Жестокое, прекрасное место

Бессилие Год 2004, Роман

После праздников всегда наступал период затишья. Кто не успел умереть до Рождества, приходил ближе к концу зимы, когда казалось, что весна никогда не наступит. Социальные работники называли январь и февраль «месяцами жизни». Они разгадывали кроссворды и читали потрёпанные книжонки, по двадцать раз на день выходили на перекур; задерживались на обеде дольше положенного. Никто их не ругал. Никто не ждал. Малолюдные коридоры дышали холодом и тишиной, охранники на входе уныло играли в карты, партию за партией. Роман не был исключением. К сорока годам он растерял все хобби, которые трогали сердце в юности или заполняли пустоты души где-то после тридцати, поэтому Роман читал газеты или слушал радио. Такая жизнь его устраивала. Да, денег меньше, но после нескончаемо длинных ноября и декабря передышка просто необходима, чтобы не очутиться в кресле напротив. На работе он отдыхал от детей и домашней рутины, а когда появлялись посетители, встречал их с улыбкой, как старых друзей. Несколько раз Роман даже ловил себя на мысли, что жизнь у него не такая плохая. А потом, в начале февраля, заболела Катрина. Девочка металась в постели, сгорая от лихорадки, и шептала потресканными губами: «Так горячо… почему внутри так горячо?» На первое время денег хватало, но дни шли, а Катрине не становилось лучше. Уколы, капельницы и таблетки поддерживали ее состояние, врачи же только разводили руками: даст Бог — поправится. В начале эпидемии всегда было так — общая паника, пустые витрины аптек, забитые больницы. Цены на парацетамол и аспирин поднимались в шесть-восемь раз, что уже говорить о таблетках подороже, поэтому деньги таяли, как и жизнь в теле девочки. — Завтра придет врач. Нам нечем ему платить, — сказала Анна на восьмой день болезни. — Возьми из отложенных на море, — ответил Роман, не отрываясь от телевизора. — Мы справляли на них Новый год и Рождество, когда тебе задержали премию. Покупали Катрине сапожки, а то старые расклеились. Возили детей в цирк в январе, — Анна посмотрела на мужа с презрением. — Ничего нет, Рома. Ничего. — Ненавижу эту бедность, — процедил Роман сквозь зубы. Анна подняла на него заплаканные глаза — она все понимала. Но кроме бедности она еще и Романа ненавидела. Это он заставил ее оставить ребенка, он предложил жить вместе и даже пожениться. Анна бросила университет и ушла в декрет, а когда вышла из него, забеременела еще раз. Работа у нее была, но низкооплачиваемая, тяжелая, а чтобы пойти на курсы или продолжить учебу в университете времени не было. И денег. Да и возраст уже не тот. Она рожала Катрину почти сутки. Кесарево делать ей не хотели, акушерки только кричали: «Давай, быстрее, у нас еще две роженицы в коридоре ждут». Анна не помнила радости от первого крика ребенка, его мягких волос на макушке и тяжести крошечного тельца на руках — только боль. Боль до, во время и после, острую, неутихающую, бесконечную. А теперь ее ребенок умирал, но боль в Анне вся иссякла. Женщина посмотрела на Романа, Роман ответил ей таким же долгим взглядом. «Другой бы давно что-то придумал ради своего ребенка», — подумала Анна. «Она снова во всем винит меня», — вздохнул Роман. А затем Катрина начала хныкать во сне, и вся ненависть истончилась, словно пламя церковной свечи. * Кредит им не дали. В городе эпидемия, а в их семье была зараженная: случаи, когда умирала вся семья, были не редкими, а мертвым платить нечем. Анна продала все украшения, что остались от бабки в наследство: брошь с крошечными сапфирами, золотой медальон с Богородицей, запонки и позолоченные часы. Этого хватило на прием у хорошего врача и на упаковку новых препаратов, от которых Катрине стало лучше. Температура опустилась до тридцати восьми, утром девочка разлепила потресканные губы и попросила бульон, спустя несколько часов прокралась в гостиную и включила телевизор, чтобы посмотреть любимые мультики. К вечеру с температурой слёг Иван. Когда приходили болезни, у потенциальных суицидников просыпалась жажда жизни. Некоторые хотели сэкономить и ждали, что вирус их убьет, другим же становилось стыдно за свои желания. Роману от этого было только хуже. Жидкий поток посетителей в его кабинет почти иссяк — никакой премии за выполнение плана. Врачи обещали, что таблетки помогут, только денег на них у государства не было. У Романа — тоже. Он просыпался и засыпал с тупой головной болью; боль эта распирала изнутри череп, пока он шёл на работу и сидел час за часом в пустом кабинете. Когда Роман просил у коллег занять денег, боль переворачивала внутренности, а когда Роману отказывали, боль сдавливала горло. «Извини, в этом месяце сам едва на коммуналку и еду наскребу», — прятал взгляд охранник. Он Романа не любил, как и большинство сотрудников, но