Магия опенула

      Пока Анель и Ил на Канноре составляли текст официального договора о союзе, Эри пошла решать повисший в воздухе вопрос. Ил справился о состоянии пленных ляров — «удобоворимое, насколько возможно», что бы это ни значило. Ну, по крайней мере живые. Устрой солдаты самосуд, проблема бы выросла до нерешаемых масштабов. Канноры мажортесту слушались. А там и Алистер с новым званием подтянется. Эри надеялась, что больше непорядков не будет. На ее руках и без того слишком много крови.       От мысли о лярах мутило, перед глазами вставали образы того ужасного утра, в ушах звенело, и через звон пробивались нечеловеческие крики и до холода в костях спокойные слова. Эри, как могла, заглушала воспоминания, повторяя мантрой «все будет хорошо». Ил сказал это перед тем, как Эри шагнула через порог перехода.       Дэнт встретил хмуро. Первым, что Эрика в нем услышала, был стук капель о металл — над дверью нависал козырек. Несмотря на дневной час, город казался поглощенным сумерками. Эри с трудом вспомнила, где дома лежит зонтик, перенесла его себе и, перепрыгивая лужи и расплывшийся мусор, вышла на основную улицу. Оглядеться сразу помешала белесая дымка от дождя. Но вот шум ливня почти мгновенно заглушил крик:       — Это она!       Из-за края зонта вылетела темная фигура, пахнуло холодом и сыростью. Эри взвизгнула и отскочила, но сзади ее встретило нечто такое же холодное и сырое. В свободную руку вцепились ледяные пальцы — Эрика вырвалась из хватки и прильнула к углу дома. Тоже холодному, сырому, но он хотя бы не пытался оставить на ее коже синяки!       — Назад! У меня нож! — вскрикнула Эри, и зубы застучали друг о друга громче этого крика, дождя, шума улиц, да всего на свете.       Размытые силуэты остановились среди дымки, как будто под зонтом они не могли существовать.       «Как тени в искусственном свете», — мелькнуло в голове, и по прижатой к стене спине поползли мурашки.       — Ох, извини…те! — пискнул один из силуэтов девчачьим голоском.       Эрика приподняла край зонта и вгляделась. Перед ней стояли две тонкие фигурки в черных плащах, насквозь промокших. Сквозь мрак и туман проглядывались два сиреневых огонька.       — Простите, мы не хотели напугать! Мы вас так ждали! — заговорила одна из ляров, и вторая, судя по покачиванию огонька, закивала.       — Все в порядке, — кашлянув, ответила Эри, расправила зонт и отошла от стены. Холодок на спине остался. — Откуда вы здесь? Давно стоите?       Девочки переглянулись, огоньки снова закачались.       — Нас на четыре часа поставили. Мы уже хотели уходить, у нас дежурство кончилось.       — А тут вы! Совет так рад будет!       Эрика приподняла край зонта, но ляры продолжили стоять под ливнем и смотреть невидимыми глазами. Пришлось подойти — они шарахнулись.       — Давайте сюда. Простынете же! — Эри потянула одну за край плаща, и рука вмиг промокла. — Боже, что ж вы стояли-то? Ушли бы, так льет!       Ляры подтянулись поближе, от них потянуло холодом. Девочкам на вид было лет одиннадцать-двенадцать. Вспомнилась Марго, такая же небольшая, тоненькая.       Эрика пожалела, что не перенесла и куртку — так морозно ей не бывало даже зимой.       — Так если бы мы ушли, мы бы вас пропустили, — глянула исподлобья одна из девочек. — Старшие вас очень ждали. Мы по очереди дежурили, только бы вас не пропустить.       К горлу подкатило, Эри постаралась удержать улыбку. Зря она вчера не пошла, зря. Надо было хотя бы показаться и сказать, чтобы детей не мучили. Они же наверняка и без того уставшие.       «Да-да-да, простуда этих девчонок на твоей совести, по лбу себя треснешь попозже. Лучше уведи нас подальше отсюда. Всех», — голос в голове покрыл морозом череп изнутри.       