***
Утром, перед отъездом домой, когда Бэкхён ещё спит в своей постели, Джонин выходит на набережную для пробежки. У моря это ощущается гораздо приятней, чем в Сеуле, вдоль проезжей части. Но и бегунов здесь в Пусане гораздо больше. Несмотря на довольно ранее время, на беговых дорожках буквально аншлаг, как и на набережной, и пока бежит совсем лёгкой трусцой, не позволяя себе пока набрать нормальной скорости, Джонин вдруг замечает на одной из лавок на набережной знакомую каштановую макушку. Замечает, но подойти не рискует, только замирая ярусом выше и несколько мгновений наблюдая, пока делает пару глотков воды. Джунмён, кажется, наконец, добрался до того места, куда хотел – здесь, на северной набережной в такое время свободны все большие деревянные столы с лавками, один из которых он занимает. Стол завален альбомами и фотографиями, цветными маркерами, чуть поодаль, чтобы не мешать, большой стакан, наверное, капучино и ещё запакованный сэндвич – наверняка в роли завтрака. Омега в наушниках и так занят тем, что делает, что неосознанно грызёт колпачок лайнера, который сжимает в тонких пальцах. Периодически отпивает из своего стакана и что-то проверяет на лежащей рядом фотокамере. Увлечённый и спокойный. Сворачивая на соседний ярус набережной, Джонин решает не трогать, и убегает прочь.***
– Я дома! Джунмён выдыхает с облегчением, закрывая за собой дверь, и снимает с плеч рюкзак, плюхаясь на пуфик в прихожей. Кажется, что эта дорога до дома была самой долгой в его жизни – бесконечной и выматывающей. Сплетая пальцы на затылке в замок, Джунмён накрывает ладонями голову, наклоняясь вперёд и прикрывает глаза. Наверное, теперь с Пусаном стоит немного повременить. Вопрос в другом – как объяснить это родителям? – Милый? – папин голос слышится совсем рядом сверху, но Джунмён не сразу понимает, как взволнованно он звучит. Следом его прикосновения, совсем осторожные, ощущаются на запястьях, разрушая замочек пальцев, и Джунмён поднимает голову, устремляя на родителя взгляд и, наконец, понимая, что именно папа там видит. – Джунмён-а, это что? Папа бережно держит его запястья в своих пальцах, рассматривая следы на белоснежной коже. – Всё хорошо, па, – Джунмён пытается искренне улыбнуться и заглянуть папе в глаза, чтобы попытаться убедить взглядом, словно это ничего страшного. – Я просто чемодан выронил в поезде, он упал с полки, когда я его доставал по приезду, и пришлось ловить на ходу. – Родной, а чего не поставил рядом с собой на нижнюю полку? – папа вздыхает, глядя совсем сочувствующе. – Не было места? – Не было. Джунмён поддаётся, когда папа ведёт его в свою спальню, чтобы немного полечить царапины и синяки. – Скоро должно пройти, – обещает он, заканчивая с исцеляющий мазью. – Лапки осторожно мой, постарайся не мочить. – Па, только не говори папочке, ладно? – тут же просит Джунмён, скрывая запястья в рукавах одежды. – Не хочу, чтобы он тоже волновался. – Хорошо, милый, – папа согласно кивает. – Пойди, немного отдохни с дороги. Я позову к обеду. Получая от папы ласковый поцелуй в щёку, Джунмён дарит ему такой же да двигает в свою комнату, куда брат уже принёс его чемодан, рюкзак и полотняную сумку с альбомами, которая была на плече всё время дороги с Пусана назад домой. Джунмён входит в свою спальню и вдруг ошалело замирает на пороге, потому что там, внутри пахнет альфой. Удивлённо выдыхая, Джунмён входит полноценно, останавливаясь в центре комнаты: запах кажется чужим и неизвестным. Терпкие, но довольно свежие ноты бергамота, пьянящая пряность кардамона. Даже если кто-то