Ромашковый пепел

— Гермиона, ты куда? — спросил Рон, когда она двинулась в сторону выхода. — Надо найти кое-кого, я скоро вернусь, — ответила Грейнджер и улыбнулась другу. Уточнять, кого именно она собиралсь найти, не стала. Пэнси обещала ей танец, но куда-то пропала, а Гермиона эту возможность упустить не могла: уж слишком трепетало сердце при одной мысли о том, что руки её ненаглядной будут лежать на её талии во время самого счастливого танца за всю её жизнь. Девушка была удивлена, когда слизеринка зашла к ней перед балом, но при этом невероятно польщена. Паркинсон назвала её красивой, и Гермиона все ещё мечтательно улыбалась, когда вспоминала об этом комплименте. Наверное, она напрочь потеряла остатки благоразумия, когда предложила эту идею, но если бы её тайные желания, касающиеся Пэнси, исполнялись каждый раз, когда она забывает о здравом смысле, она готова была отказаться от него насовсем. В ближайшей уборной Паркинсон не нашлась, поэтому гриффиндорка решила зайти и поискать её в их башне. Гермиона зашла. Дверь в комнату Пэнси полностью распахнута — странно, ведь она всегда была закрыта. — Пэнси, ты здесь?.. Гермиона останавливается на секунду, борясь с собственными чувствами и осмысливая увиденное — кровь, порезы и по-отчаянному плачущая Пэнси. Только бы не поддаться эмоциям, чтобы помочь, а не навредить. Лезвие выпало из руки Пэнси. То самое, что Гермиона видела в ванной пару недель назад. «Надо было забрать его тогда к чертям!» — подумала девушка, но тут же прокляла свою наивность. Разве не нашла бы Паркинсон ещё одно? Не в лезвии дело, а в душе. Она аккуратно обняла дрожащую Пэнси, ладонями водя по спине, пытаясь не начать трястись самой и совсем не думая о том, что кровь пачкает её прелестное кремовое платье. Чистая, исконно волшебная кровь. Что же заставило её истекать через порезы? Гермиона достала палочку и начала заживлять раны. Пэнси сидела, опустив голову и прерывисто дыша. Разбитая, потерянная и хрупкая, она даже не пыталась вытирать слезы, полностью доверяясь действиям Гермионы. Последнюю это беззащитное доверие и ранимость вводили в растерянность, но она старалась держать себя в руках. Сейчас она любила Пэнси ещё больше чем когда-либо, и будь её любовь способна исцелять, ни одного шрама бы не осталось на теле, ни одной слезинки не бежало бы больше по щекам. Грейнджер тихо вздохнула и несмотря на плохо слушающиеся пальцы принялась за застежку платья. Паркинсон вздрогнула — то ли вырываясь, то ли испугавшись. Но в итоге осталась на месте, дав Грейнджер продолжить. Вскоре окровавленное изумрудное платье тоже лежало на полу. Гермиона потянулась к Пэнси, чтобы помочь ей встать, а затем прилечь на кровать, но застыла. Худенькое тело с изрезанными рёбрами заставило её сердце сжаться. Зажившие и недавние шрамы чуть ли не вплотную покрывали нежную, бледную кожу — страшно было представить, что причиняет ей такую боль. Девушка закусила губу. — Ужасно, да? — спросила Пэнси охрипшим голосом, вставая и держась за руку Грейнджер. — Ты теперь считаешь меня сумасшедшей. Но так мне и надо, — пугающая, горькая усмешка тронула алые губы. — Нет, не считаю, — она наполнила стакан водой и протянула его Паркинсон. — Выпей и ложись, — слова давались с трудом, но вряд ли бы слизеринке помогла её неуверенность. Пэнси послушно выпила и опустила голову на подушку, закрыв глаза. Гермиона села рядом. Она не знала, что сказать или сделать, не знала, но очень хотела хоть как-то облегчить то, что жило внутри её возлюбленной. Днем ей показалось, что все было в порядке, но сейчас она поняла, что глубоко ошиблась — в отношении Пэнси Паркинсон нельзя было с уверенностью сказать «все в порядке». — Иди, голубка. Нечего на меня такую смотреть, — вдруг первой заговорила Паркинсон. — А если я не хочу уходить, если хочу помочь тебе? — Все порезы заживлены, кровью я больше не истекаю. Всё хорошо, ты можешь идти. — Пэнси, — строгий тон вышел у неё сам собой. — Ты знаешь, что я не это имею в виду. Ладонь Гермионы опустилась на холодную, тонкую ладонь Пэнси с серебряным колечком. Её глаза резко распахнулись. Она была похожа на загнанного в угол зверька, не представляющего, что его ждёт дальше. Грейнджер затаила дыхание. — Хочешь, чтобы я рассказала, что происходит? — отчаянно произнесла Паркинсон. Голос все ещё не слушался её, но уже звучал более уверенно. — Хочу. Но не прошу, пока ты к этому не готова. Что бы с тобой ни было, я всегда готова тебя выслушать. Тебе больно, теперь я вижу насколько, но ты ни в коем случае не думай, что я поменяю свое отношение к тебе в худшую сторону, — она говорила и понимала, что сейчас несёт что-то до ужаса банальное и Пэнси это все может к черту не сдаться. Но что ещё она могла сказать? — Разве ты не хочешь пойти праздновать дальше? Ты блистала этим вечером, — перевела тему слизеринка. Гермиона мотнула головой. Как ей продолжать веселиться после случившегося? — Тогда я совсем не против, чтоб ты осталась. Только… Не