Развивающая детская игра

Закончив пламенную, преисполненную несправедливым к окружающим гневом, речь, Антон разворачивается на сто восемьдесят градусов и в два шага оказывается у пустующего дивана, на который плюхается с размаху тощим задом. Плюхается с такой силой, словно хочет этот самый диван костями тазовыми проломить, благо сделать ему этого не удаётся. Затем руки на груди скрещивает, ногу на ногу кладёт и подбородком в грудь утыкается, нахмурив брови. Картина получается весьма красноречивой. Угрюмый и свирепый Антон в обрамлении солнечных лучей, что отчаянно пробиваются через вертикальные жалюзи. Человек обидевшийся, обыкновенный. Арсений, наблюдавший за сим действием с крайним любопытством, ухмыляется коротко. Даже такой, разговнившийся на пустом месте, Антон вызывает в нём умиление, граничащее с нежностью. Но Попов влюблён, а потому картина мира в его глазах искажена ровно настолько, чтобы видеть и замечать то, что не видят и не замечают другие. Другим же Шастун знатно настроение подпортил своей выходкой, а потому они Поповского умиления разделить не могут. Позов, вот, вздыхает тяжко и сердито, бросает быстрый взгляд на друга своего, потом многозначительно смотрит на Арсения. Многозначительно смотреть у него всегда выходит отлично. Но, по мнению Арсения, сейчас это ни к чему. Однако его право. После брошенного молчаливого посыла к окружающим и ко вселенной в частности Дима покидает помещение. Курить. Серёжа же на полшага к Арсу пододвигается, очами своими тёмными зыркает и тихо шипит сквозь зубы: — Сделай с ним эту свою штуку, а? Ну как тихо? Антон прекрасно всё слышит. Вон, плечами ведёт и ещё сильнее руки к груди прижимает. Ещё чуть-чуть и взорвётся от недовольства. Арсения же это замечание забавляет. Эту свою штуку. Будто бы он маг-волшебник какой-то или заклинатель. Но не змей, а Шастунов. Ага, сейчас только дудку из-за пазухи достанет и пойдёт заклинать. Глупость какая. С другой стороны, Серёжу он знает не первый год, а потому с лёгкостью его реплику в голове на человеческий язык переводит. «Поговори с ним, у тебя хорошо получается», — вот что хотел сказать Матвиенко. Всего-навсего. Но, раз уж Дима волен разбрасываться многозначительными взглядами во все стороны, то и Серёжа волен выражаться, как его душеньке угодно. У них в коллективе полная свобода действий. Так уж повелось. Только Арсу ничего и говорить не надо. Он бы и так первым пошёл на переговоры с вывешенным белым флагом. Нельзя же хорошего человека вот так оставлять с кипящим котлом обиды внутри и нарывающими гнойниками злости. Но позже. Торопиться с этим делом никак нельзя. Тут ведь как, для начала нужно дождаться, пока пелена гнева перед глазами спадёт, оставив после пустоту в мыслях и лёгкое смятение в душе. Зато хоть способность к размышлению вернётся и налаживанию контакта с окружающими. Подождать надо. Подождать. Полезешь раньше, а бойлерная души как рванёт. И все в говне окажемся. Но это Арсению так легко размышляется. Во-первых, не на него давеча наорали, а во-вторых, он, как уже упоминалось, влюблён, а потому слегка блажен на голову. Другим же хочется конфликт побыстрее сгладить и вернуться к тому, ради чего они все тут сегодня собрались. К работе, то бишь. Потому Стас, видно заключивший, что Арс делать ничего не намерен, решает первым броситься на амбразуру: — Антон, — только и успевает сказать он. — Стас, отъебись, пожалуйста, просто отъебись, — тут же огрызаются на него в ответ. — Дайте мне… Антон не договаривает. Сам, видно, не понимает, что ему