Ромашковый пепел

Случилась первая гроза этой весны. Дождь мощно колотил по стёклам своими каплями, и часто сверкали молнии перед раскатистыми взрывами грома в посеревшем небе. Урок истории магии, последний урок этого дня, тянулся медленно, но была в этой медлительности какая-то особая, не всем понятная сладость. Из-за разбушевавшейся погоды находиться в тихом натопленном классе казалось невероятно уютно, будто все невзгоды жизни остались за окном, отступив перед мягким, не резким светом в классной комнате. Пэнси сидела, подперев рукой щеку, и смотрела в окно. Открывавшаяся за ним картина завораживала. Она всегда любила грозы, что были близки ее пасмурной натуре. Душа грозы — звучит и точно, и достаточно поэтично. Яркий солнечный свет изначально не был создан для неё и по сей день отторгался девушкой, постоянно задергивающей шторы во время особенно погожих дней. Любить свет могут многие, но кто полюбит дождь и молнии, ливни и грохот грома, которых кто-то даже мог бояться в детстве? Нет, они не для всех. Кажется, Гермиона тоже любила. Пэнси бросила взгляд в ее сторону: гриффиндорка сидела рядом с заснувшим Уизли и так же всматривалась в происходящее снаружи. Легко было прочитать наслаждение и умиротворенность на ее румяном лице. Слишком много красоты и чувственности было в тот момент в задумчивой Грейнджер, что сердце Пэнси пропитала тёплая нежность. Как много всего теперь она могла увидеть, глядя на кареглазую девушку со львиного факультета, так много, сколько никогда не могла себе представить о ней. Гермиона знала ее подноготную, прикасалась к ней своими ласковыми руками, исцеляла ее и баюкала мягкостью своих слов. Гермиона спасала, не осуждала и смогла дать Пэнси то, чего ей всегда так не хватало — понимание, чистое, беспринципное и безмолвное. За одно это она была готова слезно благодарить жизнь. Оглядываясь назад и проживая эту историю заново, Пэнси осознавала, что особое место в ее сердце навсегда закреплено за Гермионой. Вдруг гриффиндорка, словно почувствовав направленный на неё взгляд, резко обернулась. Ее веки чуть приподнялись, а румянец вспыхнул ещё сильнее. Гермиона улыбнулась, и Пэнси подмигнула ей в ответ. И пусть она не любит солнце с его чересчур ярким светом, но тот свет, что несла внутри себя и делила вместе с ней Гермиона, был ей приятен и значил очень много. *** Закат догорает, и тьма ночи постепенно опускается на землю. Воздух весь пахнет ранней весной и дождем, отчего на душе спокойно и почему-то немного грустно. Пэнси думает о прошлом и о будущем, вспоминая, какими были ее прошлые весенние моменты, и представляя, какими будут. Она слишком часто исследовала закоулки своей памяти, но иначе уже не могла — привычка детства, от которой уже никогда не избавиться. Паркинсон выдыхает, пытаясь отбросить все ненужное и в полной мере насладиться приятным вечером. Ботинки мягко ступают по влажной от оттаявшего снега земле, и с каждым шагом приходит все больше и больше спокойствия. Гермиона рядом смотрит на закат и улыбается. Ее черты лица приобрели особую одухотворённость и восторг — к ней тоже пришла радость весне. Чем дольше взгляд слизеринки задерживается на ней, тем теплее становится где-то внутри, наверное, в самом сердце. Пэнси не знала, как это объяснить, но когда Грейнджер так улыбалась, вся тревога, накопленная и заставляющая временами нервничать и выкуривать пачку сигарет в день, затихала. Девушка удивлялась, что одной улыбки ей хватало для успокоения и чувства защищенности и, иногда не веря такой чудовищной, почти невозможной простоте, искала в чем-то подвох или принималась за мысли о том, что не может быть все так хорошо, что обязательно скоро станет плохо. Но подвоха не было. Зато была