Ромашковый пепел

Пэнси терпеть не могла слабохарактерность и неумение владеть собой. Будучи слизеринкой до мозга костей, она старалась всеми силами искоренить из себя эти качества. И ведь почти получилось. Никто бы ни за что никогда не догадался, насколько сильно девушка теряла самоконтроль, когда рядом оказывался он. Насколько она тонула в сером мареве холодных глаз и даже не думала сопротивляться, полностью растворяясь в них и забывая о целом свете. Раньше Паркинсон думала, что это лишь красивая метафора, с которой частенько перебарщивают в любовных романах, но рядом с человеком, в которого ты до безумия влюблен, действительно весь остальной мир кажется незначительной песчинкой, иллюзией, что рассеялась при одном его виде. Но как же это несусветно глупо и наивно — мечтать о настоящих взаимных чувствах, примерять на себя его фамилию и каждую ночь впадать в мир грёз, зная, что ничего из этого никогда не сбудется. Вообще, их отношения были бы настоящим идеалом: чистокровные, стоящие друг друга слизеринские аристократы, которым все бы прочили безоблачное будущее, красивое потомство и достойную жизнь. Но Драко не любил её от слова «совсем», кидая неоднозначные взгляды на шрамоголового мальчика-героя, а она молчала, словно и не замечала вовсе, живя лишь призрачной надеждой на то, что однажды все каким-то чудесным образом изменится. Пэнси Элоиза Присцилла Малфой? Что ж, мечтать не вредно. Летом слизеринка поклялась себе, что теперь уж точно не даст использовать себя, руководствуясь бушующим в груди смертельным ураганом, не оставляющим выбора. Сколько можно уже врать самой себе и выдавать этот чёртов абьюз за отношения? Но одно его «Зайди вечерком, Пэнс. Поразвлекаемся» и фирменная самодовольная улыбка заставляют её чуть ли не бегом и вприпрыжку прийти к нему в комнату и позволить делать с собой все, что он пожелает. Он снова был в плохом настроении, и ему нужна была разрядка. И Пэнси опять стала ей, напрочь забыв о своей клятве, что будто стёрли обливэйтом из её памяти. Девушка-развлечение, занятие на вечер после трудного дня, ничего больше. Однако этого хватило, чтобы оказаться на седьмом небе от счастья. А потом вновь себя ненавидеть. — Ты конченая идиотка, Паркинсон, — сказала девушка своему отражению в запотевшем зеркале и ощутила, как наполняются болью ладони из-за вдавленных в неё острых ногтей. Она заперлась в ванной около получаса назад, убедившись, что Грейнджер отсутствует в башне, наверняка пропадая в библиотеке или гостиной Гриффиндора. Горячая, точно из ада, вода наполняла белоснежную ванну. В правой руке уже уверенно лежало тонкое острое лезвие. Когда она делала это впервые, у неё ужасно дрожали ладони. Пожалуй, будь Пэнси сильнее духом, не было бы этих многочисленных порезов на изящных ключицах, что она специально не заживляла, оставляя в назидание самой себе. Но и это не работало. Она дала воспользоваться собой, словно вещью. Снова. Девушка плотнее сжала лезвие и сделала первый надрез. На светлой израненной коже уже почти не было живого места, поэтому резать приходилось поверх старых шрамов, что в разы увеличило накатившую волной боль. Однако так даже лучше. Чем больше боли, ставшей временным спасением от ненужных мыслей, тем меньше она чувствует то, что разъедает и гложит изнутри. Пэнси надавливает сильнее, и бордовые струйки стекают вниз по груди, ребрам, стройным ногам, а потом становятся пятнами на идеально белом кафеле. Отчего-то вспомнилось начало маггловской сказки о Белоснежке, где кровь окропила заснеженную землю. А ведь она чем-то похожа на эту героиню: такие же тёмные волосы, светлая как снег кожа и губы в красной помаде. Вот только вместо прекрасного принца у неё были лишь несбыточные грёзы и холод блестящего лезвия, вместо хрустального гроба — загубленная войной и чёртовыми чувствами, давно потерявшая краски жизнь. Паркинсон ложится в ванную, чувствуя, как идущая из свежих порезов багровая жидкость медленно растворяется в горячей воде. Она прикусывает губу и шумно вдыхает, опускаясь ещё глубже. «Вот бы потерять сознание и не очнуться больше,» — думает Пэнси, но наперекор своим мыслям удерживает себя от того чтобы отключиться. Она заслужила. Может, в следующий раз она сможет совладать с собой? Держась рукой за стену, девушка обматывает себя зелёным полотенцем и спускает воду. Порезы ещё не перестали кровоточить, но ей было все равно. Взгляд в зеркало, усмешка. И куда только подевались вся спесь и гордость? — Паркинсон, Мерлин тебя подери, сколько можно занимать ванную?! Ты живёшь не одна, если вдруг забыла! — голос гриффиндорки, по несчастью живущей в соседней комнате, резко донёсся до Пэнси, а потом сменился нетерпеливым стуком в дверь. И давно она пришла? Хотя какая разница. Убедившись, что полотенце скрывает ранки, слизеринка повернула защелку и, игнорируя головокружение, быстрым шагом направилась к себе. Не хватало ещё пересекаться с мисс всезнайкой. Хватит с неё на сегодня кошмаров. — Что ты так долго?! — возмущенный вопрос догнал её вслед. — Тебе рассказать про все этапы принятия ванны, Грейнджер? — бросила Паркинсон и громко хлопнула дверью в свою комнату. Если бы она вспомнила, что забыла стереть пятна с пола, то явно не торопилась бы покидать ванную. Но ещё не прошедшая боль отменила возможность мыслить рассудительно, и теперь взору Гермионы открылась та самая кристальная, священная кровь, что текла в жилах волшебников из чистокровных семей. «С Пэнси Паркинсон явно что-то не так,» — решила она. — «Но ведь это и не моё дело, верно?»