Ромашковый пепел

Пэнси было тепло. Дело ли в сладком горячем какао, обжигавшем горло, в мягком одеяле или же в чем-то ином, но факт оставался фактом — ей было хорошо и спокойно на душе впервые за долгое время. Ночь сошла на Хогвартс незаметно, пленив всех своей чарующей тишиной и незыблемой вечной таинственной красотой, что видна была в каждой сиявшей на небе звезде, в каждой тени от свечей. Многие в детстве боялись темноты, монстров, скрывающихся под её покровом. Пэнси не была исключением, когда в шесть лет засыпала при синеватом свете ночника. Её буйное воображение выдавало самые затейливые страшные картины, например, что стоит ей лишь обернуться, как она окажется во власти чего-то ужасного и неизвестного. Но со временем все страхи пропадают. И стоит ли так бояться темноты? Теперь девушка любила её. Любила ночь с её секретами и тихими, особенными звуками. Ей нравилось подходить к окну и завороженно смотреть на небо, складывая знакомые созвездия из учебников по астрономии. Она загадывала желание на первую увиденную звезду и никогда не сомневалась в чистоте веры в то, что оно когда-нибудь сбудется, хоть это и было так наивно. Пэнси любила и луну, странно и необъяснимо радуясь каждому её появлению на черно-синем полотне небосвода. Луна очаровывала и манила тайнами, известными только ей и никому больше, отчего притягивала все сильнее и сильнее. И почему на картинках в книгах луну изображают как идеально ровный диск? Паркинсон разглядывала темноватые пятна на её поверхности, становившиеся похожими то на материки на карте мира, то на цветы, а то и вовсе на движущихся зверушек. Интереснее всего было смотреть в окна соседних домов и искать заженные огоньки тех, кто еще не спит, а потом задумываться о том, сколько же людей в темноте так же вглядываются в небеса и думают о чем-то своем, личном и сокровенном. Ночь хранит в себе частицу каждого такого человека, его маленькую каплю жизни. Темнота — друг, понимающий, загадочный и молчаливый. Стоит лишь открыться ему, и он откроет тебе многое в ответ. Что бы ни было в детстве, теперь Пэнси не было страшно. Этой ночью все печали и горести отошли на второй план, уступая место выразительному и мягкому голосу Гермионы, читавшей вслух рядом. — «Но вот Дик Дайвер был само совершенство. Розмари безмолвно любовалась им. Кожа его, загорелая и обветренная, отливала краснотой. Красноватыми казались и короткие волосы — редкая поросль их спускалась по рукам Дика. Яркие, светившиеся резкой синевой глаза, заострённый нос…» Гермиона читала с идеальными интонациями и подбирала их так хорошо, как будто сама проживала все моменты вместе с героями, то ускоряясь, то замедляясь, восклицая и утихая. Пэнси, внимая рассказу Фицджеральда, одновременно думала о том, что и в ее горести есть маленький островок спокойствия и света. Этим вечером, после особо загруженного дня, ей было как никогда приятно прийти в башню и суметь отдаться теплоте Грейнджер, не думая ни о чем ином. Гриффиндорка сама предложила ей почитать вслух, как всегда осторожно и ненавязчиво — Пэнси порой забавляла такая манера Гермионы, но она ведь хотела как лучше. Нередко годами ранее Паркинсон задирала маглорожденную ведьму, и теперь путь к их доверительным отношениям строился на осторожных попытках стать ближе. Через тернии к звёздам, можно сказать. И сама Пэнси, кляня себя за неловкость, тоже хотела быть с Гермионой как можно правильнее и нежнее. Ей все ещё было больно. Конечно, неужели можно так быстро избавиться от гнетущей сердце тоски? Ее душила ревность, вонзая свои острые когти прямо в израненную и истекающую надеждой душу, ее мучила жгучая обида, ей было плохо каждый раз, когда она видела Драко, и так же плохо, когда не видела, зная, что