаживая рукой острое колено Шастуна, —но очень хотел бы, —уже шëпотом, так, что бегут мурашки по спине, а пальцы на ногах сами поджимаются, вместе с хуем сворачиваясь в трубочку.
—Тебе только собственный кулак светит.
—Опять кусаешься?
При условии, что у Тохи есть отдельный фетиш на голоса с хрипотцой, он тычет факом Попову в лицо. Его даже развратный голос не спасëт от ублюдского характера. Таких тварей от комплекса бога вообще ничего не спасает, даже сам бог.
Антон злится, ибо корочки с уголков губ неоднократно были им сожраны вместе с дешёвыми макаронами, щёки изнутри искусаны до мяса, гортань разъёбана необрезанными ногтями в попытках проблеваться и отвести душу, а колени горят ярким закатом, как у той девочки из песни, что долго-долго сосала хуй.
Ему смешно. Судьба этой девочки неизвестна, как и его собственная, но что-то подсказывает, что после она в прямом смысле залегла на дно, так сказать, увековечила своё существование.
Шастуну также хочется увековечить себя, оставаясь шрамом на лице Попова.
—Я отлить, не убейте друг друга, —вовремя подаëт голос Выграновский.
Он, видимо, единственный адекват на ближайшие квадратные метры. Эдик продуманно предпочёл бегство, то ли поджав очко, то ли не желая ввязываться в дела двух напыщенных пижонов.
Шастуну позорным фальцетом хочется выкрикнуть «
я с тобой» и ринуться вслед, но он резко вспоминает, что, вообще-то, три месяца ходил на бокс и вполне может въебать Попову промеж глаз, оправдываясь тем, что он постоял за себя, ведь за просто так в боксе не бьются.
—Ясно, —сказал для дружеской поддержки, чтоб Эд неуслышанным не уходил.
И тут же ударил себя за собственную тупость.
—Сосëшь потрясно.
Арсений скользит по кушетке, едва не впечатавшись своим носом в проколотый шастуновский. Щурит глаза, поднимая очки на голову, облизывает губы. Он когда-нибудь, находясь рядом с пацаном, думает не о сексе? Если да, то каково ему живётся с осознанием, что он воспользовался положением, а после нагло бросил на произвол таких же пьяных, как и Антон, уебанов?
—Ебëшь ужасно.
Ёрничает. Отползает до самого края, едва не валясь на пол, спину выпрямляет, стараясь быть как можно дальше от него. Антон в некоторой степени боится этой неизвестности, источаемой Поповым, ибо тот всем своим видом показывает, что птичка он нихуя не певчая и делает его далеко не оперение.
Арсений лишь хрипло посмеивается и ближе льнëт к Шастуну, едва ли не впечатываясь ему в лицо. Не стесняясь кладëт руку на бедро, чуть сжимает то и ведëт вверх, касаясь пальцами шва на спортивках. Смотрит своими горящими глазами на румяные щëки Антона и горячо дышит ему в губы, не решаясь их коснуться.
—Тебя выебать?
Помнит, что Антон не целуется, стараясь игнорировать любые знаки внимания и нежность.
Помнит, что Антон отвергает его, бегая похлеще горных антилоп.
И помнит, что Антон обычно торопится, стараясь запрыгнуть в последний вагон с такими же недоступными, как и он.
А Арсений любит медленно, чтоб подольше посмотреть, ибо в таких вагонах от него не уезжали даже самые гордые бараны, кричащие, что они, вообще-то, натуралы до мозга костей: ни в коем случае не сядут на член.
Арсений таких натуралов на хуе вертел.
—Мать свою выеби.
Попов оттягивает резинку чëрных спортивок и забирается под них ладонью, с силой сжимая чужое нарастающее возбуждение сквозь тонкую ткань трусов. Панк дëргается, благодаря арсовой руке не валится назад себя, чудом удерживаясь на кушетке и спасаясь от грациозного падения вниз башкой.
—Долго будешь от меня бегать?
—Пока ты ноги не сотрëшь, кх-ах.
Арсений сжимает рукой член, большим пальцем надавив на влажную головку. Двигается ещë ближе, соприкасаясь с Антоном коленями, и второй рукой держит его за поясницу, заставляя выгибаться навстречу.