Гермиона, настоящая, живая и всегда поддерживающая. — Ни стыда ни совести! — нарочито громко восклицает Пэнси, заметив целующихся у озера пуффендуйцев. Пуффендуйцы, смуглый мальчик и девочка с двумя косичками, отскочили друг от друга. Вид грозной слизеринской старосты напрочь согнал всю романтику, и влюблённые засеменили обратно в замок. Только желто-чёрные шарфы развевались по ветру. — Ну и зачем ты их согнала? — нахмурилась вторая староста. — У них же любовь… — Морковь! — фыркнула Паркинсон. — Старшим место надо уступать. Может, я с тобой тоже целоваться хочу, — она забывается и говорит первое, что вертится на языке. Гермиона на мгновение теряется и отводит глаза, однако через секунду снова улыбается, и Пэнси готова уже забыть то выражение растерянности на ее лице. — Ты ещё и женись на мне, — усмехается и снова не смотрит на подругу. — Хочешь — женюсь! — продолжает свои шутки Паркинсон, пока Гермиона очень кстати отворачивается на хижину Хагрида, пряча лицо. Пэнси вдруг затихает. Сама же себе напомнила о женитьбе, которой так ждут ее родители. Близились пасхальные каникулы, и теперь ей уже не отвертеться от разговоров о свадьбе или, что ещё хуже, знакомства с тем самым Труве. Паркинсон упорно пыталась найти способ разрушить эту затею, но ничего особого толкового не приходило ей в голову. Это раздражало. — Помнишь того французского женишка, про которого я говорила? Грейнджер кивает и настороженно вглядывается в лицо Пэнси, словно ища в нем ответы на все свои вопросы. — Родители, кажется, устраивают нам встречу на этих каникулах. Представить не могу, что ещё неделя — и мне предстоит знакомство с потенциальным женихом! Да я бы лучше умерла! — девушка сама не заметила, как начала заводиться. — Ну и что мне с ним делать? — Выходи за него, а потом убей и стань богатой вдовой, — пожимает плечами Гермиона, — могу поискать для тебя несколько способов, не навлекающих подозрения. — И это мне говорит Гермиона Грейнджер, борец за добро и справедливость? — Ради тебя я бы отреклась от любого добра. Пэнси удивляется и обращает свой взор на гриффиндорку. Та улыбается, но ее глаза серьёзны как никогда. Пэнси словно ощущает давление и покалывание в сердце и легких, дыхание замедляется. Все это звучит как неправдоподобная ложь, как нереальный сон — отречение от добра ради нее. Разве мог бы кто-то вроде Гермионы пойти для нее на такую жертву, да разве мог вообще кто-нибудь? Громкое заявление, но сделанное с уверенностью. Нет, Гермиона не лжёт. Она не может солгать сейчас, правда ведь? — Все хорошо? — Грейнджер приобнимает ее за спину одной рукой. — Ты побледнела. — Да… — Идём на ужин, страсть как хочу вишневый пирог, — говорит она и ведёт слизеринку к школе. Пэнси безвольно доверяется ее рукам и шагает на автомате. «Ради тебя я бы отреклась от любого добра.» *** В подземельях как всегда холодно. Только здесь можно в полной мере оценить ценность шерстяных свитеров и тёплых мантий. Направляясь в их гостиную, Паркинсон думала, что будет скучать по этим холодным стенам и особой тишине коридоров. В комнате странно пахло ромашковым чаем. Пэнси нахмурилась — никто здесь раньше никогда не пил травяной чай и уж тем более не закусывал какой-то выпечкой. Подойдя к друзьям, она уловила ещё и запах лимона и чего-то сладкого. Кто-то из девочек купил новые духи? — Чем это у вас пахнет? — спросила она, садясь рядом с Дафной. — А чем пахнет? — в ответ задал вопрос Блейз и зачем-то лукаво улыбнулся. — Чаем, пряной выпечкой и какими-то духами, кажется… Так что случилось? Блейз ещё шире растянул улыбку и стал похож на полного идиота. — Пятикурсники разлили амортенцию, — наконец просвятил ее Драко. — Недотепы. «Чтоб мне провалиться, » — прошептала