Рай
Год 2003, Роман
Маятник выстукивал свой ритм, настенные часы громко тикали. Социальный работник в Министерстве Преждевременного Добровольного Ухода из Жизни Криванов Роман смотрел, как стрелки медленно приближаются к шести и ждал. Мужчина напротив — застывший клубок нервов — сидел молча уже четверть часа, только губы подрагивали от невысказанных слов. Сжатые в кулаки руки покоились на коленях. — Господин Ольжен… Мартын, вы подаете прошение уже четвертый раз, — социальный работник бегло сверился с бумагами. — Предыдущие три раза вам отказали — не прошли психологическую проверку. Правильно? Мужчина тяжело выдохнул и кивнул. Роман начал злиться. «Если он продолжит молчать, я не выдержу и выставлю его за двери — и тогда прощай новогодняя премия. Анна точно не оценит мою несдержанность», — думал он, пока Мартын сминал на коленях копии документов, страховку и несколько заяв с прошениями — на каждой алела прямоугольная метка «отказано». — Дайте четкий ответ, господин Ольжен, чтобы я смог внести его в протокол, — объяснил социальный работник. — Без протокола ваше дело даже не будет рассматриваться. Мартын вскинулся — кулаки сжались ещё сильнее, лицо побелело. Перед рождеством таких — каждый третий, поэтому дел в министерстве невпроворот. Социальный работник снял очки и принялся лениво протирать линзы. «Пусть дают добро каждому, кто переступает порог моего кабинета, — думал он. — Но у церковников в нашей стране слишком много власти. Жизнь каждого — это дар, говорят они, нужно сделать все возможное, чтобы этот дар сохранить. Какая глупость!» — Я хочу, чтобы все было законно, — сказал Мартын. Голос его звучал хрипло и тихо. — Все говорят мне одно и то же. У вас депрессия, господин Ольжен, мы не можем позволить вам уйти из жизни. Вот направление к нашему психотерапевту, но помните, что эти расходы не покрывает рабочая страховка. Также вы можете обратиться в государственную клинику. И сходите к священнику. Нет такой проблемы, которую не решит Христос, — он устало потер переносицу. — Я просто хочу умереть, понимаете? Три года слышу заученные фразы, смотрю на вымученные улыбки. У вас есть шанс наладить свою жизнь, господин Ольжен, не разбрасывайтесь бесценным даром. К черту! Мартын вскочил со стула и шагнул к окну. На такие случаи в министерстве предусмотрены решетки на первых этажах и дорогие небьющиеся стекла на этажах выше четвертого. Не то что бы у посетителей что–то может получиться, но собирать осколки по всему кабинету никто не хочет. Мужчина открыл окно и попытался прыгнуть — все его тело скрутила судорога, рот открылся в беззвучном крике, из уха потекла тонкая струйка крови. Он обессиленно свалился на пол и расплакался. У социальных работников были четко прописанные скрипты для подобных случаев, но до конца рабочего дня оставалось десять минут — возиться с очередным помешанным у Романа не было ни сил, ни желания. Захочет — наберёт себе воды из графина, сядет в кресло и ответит на каждый из вопросов. А если нет — что же, мы сделали все возможное, чтобы решить ваш вопрос, господин Мартын. Социальный работник демонстративно глянул на часы и принялся заполнять ежедневный отчёт: сколько было просителей, кому отказано, кого направили на комиссию. Клавиши компьютера вторили всхлипываниям господина Ольжена. Это нервировало. За долгие годы службы он разучился сочувствовать тем, кто приходил сюда за смертью. К тем, кто устраивался на работу «палачами», он тоже не питал высоких чувств — платили им в четыре раза больше, чем получал рядовой социальный работник. А работы ведь — нажать на кнопку или сделать один укол!***