А как он пахнет, боже. Попов всегда думал, что панки даже про существование хозяйственного мыла не знают, не говоря про гель для душа. Шастун, видимо, отдельный вид панков, чистоплотный, использующий парфюм с тонкими нотками чего-то цветочного с примесью дешёвого табака. У Попова от такого чудом глаза не закатываются.
—Перестань, —рука ложится поперëк ладони. —Попов, хватит, —вторая толкает в грудь, сминая ткань толстовки в кулаке.
Момент, и Арс сжимает оба тонких запястья до белых следов, продолжая медленно надрачивать. Антон брыкается, сводя ноги, ëрзает по кушетке тощей задницей, только и делая, что ударяясь о колени Попова, кусает пухлые губы, сдирая кровавые корочки, и упирается языком в нëбо, лишь бы не застонать в голос.
Эд ничего на это не скажет, а вот тешить самолюбие Попова Тоха явно не намерен.
—Смысл? Тебе же нравится.
И дразнит подушечкой пальца уретру, горячо выдыхая в самые губы. Если не может поцеловать — будет действовать по другому. Даже когда у самого штаны трещат по швам от стояка. Даже когда сил нет. Ему хочется выбить из Шастуна что-нибудь помимо сдержанного мычания и подавляемых вдохов, опаляющих открытые участки кожи.
Арсу просто хочется услышать, как он выстанывает его имя, извиваясь в руках и ответно отдаётся, не сидя бревном.
Антон толкается Арсу в руку, стоит ему провести пальцами по всей длине и задержаться под головкой, оттягивая крайнюю плоть. Попов пользуется этим и, соприкасаясь с мокрым шастуновским лбом, аккуратно касается его губ своими, не решаясь углубиться.
Шастун рот открывает и языком по мягким губам напротив проводит, а потом отскакивает как можно дальше, судорожно дыша.
—Ну короче, расклад такой. Сегодня я тебе твоего псоса довожу и заливаю рукав до конца, а завтра уже посмотрим, чё да как.
Арсений быстро возвращается на место, где сидел при Эде, и делает вид, что тот со своими татушками интереснее загнанного Шастуна, дрожащими руками заправляющего член в штаны. Он изо всех сил сдерживается, чтобы не прыснуть от смеха при виде обосравшегося Антона.
—Чё с тобой? —интересуется Выграновский, обратив внимание на выделяющийся румянец на фоне белой кожи. Он подходит к пацану, прикладывает ладонь тыльной стороной ко лбу, после переворачивает еë, смеряя температуру и, ничего таким образом не намерив, отходит к шкафу с красками.
—Душно у тебя, чё.
Антон резко поднимается, прикрывая длинной футболкой стояк, открывает нараспашку окно и стоит возле него, метая в Попова испепеляющие взгляды. Свободные спортивки не спасают его от слова совсем, натягивая последствия поповских поползновений.
—Тут ведь есть туалет?
—Нет. Ссы в раковину, —огрызается Шастун.
Что нужно было делать, чтоб, забиваясь несколько лет у одного мастера, не знать, есть ли в здании туалет?
—Поможешь? —кроет в ответ Попов.
—Себе помоги.
Арсений в ответ тычет факом, скрываясь в проходе, пока Эд скорбительно качает башкой, осознавая, что у этих придурков одна мозговая клетка на двоих. А с мозгами Антошки Попову досталась лишь десятая часть от той мелочи.
—Чë у вас здесь было?
—Кто тебе сказал, что у нас чё-то было?
—Я ж ебать слепошара, с трудом твой стояк смог не заметить, —Выграновский швыряет одну из баночек на стол, резко оборачиваясь к окну. —И как давно вы трахаетесь?
—Мы не трахаемся! —орёт Антон, так глупо спалившийся.
К вышеприведённому списку нелюбимых вещей добавляются ещё нотации. А если это нотации от Выграновского, то Шастун мысленно хоронит себя, понимая, что вытерпеть очередное мозгоёбство ему не под силу. Эд способность капать на мозги перенял у Иры, а с панковским терпением эта смесь является ядерной, разово сжигающая леса, деревни, города и дальше по нарастающей.