Пэнси. Она сразу узнала все запахи, будто отодвинув занавесь тумана, прояснив мысли. Ромашковый чай, а к нему имбирное печенье, цитрусово-медовый гель для душа на полке в ванной. Все это, все без исключения, принадлежало Гермионе. Каждая нотка в аромате, каждая капля дурацкого зелья пахла ею. Пэнси вонзила ногти в ладони. Неужели она правда это чувствует? Неужели она могла… влюбиться в Грейнджер? И сердце тихо отвечало: прислушайся ко мне, милая, и все поймёшь. *** Дома все было слишком. Слишком шумно и хлопотно, слишком душно и слишком безнадежно. Вся чета Паркинсонов готовилась к приему гостей, возможного кандидата на роль супруга их наследницы и его матери. Вся чета, кроме той самой несчастной наследницы, прятавшейся в библиотеке за пыльными стеллажами и кусавшей губы. Пэнси всегда знала, что рано или поздно ей, как и почти всей магической аристократии, предстоит брак по расчету. Но от этого знания лучше не становилось. Хотелось напиться, достать лезвие и приступить к до боли знакомому ритуалу впервые после Рождества. Она не резала себя так давно, но казалось, что ещё немного, и что-то внутри неё оборвётся и вынудит оставлять порезы на нежной тонкой коже. Все сигареты она давно уже выкурила, и теперь у неё не осталось ничего, что могло хоть как-то создать иллюзию спокойствия. Пэнси подумала было, что последние три месяца ей просто почудились, ведь не могла она чувствовать себя относительно нормально, тогда как сейчас ее могло стошнить от переизбытка негативных эмоций. Только вот она все ещё помнила запах разлитой амортенции в слизеринской гостиной. И это не было наваждением. С ней была Гермиона, и начинающие заживать душевные раны Пэнси — именно ее заслуга. При воспоминании о ней стало ещё хуже. Девушка закрыла глаза и представила образ Грейнджер в своей голове: добрая, светлая, искренняя, смелая кареглазая гриффиндорка с невероятно нежными руками. Боже, как же она запуталась! Что она чувствует? Привязанность, крепкую дружбу, безопасность рядом с ней? Все это сразу. А что же любовь? Неужто она действительно жила в ее сердце, тихо возрастая и крепчая, чтобы потом так неожиданно дать о себе знать? Не путает ли Пэнси все свои остальные эмоции по отношению к Гермионе с настоящей любовью? В последний день перед каникулами она избегала Грейнджер, тщетно заставляя себя о ней не думать, но никаких результатов эти убеждения не дали. Гермиона не покидала ее головы, мыслей, души и… Может быть, сердца тоже. «Люблю ли я тебя, Гермиона Грейнджер, мою милую голубку и надежду на лучшее? Я не понимаю. Вся эта куча чувств — она меня пугает… Но если и люблю, полюбишь ли ты меня в ответ?» — Пэнси! Вот где ты отсиживаешься! — Элоиза Паркинсон возникла словно из ниоткуда. — Гости скоро прибудут, приведи себя в порядок, Мерлина ради! — Я и так в порядке, — вздохнула Пэнси. — Bien sûr, mais comprends-moi, ma fille. Il est ton futur, * — мать проницательно заглянула в зелёные глаза дочери. — Ты должна быть достойной, настоящей Паркинсон. Что ж, быть достойной? Пэнси усмехнулась. Она знает что делать сейчас и, кажется, что делать дальше тоже. *** Вечер вышел просто великолепным по мнению Пэнси. Миссис Паркинсон встретила гостей и расположила их в самой богато обставленной гостиной дома, умасливая тех разговорами и ожидая ушедшую прихорашиваться дочь. Женщина не могла нарадоваться, глядя на юного Труве — красивый, богатый, образованный, чистокровный. Что ещё для счастья нужно? Ни о какой любви Элоиза и не утруждала себя думать. Стерпится — слюбится, вот тебе и решение проблемы. — Добрейший вечерочек! — раздалось у неё за спиной. Пэнси гордилась собой как никогда. Мать сказала привести себя в порядок, верно? Однако она не учла, что у