Слишком ясный для простых мыслей. Эрика уже слышала его — тогда, на Ляре. Но события вокруг беспокоили ее сильнее. И вот сейчас Эри осознала, что определенно точно слышит что-то. Даже кого-то.       И она уже знает, что ничем хорошим это не кончается.       Ляры продолжили что-то говорить, но в ушах зашумело. Зонт задрожал в руках. Эрика глубоко вдохнула, запах дождя полился в грудь, на дно легких, наполнил их до краев и прорвался, как из переполненных мешков, к позвоночнику. И превратился там в острые льдины, тяжелые, будто стальные. Тянущие на дно и одновременно выталкивающие на поверхность.       Дымка от дождя темнела на глазах, обращалась черным туманом. Вода шумела, вода била по голове, как если бы не было зонта. Вода рокотала, вода звала в свою тьму, хватала за руки и ноги, цеплялась за плечи окровавленными когтями, шипела на ухо и тащила в пучину…       Шею свело от холода. «Соберись!» — зазвенел мороз в голове.       Руки что-то стиснуло. Эри пискнула и опустила глаза. Девочки смотрели на нее из-под мокрых капюшонов и сжимали ее ладони — те, из которых норовила выпасть ручка зонта. На их лицах застыл немой вопрос, но то ли уважение, то ли страх не давали его озвучить.       Эрике показалось, что у нее сейчас такое же лицо, как у них, и почти наяву она услышала, как цокнул чей-то язык.       — А где ваши… старшие? Совет? В общем, где вы обосновались? — спросила Эри, осторожно снимая холодные узкие пальцы со своих. — У меня есть важное заявление.       — Про остров? — ахнули девочки, одна с улыбкой, другая — побледнев.       Вдалеке что-то загрохотало, и Эрика подскочила на месте. Нет, надо успокоиться. Она в безопасности. Только не вспоминать о событиях на Ляре — и все будет в порядке. Знать бы еще, как их не вспоминать, когда идешь о них сообщать.       — В том числе. — Девочки оживились, но Эри их осадила. — Давайте вы меня к своим отведете, я всем сразу расскажу.       Ляры послушались, одна из них взяла Эрику за руку и потянула вперед. Эри, конечно, пошла, но ладонь выдернула и спрятала в карман — якобы от холода. Хотя, холода действительно становилось все больше. И трещал заиндевевшим стеклом в ушах тихий неразборчивый голос, тонущий в шуме дождя.       Странно, странно знакомый голос.       Девочки удивительно хорошо ориентировались в городе. Очень быстро они вывели Эрику на знакомые с детства улицы и повели в сторону парка. Изредка они касались поблескивающих камней на лбах. Может, уточняли дорогу, а может, сообщали соратницам о гостье.       Эри смотрела по сторонам. Она узнавала дома, повороты, фонари, вывески, кусты — но одновременно не узнавала их, как будто на земле Лайтов кто-то тайком заменил ей глаза. Она никогда раньше не замечала трещину в асфальте возле магазина автозапчастей, не замечала, что у этого магазина зеленая дверь, не замечала, что бордюр раскрашен в желтый с оранжевыми полосками, не замечала среди затертых граффити рисунок крысы, схематичный, как будто кисточкой нарисованный. Все эти детали всегда здесь были? Или же Эрика не обращала внимания? Как не обращала внимания на колдующую тетю, новостные сводки о красных вспышках и подростков в плащах? Как бы то ни было, Эри сейчас боялась ослепнуть и вновь перестать видеть эти мелочи.       «Кстати о слепоте…» — мелькнуло в мыслях, но дальнейшие слова превратились в шелест и звон.       Да что это такое?!       Они встали на светофоре перед входом в парк — девочки послушно встали на краю тротуара, Эри тоже остановилась и опустила взгляд на отражение красной лампочки в дрожащей луже. С голосами в голове лучше разбираться сразу. Симона удалось чудом вытравить. Если придется снова переживать нечто подобное — снова в Ливирру, снова смотреть во тьму, снова слышать треск моста, снова он падает, падает, падает, снова, снова, снова!..       «А ну без паники! Давай как на Ляре, ты тогда круто бежала, смело. Вот тут так же!»       