Ромашковый пепел

Как белый камень в глубине колодца, Лежит во мне одно воспоминанье. Я не могу и не хочу бороться: Оно — веселье и оно — страданье. Мне кажется, что тот, кто близко взглянет В мои глаза, его увидит сразу. Печальней и задумчивее станет Внимающего скорбному рассказу. Я ведаю, что боги превращали Людей в предметы, не убив сознанья, Чтоб вечно жили дивные печали. Ты превращен в моё воспоминанье.

Январь был поистине зимним месяцем. Холода, лежащий повсеместно снег, то серое, то ясное безоблачное небо, шарфы и шапки — все это окружало Хогвартс со всех сторон. Кто-то ещё с декабрьским энтузиазмом носился по двору, играя в снежки, а кто-то, брюзжа и устав от такой погоды, терпеливо ожидал прихода весны. Пэнси не относила себя ни к одним, ни к другим. Может, она и хотела бы предаться зимним забавам и веселиться, но не могла: слишком очерствели в её душе чувства детской беззаботности и радости по пустякам. И уж тем более она не ждала весны. Что могла принести в её серенькую жизнь перемена времени года? Да ничего, в общем-то. Пэнси казалось, что дни тянутся невыносимо медленно. А на деле всего лишь двадцать четыре часа. Или это и есть долго? Или мало? Время было одной из тем, обсуждать которую можно бесконечно — таковы его многогранность и величие. Ещё одной из таких тем было человеческое существование и смысл жизни. Лет в четырнадцать она надумала, что человек просто живёт для того, чтобы жить: чувствовать, переживать какие-либо события и моменты, делать то, что хочется. Девушка украдкой фыркала от невежества и узких взглядов на жизнь родителей, для которых смысл жизни заключался в продолжении чистокровного рода. Поменялись ли её взгляды теперь? Нет, кажется. Иногда она приходила к мысли, что и нет никакого смысла жизни, а иногда — что каждый находит себе смысл сам. Наверное, каждое утверждение было в какой-то степени верным. Однако на данный момент никаких глубоких рассуждений в своей голове ей слышать не хотелось. Как-то она прочитала, что даже после очень долгой ночи всегда восходит солнце. Что ж, похоже, её солнце либо бессовестно дрыхнет, либо давно сдохло в гордом одиночестве. Вот только её темная безысходность не была таковой до конца, и уже за это было можно сказать спасибо. Гермиона. Отличница и героиня Гермиона Грейнджер, девочка в красно-золотом галстуке, проживающая в соседней комнате — единственный, хоть и неожиданно появившийся в её жизни человек, кто видел в ней не только то, что сама Пэнси старалась показать. После того, как Гермиона увидела её шрамы, была рядом в момент слабости, Паркинсон первое время готова была умереть на месте. Хотелось оттолкнуть её от себя подальше, заставить забыть, не встречаться с ней глазами и предотвратить все возможные в дальнейшем разговоры. Но Грейнджер была умна, терпелива и ненавязчива. Она держала так необходимую Пэнси тогда дистанцию, но один её взгляд мог сказать: «Я на тебя не давлю. Но ты всегда можешь обратиться ко мне. Я здесь.» Руки девушки не раз тянулись к лезвию, затем останавливались — она держалась, и это уже что-то. В Гермионе ли дело? Кто знает. Но ей точно не было наплевать. *** — Пэнси! Она сжимает кулаки и ускоряет шаг. Только бы отстал, только бы не стал идти за ней. Не для того она так старательно его избегала. — Паркинсон, какого хуя?! Стой же ты! Как безумно жаль, что в Хогвартсе нельзя трансгрессировать. А сердце все так же безжалостно бьётся, горит и сжигает изнутри. — Пэнси, ты не можешь так просто взять и свалить от меня. Мы не говорили месяц. Месяц, мать твою! Что происходит? Она останавливается. Неужели правда месяц? В это даже трудно поверить — раньше ни дня не обходилось без общения с ним. Пэнси не знала: гордиться или печалиться? Их отношения держались в основном на ней, на её инициативе и неравнодушии, но сейчас ей довелось убедиться, что Драко они не сдались совсем. Месяц, тридцать дней — вот сколько ему понадобилось, чтобы вспомнить о