надобно. Стас же никак не отвечает, только устало трёт переносицу и садится за стол, чтобы тут же уткнуться в телефон. Он Антона простит. Конечно же, простит. И от обид глупых следа не останется, но всё это будет позже, а сейчас он вполне справедливо раздосадован и разочарован тем, что кое-кто устраивает сцену на ровном месте. Матвиенко вскидывает в немом крике руки и тоже усаживается. Всем им нужна минутка. И Арсений ждёт, выгадывая удобный момент, чтобы лучше подступиться. Эту штуку. Нет никакой «штуки», Серёж, и не было никогда. В этом коллективе столько людей, которые знают Антона много лет, знают и принимают со всеми загонами, дурацкими привычками и время от времени устраивающими побег из черепной коробки тараканами. Стас, который уже столько лет выступает в роли наставника и друга. Дима, который знает Антона намного глубже и подробнее, чем Арс. Как говорится, у семи нянек дитя без глаза. Потому что Стас в такие моменты решает обычно на чувство вины надавить, что никакого результата не приносит. Позов же с нравоучительными речами выступает. Толку от этого ноль. Вот и приходится Арсению контакт налаживать. И дело тут вовсе не в их каких-то там отношениях. Просто кто, если не Арс? Но специальной «штуки» никакой у него нет. Чистая импровизация каждый раз, друг мой. Когда Дима возвращается обратно в компании с очередной пачкой многозначительных взглядов, Арс решает, что пора. Нечего кота за то самое, неприличное, тянуть. И присаживается на диван. Присаживается на безопасном расстоянии так, что при желании между ними мог бы и кто-то третий втиснуться. А то рванёт ещё, а бежать-то и некуда. — Нормально всё, — тут же бурчит Антон, едва графская особа зад свой усаживает. — Ага, — притворно равнодушно кивает в ответ Арс и внимательно присматривается. Шаст на него не смотрит, всё ещё сидит, уткнувшись взором в пол, и нервно ногой потрясывает. А услышав это самое «ага», начинает сопеть с двойным усердием. — Просто отъебитесь от меня, ладно? — звучит уже не так гневно, как пару минут ранее, когда Стасу досталось. Лёд тронулся, господа присяжные заседатели. — Хорошо, — соглашается Арсений. — Мне отодвинуться, чтобы больше пространства было? Антон резко голову поворачивает и зыркает злобно из-под бровей, будто желая Арсу одной силой взгляда прописать. Упс. Перебор. — Ладно, извини. Переборщил. Можем и молча посидеть. Шаст отворачивается, руки на колени укладывая, и теперь принимается их с интересом разглядывать. — А если серьёзно, — вновь пытается пойти на контакт Попов, мгновенно забывая про своё недавнее предложение посидеть молча и переходя на заговорщицкий шёпот, — хочешь, я их всех прогоню? Я могу. Прогоню и сам уйду, а ты тут посидишь один. Наклоняет голову, пытаясь в глаза собеседнику заглянуть. Но Антон глаза прячет и молчит, поэтому Арс решает продолжить: — Но это только минут на десять, сам понимаешь. Антон не реагирует. — Или, хочешь, такси тебе вызову? А завтра с чистой башкой всё и порешаем… — Прекрати, а? — перебивает его Шаст. — Я знаю, что ты делаешь. Арс поворачивается к нему в полоборота и брови удивлённо приподнимает. Вот оно как. Знает он. Интересно. Потому что сам Арсений понятия не имеет, что он собственно делает. Надо бы поинтересоваться. Но спросить Попов ничего не успевает, ибо морда свирепая опять на него поворачивается и глазами круглыми недовольно смотрит. — Не веди себя так. Я же не ребёнок. На слове «ребёнок» Арс не выдерживает и совершает ошибку, растекаясь в широкой улыбке. Тем самым заставляет Антона ещё больше