Ромашковый пепел

Гермиона была искренне убеждена, что нет времени чудеснее, чем вечернее время за новой книгой у камина после посиделок с друзьями за сливочным пивом, пока за окном кружится предрождественский снег. Чтение отлично отвлекало от всех навязчивых мыслей, однако девушка все же решила спуститься в общую гостиную, надеясь на неизвестно что неизвестно почему. До чего же странно она себя чувствовала после того, как осознала свои истинные чувства к Пэнси. Одно это утверждение уже звучало несоизмеримо немыслимо и неправильно. Однако все было именно так. Умница-Грейнджер знала, что часто первым этапом влюблённости является непринятие и осуждение своего выбора, и потому решила, что ей такие терзания совершенно ни к чему. В конце-концов, это последний год в Хогвартсе, а дальше их пути разойдутся. Есть ли смысл бегать от самой себя сейчас, когда позже у неё не будет возможности видеть Пэнси, а значит, и испытывать к ней что-то? Пусть все идёт так, как идёт. Гамма эмоций, всякий раз рождающаяся в ней при виде Паркинсон, не могла сравниться ни с каким иным проявлением чувств, и зачастую Гермиона сомневалась в том, сможет ли она так просто забыть Пэнси после школы. До чего же это все напоминало романы о любви двух антагонистов, которыми так любили зачитываться Лаванда и Парвати. Но она и впрямь была влюблена. И вряд ли может статься, что это взаимно. Поэтому очнушись после того самого вечера в комнате Паркинсон, Гермиона чуть было грохнулась с кровати от изумления. Вчера слизеринка была пьяна, и этот факт вполне разумно объясняет то, что она так свободно себя вела и даже предложила своей соседке вместе обматерить эту жизнь. Но Грейнджер-то была полностью трезва! Одурманенная влечением к Пэнси, она воспользовалась её состоянием, дав наконец-то волю своему пылкому сердцу и отключив разум. Разве хотела бы Пэнси в нормальном состоянии видеть её в своей постели? Черта с два. Но вот её глаза… Темно-зеленые, глубокие и таинственные, они наверняка таили в этой глубине что-то очень личное, болезненное и влекущее, и это что-то словно хотело вырваться из оков наружу, но пресекалось аристократкой и снова залегало на дно. Её глаза служили маяком, что настойчиво звал к себе Гермиону. Она беспокоилась за Паркинсон, но требуются ли той её переживания? Они ведь даже не подруги. Решив, что оставаться здесь дальше не имеет смысла, девушка поднялась с кровати, но взгляд её все же задержался на спящей Пэнси. Какой же беззащитной, открытой и спокойной она была в этот момент. Раньше Грейнджер лишь вскользь задумывалась о том, каково пришлось детям Пожирателей Смерти, но теперь подумала об этом всерьёз. Да, Пэнси отнюдь не была ангелочком все их школьные годы, но она и не была настоящей радикальной злодейкой. Несмотря на то, в чем пришлось принять участие ученикам Хогвартса, они все ещё оставались детьми. И Паркинсон была одной из них. Она не выбирала себе такую участь — все решили её родители, как и сама Гермиона не выбирала роль героини этой войны. И в последнее время все чаще становилось заметно, как все это отразилось на в самом деле невинной девушке, юной и зависимой от общества Пэнси. «Пора уходить,» — гриффиндорка обернулась и направилась в сторону двери, однако была остановлена случайным взглядом на лежащее на тумбочке лезвие. Для чего оно понадобилось Паркинсон?.. — Уже уходишь? — раздалось из-за спины. Вот ведь ситуация — просто блеск! Гермиона развернулась обратно, стараясь ничем не выдать свое замешательство. Пэнси сонно потирала глаза и одновременно пыталась пригладить взъерошенные волосы. — С добрым утречком всех любителей алкоголя, — Грейнджер усмехнулась. — Ну, похмелье не мучает? — Самую малость, — невозмутимо ответила Паркинсон и огляделась по сторонам. — Нет ничего, что бы не исправил стакан воды вместе с нужным зельем. Где моя палочка? — Понятию не имею. Вчера ты пришла без