ней. Однако и она сама только и делала, что искала всевозможные способы не пересекаться с ним во время учебных дней и не посещать слизеринскую гостиную… Это можно назвать его оправданием? Что ж, если бы она была важна ему по-настоящему, он поговорил бы с ней раньше. Или хотел дать ей время?.. Ну и за какие грехи это все? — Что, Драко? — она оборачивается в его сторону. Уверенный взгляд, невозмутимое выражение лица, идеальная осанка — все как надо. — О, я уж подумал, ты стала немой, — хмыкнул Драко. — Нормально ли, что я столько не говорил со своей лучшей подругой, а она убегает от меня, будто и видеть не хочет? — он подошёл ближе, положил ладонь ей на плечо. — У тебя что-то случилось? Первой мыслью, пришедшей Паркинсон в голову, было то, как бы не задрожать от его прикосновения. Лишь когда она наконец взяла себя в руки, до неё дошёл смысл слов. «Лучшая подруга,» — вот как он сказал. И снова её чувства столкнулись в противоречии: ей стало радостно от того, что он назвал её именно лучшей подругой, и больно от того, что ничего больше. Подруга. Ну а чего она ждала? Любви и ласки? Вся любовь и ласка Драко Малфоя принадлежала теперь отнюдь не ей. Внезапно захотелось напиться да так, чтобы совсем ничего не помнить, выкурить пару сигарет и… — Эй, ты здесь? Она вздрогнула. Ну и что же ему сказать? «Я видела твой поцелуй с Гарри и чуть не изрезала себя до смерти, потому что мне невыносимо больно было это видеть,» — уж явно не это. Значит, придётся очень-очень много врать. Снова. — Здесь, к сожалению. И нет, у меня ничего не случилось, — Пэнси вздохнула. Скоро она так наловчится лгать, что даже сама начнёт в это верить. — Все хорошо. — Точно? — серые глаза внимательно изучали зелёные напротив. — Почему же тогда мы так долго не говорили? Ты совсем забыла родные подземелья и старых друзей. Я соскучился, — встретившись с недоверчивым взглядом, уверил: — Правда, ужасно соскучился. И мне есть что тебе рассказать. — Да ну? Что-то важное? — кажется, она подозревала, что хочет ей сказать Драко, не глупая же. Быть актрисой — тяжёлая работа, а быть актрисой ещё и тогда, когда этого требует не кинематограф, а собственная жизнь — ещё сложнее. Пэнси понимала, что ничего уже не изменишь, она ведь даже имела несчастье увидеть то, что так её надломило, но услышать это от самого Малфоя… Хватит ли духу? — Да, — не знающие Драко люди могли бы сказать, что сейчас он держится спокойно, а вот девушка видела другое — его взволнованность, прикрытую слишком толстым слоем сдержанности. Она вздохнула. Ну все, сегодня придётся достать заначку огненного виски. — Я тебя внимательно слушаю, дорогой, — она выдавила весьма убедительную улыбку, сбросила его руку со своего плеча, взбила волосы и медленно двинулась с ним вперёд. — Ты меня, наверное, засмеешь. Да что там ты, весь мир засмеет, когда узнает, но тебе же я могу доверять? — он нервно улыбнулся, поправил ворот чёрной рубашки. — Мы прошли огонь и воду, конечно, ты можешь мне доверять, — она замечала его растерянность и была в шаге от того, чтобы убежать в свою комнату и закрыться там надолго. Но, раз уж Драко назвал её лучшей подругой, это звание стоит оправдать — она должна его поддержать несмотря на все то, что творится в её душе. Ей будет больно, будет настолько хреново, что у неё начнётся тошнота от того, какая она лицемерка, слабачка и врунья. Она его любила и ради этой любви должна сейчас притворяться. — Обещай, что никому не скажешь. Дрожащие руки, охрипший голос, боль, сковывающая все тело. — Обещаю. — Я… Мерлин, это пиздец. В общем, я, кажется, встречаюсь с Поттером. Мир закружился и стал терять очертания. Как бы ей хотелось поддаться этой слабости, отключиться на время, все забыть. Но нельзя. Не сейчас. Она заставила себя глубоко дышать и сохранять равновесие. В висках стучит, в груди словно скопилась вся дрянь человечества. — Зря я это сказал… — Нет, — произнесла она и сама удивилась тому, как твёрд стал её