насупиться и уже в который раз отвернуться, дабы заняться изучением рук своих, губы поджав. Арсений тихонечко вздыхает, взгляд к потолку поднимает, но улыбку не прячет, а только голову к плечу наклоняет и задумчиво тянет: — Конечно, не ребёнок. Совершенно очевидно. С ребёнком я бы спать не стал. Подсудное дело, знаешь ли. — Ой, иди ты, — передёргивает плечами Антон, позы не меняя. Но Арс всё же успевает заметить мимолетное движение уголка губ, а потому продолжает увереннее: — Кроме того, с ребёнком бы я даже варианты обсуждать не стал. Я бы просто… Задумывается он. — Ты бы что? — поворачивается Антон. Арс встречается с ним взглядами и в миг понимает, куда это мысли Шастуновские устремились. Извращенец недоделанный. Но сам хитро прищуривается и вопрошает: — Показать? — Ну, покажи, чего уж там. Любопытство. Силу его никогда нельзя недооценивать. Порок или не порок, а отвлечь может от чего угодно, даже от собственной обиды на весь мир. — Прям показать? — подыгрывает Арс. — Прям покажи, — упрямо не сдаётся Шастун. — Хорошо, — соглашается Арсений и сокращает между ними расстояние, пододвигаясь поближе. — Руку сюда давай. — Чего? — Руку, говорю, дай. И протягивает раскрытые ладони, прежде чем заметить взволнованный взгляд, брошенный пулей ему поверх плеча. Ах, да. Они же не одни. Бог упаси, проявлять тут, на потеху смотрящим, признаки нежности. Только шутки про пидоров и гомоеблю, но никаких тебе держаний за руки. И куда подевалась Ваша бравада, Антон Андреевич? Арс горько ухмыляется, но пододвигается ещё ближе, спиной укрывая их руки от чужих взглядов. Затем, дабы сломать четвёртую стену их миниспектакля и предупредить невольных зрителей этого представления о грядущем романтическом эпизоде, оглядывается через плечо и выдаёт: — Так. У нас тут момент интимности. Ну-ка отвернулись все. Сейчас как начнём лобызаться, а вам потом с психотравмой ходить. Довольный собственной выходкой он поворачивается обратно, не дожидаясь их реакции. Его сейчас волнует только реакция перед ним сидящего. На хуй пошлёт или рассмеётся? Вечный вопрос. Антон его ожиданий не обманывает. Морщинки на лбу тут же превращаются из вертикальных в горизонтальные. Усмехаясь, он произносит: — Ну и дурачина Вы, Арсений Сергеевич. Арс же в ответ только голову в поклоне наклоняет. Мол, он самый, прошу любить, уважать и никуда не отпускать. Где вы ещё такого найдёте? И руками нетерпеливо потряхивает. Шаст же языком недовольно цокает, но руку робко вперёд протягивает. Арсений ладонь чужую в свои берёт, тыльной стороной вниз поворачивает. А потом глаза поднимает, чтобы ещё раз загадочной улыбкой бестолкового воронежца одарить. — И чего? Нетерпеливость часто идёт рука об руку с любопытством. И Арс видит, как Антона это самое любопытство изнутри распирает. Ничего, подождёт. А Арсению нужна секундочка. Всего одна, чтобы картинкой, открывшейся взору, полюбоваться. Как Антон от нетерпения нос морщит, и как те самые случайные лучики заходящего солнца, прокравшиеся в щели жалюзи, украдкой затерялись в светлых волосах, изнутри их подсвечивая. Красиво же. Но это всего секундочку. Потом чужую ладонь на свою левую перекладывает, пальцами за запястье придерживая. — Ты чего делаешь? — Тс, — прикладывает Арс палец свободной руки к губам и наклоняется ближе, притягивая Антона к себе так, что их головы почти лбами соприкасаются. Затем подмигивает, наблюдая за выражением нетерпеливого ожидания, и подушечкой всё того же пальца медленно ведёт по открытой ладони. Делает круг от запястья, чтобы в