приходил, запах не мог остаться надолго и быть таким явным, вариант остаётся единственный – источник аромата явно здесь, в комнате. Продолжая стоять в центре комнаты, Джунмён взглядом скользит по вещам, что его окружают, пытаясь понять, – откуда, но ничего так и не обнаруживает. Вместо этого, не удосуживаясь сменить уличную одежду на домашнюю, омега опускается на свою застеленную огромным мягким пледом кровать и сворачивается калачиком, прикрывая глаза. Жизнь – такая непредсказуемая штука. Никто не может вернуть время назад, переиграть ту или иную ситуацию или вновь пережить какой-то момент. Только гадать, как бы было. И сейчас, когда мыслями он снова возвращается в события своего первого вечера в Пусане, как в своём новом доме, он снова и снова мысленно ругает себя, что не пошёл по светлой улице. Обещает себе, что больше никогда в жизни не свернёт ни в один городской проулок ни тут, ни там, даже днём. Обещает и старается не думать, что бы иначе было с ним тогда, в тот вечер, и как бы последствия этого аукнулись ему сейчас, спустя пару дней, где бы он был и в каком состоянии пребывал. И был бы ли вообще! И неужели это действительно Джонин, чьи шаги спугнули этих ублюдков в тот вечер?! Выходит, за один вечер он спас его дважды.***
– Я сдал! – салютует Сэхун с порога, едва входит, закрывая за собой двери и опираясь о неё спиной. – На какую оценку, хён? – Бэкхён выбегает навстречу из гостиной, слыша его довольный выкрик. – На «отлично»? – Да! – Сэхун довольно улыбается в ответ. – Джонин дома? – Дома, позвать? – тут же уточняет Бэкхён. – Наконец, сможете провести немного времени вместе, да? – Нет, сначала мне нужно денёк отоспаться, – выдыхает с облегчением Сэхун. – А потом я забиваю его на все выходные! – последние несколько слов, озвучивая свои планы, Сэхун произносит довольно громко, чтобы все домашние услышали и были проинформированы. – Бэкки, он наверху? – Да, у себя. Сэхун поднимается в чужую комнату и входит, не стучась – О, двоечник! – встречается его Джонин улыбкой из-за стола. – И как оно? – Сдал! – плюхаясь на его кровать, Сэхун тянется за своим телефоном в рюкзак и вместе с ним так же достаёт конспекты, следом за которыми из рюкзака так же выпадает пара рекламных флаеров, взятых на улице. – Какие у нас планы на завтра? – Ты у нас гость, заказывай – куда хочешь? – Джонин полноценно разворачивается к нему в своём офисном кресле. – Кино? Или напиться? Или потанцевать? Или шопинг? Или пойдём в бассейн? Или… – Джонин-а, – перебивает Сэхун, посмеиваясь. – Ты мне собираешься весь ассортимент развлечений в столице перечислить? – Просто реши до завтра! Джонин присаживается рядом с ним на кровать и вдруг тянется к одному из рекламных флаеров, вынутых другом из рюкзак, но это оказывается совсем не флаер, и узнавая что-то знакомое, Джонин подносит бумажку поближе к глазам. – Откуда у тебя это? – интересуется он, демонстрируя Сэхуну глянцевую бумажку, которая ну ни как на флаер не смахивает. Сэхун бросает на неё короткий оценивающий взгляд. – Кто-то в университете дал, – отзывается он. – А что это вообще? – Приглашения на фотовыставку, – Джонин бросает взгляд на свои наручные часы. – Мне любопытно, я схожу, а ты отсыпайся. Сэхун чуть подозрительно наблюдает, как лучший друг вдруг с совсем озадаченным видом вырастает напротив своего шкафа, заглядывая внутрь, затем находит для себя джинсы и рубашку. Ещё некоторое время вглядывается совсем сосредоточенно, выбирая в итоге пиджак и кепку. И пока наблюдает, как он спешно собирается, Сэхун, сморенный прошедшими несколькими