неё. Слизеринка накрылась одеялом с головой и издала сдавленное недовольное и страдальческое рычание. — Наверное, осталась у вас в подземельях. Спроси у кого-нибудь, может, видели, — предположила Гермиона. Ах, знала бы она, насколько велико было нежелание Пэнси возвращаться к слизеринцам. — Я никуда не пойду, — сказала Паркинсон, все ещё оставаясь под одеялом — Почему? — Гермиона удивилась тому, как можно оставлять свой магический атрибут неизвестно где. — Не хочу туда идти, — девушка наконец скинула с себя одеяло. — Но палочку как-то вернуть надо, — она задумалась, отчего нахмурились её тёмные брови, просидела молча с полминуты, а потом воскликнула в осенении: — Грейнджер! Гермиона вздрогнула, словно ей оплеуху отвесили. Что-то подсказывало, что от таких восклицаний ничего хорошего ждать не придётся — уж больно заговорщически блестели зелёные глаза напротив. — Ты идёшь на завтрак? — Да, а что? — Вот и чудненько, — прощебетала Пэнси елейным голоском. — Так, слушай: придешь на завтрак, найдёшь Забини и спроси его про мою палочку. Если он что-то знает, то пусть принесёт прямо сюда, потому что сегодня я отсюда вылезать никуда не собираюсь, — и улыбнулась, озвучив свой, как ей наверняка подумалось, гениальный план. Как бы ни была влюблена Гермиона, от такой наглости и командирского тона она не могла не прийти в бешенство. Нашлась тут королева — принеси ей все, да подай! Да ещё ни тебе элементарного «пожалуйста»! — Пожалуйста, — под конец выдала Паркинсон, чем окончательно обездвижила и шокировала свою собеседницу. — Буду тебе должна. Гриффиндорка не знала, что и сказать. Поэтому, чтобы поскорее убраться и перестать стоять неподвижной статуей, просто выпалила: — Ладно, — и вылетела за дверь. Направляясь в Большой зал, Гермиона успела пару раз прокрутить в своей голове план действий. Казалось бы, поговорить о палочке — пустяк, а не дело, но в её случае продуманность и осторожность уж точно не будут лишними. Извечная борьба их факультетов вряд ли в скором времени будет забыта (если будет забыта когда-нибудь вообще, конечно), поэтому для Грейнджер сегодняшним утром дипломатия и сдержанность были самыми верными помощниками. Кроме того, она помышляла о том, что ради Пэнси она не только бы пошла к слизеринцам искать палочку, но и ограбила бы чёртов магазин Олливандера, если бы это потребовалось. Чувства рождают слепое безрассудство, этого не отнимешь. Кабы сама Паркинсон узнала о таком положении дел, то непременно бы рассмеялась Гермионе прямо в лицо. Право же, зачем ей, чистокровной красавице с огромными перспективами на будущее и не менее огромным состоянием, любовь какой-то магглорожденной? Эти мысли отравляли все трепетные и вдохновенные чувства, отчего всякий раз, когда они приходили ей в голову, девушка всеми силами гнала их прочь. Быть реалисткой — рационально и весьма разумно, но любовь — это бесконечная почва для надежд, мечтаний и бескорыстной, чистой нежности. И сейчас душа Гермионы настойчиво взращивала на этой почве самые прекрасные в мире цветы, чьи корни вместе с сильной привязанностью опутывали девушку все больше и больше. Может, когда-то потом все мечты рухнут, может, ей даже будет больно, но только бы не испортить сожалениями о ещё не случившемся такие сладостные, робкие и искренние дни, когда она ещё имеет возможность ощущать всем существом согревающее пламя внутри, млеть и таять пред красотой и загадочностью Пэнси и радоваться тому, что сердце её живо и способно любить. Carpe diem.