голос. — И что ты скажешь? — он смотрел на неё с надеждой, с подлинной доверчивостью, трогающей сердце. — Я скажу, что тебе нужно быть осторожным. И если это правда любовь… Если это любовь, будьте счастливы оба. —  Спасибо, Пэнс, — Драко порывисто обнял её, не помня себя от радости от того, что подруга так просто приняла его выбор, и не замечая того, как одиноко скатилась по её бледной щеке слеза. — Мне нужно идти… — Конечно, — он все ещё счастливо улыбался. — Не верится, что ты так спокойно к этому отнеслась. — Я же люблю тебя. Очень люблю. Как только Драко оставил её, на Пэнси будто вылилось все мирское разочарование, досада и горькое осознание своего одиночества. Глаза стали мокрыми, но дальше слезы не шли. Она не могла ненавидеть Драко за его выбор, и уж лучше бы ненавидела, чем так сильно любила до умопомрачения, до принятия его решения вопреки собственным чувствам. «Если любишь — отпусти.» Но что делать, если ей так не хочется отпускать, прекращать надеяться и мечтать о лучших временах? Быстрее к себе — вот что ей нужно. Ребра жгло, напоминая о том, сколько эмоций теснится в её грудной клетке. Может, порезы помогут, выпустят из себя эти проклятые чувства вместе с кровью, и все плохое выльется вместе с ней, сделав её живой. Да уж, вот на сколько хватило её воли — какой-то жалкий месяц, в течение которого она не резала себя. Ну и пусть! Пусть! Что с ней станется? Да ничего, все равно никто не видит ни её чувств, ни её страха, ни её саму настоящую. Кому вообще нужна она настоящая? Красивая картинка, изящные манеры, знатный род, а сама она — пустышка, ничего ни для кого не значащая. Заветная дверь. Осталось произнести пароль и закрыться у себя. — Лазурный берег. Дверь открывается. До неё доносится знакомый запах травяного чая и выпечки. Вот проклятье. Гермиона здесь, а ей нужно как можно быстрее и незаметнее проникнуть к себе. Пэнси, недолго думая, приняла изнуренный вид, что далось ей совершенно без труда — она и впрямь устала, и теперь эта усталость может сыграть ей на руку. — Привет, — Грейнджер отвлеклась от книжки и приветливо улыбнулась, — чай будешь? Я только заварила. Вдруг ей стало очень стыдно, что она обманывает Гермиону с её бескорыстием и искренной доброжелательностью. Где-то пару лет назад они на дух друг друга не переносили, а теперь слизеринка уже чувствует перед ней вину. Жизнь непредсказуема, это верно. — Не сегодня. Спать очень хочется, — отмахнулась Паркинсон. — Но спасибо за предложение. Гермиона поджала губы. Ясное дело, отказ её расстроил. Что ж, это была вынужденная мера. Пожалуй, уже завтра Пэнси сама заварит этот чай и позовёт Грейнджер его пить. Она все еще не могла определить характеристику их отношений. Ненавязчивая дружба? Наверное, она. И её почему-то очень не хотелось терять из-за собственных проблем, они не должны портить настроение ещё и Гермионе. — Ладно, — кивнула гриффиндорка и запрятала погрустневшее выражение румяного личика, — тогда спокойной ночи. — Спокойной. «Проще убить себя авадой, чем врать Гермионе,» — подумалось ей, — «смертельное заклинание сейчас явно принесло бы меньше терзаний, чем внезапно проснувшаяся совесть и чувство вины.» Она была изумлена тому, что вдруг так неловко чувствует себя за ложь, пусть и не намеренную. Ах, будь она смелее и менее гордой, чтобы открыться хоть немного больше, возможно, это бы облегчило ей существование хоть немного. Истинная слизеринка и истинная Паркинсон — безграничная самонадеянность, гордость, порой перетекающая в тщеславие, губящая самоуверенность и недоверие ко всем вокруг. Вот он, характер, формировавшийся с рождения, не подлежащий изменению. И жить ей с ним до конца своих дней, не имея храбрости ни попросить о помощи, ни подпустить кого-то близко к своему тоскующему сердцу. У неё остаётся только боль, утешающая, делающая её живой, освобождающая от душевного груза. Что-то звякнуло. Пэнси повернула голову — чайная ложка упала на пол. Гермиона