—Тошик, когда я говорил про осторожность, я
это в первую очередь и имел в виду. Что у тебя за дурная привычка на каждый свободный хуй прыгать?
—Нет у меня такой привычки, —обиженно отрицает.
Действительно ведь нет привычки прыгать по хуям. Есть подходящий момент и желание, а это, между прочим, совершенно разные вещи.
—Ты пытался ко мне подкатить.
—Пошëл нахуй! Это была великая ошибка, научившая меня быть осторожней!
—Если она тебя хоть чему-то научила, кроме того, как нужно зажимать ноздри, чтоб кровь со сломанного носа фонтаном не хуярила, тогда какого, блять, хуя ты продолжаешь на ебанотиков лезть?! Не вешайся на него — он не стоит того. Ни твоих нервов, ни сил, после потраченных! —у Эда активно двигаются желваки на шее и выступают вены на лбу.
Он хватается руками за голову, вжимает пальцы в череп, стараясь продавить скальп. Успокаивается, перебирает короткие волосы, смиряясь с поражением.
Объяснить что-то Антону невозможно на уровне космонавтов-сердечников. Сколько помнит дружбу с Шастуном, каждый раз его советы и простые просьбы давали от ворот поворот, смачным матом прилетая обратно в ебало. И если с мухами можно бороться с помощью дихлофоса, то в случае Антона от вечной любви к говну его не убережёт даже милосердно подлитый в пиво хлороформ.
Эта баранья упёртость в семейке Шастунов передавалась на генном уровне. И если в других семьях некоторым детям удалось обойти подобный недуг, то у Антона же яблоко от яблони недалеко ябнулось.
—Да пошёл ты, —рычит парень, в проходе задевая Попова плечом.
Эд устало трёт глаза, в который раз понимая, что бороться с панком бесполезно.
—Ты подслушивал?
—Нет. Да. И часто вы так… ссоритесь?
Арсений смотрит на двери, за которыми скрылся Шастун, параллельно с этим трясёт руками, суша их. После снова усаживается на кушетку, перекладывая пачку с мармеладками на рабочий стол, и внимательно слушает.
—Мы стараемся игнорировать его закидоны.
—Почему?
—Потому что так будет лучше для всех нас.
Арсений не понимает ни слова. Он бы с кулаками полез в ответ и, зная Эда, тот бы тоже не стоял на месте. Но Выграновский и бровью не ведëт, будто ему только что о прогнозе погоды рассказали, продолжая подготавливать материалы.
—Почему вы так печëтесь о нëм? Не повесится же он, ей-богу.
Арсений слышит, как у Эда пальцы хрустят, и то не от туго закрытых крышечек.
—Арс, понимаешь… —Выграновский жуëт губу, думая, как бы подобрать нужные слова из всего, что есть в скудном словарном запасе. —Мы боимся, что он повесится.
—Он же слаб для этого, —Попов хмурится, ковыряя клеёнку на кушетке.
В его голове Антон — обычный позер, на рассвете сознания узнавший про культуру двух тыщи седьмого, вновь набирающего популярность в узких кругах. Всё сказанное до этого настолько разнится с настоящим Антоном, что мозг начинает кипеть.
Арсений нихуя не понимает про этого Антона.
—Он пытался, —перебивает парень. —Ира пиздец, как за него трясётся, понимая, что кроме нас у него никого не осталось.
—Расскажешь?
—Хуй с тобой.
***
—Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало и на двадцать сантиметров приподняло одеяло.
Арс орёт на весь двор, приближаясь к своей цели. Она подтягивается на турниках, через каждые десять минут останавливается и делает глоток пива, спортсмен хуев.
У Тохи автоматом закатываются глаза вместе с языком, дабы не заорать в ответ, чтоб Попов заткнулся. Что ему нужно и каким образом он добрался до него аж в самом низу города — не понятно. Зато оглядевшись по сторонам понятно, что Попов обратил на них всё внимание подъездных бабулек, до этого лишь искоса поглядывающих на Антона.
—Как ты меня нашёл?
—За километр учуял, —Антон хмыкает, с особым усилием доделывая последний подход. —Разреши составить тебе компанию.