бессонными ночами перед подготовкой к экзамену, засыпает. Джонин прячется за кепку уже только тогда, когда такси мягко тормозит по адресу, указанному в приглашении, и он выбирается из машины, окидывая эту сторону улицы взглядом. У выставочного центра в Каннаме довольно людно. Джонин демонстрирует приглашение и после, как ему позволяют пройти, несколько мгновений рассматривают плакат у входа – значит, омега не выдаёт себя! Внутри так же людно, как и снаружи, но просторные выставочные залы не дают заработать клаустрофобию. Фотографии, многие из которых Джонин только недавно видел ещё в формате более компактном, размещены на стенах и обрамлены выставочными лампочками. Под каждой фотографией золотистая табличка с названием и техническими хаарктеристиками съёмки, а ещё кое-где у стен фуршетные столы и гости выставки попивают шампанское. Совсем негромко, ненавязчиво звучит музыка и гул людских голосов делает просторные залы живыми. Этот же эффект ощущается ещё из-за фотографий. Вечернее солнце, словно так задумано, красит белые стены выставочных залов, на которых фотографии, в оттенки огня и обстановка вокруг чувствуется совсем по-другому. Естественный свет, проникающий через панорамные окна, играет со светом на фотографиях и Джонин прячет улыбку за ладонью – наверняка, время и место выставки выбрано неспроста. Двигая с крайних залов в центральный, Джонин осматривается и прежде, чем обнаружить виновника происходящего, который выдаёт себя за другого человека, его внимание привлекает кое-что другое. Это «кое-что» размеров довольно впечатляющих украшает северную стену, и даже не подходя поближе, Джонин понимает, что данная фотография – центр выставки. Ожидая, пока рядом никого не будет, альфа двигает поближе, замирая напротив – в таком формате она выглядит ещё более впечатляюще, чем в том полароидном, как Джонин увидел её впервые. И что самое главное, из-за огромного количества света на фотографии совершенно невозможно разобрать его лица, только если знать, что на фотографии изображён он. И название уж слишком кричащее и поэтическое – «Истинное лицо врага». – Минутка самолюбования? Джонин удивлённо моргает прежде, чем взглянуть через плечо, чтобы обнаружить того, кто обращается к нему, но узнаёт раньше того, как видит. Его словно кутает в весну, и он вдруг чувствует какой-то совершенно ненавязчивый, мягкий цветочный аромат, тот самый, отголоски которого почувствовал впервые на набережной в Пусане менее недели назад, и поворачивая голову влево, обнаруживает рядом Джунмёна. Тот замирает рядом против фотографии и протягивает ему бокал шампанского, сжимая такой же свой в пальцах другой руки. Альфа пару раз моргает, следом принимая бокал и вновь устремляя взгляд на фото. – Пришёл посмотреть, представлен ли мой портрет на выставке, – отзывается он, всё ещё поглядывая на омегу боковым зрением, словно видя его впервые и не веря своим глазам. Что-то в нём совершенно, незримо другое, неузнанное до этого, новое. – А он оказался центральной работой. – Интересно спросить, где взял приглашение? – Джунмён бросает на него короткий взгляд, делая глоток из своего бокала, и вдруг выравнивается по струнке, словно слегка напрягаясь. – Случайно ко мне попало, – честно признаётся альфа. – Честно говоря, не думал, что выставка так скоро. – Я… – Джунмён чуть тушуется, опуская глаза, и поправляет на свих запястья манжеты рубашки, и Джонин понимает, о чём речь, раньше того, чем он успевает рассказать. – Как раз хотел отобрать для неё фотографии на северной набережной… в тот вечер. – И как же ты