где-то в стенах этой же школы Малфой может счастливо проводить время с Поттером, пока она едва ли не умирает от боли. Хотелось снова взять в руки лезвие — все же это уже привычка. Но она не брала. Вместо этого неожиданно для самой себя начала приходить к Гермионе, безмолвно прося ее о помощи, тихо прижимаясь к ее пахнущему мёдом и лимоном телу. Однажды Грейнджер сказала ей: — Твоя боль как твои шрамы, — она ласково, почти что любовно провела пальцами по рёбрам Пэнси. — Они остро болят, когда ты их только наносишь, потом ноют в течение некого времени, затем превращается в белёсые полоски, чтобы служить напоминанием о пережитом. Все когда-нибудь останется в прошлом, ты не забудешь об этом, но даже помня о прошлом, имея в себе это воспоминание, ты сможешь быть счастлива. Обязательно сможешь. Пэнси всеми силами искала в себе веру в эти слова. И сейчас, начиная засыпать в комнате Гермионы, отложившей книгу и начавшей готовиться ко сну, кажется, начинала верить. — Можно я останусь у тебя? — непривычно робко спросила она, хоть им уже и доводилось пару раз спать вместе. — Конечно, — мягко прозвучало в ответ. *** Идеально белоснежная рубашка, восхитительный макияж без единой зазоринки, ее любимый парфюм — все было готово к сегодняшнему вечеру. Оглядывая в зеркало свой боевой вид, Пэнси уверилась, что он является самым подходящим, для того чтобы перебороть себя. «Ты не можешь вечно прятаться в нашей башне. Они — твои друзья, и они наверняка в растерянности и скучают по тебе. Они — часть твоей жизни, большая и важная часть, ты же сама понимаешь. Покажи им, что они все ещё важны для тебя, что ты все ещё та же восхитительная Пэнси Паркинсон, которая может сиять несмотря ни на что, » — вот что ей предъявила Гермиона, как заметила игру в прятки, что затеяла слизеринка со своими друзьями. Отчасти она была права. Пэнси знала, что в родных подземельях ее всегда ждут, что она сама не может представить себе жизнь без шуточек Блейза, без очаровательного смеха Дафны и ее сестры, без Тео с извечной болтовнёй о довольно занятных пустяках и, как бы ни было больно признать, без Драко. Какая она вообще, жизнь без Драко Малфоя? Паркинсон уже и не могла ответить, настолько крепкой была привязанность, родившаяся ещё в детстве. Но с другой стороны… Друзья отягощали ее своей веселостью, праздным образом жизни и всеобщей оживлённостью. Пэнси боялась, что не получит от времени с ними ничего, кроме раздражения, которое вполне может вдруг выразиться в ее поведении. Но ведь никто из них не был виноват, что ей больно, никто ничего не знал. А она все же дорожила их дружбой. Потому и решила вернуться. Быть может, все будет не так плохо, как она себе напредставляла. И вернуться ей нужно королевой. Последний раз взглянув на своё отражение, Пэнси торжествующе усмехнулась (хотела было улыбнуться, но усмешка будто плотно приросла к ее алым губам). Девушка поправила воротник рубашки и вышла из комнаты. В гостиной, причесываясь, сидела Гермиона в светло-голубых джинсах, обтягивающих ее стройные ноги. Паркинсон не в первый раз уже заметила, что ее соседка только хорошеет. Грейнджер тоже собиралась на встречу с друзьями. — Ну как я тебе? — спросила Пэнси, и гриффиндорка вздрогнула от неожиданности. — Это… — она замерла, оглядывая Паркинсон, и та с удовольствием отметила, что восторг Гермионы уже читался в ее карих глазах, — феерично. Феерично. Надо же какое слово подобрала! Невольно подумалось, что ее-то матери бы понравился такой обильный словарный запас, учитывая сколько Грейнджер прочитала в этой жизни. Вслед за этой мыслью пришла другая о том, что мама не преминула закидать дочь письмами о ее предполагаемом будущем mari* и его состоянии. Один раз Пэнси сорвалась и начеркала на листе на так любимом матерью французском (не от этого ли и жениха для дочери она вздумала искать во Франции?): «Je ne vais pas chercher le mari.»