На Ляре, да. Они уже говорили на Ляре — этот непонятный голос убеждал ее уходить прочь и забыть про Лилию. Горло сжало, дышать стало невыносимо, словно дождь превратился в волну. Эрика сжала зонт посильнее — и как раз в луже отразился зеленый огонь.       «Да мы и раньше разговаривали, — прокатилось в голове. — Вы, вроде, инсиву мозги прочищали, а память ухудшилась у тебя. Я уже и не надеюсь, что ты вспомнишь, как…»       Голос стих, словно оборванная запись. Эрика продолжила смотреть на зеленый отблеск в луже и топтаться на месте, чтобы не замерзнуть. Вода дрожала от капель, плясала, бурлила, на ее ребрах отражался свет, то тут, то там, то тут, то там — и тут, и там, два зеленых огня в черной воде!       «Нет же! Подумай еще!»       Эри сощурилась, чтобы не видеть эти огни, но в размывшемся окружении видела уже другие, желтоватые, знакомые и обозленные. Видела занесенный клинок и безумный оскал.       «Вообще не туда! А ну выбрось из головы живо!»       Эрика вновь открыла глаза. Зеленые отблески слились в один, вытянулись в какую-то странную угловатую форму, похожую на птицу. А по краям поползли фиолетовые разводы, пылающие, как подожженный бензин.       «Так, интересная мысль, запомни ее. Хотя о чем я, ты через пять минут забудешь, дырявая башка! Но снова мимо».       — Может, прямо скажешь? — не вытерпела Эри, потирая глаза.       «Эрика, вот ты такая умная, а такая тупая! Как я тебе прямо скажу, а? Забыла?»       — В Ливирре нельзя говорить прямо, я помню, помню.       «Ну хоть что-то ты запомнила. У тебя что, зеленый все остальные цвета из головы выжег?»       Цвета… Эрика вздохнула и вгляделась в лужу так, что заболел затылок. Зеленое пятно дрожало, мерцало, пускало по себе разноцветные полосы. Фиолетовые, желтые, синие… Синие! Отблеск стал ярче, поголубел, посинел и заблестел хорошо известным оттенком. Эри за короткое время успела к нему привыкнуть — цвет каннорского камня. Впрочем, почему за короткий? Она ведь целый месяц с Илом…       Ил! Эрика распахнула глаза и отшатнулась. Голова опустела, мир прояснился. Девочки-ляры, о которых она и думать забыла, недоуменно обернулись. И светофор, мигнув, только сейчас переключился на зеленый. Эри часто задышала — сердце не желало успокаиваться — и зашагала вперед. Девочки молча побежали рядом, но их блестящие глаза и поджатые губы выдавали интерес. И страх.       О, Эрика их сейчас прекрасно понимала! Она снова едва не провалилась в… во что? В Ливирру? Снова?! Но ведь все кончилось! Почему? Ее не затягивало в Ливирру с того самого дня, как она избавилась от Симона. Кажется.       Ну, если не считать того странного эпизода с трясущейся дверью, когда Эри перенеслась к Оливеру во время сражения с лярами. И неприятного чувства дома, при посещении комнаты Сондры. И Ляра. Но в остальные моменты…       В остальные моменты Эрика была с Илом. Или думала о нем. А ведь и Симон пропадал, когда в мыслях появлялся Ил. После ритуала Эри не задумывалась толком о причинах. Но тогда было похоже, что в Ливирру ей не давало провалиться чувство вины. Нельзя ведь наслаждаться свое мечтой, когда совесть сгрызает до костей. Но Ил ее простил за обвинение в смерти Марго. А больше она его и не подводила. Тогда почему сейчас помогло?       На душе начала скрестись неприятная догадка, нашептывать что-то о лекарстве, лжи и болезни, но Эрика забила ее кулаком поглубже. Нет. Ил не знает правду. И никогда не узнает! Так что и виноватой он ее считать не может.       Разве что Эри сама себя винит.       — Мы почти на месте! — сообщила одна из девочек и вскочила на деревяшки.       