собираешься представить свой талант миру, если конспирируешься? – Джонин, наконец, отпивает шампанское, устремляя на омегу открытый полноценный взгляд. Джунмён чуть дергает плечом, и альфа замечает, как он расслабляется, вдруг позволяя себе дышать полной грудью, следом улыбается как-то совсем мягко, немного даже мечтательно, продолжая глядеть вперёд перед собой. – Я поощряю юные таланты, – отзывается он, объясняя Джонину то, что он прочёл на постере у входа – выставка официально не представлена, как его работы, а как результат работы молодого талантливого художника, спонсором которого омега выступает. Автор пожелал остаться анонимным. – По-другому бы отец не позволил? – уточнеят Джонин. – Не говори так, словно знаешь моего отца, – голос омеги звучит чуть строже. – Он не считает это чем-то серьёзным. Просто увлечение. – Но это ведь довольно безобидное увлечение – фотография, – альфа хмыкает, удивляясь. – И твоя фотография – центральная! – Джонин прячет смешок в кулак. – Тебя наверняка кто-то купит сегодня вечером. – Обалденно звучит! – Джонин тоже хмыкает, негромко прыская. – И так многозначительно назвал. Журналисты уже спрашивали у тебя, как у осведомлённого представителя автора фото – о ней? – Спрашивали. – Жаль, я пропустил, – Джонин поджимает губы. – И что ты сказал? Омега смеётся негромко, прикрывая губы тонкими пальцами, и Джонини снова устремляет на него взгляд. Ловит глазами глоток воздуха, что дёргается под тонкой кожей шеи, и удивлённо понимает, что не может оторвать взгляда. – Сказал, что все мы носим маски, – Джунмён отвечает на его взгляд. – Разве нет? Джонин фокусирует на нём взгляд, глядя в глаза, и едва заметно уголками губ улыбается, слегка вопросительно дёргая бровью, соглашаясь таким образом и одновременно уточняя – разве нет? Джунмён не говорит ничего, глядя на него, но по глазам Джонин видит, как вмиг он вдруг теряется, забывая, что хотел сказать. – Джонин-а, тебе лучше уйти. И он вроде гонит, но внимание Джонина цепляется за то, как он зовёт по имени. Что это такое происходит с ними сейчас и почему оторвать от него взгляд так сложно? И где треклятый жасмин? И почему он не жалуется на мускус? – В Пусане ты по-другому со мной разговаривал, – смысл пророненных омегой слов, наконец, доходит до него через несколько мгновений Джунмён отводит взгляд, вновь глядя перед собой, и глотает выдох, спеша спрятать дрожащие пальцы за спину, но Джонин успевает это заметить. Заметить, что он тоже видит, словно что-то происходит. Этого тяжело не заметить и это пугает буквально до дрожи, стоять рядом с ним как-то неспокойно, волнительно. Но сделать шаг прочь тяжело буквально физически, словно примагнитился к полу. И омега в это мгновенье набирает в лёгкие воздуха, чтобы что-то сказать, но выдыхает судорожно, хотя и едва слышно, кусая нижнюю губу. – Потому что это был Пусан, – наконец рискует ответить он, переминаясь с ноги на ногу. – Разве ты не понимаешь, что здесь, в Сеуле все взгляды устремлены на нас? У наших отцов могут быть проблемы. – Тебя это волнует? – Джонин вопросительно хмыкает, не отводя взгляда. – Уходи, пожалуйста. – Не слишком долго продлилась твоя доброжелательность. Джонин говорит раньше, чем осознаёт сказанное. Омега тут же устремляет на него вызывающий взгляд и Джонин понимает, что в его глазах неприкрытая обида. Джунмён на мгновенье поджимает губы и разворачивается на пятках, чтобы двинуть от него прочь, но прежде, чем он успевает уйти окончательно, Джонин успевает дотянуться до его пальцев своими в едва ощутимом крошечном прикосновении. И почему-то от этого внутри живота становится так…щекотно? Бросая взгляд на фотографию, альфа прячется в кепку получше и двигает к выходу. Джунмён из соседнего зала наблюдает украдкой, как он уходит, и едва альфа переступает через порог, тут же от двери отворачивается, накрывая вырывающееся из груди сердце ладонью – что это происходит, чёрт его всё бери?!***