подняла ложку, и от этого движения волны каштановых волос рассыпались по ее плечам. В свете камина они казались даже немножко рыжеватыми, и так походили на сам огонь, согревающий и жаркий, как её тёплый, солнечный нрав. Какая она была другая, непосредственная, верящая в добро, чистая. Такая, какой Пэнси уже никогда не стать. Гермиона была тем самым огоньком, привлекающим заблудших мотыльков в ночи, и слизеринка вдруг почувствовала себя тем самым мотыльком, потерянным и потерявшим дорогу домой. А был ли у неё настоящий дом, где ей хорошо и уютно? Нет, она и этого была лишена. Так богата и так бедна одновременно. Ведь дом там, где тепло. Девушка вдруг поняла, что тепло ей могла дать только Грейнджер. Вот так просто, без сомнений и лишних раздумий. — А знаешь, — Пэнси села на диван рядом с гриффиндоркой, — давай сюда свой чай. Гермиона, павшая духом ранее, вновь просияла и налила чай во вторую чашку. Какие же лучистые и добрые у неё глаза! Однако улыбающаяся Грейнджер через секунду отчего-то нахмурилась. — У тебя что-то случилось. Ты скрываешь, но я заметила, — без обиняков изрекла она. Рука, державшая чашку, дрогнула, часть напитка вылилась на стол. Пэнси, не ожидавшая такого утверждения, не знала, что и сказать. Надо было сразу идти в комнату и носу не высовывать оттуда, но нет ведь — черт дёрнул её остаться. — Случилось, — из всех возможных вариантов она выбрала согласиться, подтвердить правоту Гермионы. Нечего терять, верно? — Не хочешь рассказать? — Грейнджер предприняла попытку поговорить начистоту. — Это что, бесплатная психотерапия? — подняла бровь Пэнси, поняв, что начинает «кусаться». — Я выслушаю тебя как друг, а не как психолог. Но решать в любом случае только тебе. Как много может значить одно слово, сколько может в себя вместить и заставить прочувствовать. Друг — вот то слово, внезапно разрушившее барьер, который она так тщательно строила между собой и окружающими, который охраняла как зеницу ока. Мгновение — и ей стало абсолютно плевать на свой образ железной леди. Хотя бы раз она может быть собой, открытой и принятой, может не прятаться с лезвием в ванной, а выпустить эту боль словесно, может иметь право на простое человеческое тепло? — Да, мне хуево, Гермиона. Я, кстати, сейчас собиралась пойти напиться и резать себя, — Пэнси нервно, почти истерически хохотнула, — но вот она я, почему-то сижу перед тобой и сама себе удивляюсь. Наверное, чай слишком вкусный, чтобы устоять, — она усмехается, а в глазах щиплет. Дело дрянь. — Почему? Что или кто тебя ранит? — Гермиона подумала было придвинуться ближе, прикоснуться, но в нерешительности осталась на месте. Ещё рано. — О, тебе лучше не знать, голубка. Или ты уже в курсе? Вы же с ним друзья на века, не разлей вода… — В курсе чего? О чем ты? — Гарри тебе ничего интересного не рассказывал в последнее время? Нет? Хорош партизан, ничего не скажешь, — и снова этот пугаюший смешок. «Тихо шифером шурша, крыша едет неспеша», — вспомнилась дурацкая фразочка. Истерика приближается постепенно. Пэнси видела, как Гермиона по крупицам набирается терпения. Ей правда было жаль, что она ввела Грейнджер в такое замешательство. — При чем здесь Гарри, Пэнси? Он что-то тебе сделал? — спокойно спросила она, усмиряя волнение. — Фактически, он к этому причастен, но не намеренно. — Это как? Мерлин, какая же она идиотка! — Ты сойдёшь с ума, когда узнаешь, — предупредила Пэнси. — Только не вздумай никому рассказывать. — Скажи уже, — Гермиона глядела на неё с непониманием. Нет, слишком больно, чтобы звучать вслух. Как она могла говорить о своём поражении, когда даже думать об этом не получалось без адского пламени, сжигающего все в её душе? Слабачка. Вот уже слезы бегут по щекам, вырываются судорожные всхлипы. Она ощущает, как нежные руки заключают её в свои объятия, но не может остановиться. — Плачь, милая, не держи в себе, — чуткий голос Гермионы словно убаюкивал. — Всё будет хорошо. Если бы.