—Не разрешаю.
—Как будто меня это остановит.
Попов (в край ахуевшая сука) садится на лавочку, на которой Шастун оставил свои вещи, смотрит на Балтику, спокойно ждущую своего часа, а после на Антона, что растирает затёкшие руки. Он надеется никогда не докатиться до жизни, когда придётся пить девятку, то есть редкостную ссанину, которой только с бомжами меняйся на стеклянные бутылки.
—Давай быстрее, у меня смена скоро. Чё хотел?
—Просто поговорить, —Арсений копается в карманах своего белого бомбера, ища сигареты.
Закуривает, предлагая Антону, и лишь пожимает плечами, когда тот отказывается.
Вот и пусть курит своего Петра Первого.
—На свидание со мной пойдёшь?
Антон давится слюной, хватаясь за балку турника.
—Надеешься трахнуть меня? —кроет в ответ, заранее зная ответ.
Ира объясняла, как вычислить бабника из толпы простых холостяков, посему Тоха так надрочился, что по одному только наитию может указать на верную цель. Сейчас же эта цель пускает колечки из дыма, хлопая ртом, как рыба на суше, и трясёт вытянутой стопой, выдавая свою неуверенность.
—Как ты можешь подумать обо мне такое? Я чистой души человек: поухаживать за тобой хочу, а дальше как пойдёт.
Тоха ржёт в голос, звонко хрюкнув.
Настолько уверенно в уши ему ещё никогда не ссали.
Эд глубочайше уверен, что из всего чистого у Попова может быть максимум кровь с мочой, да и то не всегда. Если уверен Эд, то уверен и Антон, потому дальше у них пойдёт только нахуй, по-другому тупо никак.
Не понимает только одного: к чему весь этот цирк?
Он, конечно, был уверен в своих оральных навыках, но не настолько, чтоб первого парня на деревне подцепить своим языком, особо с ним не пререкаясь. Это же сюр во плоти, не хватает только звонких аплодисментов и тяжёлого занавеса, который сшибёт на огромной скорости.
Попов ведь совершенно не тот человек, с которым ходят на свидания. Он тот, с кем трахаются и оставляют это воспоминание как горячее приключение для пьяного рассказа в узком кругу самых близких лиц.
Антон противоречит себе.
И ебал он чужое мнение в непристойных позах.
—Ты если потрахаться хочешь, то так и скажи. Я и без всех этих цветочно-конфетных периодов могу, мне вообще похую.
Шлепки кожи о кожу заменят им аплодисменты.
Нижняя челюсть отвисает у Попова до самого пола, как в мультиках, а над головой летают птички, звонко пища. Бабки на лавочках оглядываются на парней, пока Арс пребывает в своём мире, перезагружая систему, явно не вдупляя, что только что было.
Антон и сам не знает.
Просто если есть возможность курить — он курит; пить — он пьёт; трахаться — трахается. Отказывать себе в мелочах, могущих сделать счастливым — глупо, посему и идёт напролом, наступая своими тяжёлыми берцами прямо на грудную клетку Попова. Тот если думал, что сможет Шастуна под себя подмять, то глубоко заблуждался: Антон не пальцем деланный, знает себе цену и может её набить до максимума.
—Ну чё ты, от жизни ахуел с такими поворотами? Добро пожаловать домой, героист, бля. Рояль в кусты затащить не успели, уж извиняй, —парень щёлкает пальцами перед лицом Попова, возвращая того обратно в мир, где гвоздики красные и водятся исключительно в количестве двух штук, из водоёмов только реки, да и те воняют, небо сливается по цвету с многоэтажками, ибо загрязнено облаками от заводов.
Попов смотрит на Антона, как на восьмое чудо света или бога, спустившегося к нему аж с самих небес, пусть он ему и в хуй не упёрся. Антон вот да, Арс — нет.
Арсений впервые не знает, что ему сказать.
—Чувствую себя обесчещенным.
—Я не задевал твою честь. Я просто отрицаю её наличие.
—Отрицай наличие своей мамки в канаве, —брякает Арсений, пуляясь окурком в Антона.