спрашивай пока ни о чем. Пэнси была уставшей и сломленной. Гермиона понимала, что ей сейчас куда тяжелее, чем обычно — раньше никто не видел её такой, никто не волновался за неё, и она привыкла к этому одиночеству, но теперь боль стала слишком сильной, и она не знала, что с этим делать, растерялась, а доверять боялась. Понимала и потому молча прошла в свою комнату за пижамой, устроилась рядом и просто осталась с ней. В груди все пылало, жгло и металось, рвалось наружу и никак не желало утихать. *** Она проснулась глубокой ночью от того, что в комнате стало слишком душно. Проверила Пэнси, поправила на ней одеяло и подошла к окну, приоткрывая его. Морозный воздух обдул её лицо. Вдалеке горели огоньки — Хогсмид казался живым даже в позднее время; снег мягко блистал при мирном лунном свете, а вокруг стояла абсолютная тишина. Гермиона протянула руку и взяла пригорошню снега. Подождав, пока он растает, умыла им лицо. Щеки почему-то горели. — Во что же я вляпалась… Обдумывая в голове ситуацию с Паркинсон, ей на ум приходило три слова — непонятно, странно и туманно. Она слишком много чувствует и слишком много думает, но понятия не имеет, что со всем этим делать и в какое русло направить эти чувства и мысли. Не попробовать ли подключить логику? Это она всегда умела. Что могло довести Пэнси до такого состояния, когда ещё днем все было относительно спокойно? Сильное эмоциональное потрясение должно быть связано с чем-то значительным и важным, но с чем именно? Пожиратели? Гермиона нахмурилась. Война окончена, и хоть ничего не забыто, все раны начинают заживать. Обе стороны понесли потери, и обе всегда будут помнить об этом. Слизеринцы всегда были отделены от остальных факультетов, но и они, как и все остальные, сейчас восстанавливали силы и отходили от пережитого. Предчувствие подсказывало, что дело все же не в этом. Нет, было что-то ещё, иное. Из-за чего бы переживала сама Гермиона? Оценки, друзья, семья, будущее, Пэнси… Девушка чуть было не воскликнула: «Вот оно!» Любовь! Любовь заставляет переживать, делает и счастливым, и несчастным, волнует кровь, заставляет думать об одном человеке постоянно, хотеть быть с ним и расстраиваться, когда так не получается, любовь — причина для многих свершений и поражений. Именно она меняет нас и делает другими людьми… — Матерь божья, Гермиона, ты хочешь сама околеть и меня заморозить?! Грейнджер вздрогнула. Предавшись раздумьям, про окно она успела успешно забыть и только сейчас ощутила, как ей стало холодно. — Прости, задумалась. — Хватит думать. Иди спать, — Пэнси похлопала по постели ладонью, и Гермиона на миг представила, что эта ночь — не какое-то исключение, что они в отношениях и всегда спят вместе, в одной комнате. Представила и тут же разозлилась на себя. Сейчас не время предаваться влюблённым фантазиям. — Гермиона? — тихо и несмело позвала Паркинсон. — Обещай, что никто ни о чем не узнает и все останется только между нами. — Конечно. Девушка закрыла глаза. Сколько же боли и страха могло умещаться в хрупкой фигурке Пэнси. Ей было бесконечно жаль, что слизеринской принцессе, окружённой большим количеством людей, совершенно некому высказаться. Её с детства учили быть сильной и сдержанной, и во что это вылилось? Молчать, когда тебе плохо, но не сметь ничего сказать — настоящая пытка. Ей сделали больно. Кто? Гермиона ощутила, как ревность начинает медленно вскипать в ней. Определенно человек, которого любила Пэнси, был ей невероятно дорог. *** Утро выдалось солнечным и ясным, резко контрастируя со вчерашней погодой. Гермиона проснулась и вдруг поняла, что её рука лежит на тонкой талии ещё спящей рядом Пэнси. Волнение и трепет пробрали её до костей, внезапное осознание близости, заторможенное событиями вечера и ночи, пришло в свежую поутру голову и вскружило ее, не щадя гулко забившееся в своих чувственных ритмах сердце. Она не спешила открывать глаза, не хотела, чтоб это счастливое, мимолетное мгновенье было упущено и испарилось вместе с остатком сна. Как не хотелось ей думать ни о призраке возлюбленного Паркинсон, ни о том, что они чуть ли не из разных миров, ни о трудностях, что обязательно её настигнут после этого светлого, чуткого, зимнего момента. Сейчас для неё существовали лишь размеренно и спокойно дышащая Пэнси, мягкая кровать и залитая солнечным светом тихая комната. Через некоторое время «очнуться» от счастливого полусна все же пришлось. Она не может вечно здесь оставаться, думая, а скорее даже не думая, а просто надеясь, что все проблемы решатся сами собой. Гермиона вспомнила шрамы, зарубцевавшимися полосами покрывавшие ребра Пэнси и глубоко вдохнула, понимая, что не имеет ни малейшего понятия, что делать дальше. Но ведь где наша не пропадала, правда? Не пропадёт и на этот раз. Гермиона встала, поежилась после ставшего привычным тепла одеяла. Подумав немного, осторожно и легонько коснулась губами виска Пэнси. Ночь осталась позади. Жизнь продолжалась, борьба продолжалась.