Эрика осмотрелась. Они почти дошли до Красного озера в центре парка. Но самого озера так и не было видно — его загородили высоким строительным забором, полицейской лентой и частоколом из знаков «вход временно воспрещен» и «обходной путь через 100 м». По краю ограждения шли крытые, но все равно мокрые помосты. Девчонки побежали по ним дальше. Эри ступила на доски и почувствовала, как земля под ногами начала плыть. Зонт выпал из рук, она отскочила на парковую дорожку. Крепкую дорожку. Не скрипучую, не прогибающуюся. Тело дрожало, одежда мгновенно отсырела.       — Что с вами? — раздалось как будто из-под воды.       «Приди в себя!»       — Все в порядке, — выдавила из себя Эрика и наклонилась, чтобы спрятать лицо и поднять зонт. Сердце перекатилось в горло и попыталось вывалиться изо рта.       Ватная рука схватила ручку зонта, сжала, напряглась, подняла. Нажала, потянула — закрыла. Отряхнула. Глаза смотрели, как падают капли, как падают дождинки, падают в темные трещины на дорожке, смотрели во тьму, в плещущийся мрак…       Отвлечься, срочно! Эрика вдохнула, выплывая из образов и мыслей, перенесла зонт обратно домой и, не думая, вскочила на доски. И пошла. Быстро, чтобы не дать страху спохватиться.       — А что тут случилось? — выпалила она, чтобы занять себя разговором.       Девчонки побежали впереди, оглядываясь:       — Что-то с озером. Из-за портала, так старшие говорят. Никого внутрь не пускают. Иногда здесь очень много людей в форме, они ругаются и кричат. Еще большие машины ездят. Шумят, делают что-то. Сейчас уехали — дождь, землю размыло.       Ляры пискнули и затихли, завернувшись в плащи. Эрика зажмурилась и сосредоточилась на стуке капель по навесам. Да уж, отвлеклась!       — А у вас как у Ульяны, да? — спросила одна из девчонок, и вторая громко на нее зашипела:       — Лиска, нельзя такое спрашивать!       — Да я же просто!       — Извините, мы не хотели! Вы нас не слушайте, мы устали, несем всякое…       Эри ухватилась за новую тему:       — Все в порядке. А что у Ульяны? Вы о чем?       Ляры запереглядывались. Первая девочка повеселела, да и вторая опустила плечи и выдохнула.       — Вы так бегаете, бормочете что-то. Смотрите как будто на пустоту. У Ульяны постоянно такое.       — Она обычно спокойная. Но в последнее время совсем странная стала. Бывает, молчит, улыбается, хихикает чего-то, а тронешь ее — уставится во все глаза, будто не понимает, кто она и где.       — И я ночью слышала, как она кричит.       — Лиска!       — Не я одна слышала! До того, как она уходить на Недивины стала и еще в лагере ночевала, она кричала.       — Ей кошмары снились? — спросила Эрика.       — Нет, от кошмаров по-другому: крикнешь — и все. А она как будто на кого-то кричала. Тишина, тишина — и вдруг как заорет! Старшие пару раз прибегали, так она их выгоняла. Но, они говорят, в комнате никого не было.       — Она, наверное, через переход с кем-то говорила, — фыркнула вторая девочка.       Ее подруга пожала плечами. Эри за шиворот упало несколько капель.       — И давно она так?       — Да она всегда очень странная была.       — Лиска! Нет, она обычная была.       — Странная! Камень не носила, с девчонками не общалась, все сидела тихая, подойдешь поговорить — а она жмется, заикается, чуть не плачет, как будто страшно напугалась!       — Обычная! Все опенулы такие. Чего ей с нами говорить? Она столько видела, ей неинтересно. Ну скромная немножко. А так всегда обычной была. Просто последние полгода что-то с ней творится. Все дергалась, дергалась. А с весны, как канноры опенула — ну, вас — нашли, так и вообще…       — …как будто подменили, — закончили девочки хором, посмотрели друг на друга и захихикали.       По спине побежали дождевые ручьи. Эри отчего-то передернуло. Но задуматься глубже она уже не успела — ляры спрыгнули с деревяшек и забежали в лодочный сарай, к которому с обеих сторон подходила ограда. Эрика выдохнула и поспешила следом.