Тот отскакивает на метр от своего места, также пуляясь валяющимся под ногами бычком. Попадает в бровь, звонко гогоча под отборный мат местного пидора о том, что окурок-то оказался горячим и подпалил пару волосков.
—Таким острым языком только жопы брить.
—Поверь мне, ты не захочешь слезать с моего лица, —Арсений гаденько улыбается, сверкая белыми зубами в тёплом свете Солнца.
—Сильное заявление, —Шастун проверяет время на телефоне, сверяя со своим графиком. Если поторопится, то за пятнадцать минут вполне успеет дойти, может ещё и время на покурить останется. —Так, мне уже пора. Напиши там, когда мы трахаемся. Хотя как ты напишешь? В общем, где я работаю, ты знаешь, с кем зависаю — тоже. Бывай.
Антон натягивает на руки кожанку, залпом допивая остатки Балтики. Как порядочный гражданин выкидывают банку в урну, и как тру пацан харкает туда же. Машет Попову кулаком, подключая наушники, параллельно с тем копаясь в плейлисте.
—Удачи! —кричит Попов, смотря в след уходящему панку.
—Ага. И тебе лохов побогаче!
С уходом Антона вдруг становится тихо.
Окна пятиэтажек загораются жёлтым светом, освещая пустой двор. Провода от антенн покачиваются на ветру, стуча друг о друга. Шумят деревья, мерцая листьями.
С уходом Антона Арсению становится грустно.
Он бережно потирает большим пальцем на шее татуху со змеёй, слыша за спиной, как переговариваются бабульки. Думает, что Шастун — первый, кто не ведётся на его искушения, крутясь похлеще юлы, которая была в детстве. Та, на ручку которой нажимаешь, и она окраской завораживает, разноцветными полосками сливаясь в один цвет.
У Арсения этот волчок ещё и светился, что являлось большой редкостью.
Только теперь он вырос и ничем не отличается от остальных. Стоит в одной линии, выделяясь если только яркой одеждой и припизднутым лицом, когда не задумывается.
Смешно даже как-то.
Смешно, что он всё время из петли в петлю, и обратно. Сам не затянет — затянут бесплатно. Ему существовать сложно, сложней быть хорошим для всех. И чем удивить, когда удивлять, кажется, нечем, вообще не имеет даже малейшего представления.
Попов пытается прикинуть, что нравится Антону помимо дерьмовых сигарет и обоссанного пива. В голову не лезет ничего и от этого становится ещё смешней.
Арсений, который на раз-два мог с закрытыми глазами попасть точно в цель, в этом ебучем дартсе не может даже в двадцатку попасть. Он растирает ладонями лицо, надавливает на глаза, запуская в голове мыслительный процесс, от которого совсем недавно отошёл.
То, что Шастуна нужно чем-то удивить, он понял с первого дня.
***
Антон в конце каждой своей смены оставляет дубликат ключей от квартиры в небольшом ящике в стойке, дабы его смогли вынести, если он вдруг пропадёт.
Илья вынесет, Антон уверен.
Илья хороший и надëжный, на него можно положиться. Он говорит правильные вещи, но иногда с поразительной уверенностью, что Шастуну страшно за самого себя становится. Он ведь самостоятельно может разобраться со своей жизнью, будь она не ладна, и советы ему точно не нужны. Илья умеет поддерживать, приседая на уши, и отвлекать, когда совсем поджимает. Он часто говорит, когда парню скучно, вспомнить о майках КиШа и инструкции по стирке на них, а там и все проблемы уйдут.
Шастун даже рад тому, что Макаров не поступил на своего архитектора и остался в городе, как бы эгоистично не звучало.
Временами он задумывается о том, что глубочайше болен, растрачивая на эти размышления свои последние силы. Шастун пытается найти название болезни, при которой начинаешь видеть красоту там, где её нет. Ему настолько остоебал удушающий город, что он привык по возвращении со смены фотографировать рассветы и бездомных котиков, чья шерсть блестит на Солнце.
Для него окружение такое страшное, но такое родное.
Выбора у него тупо не остаётся.
Шастун в бар устроился ещё совсем зелёным пацаном, едва стерев молоко с губ. Носился по всему городу с горящей жопой в попытках устроиться простым уборщиком за самую мизерную плату, лишь бы хватало на оплату коммуналки.