Время шло, Мартын не спешил вставать. На смену слезам пришел озлобленный монолог. Социальный работник слушал вполуха. Мысли его витали вокруг счетов за кредит и подарков, которые нужно купить детям на Новый год. Иван хотел железную дорогу, Катрина — энциклопедию о динозаврах. «Я хороший отец, думал он, помню их дни рождения, помогаю с математикой. И посуду мою после ужина, мусор выношу — жене тоже не в чем меня упрекнуть. Главное, чтобы премию не задержали, а то в прошлом году после нового года начислили, уроды — все без подарков остались». — Ты слышишь меня, придурок? Роман вынырнул из размышлений. Мартын стоял над ним, сжимая в дрожащей руке кухонный нож. Улыбка его была напряжённой, лицо, перемазанное кровью, блестело от пота. Социальный работник не испугался: такое случалось регулярно. Он нашарил под столом тревожную кнопку, нажал и принялся ждать. Теперь главное — не провоцировать, потому что разгневанный проситель убить не может, но покалечить — запросто. Работа Романа не считалась опасной: он не получал двойную ставку и не уходил раньше на пенсию, ни о каких льготах и речи не было, но все же подобные случаи зачастили в последние годы. В июне один проситель так разбушевался, что перешёл через свой болевой порог и впал в кому. До сих пор лежит в больнице. Это случилось не в кабинете Романа, но переполох тогда поднялся знатный. Бедный Кирилл поседел и начал заикаться после того случая. Роман заикаться не собирался. Он выдохнул, напялил самую дружелюбную улыбку и сказал: — Господин Ольжен, к чему эта истерика? Присядьте, я уже десять минут как составляю приказ для направления вас на комиссию. Взгляд Мартына стал совсем затравленным. Мужчина плюхнулся на кресло, его плечи поникли, но нож он не выпустил. «Охрана в последнее время совсем обнаглела: берут взятки и даже не отрицают этого. Осматривают просителей сквозь пальцы, — думал Роман, нервно постукивая по клавиатуре. — Зарплата маленькая, как же! У социальных работников не намного больше, но я ни разу не опускался до подобного». — Но комиссия… — Мартын закашлялся. — Ваша заява не значит, что мне не откажут? Снова… — Я делаю то, что в моих силах, господин Мартын. Это — максимум, что я могу для вас сделать. — Тогда, — Ольжен поудобнее перехватил нож — страх в нем боролся с отчаянной храбростью. — Отведите меня к начальнику. К вашему главному. Он-то мне поможет! — Боюсь, что нет, — Роман цокнул языком — изображать жалость у него получалось лучше всего. — Этим заведует другой отдел. У нас нет полномочий подписать указ на эвтаназию. — Но как же!.. В кабинет ворвалась охрана. Социальный работник посмотрел на часы — ровно пять минут. За это время может случиться что–угодно. Старик Остап, который сегодня был на дежурстве, увидел нож, и его глаза широко распахнулись. Взгляд метнулся от лица Романа, спокойного и участливого, к лицу Мартына — злому, испуганному — и остановился на пятнах крови на ламинате. Если их не вытереть в ближайшее время, останутся разводы. Следом за стариком вбежал молодой стажёр. Его белое лицо покрылось алыми пятнами, руки сжали шокер, словно молитвенник. Еще даже на работу не приняли, а тут такое! — Прошу, аккуратней, — лениво подметил Роман. — Господин Ольжен просто оступился, с кем не бывает. Выведите через черный ход. Пока Мартына скрутили и вывели из кабинета, социальный работник успел выключить компьютер, закрыть на ключ все ящики и полить кактус на подоконнике — растение чудом уцелело. Крики и ругань заполнили коридор: проситель и не думал сдаваться, он вырвался и бросился обратно к двери. — А как же комиссия? Вы же сказали… Роман тонко улыбнулся, пожал плечами: — На что только не пойдешь ради выживания.***
— Купил сметану? В том дешевом магазине возле работы. Роман поднял тяжёлый взгляд на жену, промолчал. Усталость плескалась в его теле, словно прокисший суп на дне тарелки. — Не купил, — сама себе ответила Анна и вернулась на кухню. Это не впервые: Роман постоянно забывал о ее мелких просьбах. Даже если записывал в ежедневник. Раньше Анна злилась, кричала, теперь перестала. Что-то странное, холодное засело в глубине ее взгляда — крошечный ледяной осколок, капля черноты в идеально белом пространстве, слабая, но бесконечная боль. Роман вымыл руки и переоделся, поставил возле батареи сушиться обувь: решил скостить дорогу от остановки и не заметил лужу. Когда он сел за стол, молчание окутало небольшую комнату. Дети смотрели телевизор в спальне, на кухне шумело радио, грелась вода в кастрюле, Анна накрывала на стол. Квартиру будто обмотала незримая паутина, а желтый свет лампы подчеркнул все шероховатости: потертый ковер на полу, трещину под