– Сегодня поговоришь с ним? Бэкхён возвращает брату мотоциклетный шлем и неуверенно хватается пальчиками за края своего джемпера, глядя на свои кеды. – Может быть. – Удачи, трусишка! Джонин сгребает в охапку, прижимая к себе покрепче, следом целует в лоб. Бэкхён что-то бормочет в его плечо и машет на прощание, когда мотоцикл брата двигает прочь из университетского двора. Хён прав, зачем тянуть? Времени ещё предостаточно, чтобы, наконец, со всем разобраться, и цепляясь пальцами за лямки своего рюкзака, чтобы скрыть таким образом дрожь, Бэкхён уверенным шагом двигает в сторону нужного корпуса, а там к расписанию, чтобы узнать, где пройдёт первая пара у соседней группы. Но узнавать это оказывается не нужно. Потому что Чанёль как раз у расписания. Придерживает рюкзак на своём плече и глядит в нужную колонку совсем сосредоточенно, словно что-то там не сходится. – Привет. Бэкхён не знает, откуда в нём берётся эта храбрость подойти первым, наверное, её вселяет совсем бесстрашный хён. Альфа, слыша его голос, переводит на него совсем нескрываемо удивлённый взгляд, молча ожидая, что тот скажет дальше. – Можем поговорить, Чанёль? – Можем. Тот кивает и двигает от расписания прочь по коридору, поравнявшись с ним, и Бэкхён сжимает пальцы на лямках рюкзака сильнее – волнение растёт. – Что ты хотел? Его голос звучит чуть холодно и когда садится рядом на лавку и опускает голову, Бэкхён тут же начинает жалеть мысленно, что вообще задумал всё это. Но вместо слов он снимает с плеч рюкзак и вынимает журнал, который в прошлый их разговор так же из рюкзака вынимал Чанёль. – Мой отец участвовал в соревновании за национальный тендер, – берётся рассказывать он тут же, без предысторий и эпиграфов. – И он входит в национальную ассоциацию инвесторов страны, а потому его вместе с семьёй каждый год приглашают на Бал инвесторов. В этом году мы тоже ходили, – Бэкхён указывает пальчиком на их общую семейную фотографию, протягивая журнал Чанёлю. – Это мой отец, мой Джонин-хён похож на него как две капли воды, – Бэкхён показывает брата, кивая. – Папа и Кёнсу-хён. Все говорят, что мы с Су-хёном похожи на папу, – рассказывает он дальше. – Зал был очень красивым – много шёлка, свечей, золота и цветов. Сначала был ужин и официальная часть, потом все общались и отдыхали. Отец даже танцевал с папой! – довольно кивая, продолжает рассказывать Бэкхён, указывая тонким пальчиком на фотографии, где можно узнать убранство зала. – В конце вечера отец отправил моего хёна участвовать в аукционе. Благотворительным лотом там была старинная ваза 14 века. Брат соревновался в основном с этим человеком, – Бэкхён перелистывает страничку, демонстрируя фотографию «за секунду до…» с летящей на пол вазой. – Его зовёт Ким Джунмён, он омега и наши семьи состоят не в самых хороших отношениях. Все мы постоянно соримся, – Бэкхён кивает. – А вот его семья и он, – Бэкхён возвращается на первую страничку репортажа, чтобы рядом с фотографией своей семьи показать другую. – Его брат, Чондэ, учится с нами на одном факультете, только на два курса старше. Но фотография… – Бэкхён снова возвращается к фотографии с аукциона. – Мне очень эта фотография нравится – она живая и красивая, и