***

      Оливер успел отвыкнуть от большого города. От запаха асфальта и нагретого стекла, от вечного шума и отвратительно рыжего неба от иллюминации по ночам. Даже сейчас, днем, низкие облака были неестественного оттенка. Да и не облака это вовсе — дым и выхлопные газы, ничего природного, ничего естественного. Бутафория.       Наверное, ему здесь самое место. Не человек, имитация, оживший манекен. Хотя и в ожившем манекене больше жизни. Оливер чувствовал себя наполненным до краев и пустым одновременно. Вот как этот город.       Ульяна раскошелилась на номер (если, конечно, она просто не своровала ключ) — вид из окна открывался чудесный. Наверняка уже за этот вид отель дерет втридорога. Но Оливер бы с радостью разбил панораму из казино и баров, как стекло. Разбил бы — а за ней настоящая жизнь, настоящий мир, дышащий лес и неспокойное море, морозные скалы и нормальное, нормальное синее небо.       В номер залетел пропахший автомобилями ветер, и Оливер потер раненную руку. В каком-то полубреду он замотал кулак тряпкой, но пара осколков все равно впилась около запястья. В том же полубреду Оли порезы обработал, сейчас они только едва саднили и немного кровоточили. Видимо, этот самый полубред рьяно не хотел, чтобы это мерзкое тело подохло.       Подыхать рано. Оливер пнул редкие осколки на ковре и отвернулся от окна. Подыхать рано, у него еще куча дел. Одно дело, на самом деле. Отомстить разноглазой твари; вернуть то, что Карви отобрал.       Но от этих мыслей битое стекло казалось только привлекательней. Оливер запустил руку в волосы. Пряди путались и неприятно щекотали шею, но в хвост их собирать не хотелось. Кусочек рыжего ремня, который Оли использовал вместо резинки, остался на Канноре.       Во всех смыслах. Грудь сдавило, и Оливер согнулся.       Стекло все так же заигрывающе поблескивало. Волосы лезли в глаза и покачивались на ветру из разбитого окна. Сердце стучало, сердце болело, сердце ненавидело себя и хотело, чтобы руки вонзили осколок прямо в него, или в шею, или в живот, или хоть куда-нибудь! А волосы все лезли и лезли, попадали в рот, путались в ресницах. Да к черту! Оливер наклонился, схватил стекляшку и натянул прядь. Рука дрожала, но смело ударила. Острый край проскочил по волосам, на пол упало всего несколько черных нитей. Да к черту!!! Оливер стиснул стекло в пальцах — и крикнул. Рядом с волосами упали такие же черные капли. А следом, звякнув, и окровавленный осколок. К черту, к черту, к черту!       Даже волосы себе обрезать не можешь, какая тебе месть! Жалкий червяк.       Оливер пнул осколок так, что тот отлетел к двери; развернулся и посмотрел в окно — мерзко. Обернулся к комнате — мерзко. Посмотрел на окровавленную руку — мерзко, какой же он мерзкий!       Но все ведь изменится, верно? Надо только прирезать Карви. И тогда-то точно Оливеру станет лучше. Он найдет человека из воспоминаний, его полюбят — и тогда-то Оли будет счастлив, тогда-то он вспомнит, за чего его вообще возможно любить. Потому что сейчас его душа находит только тысячу и один повод ненавидеть свое тело. Да и саму себя, по правде.       Воздух дрогнул. Оливер вздохнул и поднял глаза. Ульяна как раз закрывала дверь.       — Наконец-то, — вместо приветствия рыкнул он, пересекая номер. — Где ты была столько времени? Велела ждать — и пропала. Еще немного, и я бы подумал, что ты меня бросила.       — Я не бросаю тех, кто мне нужен, — ответила Яна и, не переменив лица, осмотрела комнату. — Похоже, тебе не было скучно без меня.       Оливер тоже обернулся. Помимо разбитого окна, он успел свалить с прикроватной тумбы ночник и отельный телефон, смять ковер, выбить из рамы картину с тупыми луговыми цветами (они выбесили Оливера с первого взгляда), исписать записную книжку неразборчивыми «ненавижу» и «нет-нет-нет», а потом расшвырять эти листы по полу, разодрать обивку на кресле, сломать ножку у стола и выкорчевать с петлями дверцу шкафа. Кровать еще стояла. На удивление — Оливер раз пятнадцать упал на нее сам, раздирая горло, и еще около двадцати бросал в нее кресло, ножку стола и дверцу.       Не самый приятный досуг, но да — он определенно не скучал.       — Расплачусь, не беспокойся, — цокнул Оливер.       — Да я и не беспокоилась. — Ульяна прошла мимо, обдав морским запахом, и выглянула в разбитое окно. — Не думаю, что даже владельцы отеля беспокоятся. Существуют вещи более разрушительные. И они непременно с ними сталкивались.       Оливер закатил глаза. Работники уж точно не беспокоились — и не беспокоили сами, согласно табличке на двери. Возможно, Ульяна и права. Чего только ни происходит под плотным покрывалом купюр. Оливер даже не запомнится.       