потолком, исписанные ручкой бесцветные обои. «Наш дом такой старый. Ремонт лет десять не делали. На курорте так вообще лет сто не были, — думал Роман, мусоля в руках край скатерти. — Хорошо бы поехать на море, отдохнуть наконец по–человечески». Ему захотелось остро, до боли, подойти к жене и предложить уехать, хоть завтра, куда подальше от этой серости и холода, но губы открылись, язык коснулся нёба, и Роман сказал: — На меня сегодня напал посетитель. С ножом. Молчание треснуло, рассыпалось. Анна села рядом, взяла мужчину за руку, мягко погладила запястье. Злость, усталость, тревога сменялись на ее лице быстрее слов: — Эта работа тебя доконает. Однажды нарвешься на психа, который доведет дело до конца, — она облизала тонкие губы. — А что с тем мужчиной? Роман пожал плечами. Какая разница, что с тем мужчиной? — Домой пошел, наверное. Анна принесла с кухни нарезанный хлеб и кружки с чаем. Пар взвился к потолку, наполнил комнату запахом малины и мёда. Роману хотелось кофе, но врач сказал: «Нельзя». Алкоголь тоже, вы ведь уже не молоды, Роман Петрович. От сладкого чая ломило дёсны, малиновые косточки застревали в зубах, и жизнь тянулась, день за днём, сухая и едва теплая. — И почему их не сажают? — буркнула под нос Анна. — Половину города пришлось бы за решетку упрятать. Министерство не хочет лишней возни. А если что не нравится — иди, ищи другую работу. Никто не держит. Роман подвинул ближе тарелку с супом. Вчерашний. Без мяса — пост же. Он лениво колупал ложкой кусок картофеля. — Я жалобу писал на охранников, поэтому так задержался. И забыл о сметане, — продолжил он. Анна только рукой махнула — забудь, пустое. — Они совсем озверели, берут взятки и пускают всякий сброд. — Сейчас всем тяжело. После недавней пандемии столько людей без работы осталось. Выживают… как могут. — Да, но почему честные люди должны страдать? Вошли дети. Иван притащил конструктор и разбросал на ковре детальки, Катрина прыгнула отцу на колени и защебетала: — Папочка, мне на завтра рисунок нужен в школу, к новому году. Мама сказала, ты раньше рисовал, очень красиво. Поможешь, а? Роман скосил взгляд на Анну — та невозмутимо убирала со стола грязную посуду. Ему хотелось закрыться в комнате и погрузить мысли в темноту и покой. Если повезёт, он уснёт быстро и проспит до утра без сновидений. Но ему уже не повезло. Рисунок в школу — это на часа два, не меньше. Катрина отличница, нельзя делать спустя рукава. Он взял дочку за руку. Пальцы у девочки были испачканы синей ручкой, короткие ногти покрыты розовым блестящим лаком. С рождением детей Роман потерял власть над годами. Будто вчера он ждал под окнами роддома с чахлым букетом хризантем, а сегодня дочь таскает лаки Анны и требует так много внимания. К утру она и вовсе соберёт вещи, чтобы шагнуть во взрослую жизнь. Роман потёр переносицу, выдохнул: — Неси карандаши и альбом, что–то придумаем.***
Роман вышел на балкон — ночь и холод бросились под ноги голодными собаками. Дети давно уснули, Анна читала в постели книгу, квартира тихо, вразнобой поскрипывала. Мелкий дождь, который шел целый день, перерос в снежную кашу; ветер трепал шифер на балконе и ветви старой яблони у подъезда. Роман докурил сигарету и выбросил бычок. Свесился вниз, чтобы посмотреть, как стремительно угасает крошечный огонь, и едва не свалился с балкона. Внизу кто–то стоял. Бычок упал под ноги, вспыхнул и угас. Незнакомец растоптал его ботинком, медленно поднял голову. Снег облепил темную одежду, тьма упала на лицо уродливой тенью. В соседней квартире тонко залаяла собака — секунда, две — и утихла. Тишина опустилась на город, размыла его очертания, а незнакомец все стоял и смотрел, не шевелясь. Роман отпрянул, попятился, пока спина не врезалась в ледяное стекло. Он быстро зашёл на кухню, запер двери и погасил свет. Стойкое ощущение, что незнакомец смотрел на него, видел именно его, не покидало. Возможно, кто–то из соседей вышел проветриться. Или пьяница заблудился, успокаивал себя Роман, но успокоение не приходило. Странный человек стоял там и ждал чего-то, в ледяной стуже и тьме. Роман заснул с глупой, пугающей мыслью: ждали его.