ему было стыдно за крошечную вспышку злорадства — так тебе и надо, помучайся наконец. Когда Роман возвращался домой и садился возле кровати Ивана, боль его была почти невыносимой. Она пульсировала во всем теле и стискивала ребра до хруста. «У меня знакомый ищет грузчиков, — смилостивился Антон из отдела кадров. — Несколько часов, не каждый день, но работать нужно быстро и аккуратно. Я бы и сам пошел, но спина уже не та…» Работа заключалась в краже стройматериалов и быстрой погрузке их в машину. Роман тупо смотрел на людей, которые пришли вместе с ним — опасного вида мужички с золотыми зубами и совсем мальчишки с голодным блеском в глазах. Он отработал одну смену, но пообещал себе больше не приходить: грязные деньги прожигали карман изнутри, а страх быть пойманным дрожал внутри тела всю дорогу домой. — Бог накажет тебя за это, — только и сказала Анна, узнав, откуда деньги. — И меня накажет. Роману было плевать на кару божью — в этом мире есть кое-что похуже. На работе он прятал руки от посетителей и коллег: ему казалось, все знают, откуда эти мозоли и царапины. «А если охранник разболтает, что тогда? Все будут шептаться, что я нечист на руку. Занимаюсь грязными делами, — терзался Роман, выкуривая на обледенелом балконе сигарету за сигаретой. — И главное ради чего, одной баночки таблеток? Ничтожная плата за преступление». Поэтому, когда пожилая женщина сунула вместе с документами белый, тонкий конверт, Роман только кивнул и подписал ее прошение без лишних вопросов. Он не думал, хорошо это или плохо: тупая, невыносимая усталость бессонных ночей пульсировала в голове и выметала все мысли. Мужчина машинально пересчитал деньги, когда старуха вышла за двери, спрятал их в карман и позвонил врачу Ивана. — Откуда деньги? — зашипела Анна, когда Иван заснул, напичканный таблетками. Мальчик выглядел мертвым и спокойным на застиранной больничной простыни; его тонкие пальцы прижимали к груди плюшевую собачку так сильно, что игрушка вся скукожилась. — Дома поговорим, — ответил Роман и упал в кресло возле кровати — старое дерево только жалобно скрипнуло. «Я сделал все, что мог, — устало ворочались мысли. — Все, что от меня зависело. Пусть этого будет достаточно». * Ивана выписали, а на следующий день обьявили карантин. Двадцать шестого февраля. Роман запомнил, потому что в тот день его едва не убил кусок льда, что сорвался с балкона. Лед грохнулся ему под ноги и разлетелся на тысячу искристых осколков. Только осколки эти моментально потонули в грязи. «Чистые штаны, сегодня впервые надел, — раздраженно подумал Роман, отряхиваясь. — Теперь сидеть целый день в грязном и мокром». — Ромка, как дети, выздоровели? — в девять утра охранник был немного подвыпившим и весёлым. Он и думать забыл о жалобе — улыбается да «Ромкает». — Да, все хорошо, — Роман достал пропуск и показал, не раскрывая: процедура все равно была только для вида, он мог бы с тем же успехом пачкой от сигарет светить в неработающую камеру. — Это хорошо, это правильно, — закивал охранник, — только ты домой топай, у нас карантин. Эпидемия, тебе ли не знать. — Так почему сразу не сказал? Охранник пожал плечами и уткнулся в газету. Роман брёл домой в какой-то прострации. Улицы были шумными до отвращения. Люди толпились возле аптек и магазинов, некоторые перекрикивались, стоя на расстоянии друг от друга; машины сигналили постоянно. В такой же прострации он вернулся домой. Дети, жена — все были на месте. Они сидели на тесной кухне и лепили вареники. — Нужно мобильники купить, а то к нам не дозвониться. Хорошо хоть Иван дома остался, — Анна погладила сына по голове. — Но купить не на что. Карантин проклятый, опять на работе копейки получим. — Или кого-то сократят, — поддержал Роман. Лицо Анны вытянулось, рука на белокурой голове сына дрогнула. Так они и стояли друг напротив друга — напуганные и озлобленные. Прошлая крупная эпидемия застала Романа двадцатилетним и бесстрашным. Карантин тогда продержался больше года, в стране погибло около миллиона — чудовищно много людей. Роман переболел в самом начале, а остальные его мало заботили. В университет он ходил раз в неделю — сдать готовые задания и получить новые, в библиотеку разрешали приходить только по записи. Славные были времена: умерло столько людей, что в конце года даже никого не выгнали. И с работой после выпуска было легко. После этого миром пронеслось ещё несколько эпидемий, но они не были такими продолжительными. «Что же будет на этот раз? — размышлял Роман. — Нас убьет вирус, голод, или я драматизирую?» Он забыл про ещё одного врага — скуку. * Дни потянулись невыносимо медленно. Анна всегда находила, чем заняться: она то готовила, то убирала, то возилась с бухгалтерскими отчетами, то занималась с детьми. Роману наскучила жизнь в первый же вечер. По