Удача в последний раз подмигнула Тохе, развешивая объявления о наборе сотрудников на пошарпанном стенде.
За три года Антон только по одному запаху парфюма может определить постояльца, а после пересказать чёткую траекторию движений, просьбы к заказу и назвать точную сумму чаевых. За три года он без проблем научился в открытую высказывать своё мнение без последствий, заработав не самую приятную для окружающих репутацию. За три года панк разрушил стереотип о необучаемых подростах, продолжая схватывать всё на лету.
Как-то в детстве он настраивал радио, но случайно настроил себя против общепринятых моральных норм. И если детские травмы не имеют веса в будущем, то вспомните Антона, который в любую драку и обязательно до крови, так, чтоб зубы и волосы в разные стороны летят.
Благодаря этому он успокаивается.
В последнее время Тоха старается не рыпаться, ибо стали поступать жалобы от изнеженных деньгами и люксом людей. И Шастун бы снова полез на рожон, не удерживай его за руки Илья и работа, так бережно хранимая парнем.
Вероятность варикоза и искривление позвоночника определëнно стоят того, чтоб точить лясы с клиентами, нажираться до синьки, растаскивать ëбаных и подтаскивать ебаных. Если бы Антон выбирал профессию на всю жизнь, он бы безоговорочно пошёл в бармены, ибо не видел ничего другого в жизни.
А если честно, то работа для Антона — посадить ребёнка в школьный автобус, через две остановки слыша взрыв, поминутно осознавая, что всё, что ты так бережно хранил и во что вкладывался, исчезло за доли секунд.
На этой зверобойной его держат исключительно торчки.
В зале висит самодельная табличка «бар Франт находится под постоянным наблюдением госнаркоконтроля. Ведëтся скрытое видеонаблюдение. Вход с наркотическими средствами строго запрещëн», которая как красная тряпка для быка, уверенного, что её нет.
Люди же на все «нельзя» отвечают «можно», продолжая переться с травой и шприцами в туалеты, даже не подозревая о том, что их уже поджидает глазастый Тоха, заранее подобравший кольца помассивней. Синие лампы в зассанных кабинках помогут понять, когда стоит остановиться, а стремительно чернеющие полы — когда стоит схватиться за телефон.
Из колонок долбят басы попсовых высеров, качая зомбированную толпу. В зале слишком многолюдно для среды. Антон едва стоит на ногах от усталости, ватными руками продолжая трясти шейкер, дабы побыстрей слить навязчивую девушку, так охотно желающую узнать, насколько ловки его пальцы.
Как только Шастун поднимает голову и видит знакомую фуражку, вся его ловкость вдруг разваливается по частям.
—Сергей Геннадьич, драсте, —парень натянуто лыбится, быстро переливая взболтанную смесь в высокий стакан, отправляя девушку подальше. Сам же прикусывает язык, чтоб лишнего не спиздануть, и опирается локтями на стойку, подставляя ухо ко рту сержанта.
—Повод знаешь? —Антон кивает. —Молодец. Плохо со своей работой справляешься.
у Шастуна аж рот непроизвольно открывается.
—Не понимаю, Сергей Геннадьич. Держу всё под контролем насколько могу.
Мужик в полицейской форме театрально качает головой, в открытую усмехаясь. Антон готов ему башкой о башку усмехнуться, чтоб хуйню больше не нёс.
—Если всё в порядке, тогда почему у тебя крысы завелись? Ты, видимо, не знаешь, что за последний месяц пятнадцать передозов зафиксировано. И все пятнадцать по одной улице, недалеко от сквера, в котором ты солевых обычно ловишь.
—Подозрений нет?
—У нас в стране никогда ничего нет, так что давай сам.
После нескольких безуспешных попыток узнать, как вообще обстоят дела, Антону мягко отказывают, сказав, что посредникам информацию за просто так не разглашают. В карманах у панка последняя мелочь, и та на корм с макаронами, так что ему остаётся лишь понимающе кивнуть головой, провожая гражданских.
Бегло осмотрев зал, Антон понимает, что людей стало в разы меньше, и съебали те явно не по своей воле.