* Покончив с едой, Гермиона, следуя плану, направилась к дверям, чтобы подождать Забини у них. Однако фортуна решила существенно облегчить ей задачу. — Грейнджер, — окликнули её. Это и был Блейз, как нельзя кстати державший в руке палочку подруги. — Пэнси вчера забыла. Не передашь ей? Она в вашей башне? — Да, она там, — подтвердила гриффиндорка. — Я передам. Что ж, можно ли сказать, что этим утром судьба была достаточно к ней благосклонна? Осталось только отдать Паркинсон забытую ей вещь. Вот только Гермионе совсем не хотелось прекращать на этом их сегодняшнее общение. Плохо ли то, что ей становится недостаточно времени рядом с Пэнси, что хочется видеть её все чаще и чаще? Привязанность растёт, а с ней и неудовлетворение от ничтожного количества моментов, когда она может видеть аристократку и разговаривать с ней. И потому, предусмотрительно захватив с собой несколько сэндвичей, Грейнджер намеревалась устроить для соседки и по совместительству возлюбленной что-то по типу завтрака в постель. Напрочь забыв постучаться от волнения и лёгкого замешательства, Гермиона стремительно вошла в комнату, чтобы не успеть передумать, при этом застигнув врасплох Паркинсон в одних трусиках, тут же попытавшуюся прикрыться бежевым свитером. Смущение одолело её очень быстро и раскрасило щеки в розовый. — Ой, прости, — она поспешно отвела взгляд в сторону, пока слизеринка надевала свитер. — Вот твоя палочка, а еще я принесла сэндвичи, — пришлось немало постараться, чтобы голос звучал максимально естественно и непринуждённо. — Спасибо, голубка, — улыбнулась Пэнси, удивлённо вскинув брови. — Но я сэндвичей не просила. Ты — не мой курьер. — Считай это ещё одной услугой, за которую ты будешь мне должна. Кстати, можешь отплатить тем, что станешь называть меня по имени. — Гермиона, — исправилась Паркинсон. — Но согласись, «голубка» звучит неплохо. — Звучит так, будто мы молодожёны во время медового месяца, — вырвалось у Гермионы, и она тут же осеклась. Пэнси изумленно похлопала глазами, явно не ожидав таких слов от Грейнджер. Гермиона и сама нахмурилась, когда поняла, что именно сказала. Девушка почувствовала, что снова начинает краснеть, и пока Паркинсон не случилось этого заметить, выдает: — Мне нужно в уборную, — и бежит в ванную. Умывшись холодной водой, Гермиона смотрит на себя в зеркало и качает головой. Может быть, влюблённость и ударила ей в голову, но фильтровать свою речь нужно всегда. Грейнджер присела на край ванной, и её взгляд зацепился за лезвие, лежащее неподалёку. Девушка нахмурилась: это то самое, что было на тумбочке, когда она уходила на завтрак? Она взяла лезвие в руки. — И что ты с ним… Гермиона застыла. Догадка пришла к ней в голову так же неожиданно, как и нахлынувшие воспоминания. Она сидит у их палатки, вокруг колышатся ветви лесных дверьев. Гарри давно спит внутри, ну а ей же выпала очередь дежурить. Ветер треплет распущенные волосы, обрамляющие её лицо, освещенное лунным светом. Гермионе все происходящее кажется каким-то неизведанным магическим действом, тайным ритуалом: полная луна отражается на поверхности ножа, которым днем они нарезают хлеб, а его острие покоится рядом с запястьем. Слишком долго ей приходилось терпеть. Терпеть бесконечные скитания, опасности и переживания, к которым теперь добавилось бегство Рона. Ну, она ведь сама на все это подписалась, нечего жаловаться. Никто ведь не говорил, что поиски крестражей будут не сложнее Вингардиум Левиосы. Гермиона — стойкий оловянный солдатик, сильная воительница и истинный гриффиндорец. А ещё Гермиона — обычная девушка, пусть и волшебница, на плечи которой легло так много, но так рано. И эту ношу безумно хотелось хоть на миг ослабить, выпустить из себя вместе с бордовыми струйками крови, чтобы чувствовать то, как ссаднят свежие царапины и вообще все, что угодно, лишь бы не эту чертову боль, разъедающую изнутри. Нож сильнее вжался в нежную руку. Гермиона зажмурилась. Вот так и начинается отчаяние? С закрытых глаз, тихого дыхания и холода лезвия? — Миона? — раздалось позади. Девушка быстро отвела нож. — Да? — Давай подменю тебя. Проснулся и все никак не могу уснуть. — Хорошо, — она выдавливает из себя улыбку. Гермиона облегчённо выдыхает и ложится на кровать. Гарри ничего не заметил. Вот и она