телевизору крутили новости и старые фильмы, в газетах писали только об эпидемии и карантине. А дети… они были детьми: шумными, постоянно ссорящимеся и визгливыми. Роман все время искал повод, чтобы уйти из квартиры хоть ненадолго: за продуктами или мусор вынести. В эти благодатные минуты тишины можно было медленно покурить, подумать о жизни. Даже грязные пустые улицы выглядели красиво. Ледяной ветер гонял целлофановые пакеты и поземку; жёлтые глаза автобусов вспыхивали и гасли. «Этот город такой красивый в своей отвратительности, — подумал Роман, докуривая третью сигарету. — И люди в нем такие же». — Невероятная удача. Роман подавился дымом, но голову поднимать не спешил — голос показался ему смутно знакомым, да и марлевой повязки на лицо при нем не было. Роман сделал ещё одну затяжку и затушил сигарету об лавку. — Не знал, застану ли тебя дома, а ты тут сидишь. Далеко идти не нужно. Хотя, почему должен был не застать? Карантин ведь. Роман наконец поднял взгляд. Мужчина выглядел знакомо, но зимняя одежда оставляла открытыми только глаза и нос — говорить наверняка было рано. — Я гостей не жду. Карантин ведь, — Роман неприятно улыбнулся и встал, чтобы уйти. Незнакомец преградил ему путь. — Ты принял взятку от Алины Гук на прошлой неделе. Чтобы ей подписали бумаги сразу, б-без волокиты. Роман осел обратно на лавку. Эти водянистые голубые глаза, нос с россыпью мелких шрамов, противный голос. Как он мог забыть клиента, который пытался его убить несколько месяцев назад? Все же это не частое событие. С другой стороны, какой толк это помнить? Роман почесался — кожа под шапкой нещадно зудела. — Господин Верба, — ухмыльнулся он. — Вы пришли меня шантажировать? — Нет. Тоесть, да! Подпиши мои бумаги, и я никому не покажу запись, где Алина рассказывает о тебе. И… деньгах. Роман даже лица старухи не помнил — только руки, дрожащие, с коричневыми пятнами и обкусанными ногтями. И деньги в конверте были старыми, помятыми. Возможно, старуха собирала их на похороны, но устала ждать. — Зачем ей свидетельствовать против меня? Чтобы все узнали, что она взятки даёт? — Роман откинулся на лавке; доски громко заскрипели — рухлядь, что тут скажешь? — Она умерла позавчера. Ей уже плевать, — Мартын стряхнул остатки снега с металлической перекладины и сел на нее. — Она мне помогла, потому что понимала, каково это… Ты мог бы сказать, что хочешь денег, я бы достал! — Ну ты и урод, — выплюнул Роман и сам поразился глубине своей ярости. Жалкие копейки от какой-то старухи теперь испортят ему жизнь. Мартын на мгновение смутился. На его широком бледном лице вспыхнул румянец, голос дрогнул. — Подпиши и мне бумаги. Я умру, и все… все закончится. Роман ковырнул носком ботинка грязь, спрятал в карманы руки — холодно. Воздух был сырым и дымным, в подступающей тьме кружились мелкие снежинки. «Если бы я мог, все бы закончилось сейчас, — с тоской подумал Криванов. — Но я не могу! Не могу!» Он сорвался с места, толкнул Мартына в грязь — мужчина грузно свалился на накрытую клеенкой клумбу. — Я не могу подписать! — закричал Роман, сильнее вжимая Мартына в грязь. — Тебе трижды отказали, нужно, чтобы хотя бы год прошел. Это не я придумываю правила! Кто-то открыл окно и крикнул: «Проваливайте, алкашня!» В нескольких квартирах зажегся свет. Роман дернул Мартына за куртку, и когда тот неуклюже поднялся, потащил его в тень подъезда. — Ты понимаешь, о чем просишь?! — спросил он уже тише, но голос все равно прокатился по округе, словно гром. — Я… мне плевать! — Мартын воровато оглянулся по сторонам и понизил голос до шепота. — Если не можешь подписать, найди мне убийцу. Напряги свои связи, подергай за ниточки, — он презрительно цыкнул. — Чем еще вы занимаетесь на государственных должностях… Иначе я тебя сдам с потрохами. Снег пошел сильнее. От места потасовки не осталось следа, только клеенка вздыбливалась там, где торчали поломанные цветы. Снег и фигуру Мартына Вербы скрыл поразительно быстро. Роман только взгляд поднял, а там уже никого — лишь черные отпечатки, покрытые тонким белым слоем. «В последний день зимы такой снегопад, ” — промелькнула мысль. Глупая и неуместная, но именно от нее Роману стало очень неуютно. Скрипнула дверь подъезда, в темном проеме показалась фигура Анны — тоненькая, в одном халате и домашних тапочках. — Рома, ты что здесь делаешь? Опять пьешь по-тихому? — она тронула мужа за плечо, брезгливо посмотрела на грязные руки и ботинки. В приглушенном свете одинокой лампочки она была похожа на призрака — белая, изнеможенная. — Пойдем домой. Иван капризничает, а мне нужно пельмени доделать. «Меня с работы могут выгнать, а она со своими пельменями. Дура. Нет, ну какая же дура!» — подумал Роман, но вслух ничего не ответил, только кивнул и послушно пошел за Анной в сырой мрак подъезда.