** Она даже успела привязать записку к лапе Карамона, поедающего угощенье от хозяйки в виде имбирного печенья Грейнджер, как вдруг одумалась и решила, что не стоит так опрометчиво поступать сейчас. Поссориться с родителями она всегда успеет. Пэнси вышла из башни вместе с Гермионой. Какое-то время они шли вместе, но когда их путям пришлось разойтись, Гермиона остановила ее, мягко взяв за запястье и ободряюще улыбнувшись. Слизеринка позволила на миг дать себе слабину и выражение ее лица с расслабленного и горделивого переменилось на взволнованное и немного испуганное. Грейнджер взяла обе ее ладони в свои, изящные холодные пальцы переплелись с нежными тёплыми. — Все будет хорошо, — сказала Гермиона со спокойной уверенностью в голосе. — Надеюсь. Пэнси, попытавшись хоть ненадолго задержать соприкосновение их рук, все же отпустила Гермиону и зашагала в сторону слизеринской гостиной. *** — Да ну! Господа, я не верю своим глазам! Пэнси Паркинсон собственной персоной! — Блейз, завидя ее, вскочил с дивана и переполошил всех в помещении. Девушка усмехнулась — здесь ничего не изменилось: Дафна и Астория, усевшись в своё любимое широкое кресло, что-то обсуждали, Тео сидел с учебником на ковре, облокотившись на диван, Драко и Блейз расположились на диване и выкуривали одну пачку пряных сигарет на двоих. В такое позднее время ученики младших курсов уже разбредались по своим комнатам, а если не разбредались, то подгонялись ее друзьями, которые в данный момент застыли с удивленными лицами. — Пэнс, с тебя штрафная! — Забини повёл подругу в общий круг. — Нотт, тащи кальян! По такому случаю одними сигаретами не обойтись. Драко, где огневиски?! И жизнь подземелий закрутилась совсем как в старые добрые времена. Обе Гринграсс сразу начали забалтывать Паркинсон, на столе каким-то образом неизвестно в какой миг был сооружён кальян, а в ее руке оказался бокал огневиски. Само собой так получилось, что она оказалась рядом с Малфоем и несмотря на расслабляющую, привычную обстановку сидела как на иголках. Через некоторое время она подумала, что сидеть рядом с другом и ничего ему не сказать — как минимум странно. И ее успевший затуманится табаком и алкоголем разум выдал то, о чем она говорить точно не хотела: — Как у тебя дела с Поттером? — шепотом спросила она, наклонившись к Драко, и чуть было не хлопнула себя по лбу. Ну кто ее просил? Драко настороженно огляделся, проверяя, достаточно ли тихо Пэнси упомянула о его отношениях, и, уверившись, так же тихо прошептал: — Все потихоньку. Пока никто ещё ничего не знает, Гарри тоже никому не говорил. Не знаю, что будет дальше, и знать не хочу, — парень устало прикрыл глаза. Пэнси больно кольнуло в груди. Она видела, как трудно Драко скрываться и бояться того, что о его чувствах узнают, и корила себя за то, что в своей безответной любви не могла искренне порадоваться за друга и помочь ему, да ещё и Гермионе рассказала… Но Гермиона хранила тайну, и это было единственным положительным моментом в этой истории. Она разом опрокинула в себя стакан с алкоголем и налила себе ещё. Проще напиться, не думать и не чувствовать. Затем взялась за кальян и окружила себя его сладковатым дымом. Хотела вернуться? Что ж, вернулась. И сполна теперь наверстает упущенное. *** — Бляяяять, — протяжно раздалось прямо у неё над ухом, — пизда рулю! Девушка поморщилась и попыталась прикрыться одеялом, а когда такового не нашла, до неё дошло, что уснула она, кажется, в той же гостиной Слизерина. И по звучащим матам над ее головой поняла, что ее хмельную голову терзает обширный