сделает вид, что ничего не было, и никогда больше не возьмётся ни за какие-либо лезвия. Грейнджер вертит лезвие в руках. Ей вспомнилось, как однажды, ещё в сентябре, она зашла в ванную после Паркинсон и заметила следы крови на полу. Пэнси часто слишком надолго закрывалась в ванной. А ей ведь даже не пришло в голову, что на самом деле здесь происходило. Гермиона не была удивлена, вовсе нет. Никогда ведь не поймёшь, что творится в жизни сильной личности. Она понимала Пэнси, и понимала не просто так, помня о своём собственном опыте. Разве кто мог подумать, что и в её руках, так уверенно, талантливо и умело держащих палочку, тоже когда-то могло лежать лезвие? Вот и Пэнси, самоуверенная и эффектная аристократка, тоже никак не могла навлечь на себя такие мысли и предположения окружающих. Сердце волшебницы клокотало, не зная, как ещё реагировать на это осознание. Гермиона вспомнила и то, как пару минут назад, когда она вошла, Пэнси быстро прикрылась свитером, возможно, скрывая отметины. Охваченная сомнениями и неопределённостью, гриффиндорка пыталась лихородачно сообразить, что теперь делать с открывшейся информацией. Паркинсон не просила о помощи, но это не значит, что она ей не нужна. Не станут тело украшать шрамы, когда не изранена твоя душа. Гермиона положила лезвие на место, благодаря себя за то, что в точности запомнила, как оно лежало до этого. Пригладила волосы, глубоко вдохнула и решила, что сейчас главное — ничем не выдать свои подозрения. Полная решимости, милосердия и сострадания к Пэнси, девушка понимала, что теперь уже будет не в состоянии обходить проблемы той стороной. Но чтобы Паркинсон позволила Грейнджер помочь ей хоть в чем-то, нужно было стать тем, кому она доверяет. А доверие — это вещь, которая приходит постепенно. Окончательно справивишись с порывами волнения и переживаниями, Гермиона вышла из ванной и вернулась в комнату Пэнси. Та уже переместилась на подоконник, в одной руке держала сэндвич, а другой вертела пачку сигарет. И откуда только берутся эти нескончаемые ментоловые сигареты? — Ты угадала, — сказала Пэнси, надкусив сэндвич. — С ветчиной мои любимые. Гриффиндорка улыбнулась, вспомнив, что кроме сэндвичей с ветчиной других и не было — пали жертвой оголодавшего за ночь Рона. Но об этом обстоятельстве выбора решено было смолчать. — А что еще ты любишь? — невзначай поинтересовалась Гермиона. — Люблю есть на завтрак? — Да. — Горький кофе, желательно разбавленный виски или ликером, венские вафли или свежие круассаны. «Стандартный набор немного меланхоличной аристократки,» — отметила Грейнджер в то время, пока Пэнси доела и занялась сигаретой. Она открыла окно настежь и позволила ветру трепать её тёмные, чуть ли не чёрные волосы. Кожа её была бледна, не обошла эта бледность и пухлых губ, ныне не тронутых брусничной помадой, и лишь её глаза своей бездонностью и таинственностью казались живыми. Хоть Пэнси не была сейчас привычно привлекательна и очаровательна, а на лице залегли неясные тени бурной ночи, она была по-особенному красива. Гермиона, все ещё с румяными щеками и от природы мягкими чертами лица, чувствовала себя полной противоположностью Паркинсон с её точеными скулами и бледностью. Они ведь и были непохожи на самом деле, отнюдь не только внешне. Этот контраст лишь восхищал девушку и вовсе не огорчал — каждая из них по-своему хороша. И если бы они смогли быть вместе, они бы не дополняли друг друга, так как обе считали себя целыми независимыми личностями, а развивали в себе многогранность и создавали гармонию из своих качеств и чувств. — Мне нравится, как красиво и отрешенно ты сейчас выглядишь, — не удержалась от замечания Гермиона. — Присоединяйся, — Пэнси указала на подоконник. — Создадим двойную красоту, голубка-Гермиона.

Мы с Вами разные, Как суша и вода, Мы с Вами разные, Как лучик с тенью. Вас уверяю — это не беда, А лучшее приобретенье.