младшей Паркинсон своё понятие «порядка». Девушка нашла у себя в гардеробной чулки в сеточку, самую короткую юбку в ее коллекции, чёрный открытый топ и все это надела на себя. Зато напрочь сняла нижнее белье. Затем приступила к макияжу и сделала самые шедевральные «смоки айс» за всю свою историю увлечения косметикой, не забыв любимую брусничную помаду. Она вошла в гостиную и еле сдержала смех. У бедного идеального Роберта и его такой же идеальной мамочки волосы дыбом повставали. А на свою мать и смотреть было не нужно, чтобы понять, что той недалеко до обморока. Забавно. Девушка плюхнулась на диван и потянулась за стоящей на журнальном столике между двумя соседними диванами бутылке вина, хлебнула с горла и в упор глянула на гостей. — Ну, — Пэнси усмехнулась, — parlons.** Мама просто так не сдавалась и старалась поддерживать диалог всеми возможными способами. Пока дочка все так же мерно пила вино из бутылки, та рассказывала о ее отличной успеваемости и талантах — комичная получалась картина. Оба Труве пытались не подавать виду, но Пэнси понимала, что тем хочется поскорее сбежать. — Ma chére, *** ты случайно не с вечеринки пришла и не успела переодеться? — наконец не выдержала мадам Труве, явно пребывая в заблуждении от контраста между рассказами миссис Паркинсон и сидящей перед ней девушкой. — Что вы, мадам, — протянула Паркинсон, — сегодня же воскресенье, выходной. И я тоже отдыхаю от вечеринок, они у меня, как и положено, шесть дней в неделю. А это всего лишь мой скромный повседневный наряд, но если вы хотите… — Дочка, может, покажешь Роберту сад? — вклинилась мать, не давая дочери закончить все то, что бы она там не собиралась сказать. — Конечно, только раз уж мы заговорили про вечеринки, — Пэнси потянулась за пустым бокалом, изначально предназначавшимся для неё. — Смотрите, как могу. Все говорят, у меня талант! Она налила остатки вина в бокал, поставила его на стол, наклонилась вперёд, губами захватила край бокала, а после резко опрокинула голову назад, выпивая вино и не расплескав ни единой капли. — Voila! **** — девушка всклочила с дивана и поклонилась. — Так кому там сад показать? — Довольно, — сказала мадам Труве и поднялась с дивана. Сразу за ней вскочил Роберт. — Думаю, Элоиза, союз наших детей не имеет место быть. Спасибо за приём. Пэнси торжествовала. Все прошло идеально. *** Все кому не лень в Хогвартсе знают, как могут браниться игроки в квиддич после неудачной тренировки или матча. Именно эту брань Паркинсон вспомнила, когда мать отчитывала ее за сегодняшнее поведение — прямо один в один, если не лучше. Миссис Паркинсон кричала, а Пэнси, на которую подействовал алкоголь, вовсе не думала слушать и сидела, мурлыкая себе под нос какую-то французскую песенку. Настроение было на высоте и даже ругань матери не омрачала ее триумфа. Когда нравоучения и крики наконец закончились, Пэнси села за стол и начала писать письмо. «Дорогая Гермиона, Помнишь то кафе, где мы пили шампанское в прошлый раз? Мы можем встретиться там снова? Мне нужно кое-что тебе рассказать. С любовью, Пэнси» Написав последние строчки, девушка задумалась. Всем знакома эта завершительная фраза «с любовью». Ее пишут повсеместно, не задумываясь об искренности или о том, есть ли у тебя хоть какая-то любовь к адресату или нет. Однако, сидя в полумраке комнаты и допивая стащенное у домовиков с кухни вино, Паркинсон впервые ощутила, что выводя на бумаге это заезженное «с любовью» она не просто безразлично заканчивает письмо, а ощущает правдивость в каждой букве. Суматошный день прояснил ее голову и отнял ненужное, освободил от страхов и предубеждений, открыв главное. Жизнь дала ей новый шанс. — Я люблю тебя, Гермиона Грейнджер. По-настоящему.