конце нырнуть в углубление, едва касаясь чуть влажной кожи. — Щекотно, — сдавленно хихикает Антон. — Но… Арсений договорить не даёт. Нечего болтать лишнего. И шепчет на самое ухо: — Сорока-белобока кашку варила, деток кормила. Ещё на первом слове Антон принимается заливисто хохотать. И сквозь смех этот тянет его, Арсения, имя. Гласные почти утопают между смешками, смешиваясь с ним. Арсений И имя его в этот смех как будто врастает, становясь одним целым. Арсу нравится. Ему вообще нравится, как его имя звучит в исполнении Антона, но, когда тот утопает в смехе, нравится особенно. Но всё же он дергает слегка за запястье, привлекая внимание. Не закончили же ещё. — Этому дала, — указательным вдоль мизинца, чтобы отогнуть назад и вновь вернуться к углублению посредине, где распустилась бы стигмата, будь Антон святым. Но благо это не так. Антон продолжает смеяться, но тихо, в себя, щекоча Арсению висок дыханием. — Этому дала, — на безымянном приходится столкнуться с кольцом. Но это ничего страшного, там ещё два впереди. На указательном и большом.  — А про этого что думаешь? — спрашивает Арс, замирая у среднего. — Дала или не дала?  — Конечно, дала, — утвердительно кивает Антон, прикусывая нижнюю губу. — Хорошо, — не спорит Арс, уже еле-еле сдерживая смех. — Ну, и этому тогда тоже надо, да?  — Ага. — И этому дала, значит. Затем, предчувствуя скорую развязку их внезапно родившейся игры, замирает и мимолетно, почти незаметно, но от души, в порыве чувств, чмокает балбесину в висок, закрепив, так сказать, результат. Ну, и чтобы от души насладиться лёгким, розоватым румянцем, расцветшим на щеках и шее. — А этому, — грозно шепчет Арс, схватив большой палец. — Ничего не дала. Знаешь, почему? — М? — мычит сдавленно Антон, все ещё захлебываясь смешками. — Он дров не носил, печку не топил, на Стаса почём зря наорал, ему каши не дадим. — Ну, блин, — наиграно разочарованно высказывается Шаст, руку в кулак сжимая. — Несправедливость, как она есть, — заявляет ему Арс. Затем выпрямляется, но всё ещё держит сжатую руку в кулак, водя пальцами по обнажённой коже от запястья почти до самого сгиба локтя. Антон тоже отстраняется и в глаза заглядывает виновато. — Это мне извиняться идти?  — Можешь не извиняться. Тебя в этом коллективе, знаешь ли, так любят, что и так всё простят. Но для очистки совести я бы всё же посоветовал. Ты ж не ребёнок. Надо ответственность на себя брать. Арс собой доволен. От гнева и обиды и следа не осталось, только совестливость какая-то во взгляде и искорки неподдельной радости. Чертовски доволен, а потому лыбится, глядя в родное лицо, больше не искаженное гримасой злобы. — Идиот, — заявляет Антон, выпутывая руку из чужой хватки. — Пожалуйста, — отвечает Арсений. Антон, может, к своим годам не научился по-человечески выражаться. Но хоть кто-то из них должен соблюдать манеры? Иначе рискуют навсегда погрязнуть в невежестве. Затем встаёт и обиженку Антона за собой манит. Пора, брат, пора ответственность на себя брать, виниться, и вопросы решать. Шаст куксится в ответ, но всё же поднимается. Антон не знает, что там Серёжа имел в виду под «штукой». Не имеет ни малейшего понятия. «Штук» в их отношениях никаких нет. Есть Арсений. Он не волшебник, конечно. И не подходит по возрасту под того, кто только учится. Но всё же… Может, подрабатывает иногда на полставки? Ведь что-то волшебное в нём явно имеется. Антон это точно знает. Потому что взрослого мужика в гневе умаслить сорокой-белобокой может только Арсений. Что это, если не магия вне Хогвартса?