они красивые очень. Правда? – осторожно поднимая взгляд на Чанёлю, уточнеят омега, с облегчением замечая, что альфа слушает внимательно, заинтересованно. – Да, – кивает Чанёль. – Непостановочные фотографии всегда красивее, в них больше жизни, – кивает он, отвечая на взгляд Бэкхёна. – Это тот хён, который привозит тебя в университет? – Чанёль указывает на Джонина на фотографии с вазой. – Да, – Бэкхён тут же кивает, следом смеётся. – Хён не любит официальную одежду, потому в костюме его тяжело узнать. – Но костюм ему к лицу, – замечает Чанёль. – Как и омеге. Они тоже не ладят, да? – Да, очень! – соглашается Бэкхён. – Иногда даже больше, чем наши отцы. Здесь на фотографии Джунмён выиграл у хёна вазу за 68 тысяч долларов и, как ты видишь по фото, – Бэкхён прячет смешок в кулак. – Ваза вот-вот превратится в груду осколков. – Твой хён с омегой разбили такую ценную вазу? – охает Чанёль, удивлённо улыбаясь. – Это благотворительный аукцион. И все вырученные от него средства идут на благотворительность, поэтому, по сути, было не важно, что с вазой, главное – результат. Но да, – Бэкхён в этот раз смеха не сдерживает. – Представляешь, Джунмён разбил вазу хёну на зло, потому что они не ладят. Чтобы позлить его. – На этой фотографии они совсем не выглядит, как те, кто друг друга на дух не переносит, – Чанёль пожимает плечами, наклоняясь поближе к фотографии. – Наверное поэтому она тебе и нравится. Это похоже на флирт. – Меня там не было, – Бэкхён пожимает плечами. – Не участвующих в аукционе в зал не пускали. Но вряд ли всё на самом деле так, как ты говоришь – они правда очень друг друга не переваривают. – За показательной ненавистью часто скрывается настоящая, искренняя любовь. Чанёль возвращает журнал в чужие пальцы полноценно. – Прости, что я сбежал. Бэкхён решает не ходить вокруг да около. – Ты подумал, я буду тебя осуждать за то, какая у тебя семья? – Чанёль заметно вздыхает. – Я не знаю, – Бэкхён пожимает плечами. – Я просто… смутился. – Я только хотел попросить, чтобы ты рассказал о мероприятии, как сейчас, – объясняет Чанёль. – Я же помню, ты немного рассказывал о своих хёнах, и я хотел, чтобы ты показал их на фотографии. – Я не… – Бэкхён теряется, чувствуя стыд, и опускает голову пониже, пряча глаза. – Извини. – Тебе не нужно передо мной извиняться, – альфа отрицательно качает головой. – Я должен был сразу объяснить, а ты, наверное, подумал, что… – Я подумал, что ты спросишь, почему я не говорил тебе, какая у меня семья. Словно скажешь, что моя семья никогда бы не позволила, чтобы… – Чтобы – что? – голос Чанёля звучит мягко, но он подаётся навстречу всем корпусом, пытаясь уточнить, и Бэкхён понимает, что несмотря на проглоченные пару слов, альфа всё равно понимает, что он имеет в виду. – Чтобы… – Бэкхён теряется и краснеет, смущаясь. – Чтобы… – омега вскидывает взгляд, понимая, что альфа напротив, и его бросает в дрожь, обдавая мягким пряным ароматом корицы, гвоздики и амбры. – Рождество…– вдруг выдыхает Бэкхён неосознанно. Запах глинтвейна, который так любит папа и ноты которого так же есть и в запахе отца. – Что? – Чанёль удивляется искренне, но не отстраняется, так же глядя омеге в глаза. – Я люблю Рождество…– Бэкхён чуть улыбается и Чанёль, так же улыбаясь в ответ, льнёт ближе и через мгновенье уже сминает его губы в мягком, ненавязчивом поцелуе, который Бэкхён смущённо разрывает, потому что в это самое мгновенье слышится звонок, и он спешно схватывается с лавки со словами «мне пора», буквально пунцовый, убегает на лекцию. Альфа провожает его улыбчивым взглядом.