Верно, кому он к чертовой матери нужен!       — Так где ты была? — пнув ковер, подошел ближе он.       Яна развернулась, ее лицо скрыла тень.       — Ждала. Как и ты.       — О, даже так! Где угодно, только бы не со мной, верно понимаю?       — Не принимай на свой счет. — Ульяна шагнула вперед, под ее ногами хрустнуло стекло. Оливера передернуло. — Мне просто необходимо было следить за определенными обстоятельствами. Ты прекрасно понимаешь, что следить удобнее в одиночку.       Он дернул уголком губ и сунул руку в карман, но тут же ее выдернул, зашипев. Чертовы порезы! Ульяна подошла еще ближе. Растирая пальцы, Оливер и не заметил, как она оказалась почти вплотную — морской запах окружил и прилип к коже.       — Как халатно ты относишься к своей крови, — с придыханием произнесла Яна. Ее безразличный голос переменился, наполнился какими-то шелестящими звуками.       Оливер скосил взгляд. Сестра по дару смотрела на его руку, как кошка на мясо. Обычно пустые глаза наполнились жутковатым блеском. Оливер стиснул изрезанную кожу и отступил — ноги стукнули по краю кровати.       — В моей крови ничего ценного, — осклабился он.       — Зря ты так, — Ульяна протянула руку так, словно некто тянул ее за веревочку. Пальцы расправились, как когти, коснулись кровоточащей ранки и провели, медленно, трепетно, оставляя между синих вен темно-алый след. — То, что она не принадлежит отцу-опенулу, делает ее много ценнее. Тебе не стоит ее ненавидеть.       Оливер захотел выдернуть руку, но не смог и пошевелиться. Тело онемело, дух испуганно сжался на дне желудка. Взгляд Яны покатился по руке каменным шаром, выше и выше, разрывая мышцы и дробя кости.       — Ты ведь чувствуешь это, — склизкий шепот забрался в уши и обвил разум душными тисками. — Чувствуешь, насколько все переменилось, когда ты оказался в этом теле. Я многое бы отдала, чтобы ощутить течение твоей крови по своим венам.       Ее стеклянные глаза встретились с глазами Оливера. Он почувствовал, как что-то вытягивают из него, быстро, безвозвратно. Сердце становится меньше, внутри множится пустота. Ледяные когти схватили его за запястье, и стылая кровь разлилась по телу, как яд. И взгляд — этот взгляд глаза в глаза — уничтожал все живое, превращал в свое подобие, мертвое, стеклянное, ненастоящее…       В горле запершило — как будто застрявшая бабочка пыталась вырваться на свободу. Как же все неправильно. Все неправильно! Никаких прикосновений! Никакого взгляда! Мерзко, мерзко, мерзко!       Оливер схватил Ульяну за предплечья, развернул — и со всей силы швырнул на кровать. На пол бы бросил, да только убить мог. А она еще нужна. Яна подпрыгнула на матрасе — даже не пискнула, — вцепилась в сбитое покрывало и уставилась в потолок. Послышался треск — и ножки, в конце концов, не выдержали.       Что ж, вот в комнате и не осталось ничего, что Оливер не сломал.       — Могу обеспечить переливание, — огрызнулся он, ежась. — Не смей ко мне прикасаться без разрешения.       Ульяна пару секунд полежала, а после сползла с покосившейся кровати и, как ни в чем не бывало, встала.       — Как пожелаете, господин Марьер, — улыбнулась она своей неживой улыбкой. Глаза снова застекленели, и только полупрозрачные следы чужой крови на пальцах портили ее обычный образ. — Сомневаюсь, что твой возлюбленный человек оценит, что ты хранишь ему верность, но не мне осуждать людские желания.       Оливер скрипнул зубами и сжал кулаки до боли. Стерва. Но надо держать себя в руках. Он и так сорвался. Ульяна сейчас — единственная, кто его слушает и готова помочь. И она это знает. И пользуется.       — О моем… кхм, возлюбленном человеке поговорим, когда дойдем до Карви, — выпустил воздух через оскал он. — А это будет, когда ты сделаешь, что задумала. Так что давай к делу.       Яна кивнула и слизнула кровавый след со своих пальцев. Оливера чуть не вывернуло, и он сразу же отвернулся к окну. От вида за ним тоже тошно, но даже разбитое стекло на высоте в несколько десятков метров пугало не так, как эта девчонка.       — Конечно. Тем более, я пришла как раз сообщить, что для исполнения моего плана все готово, — ответила Ульяна. — Тебе, вероятно, тоскливо одному. Я могла бы сделать свою часть сама, но, думаю, полезнее для тебя и работников отеля будет нам пойти вместе.       Оливер махнул рукой. Что угодно, только не одному. Только бы Яна больше не вела себя, как… как ведет себя обычно. Но все лучше, чем нескончаемая ненависть к себе.       Оправданная, не так ли?       — И по поводу денег не беспокойся, — добавила Ульяна. Оливер обернулся, когда она укладывала на сломанную кровать плотно свернутые купюры. — Мне не жалко, они все равно мне больше не понадобятся.