запас матов Блейза. — Забини, уебись, — проворчала Паркинсон и швырнула в него наугад первым, что под руку попалось. Судя по ещё одному всплеску ругательств и звону стекла, орудие попало цель и было ничем иным, как бутылкой из-под огненного виски. Пэнси с трудом открыла глаза и благословила Салазара Слизерина за то, что в выбранных им подземельях не было раздражающего с утра солнечного света. Что ж, картина была неутешающая. Сколько они выпили? Бутылки три, четыре… Девушка зарычала от усилившейся боли в голове, потом вспомнила причину своего похмелья и подумала, что лучше пусть у неё болит голова, чем сердце. Правда, чувства отключить получилось ненадолго, а вот утро после их фирменной вписки расписало ей во всех красках вред алкоголя. — Стрелок из тебя отличный, но постарайся держать этот талант при себе, — буркнул Блейз. — Здесь как будто Мамай прошёлся, — констатировала Пэнси, хоть это было и необязательно. — А то! Давно с таким размахом не сидели, — сказал парень одновременно и с восторгом, и с сожалением о разгромленном виде гостиной. Девушка потёрла виски. А что собственно включал в себя этот «размах»? Прекрасно, она ещё и не помнит. Хорошо провела время с друзьями, нечего сказать. — Слушай, а что было-то? — Не помнишь? Ты блистала, — присвистнул Блейз. Пэнси требовательно на него посмотрела. — В общем, мы пили, курили, ты предложила правду или действие, потом бутылочку — все по традициям. Кстати, посмотри на свою мантию, — он хихикнул. Мантию? Пэнси была уверена, что пришла сюда без какой-либо мантии. Однако сейчас на ней обнаружилась длинная свободная чёрная мантия, довольно ей великоватая и смутно знакомая. Где же она ее видела… Вдруг Паркинсон вспомнила! И лучше бы не вспоминала… — Это… — О, да, — Забини уже открыто захохотал, глядя в испуганное лицо подруги. — Снейповская! Пэнс, ты герой, — гордо произнёс он и снова согнулся в приступе дикого смеха. Пэнси застыла в ужасе и изумлении. Святые угодники, сколько ей ещё осталось жить, интересно? — Но как? — только и сумела спросить она. — Понятия не имею, мисс. Это вы вдвоём с Драко ходили, — произнёс он, более менее успокоившись. Прекрасно. Обворожительно. Великолепно. И еще тысяча подобных наречий. Она ходила воровать мантию Северуса Снейпа вместе с Драко, что породило два весьма важных вопроса: как вернуть мантию владельцу и нужно ли это делать? И о чем они говорили с Малфоем, пока выполняли это дурацкое задание «правды или действия»(в том, что во всем была виновна игра, она не сомневалась). — Где Малфой? — спросила она, решив, что вопрос по возвращению блудной одежды обсудить с ним она точно должна. — Дрыхнет у себя в башне, наверное. На ночь он у нас не оставался. Ещё раз все обдумав, Пэнси решила, что это знак. Если Драко находится у себя в башне, то и ей следует пойти в свою. Наверняка Грейнджер волнуется. Девушка неосознанно улыбнулась. Приятно знать, что о тебе кто-то может волноваться. Гермиона была у себя в комнате и, по-видимому, только проснулась. Паркинсон забыла постучать и застала гриффиндорку в премилой розовой шелковой пижамке. Оценив вид соседки, которая улизнула из подземелий, даже не потрудившись привести себя в порядок, думая, что ранним субботним утром никто шастать по коридорам не должен, Гермиона сказала, вздохнув: — Бурная ночка? — Я ужасно надебоширила, — выдохнула Пэнси и, не сдерживая выходящие наружу эмоции, влетела в объятия Гермионы. Она пахла все теми же цитрусами и мёдом. — Знаешь, чья это мантия? — О Мерлин… Немедленно все расскажи! Грейнджер пошла заваривать чай, несомненно, ромашковый, а Пэнси залезла на подоконник, думая о том, что даже если вдруг мир накроет вечная мерзлота, глаза Гермионы никогда не лишатся своего тепла.